скачать книгу бесплатно
Потрясённый случившимся, весь в поту, трясясь, словно от озноба, хотя меня и бросило в жар, я налил водки, почти полный фужер, выпил залпом – не ощущая ни вкуса, ни запаха. Потом меня охватила невероятная расслабленность, и я уснул крепко и безмятежно, как не спал уже давно.
Утром я встал довольно поздно. Весь больной и разбитый. За ночь погода поменялась. После тихого, пасмурного последнего дня старого года – светило неяркое солнце, дул пронзительный северо-западный ветер, и сильно подморозило. В соседних квартирах помаленьку зарождалась вялая послепраздничная жизнь, судя по слабым звукам, раздающимся то тут, то там… Голова у меня болела, от намешанного ночью всякого пития, а желудок сводило от голода. Я ведь, почти не закусывал. Но у меня было всё – и чем поправить самочувствие, и чем набить живот! В меру выпив, хорошо позавтракав, я вдруг решил пройтись по городу, затаившемуся, после новогодней вакханалии. Сидеть одному в пустой квартире, с то ли домовым, то ли чертёнком – совсем не хотелось. А пойти в гости, как это мы с женой и сыном делали раньше, когда все офицерские семьи жили одной большой семьёй – было не к кому. И я отправился бесцельно бродить.
На безлюдных улицах резкий ветер сразу проник под одежду, и прошёлся по всем костям, глаза заслезились. Что-то возмущённо бормоча, тут и там по ледяной корке, покрывшей за ночь, ещё вчера вечером рыхлый снег, перемещались пустые корпуса от салютов и фейерверков, сделанные из плотного картона, и гонимые ветром. Томно позвякивая, покатывались кое-где порожние бутылки, редкие прохожие – торопливой рысцой спешили укрыться от холода, автобусов видно не было. Но какая-то неясная сила тянула меня ходить по этим, продуваемым стужей и обледенелым улицам, подставлять лицо морозному воздуху. Лихая злость на всё разом: моё одиночество, неустроенность, неясность того, что будет дальше, и какой-то дурацкий кураж от того, что в кармане у меня лежала небольшая пачка денег – овладели мной. Я упрямо топал под порывами жгучего ветра, не имея совершенно никакой цели, поворачивая, куда глаза глядят, и бормотал, словно помешанный: «Нет уж, я ещё окончательно не стёрт… Я ещё трепыхаюсь! Я не собираюсь сдаваться»! – а на ресницах замерзали слёзы. То ли от ветра, то ли от того, что никто меня не ждёт. Намёрзнувшись вдоволь, я с наслаждением вернулся в жилище, где обитаю. Пусть неуютное, чужое, но тёплое. Ёлочка-сосенка всё ещё издавала тончайший лесной запах. У соседей за стеной справа – возобновилось бурное празднование, после недолгого перерыва… Я поставил разогреваться чайник, выпил полфужера «Metaxa», что бы согреться окончательно и, уставившись в окно в кухне, глядя вдаль, где за городом разлеглись заснеженные поля, и чернели голыми стволами заметённые снегом леса, вдруг решил: «На Рождество я поеду к родителям и брату, в свой родной городок»! И на душе сразу стало свободнее и светлее, будто выпорхнула она из неведомой клетки… Но тут же вспомнилось из детства: по весне мы с братом в саду выпускали птичек, зимовавших у нас дома. Как они весело выпархивали на волю, а потом, отвыкшие летать, садились на ближайшую ветку дерева, и сидели неподвижно, беспомощно и растерянно крутя головками по сторонам…
Я никуда не поехал. Второго января ко мне, с выпивкой и закуской, пришли с утра оба Серёги, и стали уговаривать поторговать до пятого января, пообещав заплатить по две тысячи за каждую проданную кассету. Торговать, правда, особо было нечем, но выручку, хоть какую-то, взять было можно… Тем временем, они бы усердно тиражировали копии к субботнему Центральному рынку, который приходился на шестое января. Потом бы – я отвёз их на рынок, а сам постоял на нашем местном, тоже продавая кое-что. Таков был их план. И я согласился. К тому же – они меня уверяли, после праздничных дней – торговля резко упадёт. Так оно всё и вышло. После праздников я только исполнял свои обязанности дворника, деньги поразительно быстро заканчивались. Мой напарник Вовка – тоже пропился изрядно. Он ходил дня два хмурый и неразговорчивый, что-то обдумывая сосредоточенно и скрупулёзно. На третий день он сообщил мне:
– Саня, без денег – труба!
– Согласен, – ответил я ему, хотя кое-какие деньжата у меня ещё оставались, и я, даже, покупал своему другу курево.
– Саня, – таинственно просипел Вовка, зыркая глазами по сторонам, – на дело идти надо! Я тут карасей погонял – всё должно быть «чики»!..
– Каких « карасей»? – не понял я. – И, на какое дело? Банк грабить?
Наверное, я так тупо уставился на него, что мой напарник хрипло хохотнул и пояснил:
– Это по «фене»… Ладно, слушай – расклад такой. Завод наш «Электрон» загнулся. Его на металл режут. А сколько там можно взять меди, алюминия, даже технического серебра?! Если знать, где брать… А я – знаю! Я на «Электроне» восемь лет, после «зоны», карщиком отработал! Весь его объездил! Все участки… – глаза у Вовки вдруг загорелись, он так возбудился, что забыл про окурок между пальцами и тот, истлев, обжёг ему кожу.
«Электрон» располагался прямо через дорогу, с северо-западного конца рынка. Три четверти рыночных торговцев – были выходцами оттуда. Ещё совсем недавно, гордый, славный и богатый завод – теперь представлял собой жалкое, удручающе – тоскливое зрелище, словно труп некогда величественного государя. Взирая на улицы выбитыми окнами просторных цехов, вырастив на мягкой кровле корпусов кустарник и траву, с обвалившимся местами, забором, он походил на наше новое государство – запущенное и бесхозное… Среди его многочисленных бывших работников – распространялись упорные слухи о том, что завод вот-вот купят неведомые иностранцы, и всё опять вернётся: работа, перспективы, прежняя замечательная жизнь. Но завод никто не покупал, и он окончательно погиб. То, что предлагал мне Вовка, называлось банально: кража. Но разве не обворовали нас всех с ваучерами? И, с какой стати, я теперь должен быть порядочен по отношению к государству, если оно оказалось ко мне непорядочным?
– Володя, насколько я знаю, там охрана… И военное производство было. Если поймают…
– Да ладно тебе, – перебил меня мой напарник, – ночью пойдём. Охрана там бухает и спит. Говорю же, всё разузнал. Дело верное, братуха! Один человек цветной металл скупает, и за границу гонит. Цену даёт хорошую. Мент бывший. Деньжат срубим уже утром! У меня на заводе все ходы известные. Я ведь раньше – кинескопы там таскал, когда работал. А от охраны, на крайняк, откупимся… Жрать – то все хотят! Я на кинескопах хорошие деньги делал. Да жаль, пропивал много, дурак был…
Я согласился, почти не думая! Выбора не просматривалось, жить как раньше, на поганой лапше, уже не хотелось… На дело пошли мы морозной, ясной ночью. Плотный, искрящийся снег скрипел под ногами – казалось оглушительно, предательски… Мы проникли на территорию бывшего завода сквозь пролом в бетонном ограждении, и пошли по снегу след в след: Вовка впереди, я за ним. Почему-то я был абсолютно безразличен к происходящему, только сердце колотилось учащённо и глухо. Вокруг – безмолвное безлюдье. Вдалеке, неясным контуром, очерчена будка постовых. В окне свет не горел, но из печной трубы на крыше – столбом поднимался дым, видимый при лунном сиянии. Я тронул Вовку за рукав, указал на будку. Тот махнул рукой и прошептал:
– Спят, как сурки. Я же говорил!
Мы подошли к зданию какого-то бывшего цеха. Входные металлические двери оказались надёжно заварены, но на первом этаже несколько оконных проёмов зияли пустотой, будто рот с выбитыми зубами. Мы, подтянувшись до пояса, живо оказались внутри. У нас были припасены два солдатских вещмешка, взятые мною, остро отточенный топорик, ножовка по металлу и несколько запасных полотен к ней, небольшой ломик, два фонаря.
– Это электроподстанция, – сиплым шёпотом пояснил Вовка.
На полу валялись осколки стёкол, доски, железки, всякий хлам. Сквозь окна грустно взирала на нас полная луна. Осторожно ступая по скрипящим осколкам (их ломающийся треск мне показался невероятно громким), направились к ряду электрошкафов, стоявших в глубине помещения. Дверцы их были распахнуты настежь, и, кроме обрывков проводов и искорёженных крепёжных приспособлений, внутри ничего ценного не обнаружилось. Вовка едва слышно выругался, прошептав, обернувшись в мою сторону:
– Опоздали, без нас раскурочили…
–Теперь куда? – раззадоренный происходящим, возбуждённо поинтересовался я. Во мне вдруг проснулось лихорадочное желание поживы.
Вовка сделал жест рукой: «Идём дальше», как в новомодных американских боевиках. На высоте – около четырёх – пяти метров, вдоль стен на кабель – полках, покоились толщиной в мою руку, кабель – линии. Те, кто побывал здесь до нас, видимо, не сообразили, как до них добраться. Или – просто побоялись… Но – мы сообразили. Аккуратно повалили металлические пустые шкафы, подтащили к стене, водрузили один на другой, и Вовка залез пилить кабель. Мне же он прошептал:
– Иди к окну, на шухер! Если пойдёт охранник – без паники! Договоримся. А если мент – то в разные стороны рвём, и друг друга не знаем!
Я молча, кивнул. Ножовкой мой друг орудовал ловко и споро; не прошло и пяти минут, как он засипел:
– Передвигаем пирамидку! Один конец готов!
Мы тихохонько, напрягая слух, стараясь не громыхать, переместили конструкцию, и Вовка взялся за дело снова. Я сообразил подхватить отпиленный отрезок с одного края, чтобы он с грохотом не слетел, и мы аккуратно уложили его на полу. Тут было около шести метров четырёхжильного высоковольтного кабеля, квадратного, довольно толстого сечения. Молча показав друг другу большие пальцы, начали с двух сторон – я топориком, а Вовка острым, словно бритва, сапожным ножом, который он достал из кармана, резать многослойную оплётку, обнажая медь, похотливо заблестевшую при ярком лунном свете. Медные кабельные жилы мы разрубали и складывали в вещмешки, стараясь размещать поровну, что бы легче было нести обоим. Осмотревшись, передохнув, мы отпилили второй большой отрезок. И когда наши «сидора» стали почти неподъёмны, ушли, ступая так же – след в след, и напряжённо оглядываясь по сторонам, готовые в любую секунду броситься в разные стороны, как зайцы, мгновенно избавившись от ноши. Вовка повёл меня через дорогу к дому, стоявшему напротив завода тёмной, прямоугольной громадой.
– В подвале у моей подруги спрячем, – объяснил он, – я ключ у неё взял. Завтра, до обеда, ты меня прикрой на работе, а я – толкану добычу. Я уже договорился… Я здесь раньше кинескопы ныкал… Вот, времена были!.. – и Вовка тяжело вздохнул.
А я сделал вывод: пока мы с семьёй сводили концы с концами, не получая моё офицерское жалование по четыре месяца, и живя на скромную зарплату моей жены – библиотекаря, мой друг оперировал миллионами! Уже дома, долго ворочаясь, не в силах уснуть от возбуждения, я думал: «Судя по весу, за медь нам заплатят неплохо! И так всё легко вышло! Оказалось, что воровать-то выгоднее всего! Хотя, почему – воровать? Кому принадлежало то, что мы взяли? Да никому, по сути»!..
Вовка пришёл на рынок после обеда. Довольный, выпивший, с пачкой сигарет «Мальборо»… Он потащил меня в нашу промёрзшую будку, извлёк из-за пояса ополовиненную бутылку коньяка, а из кармана – два крупных мандарина. Коньяк протянул мне. Я залил в себя, сколько смог, зажевал кисло – сладкой, сочной мякотью. После этого – мой друг протянул мне четыре стотысячных купюры. Допил оставшийся коньяк, и весело сообщил:
– Саня, я Надьке, подруге своей, пятьдесят «кусков» отвалил… За подвал её… Сам понимаешь, без подвала – нам никак!
– Володя, сколько с меня? – понимающе спросил я.
– За бухло – нисколько! – великодушно махнул рукой мой подельник, – а за подвал – в пополаме…
Я тут же побежал разменивать купюру. Когда я вернулся, Вовка спросил серьёзно, глядя мне в глаза:
– Ещё пойдём?
– Да! – твёрдо ответил я ему.
– Саня, мы с тобой озолотеем там, – убеждённо вполголоса рассуждал он. – Я такие места знаю… – и Вовка, для придания убедительности своим словам, подкатывал глаза. Его уверенность в удаче и моя жажда денег, в которых я отчаянно нуждался – сделали меня абсолютно беспринципными и циничным. Наглая вера в безнаказанность вселилась в меня, я был готов ко всему… Следующее «дело» Вовка спланировал и организовал просто блестяще. Я ещё тогда подумал: «Его бы голову, да на должность командира батальона армейской разведки!» Смакуя окурок «Мальборо», он, в нашей железной будке, вынув из кармана свёрнутую пополам школьную тетрадку, рисовал карандашом схему подземного кабель – тоннеля, который являлся резервным, и должен был обеспечивать электроэнергией производство в случае аварии на основной линии.
– Смотри, Саня, – хрипел он, горячась, – здесь дверь в тоннель… Она из металла, но закрыта на висячий замок. Мы его аккуратно: рраз, и – нету замка! Идём внутрь… Режем спокойно кабели… Самые толстые! Оплётку убираем. После – уходим… Дверь закрываем на наш замок, который с собой прихватим. Следы на снегу – заметаем веником… Мы так на зоне делали, когда подходили к запретке – перебросы ловить! На следующую ночь – идём, и забираем своё. А там столько кабелей, Саня! Таскать и таскать! – и Вовка мечтательно и блаженно улыбался, видимо представляя, какие кучи денег нас ожидают в скором времени…
В кабель-тоннель мы полезли в метельную ночь, глаза засыпал колкий снег, но это было нам, как раз, на руку! Шли уверенно, не боясь никого, дело делали спокойно, кабели отпиливали не торопясь, основательно курочили силовые щиты, извлекая оттуда медные шины и трансформаторные катушки. В подземном кабельном бункере была гробовая тишина, сырой, спёртый воздух заставлял дышать учащённее. Мы оба вспотели, но не обращали внимания на это. Уходя, часть медных толстых жил, забрали с собой. Сколько смогли унести. Часть – оставили на завтра. Замок повесили свой. И потом, сгорая от азарта и острого ощущения опасности, которая, казалось, кралась следом, таскали несколько ночей подряд в подвал Вовкиной «дамы сердца» медь, латунь, алюминий. Мы измучились так, что, не поспав толком несколько ночей, решили сделать перерыв. В последнюю воровскую ночь, я шёл в своё жилище в пятом часу утра, совершенно отупевший от усталости, мечтая только о том, чтобы вытянувшись на старом продавленном диване, поспать часа три, как вдруг, перед самым домом, меня ослепил свет фар милицейского патрульного автомобиля.
– Что по ночам блудишь? – спросил меня мордастый прапорщик, лениво выгружая из милицейского УАЗа свой объёмный зад, – документы показывай.
– От бабы иду, домой, – спокойно отвечал я. – Вот в этом доме и живу. Документы в квартире.
– Что в карманах – показывай! Руки – показывай! – последовала грубая команда.
Мне ударило в голову бешенство кадрового офицера, которым какое-то быдло смеет командовать! Но я взял себя в руки. Спокойно вывернул карманы, показал ладони, даже поднял рукава, почти до локтя. Работали мы в перчатках, ладони я протёр снегом, перед тем, как идти спать, поэтому был совершенно внешне невозмутим, хотя в груди сердце бухало так, что казалось – этот наглый мент услышит… В карманах, кроме сигарет, спичек и ключей от квартиры – ничего не лежало. Жирный прапор милостиво процедил:
–Ладно, иди… – и загрузился, кряхтя, в машину.
Утром, когда обсуждали с Вовкой эту внезапную встречу с милицией, мой подельник задумчиво говорил:
– Это не случайно, Саня! Не мы одни, видать, там пасёмся. Менты рыскать начали… Значит, кто-то спалился, его взяли, отбуцкали… Он и сказал со страху, что не один был. И наплёл им про Митю Горбатого. Завяжем мы временно. Пусть всё утихнет. Неохота мне новый срок тянуть. А тебе – и совсем ни к чему. Ты вот послушай, знаешь что?.. У моей Надьки подружка есть. Разведённая молодая бабёнка… Ничего, так… Беленькая, стройненькая… Хошь, познакомлю? Соберёмся в субботу у Надюхи на хате! Деньги при нас… Надюха всё приготовит! Посидим по-человечьи… Ты и Лариса, друг дружку обглядите, сладитесь. Сколько можно сычём-то жить, как ты?..
Я не стал вдаваться в подробности, насчёт того, кто такой этот «митя горбатый», кого, и где «буцкали». Меня вдруг обдало жаром от желания познакомиться с женщиной! Пусть это будет длительное ухаживание, а не нырок в постель после застолья! Пусть! Я отвык от общения с ними совершенно. Я забыл, что такое прикосновение к женской руке… Я забыл про то, как лёгкие женские пальцы запускаются в волосы на моём затылке, а потом – впиваются в кожу спины… Я забыл, как женские губы целуют. Забыл опьянение от этих поцелуев. И захотелось всё вернуть… Немедленно.
Квартира Вовкиной подруги находилась в доме для малосемейных. Такие строили при прежней власти – во множетсве. В расчёте на то, что совсем скоро разросшиеся советские семьи переселят в новые, многокомнатные квартиры, а в освободившиеся – опять поселят семьи молодые, пока что бездетные… В подобных домах было всего два подъезда. На каждом этаже – по две двери, справа и слева от лестничного марша, за которыми – длинные коридоры с дверями отдельных квартир, по обеим сторонам. Жильё у Вовкиной подруги оказалась просторным: большая комната, совсем не тесная кухня, вместительный коридор с кладовками. Поразило то, что меня здесь ждали с нетерпением. Встретил меня в коридоре Вовка, но из комнаты донеслось женское, кокетливо – протяжное восклицание: «Ну, наконец-то»!.. Хотя, я и прибыл в точно обозначенное время! А из кухни шёл искушающий холостяка запах домашних кушаний. Обе женщины: хозяйка и её подруга – тоже вышли встретить меня. Лариса оказалась худощавой, длинноногой блондинкой с овальным, чистым лицом, аккуратным носиком, большими ярко-синими, затуманенными глазами, и крупным ртом, вокруг которого пролегли ранние тончайшие бороздки неизъяснимой, неведомой мне горечи… Она окинула меня юрким, оценивающим взглядом, заиграла глазами, но так быстро, что я едва успел эту игру уловить. И, плавно качая неширокими бёдрами, прошла назад в комнату. Я поначалу дичился всего. И домашней атмосферы гостеприимства, и женского общества, в котором давно не бывал. Но, после нескольких выпитых рюмок, и непринуждённого общения, вдруг ощутил себя прежним, таким, каким не был уже множество веков, каким был в той – весёлой, но краткой жизни молодого офицера, безвременно оборвавшейся… Слегка захмелев, мы весело болтали. И мне казалось, что этих двух милых женщин – я знаю давным-давно. Потом я заметил в углу гитару. Не «Кримона», конечно, которая у меня была. Но вполне приличного вида. Плавно сорвавшись с места, я подхватил её, нежно покачивая на руках, как дитя. Затем пробежал пальцами по струнам, наигрывая «звёздочки», чтобы определить качество звучания. Покрутил колки, настраивая инструмент под себя, и заиграл…
Как же давно не брал я аккордов на гитарных ладах! И пальцы мои стали грубее, но оказались всё также послушны и быстры, как и раньше. Прокашлявшись и выпив рюмку коньяка, я начал петь… Всё подряд, что помнил, что приходило в голову. Белогвардейские песни сменялись старой советской эстрадой, битловские – блатными, романсы – просто мелодиями без слов. Играл и пел я жадно, будто пил из какого-то чистого источника в знойный июльский день, утоляя жажду с каждым новым глотком, и не в силах остановиться. Меня слушали в напряжённой тишине, не выпивая, не жуя… А когда я прервал пение и игру, чтобы передохнуть, Вовка хрипато заголосил:
– Саня, братуха! Ты же артист! – и полез, размазывая по щекам хмельные слёзы, обниматься. А я, мельком, бросил взгляд на женщин. Надя тоже расчувствовалась от моего выступления, и всплакнула. А Лариса – смотрела мне прямо в глаза, тепло и восторженно. И, еле заметно, улыбалась. Но так обещающе… Уходили мы с ней вместе. Едва закрылась входная дверь в квартиру Нади, я нетерпеливо привлёк к себе хрупкое, податливое тело Ларисы, и принялся неистово целовать её мягкие губы. Она порывисто обхватила меня за шею, горячо ответила на мои поцелуи, затем откинула назад свою голову, как бы отстраняясь, и прошептала:
– Не надо здесь… Не хочу!
– Пойдёшь ко мне? – сдавленным от волнения горлом, проговорил я, и она не колеблясь ни минуты, ответила:
– Да!
Мы тихо шли рука об руку по запорошенным недавней метелью улицам, в объятиях спокойных зимних сумерек. С неба, изредка и плавно, падали блёстки, легчайший воздух дарил сердцу безмятежность. Великолепие осыпанных снегом веток деревьев и кустарника вокруг нас, казалось, глушили звуки улицы, а глаза Ларисы в темноте – из синих, превратились в сапфировые. Они ласково и таинственно поблёскивали, глядя на меня по-особенному, с поволокой и светлой печалью. Так мне казалось тогда… И ещё, мне подумалось, что я знаю эту женщин столько, сколько живу. И с ней – я счастлив. Воспоминания о той, первой и единственной ночи, проведённой с Ларисой, до сих пор не умерли во мне, и будоражат мою душу.
Поздним утром она выдохнула, потянувшись грациозно, как кошка: « Саша, мне пора домой»… – быстро собралась и ушла. А меня вдруг начала грызть немилосердная тоска в опустевшей квартире. Я не находил себе места. Мне хотелось видеть её, разговаривать с ней, такой нежной, тёплой, уже родной. Я пошёл на работу, чтобы хоть как-то отвлечься от гнетущих мыслей, с невиданной энергией расчищал снег, обильно выпавший за ночь, и всё думал о Ларисе, заново переживая нашу с ней встречу и её ласки, её объятия. Вовка, который уже успел опохмелиться, и был удивлён тем, что я отказался разделить с ним бутылку водки, во время перекуров рассказал мне коротко о моей новой подруге. Работала технологом на «Электроне», была замужем за украинцем, который приехал на завод по распределению после института. Родила от него дочь. Почему они расстались – Вовка не знал. После остановки производства – украинец уехал к себе, а Лариса устроилась продавцом в цветочный магазин в центре города, на углу улиц Профсоюзной и Институтской. Живёт с дочкой у матери. Завтра её смена. Этого «завтра» я едва дождался, ворочаясь в полусне ночью, мучимый нетерпеливым желанием видеть Ларису! Наступил понедельник. У нас выходной день. С утра я заспешил к ней в магазин. Душа просто разрывалась от желания увидеться…
Но в магазине сидела не она, а совсем другая, незнакомая пожилая дама, и на мой вопрос о Ларисе только пожала плечами: «Должна была выйти, но не вышла. А почему – неизвестно»… Я потоптался немного, ошарашенный. Какое-то неприятное, тревожное предчувствие овладело мной. Вышел на улицу, озираясь по сторонам ничего не видящими глазами, не понимая, куда направиться. Ноги сами понесли меня в сторону Центрального рынка, неподалёку от которого, в старом одноэтажном доме, жил мой единственный в этом городе друг. Он гулял со своей дочкой во дворе. Девочка каталась на санках с горки, которую Вовка ей соорудил, а он стоял и с любовью наблюдал за тем, как резвиться его поздний ребёнок, хрипло хохоча вместе с ней. Увидев меня – радостно заулыбался, блеснув фиксами:
– О-о-о, Саня! Ты чего такой смурной? – и перестал улыбаться.
– Лариса пропала… – выдавил я из себя, – на работе её нет. Где она – неизвестно…
Мой напарник пожал плечами: мол, мало ли, какие причины могут быть. Потом ещё раз взглянул на меня, и произнёс задумчиво:
– Самогону, хошь? Ядрёный… Для себя выгонял.
– Не хочу.
– Саня, не знаю, где она живёт. Но завтра у Надюхи разузнаю! Ну, чё ты! Не переживай!
– Надоело, Володя, одному, как волку старому… Показалось – встретил подходящую женщину. По сердцу она мне пришлась, понимаешь?
– Понимаю, – хмуро покивал мой друг. – А может, налить самогоночки?
– Нет – нет! Не надо! Да и пора с пьянкой заканчивать! – с этими словами я пожал его руку и ушёл потерянно, как на Новый Год, бродить по чужым мне улицам этого города, который, будто бы в плен меня захватил, и не было никакой возможности освободиться!
Слово своё Вовка сдержал. Заглянул к своей «даме сердца», узнал адрес Ларисы, но сообщил, что дома её нет. Вечером в воскресенье ушла куда-то, и больше не появлялась.
– Пропала, значит? – встревожился я.
– Нет, Саня. Тут другое… Находит иногда на неё. После развода с мужем. То – ничего… Живёт спокойно, с дочкой занимается. А то – ударяется в загул. Шляется, неизвестно где, бухает, неизвестно с кем… Может дня на четыре исчезнуть. Потом появляется. Потрясучая вся, грязная, мятая. В ванне отмокает, отлёживается, чаем с мёдом отпаивается. И опять – баба, как баба… Такие дела, Сань… Но, клянусь на «петуха», я этого не знал! – и мой друг виновато посмотрел на меня.
«Ха – ха – ха!» – горько рассмеялся я про себя. И начал ожесточённо скалывать наледь ломом. «Дворник – алкоголик, уже не молодой, побитый жизнью, словно молью поеденный, и молодая красотка – алкоголичка! Прекрасная мы с ней пара! И теперь тебе, дворнику – говночисту, всю жизнь придётся общаться только вот с такими ларисами! Потому, что ты – на самом дне! Опустился сюда легко, а вот, поднимешься ли – большой вопрос! Иногда это уже невозможно»… Но всё же, внутри меня, жила крепкая уверенность в том, что я изменю свою судьбу. Предчувствие крутых перемен, почему-то, не покидало…
Лариса пришла ко мне сама. Вечером, в четверг, на этой же неделе. В дверь неожиданно раздался короткий звонок. Я в недоумении открыл – на пороге стояла она. С синюшностью под набухшими нижними веками, с потухшим взглядом, выражавшим полное безразличие, одутловатым лицом. Губы её подрагивали, и всё тело колотило мелкой дрожью.
– Саша, – еле – еле выговорила она, – выручи, пожалуйста. Иначе – умру…
– Проходи, – коротко ответил я, и помог снять ей шубку и шапочку.
Она стала, было, расстёгивать сапог, приподняла ногу, покачнулась. Не удержала равновесия, и грохнулась на пол. Я стянул с неё сапоги – новые, замшевые, но в чём-то вымазанные. Провёл на кухню. Лариса тяжело опустилась на табуретку, положила ладони на стол. Руки её – прямо плясали. И пахло от Ларисы теперь не тонкими духами, и ухоженным молодым телом, а смрадным перегаром, потом, и въевшимся в одежду и волосы, табачным дымом. Грязные космы на голове свалялись и выглядели крайне неряшливо. А ведь ещё, совсем недавно, я ласково перебирал их, любуясь красотой, сгорая от нежности…
– Дай чего-нибудь выпить, Сашенька, миленький… – простонала она. – Пожалуйста, дай. Плохо мне. Сердце останавливается…
– Сейчас – коротко ответил я, достал из холодильника бутылку водки, налил ей рюмку. Она выпила единым махом, не морщась, абсолютно спокойно, словно воду. Лицо её покрылось испариной. Затем, молча, налила уже сама себе ещё, шумно глотнула и выдохнула. Я придвинул ей бутерброд с колбасой, который успел соорудить. Лариса нехотя откусила, пожевала. Взглянула на меня уже осмысленно.
– Поесть горячего, хочешь? – предложил я ей.
–Да, очень хочу теперь… – оживилась она. – Я уже забыла, когда ела в последний раз. Так, только, закусывала…
Пока я разогревал для неё куриную лапшу, Лариса приняла ещё две рюмки, и совершенно опьянела. Она с трудом доносила до рта ложку, клюя носом, медленно жевала, и через усилие глотала. Но доела всё, что было в тарелке. И тут же уснула, положив голову на стол. А мне стало, как-то, не по себе. Я оказался впервые с женщиной, пьяной до бесчувствия! Я отнёс её на диван, словно куклу. Снял с неё измятую юбку, джемпер, накрыл тёплым одеялом. Сам лёг спать на старой, скрипучей раскладушке. Всё ночь моя неожиданная гостья стонала, всхлипывала, бормотала что-то невнятно, словно бредила. Потом внезапно вскочила, села, тревожно озираясь, и испуганно вскрикнула:
– Где я!?
–Всё нормально, Лариса. Ты у меня. Я – Саша, твой друг… – ласково заговорил я с ней, она тут же успокоилась и заснула.
Утром, когда я уходил на работу, она лежала неподвижно, и её дыхание слышалось еле – еле. Когда я пришёл пообедать, Лариса продолжала лежать так же ничком, но уже с открытыми глазами, смотрящими безмерно тоскливо, и в одну точку. На рынке я купил мёда и сделал чай. Она приняла кружку тряскими руками, стала пить осторожно, как бы нехотя. Но выпила всё, и захотела ещё. От еды Лариса отказалась. Попросила разрешения помыться в ванне. Я дал ей полотенца и ушёл снова на рынок. Обо всём рассказал Вовке. Мой друг только печально вздохнул. Когда я вернулся домой – Лариса сидела на диване, завернувшись в одеяло, совершенно голая.
– Я постирала свои вещи – слабым голосом сказала мне она, – как только высохнут, я сразу уйду.
– Я тебя не гоню. Оставайся до утра уж… Приди немного в себя.
Я дал ей свою тельняшку, оказавшуюся на Ларисе, как платье – мини. За ужином она вдруг горестно вздохнула:
– У меня пропало колечко. Золотое, с рубином. Покойник папа подарил в честь окончания школы… А я – даже и не помню, как пропало, и где.
– Наверное, там, где ты была все эти дни, оно и пропало, – предположил я. – Ты, хотя бы помнишь, где была, с кем выпивала?
Она печально покачала головой. Ещё раз вздохнула и задумчиво произнесла:
– Смутно помню… Всё, как в тумане.
После ужина Лариса опять легла, закутавшись в одеяло, сжавшись в комок. Чувство брезгливой жалости к ней охватило меня. Я не стал лезть с нежностями, но колечко пообещал найти, надеясь на помощь своего друга. Ушла Лариса утром, не прощаясь… Навсегда. Колечко её обнаружилось на следующей неделе. В угаре загула, Лариса заложила его цыганам, продающим бимбер. Я выкупил вещицу за сто тысяч, но сам относить Ларисе не стал. Не хотел бередить себе душу… Попросил сделать это Надю. После – она передала мне слова благодарности от своей непутёвой подружки. Больше ничего…
И снова я один. Никаких желаний, кроме как выпить водки, не испытываю. Приняв несколько рюмок, ложусь спать. Среди ночи просыпаюсь, рассматриваю в темноте потолок, узоры на старом, пахнущим пылью ковре, висящим на стене, возле дивана. О Ларисе стараюсь не думать, хотя желание видеть её у меня, если честно, не пропало. Вовка несколько раз затевал разговор о том, что может познакомить меня ещё с одной женщиной. Нормальной. Она вдова, ей, хотя бы, какого – нибудь мужичка… Но мне какую – нибудь не надо. Однажды ночью мне приснился замечательный сон: я иду по рынку ласковым летним утром в военной форме, с майорскими погонами. Весь такой в себе уверенный, со всеми здороваюсь, улыбаюсь… И мне в ответ улыбаются. И всё у меня хорошо, всё наладилось…
4.
На попойку по случаю 23-го февраля, Серёги пригласили меня за неделю до события. В этот день они оба вышли торговать, хотя и был понедельник – выходной для работников рынка, и торговцев. Водка и закуска находились прямо под прилавком. Выпивали, беседовали, и попутно, торговали. Продажа шла бойко. Было холодновато, но солнечно. В самый разгар нашего празднования, на рынке появился Чика. Он подошёл к нам вразвалочку, не спеша поздоровался со всеми за руку, поинтересовался новинками, потом неожиданно обратился ко мне по имени:
– Саня, тема есть-на… Пойдём-на в кафе к Томазу, там потолкуем-на!
– Пойдём…– недоумённо пожал я плечами.
Грузин Томаз открыл кафе незадолго до Нового года. И процветал, потому что Чика, ничего мимо себя не пропускавший, с ним – в доле. Внутри кафе мне бывать ещё не приходилось. Только в подсобке, когда помогал выгружать привозимый товар, вместе с Вовкой. Мы прошли в пустующий, уютный зал. За стойкой скучала Эка – дочь Томаза. Молодая, хрупкая брюнетка с огромными зелёными глазами, тонкими чертами лица, и носом с горбинкой. Чика велел запереть дверь, повесил табличку «Закрыто», по-хозяйски расположился за столиком, пригласил сесть и меня. Эке сказал принести графинчик с водкой, томатный сок, чай и новомодную пиццу. Девушка неслышной походкой ускользнула исполнять.
– Как жизнь, Саня? – начал разговор мой шеф, и я сразу понял: издалека заезжает…
– Нормально, Николай…
– Цветмет-на с Бакланом весь перетаскали с завода-на? Дело-на подсудное… Попадётесь – спросят-на, по-взрослому!
– Мы пока прекратили… Там милиция крутиться начала.
– Ну, это пока… Баблосы нужны будут – опять рискнёте-на!
Я неуверенно пожал плечами, подумав про себя: «Откуда ему всё известно»? А Чика хитро, зыркнув на меня своими лучистыми ледышками глаз, словно услышал мой вопрос, и пояснил:
– От мента бывшего, который у вас скупал-на, всё узнал… – и хохотнул коротко. А потом добавил: – А ты молодец… Не побоялся-на воровать-на! И фартовый! Хоть и фраер-на по жизни… – тут он замолчал, потому что подошла Эка, и стала расставлять на столе посуду с закуской и выпивкой. Чика налил мне стопку водки, сам взял чашку с чёрным дымящимся чаем:
