Чай всегда в четыре

скачать книгу бесплатно

Чай всегда в четыре
Э. Л. Конигсбург

Вот это книга!
Учительница Эва-Мари Олински знает: хорошая команда – это не просто четыре отдельно взятых умника; чтобы победить в интеллектуальном турнире, они должны стать единым целым. Ноа, фанатик фактов. Итан, гений молчания. Надя, впервые в жизни увидевшая осень. Загадочный Джулиан. Как вышло, что они, такие разные, понимают друг друга без слов? И, кстати, кто кого выбрал, Эва-Мари этих четверых – или они её?

В 1997 году Э. Л. Конигсбург получила за эту книгу вторую (!) Медаль Джона Ньюбери – премию за выдающийся вклад в литературу для детей. Первый раз эта награда была вручена ей в 1968 году за книгу «Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире».

Элейн Конигсбург

Чай всегда в четыре

E. L. Konigsburg

THE VIEW FROM SATURDAY

Спасибо доктору Роберту Столлу, обогатившему меня знаниями о жизни и судьбах морских черепах Флориды.

    Э. Л. К.

© Е. Канищева, перевод на русский язык, 2021

© ООО «Издательство «Розовый жираф», издание на русском языке, 2021

© 1996 by E. L. Konigsburg

* * *

Дэвиду, сделавшему невозможное

1

Миссис Эва-Мари Олински всегда давала убедительные ответы. Всякий раз, когда её спрашивали, по какому принципу она подбирала команду для Академического кубка, Эва-Мари давала какой-нибудь из заранее заготовленных убедительных ответов. Чаще всего она говорила, что у каждого из четверых есть знания и навыки, уравновешивающие друг друга. И это было резонно. Иногда она говорила: я точно знала, что эта команда будет усердно тренироваться. И это было верно. Правда, районному инспектору школ она дала неудачный ответ – но только один раз, только ему, и к тому же у неё были на то веские основания.

Но вот факт: миссис Олински сама не знала, по какому принципу она подбирала команду; и ещё один факт: она не знала, что она этого не знает, пока она это не узнала. Конечно, так можно сказать о чём угодно: мы ничего не знаем, пока мы это не узнали – до самого последнего момента включительно. В случае миссис Олински это означало – до момента, когда закончился День Кубка и четверо её шестиклассников наконец выдохнули.

Они называли себя Душами. Они рассказали миссис Олински, что стали Душами задолго до того, как стали командой, а она на это ответила, что, став Душами, они тем самым сразу стали командой. Потом, через некоторое время, учительница и её команда заметили, что это похоже на спор о том, что было раньше, курица или яйцо. Но с чего бы всё ни началось – с курицы или яйца, с команды или с Душ, – закончилось это определённо яйцом. Однозначно яйцом.

Народ до сих пор удивляется. Все говорят, что выход в финал четвёрки шестиклассников – это нечто невероятное. В некоторых командах изредка попадались семиклассники, но большинство участников чемпионата штата были из восьмых классов. Эпифания никогда прежде не побеждала даже на районном уровне – однако вот они, на сцене, готовые побороться за кубок штата. Команда Максвелла – вторые финалисты – состояла исключительно из восьмиклассников. Оба мальчика из Максвелла говорили басом, а у обеих девочек из-под футболок виднелись кружевные бретельки лифчиков. Тот факт, что обе футболки были с глубоким вырезом, а обе пары бретелек – одинакового абрикосового цвета, навёл миссис Олински на мысль, что это не столько мода, сколько послание. Её шестиклассникам. Которые могли без ошибок написать слово «пубертат» и дать ему правильное определение, но пока ещё не испытали на себе, что это такое.

В интеллектуальных турнирах, в отличие от футбольных, нет подсчёта очков в течение сезона. Никаких тебе серий до трёх побед. Каждый раунд – игра на выбывание. Есть победитель и есть проигравший. Это правило действовало с самого первого, внутришкольного уровня: продул – вылетел.

* * *

И точно так же – в День Кубка.

С утра команд-участниц было восемь. В финал вышли две: Эпифания и Максвелл.

Когда дошло до последнего раунда, было уже далеко за полдень, и у миссис Олински зуб на зуб не попадал от холода в этом зале без единого окна, в здании настолько огромном и казённом, что у него имелся даже собственный почтовый индекс. Дело было в Олбани, столице штата Нью-Йорк. Стояла последняя суббота мая, и какой-то робот – или человек с мозгами робота – вместо прогноза погоды изучил календарь и врубил на всю катушку кондиционер. На миссис Олински, как и на всех остальных в зале, была футболка с короткими рукавами и с логотипом команды на груди. У Максвелла футболки были тёмно-синие, у Эпифании кричаще-красные – и это был единственный выкрик в огромном холодном зале. Потому что всех присутствующих заранее попросили не шуметь, не свистеть, не топать, не издавать подбадривающих возгласов, не поднимать плакаты, не размахивать флагами и даже не аплодировать. Академический кубок – это не кто кого перекричит, напомнили им, это битва интеллектов.

Эпифания сидела по одну сторону длинного стола, Максвелл по другую. Во главе стола стоял за кафедрой главный уполномоченный по вопросам образования штата Нью-Йорк. Он благожелательно улыбнулся залу, сунул руку во внутренний нагрудный карман и извлёк оттуда пару очков для чтения. Лёгким поворотом запястья он раскрыл их и водрузил на нос.

Миссис Олински обхватила себя за плечи и подумала: может, эта дрожь у неё от волнения, а не от холодного воздуха с потолка? С учащённым (что было хорошо заметно по пару изо рта) дыханием она неотрывно следила, как уполномоченный погружает руку в большую стеклянную чашу. Его перстень с университетским логотипом звякнул по дну. (Будь в зале ещё на пару градусов ниже, стекло бы точно раскололось.) Он извлёк сложенный в несколько раз листок бумаги, развернул и прочёл вслух: «Что означает слово “каллиграфия” и из какого языка оно происходит?»

Раздалось «дзинь».

Миссис Олински точно знала, кто нажал на кнопку. Она откинулась назад и расслабилась. Никакого волнения. Радостное предчувствие – да. Волнение – нет.

Отблески телекамер плясали в стёклах очков Ноа Гершома. Он был выбран в команду первым.

Ноа пишет бутербродное письмо

Мама потребовала, чтобы я написал бутербродное письмо бабушке и дедушке. Я ответил, что не могу написать бутербродное письмо, а она спросила, почему это, и я сказал: потому что я не знаю, что такое бутербродное письмо. Тогда она объяснила, не очень-то терпеливо, что бутербродное письмо – это письмо, которое пишут людям, чтобы выразить благодарность за гостеприимство, типа «спасибо за хлеб с маслом». Тогда я сказал, что меня учили никогда не использовать в определении определяемое слово, так что «бутербродное письмо – это письмо» – неправильно, и пусть мама подыщет какой-нибудь синоним к слову «письмо». Тогда мама заметила, что если представители моего поколения прекрасно умеют придираться к словам, но не умеют написать элементарное бутербродное письмо, то это красноречиво свидетельствует об упадке западной цивилизации.

Тогда я сообщил, что при всём уважении не считаю себя обязанным благодарить бабушку и дедушку за гостеприимство. И обосновал своё утверждение с помощью фактов. Факт первый: я не гость, а член семьи; факт второй: они меня даже не приглашали, поскольку – факт третий – мама сама меня к ним отправила, когда её наградили круизом за то, что она продала в Эпифании (это наш город) столько домов, сколько их не продал никакой другой риелтор в мире, а если бы она взяла с собой в круиз нас с Джо, а не своего мужа, моего отца, то меня не пришлось бы отправлять во Флориду, и поэтому – тоже факт – это она должна благодарить бабушку и дедушку, а не я; и, кстати, ещё один факт: пока я был у них, я им здорово помог, так что это они должны писать мне бутербродное письмо, а не я им.

Моего брата Джо отправляли к другим бабушке и дедушке, которые живут в нормальном пригороде в штате Коннектикут.

– И что, Джо тоже пишет бутербродное письмо бабушке и дедушке Эберли?

– Прямо сейчас, в эту минуту, – ответила мама.

– Ну, может быть, ему есть за что их благодарить, – сказал я.

Мама набрала в грудь побольше воздуха, словно собираясь что-то ещё сказать о том, что делают с бедной западной цивилизацией представители моего поколения, но вместо этого сказала: «Пиши», – и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Я открыл дверь и крикнул вдогонку:

– А на компьютере я могу его писать?

– Можешь, – ответила мама. – Но не будешь.

Я хотел было спросить, кто из нас теперь придирается к словам, но мама посмотрела на меня таким взглядом, что я сразу понял: лучше мне сосредоточиться на бутербродном письме, а не на придирании к словам.

Я посмотрел на закрытую дверь. Потом на окно. Дверь. Окно. Дверь. Окно. Выхода нет.

Я достал из ящика письменного стола блокнотик с отрывными листками. По размеру листки были, конечно, больше почтовой марки, но ненамного. Потом я взял шариковую ручку и начал расписывать её на ненужной бумажке. Ручка оставляла царапины и ничего больше. Шариковые ручки иногда приходится долго расписывать. Тогда, во Флориде, Тилли Нахман сказала: «Шариковая ручка – главная причина упадка западной цивилизации. Она сделала процесс письма быстрым, дешёвым и абсолютно безликим». Вот бы маме подружиться с Тилли. Они обсудили бы между собой две главные причины упадка западной цивили? зации.

Не ради спасения западной цивилизации, а ради бутербродного письма я бросил шариковую ручку обратно в ящик и достал оттуда ручку для каллиграфии, чернильную. Заправлять её чернилами я не стал. Заправлю, когда буду готов писать. Ещё я достал остро заточенный карандаш и пачку крошечных самоклеящихся листочков, чтобы составить список идей: за что я могу быть благодарен.

Я записал: красная тележка. Красная тележка безусловно стоила благодарности, потому что была подарком – хотя по воле обстоятельств я не привёз её с собой домой, в Эпифанию. Потом я подумал ещё и написал ниже: футболка-смокинг. Она тоже была мне подарена, и её я тоже с собой не привёз. Потом я записал: ручка для каллиграфии и чернила. Всё это мне тоже подарили, но ручка и чернила, которые я достал из ящика стола, были не те, а другие – их я купил сам. Ручка для каллиграфии напомнила мне о другой пачке самоклеящихся листочков, которую я купил, чтобы загладить оплошность, возникшую из-за чернил. И хотя те листочки я не получил в подарок, а тоже купил сам, я всё же добавил в свой список самоклеящиеся листочки. Потом оторвал листочек со списком и приклеил к стенке над столом. А потом, как велела мама, стал думать хорошенько.

Городок Сенчури-Виллидж, где живут мои бабушка и дедушка Гершом, не похож ни на одно из мест, где я бывал. Он во Флориде, но это не какой-нибудь «Мир Диснея», или «Подводный мир», или ещё что-то в таком духе, ради чего обычно ездят во Флориду. Это скорее нечто вроде парка развлечений для стариков. Почти все жители Сенчури-Виллидж – пенсионеры, удалившиеся на покой. Мои бабушка Зейди и дедушка Нейт идеально вписываются в эту компанию.

Всё началось, когда Маргарет Дрейпер и Иззи Даймондстейн решили пожениться и горожане Сенчури-Виллидж собрались в клубе, чтобы продумать свадебную церемонию.

В прошлой жизни бабушка Зейди и дедушка Нейт держали маленькую пекарню тут у нас, в Эпифании, штат Нью-Йорк, поэтому бабушка вызвалась печь свадебный торт, а дедушка, который обожает играть на скрипке, взял на себя музыкальную часть. И немедленно приступил к репетициям.

Репетировал дедушка много. Бабушка говорила: «Натан, ну как ты можешь всё время пиликать одну и ту же мелодию?» А дедушка Нейт отвечал: «Почему ты не спрашиваешь, как я могу всё время спать с одной и той же женщиной?» И бабушка, несмотря на возраст, краснела и говорила: Ша! А шанда фар ди киндер, – эти слова я много раз слышал и раньше, до того как бабушка с дедушкой переехали в Сенчури-Виллидж. В переводе с языка идиш это означает: «Т-ш-ш, постыдись говорить такое при ребёнке!» Но на самом деле это означает, что дедушка смущает бабушку. Вгоняет её в краску.

У мистера Кантора, бывшего почтальона из Пенсильвании, хобби – выращивать орхидеи, и он сказал, что цветов у него хватит и для невесты с женихом, и для подружки невесты, и для шафера. А миссис Керчмер пообещала предоставить свои африканские фиалки для украшения свадебного стола.

Тилли Нахман вызвалась изготовить приглашения, а Рабби Фридман, который и в прошлой жизни был рабби, то есть раввином, согласился провести свадебную церемонию, хотя Маргарет Дрейпер и не еврейка, в отличие от Иззи Даймондстейна. У обоих это был поздний и второй брак, и жениху с невестой незачем было заботиться о том, какую религию выбрать для будущих детей, поскольку их дети давно выросли и сами всё себе выбрали. Потом дедушка Нейт объяснил мне, что к раввинам, в отличие от всех остальных жителей Сенчури-Виллидж, понятие прошлой жизни неприменимо – они всегда остаются раввинами, бывших раввинов не бывает.

Среди жительниц Сенчури-Виллидж немало вдов, которые когда-то прекрасно готовили для своих семей, и они организовали комитет по планированию свадебного ужина. Они составили меню и список основных закупок, а все расходы горожане сговорились разделить поровну.

И вот после этого первого собрания в клубе мы с дедушкой Нейтом повезли Тилли Нахман – она раньше жила в городе Нью-Йорке, поэтому так и не научилась водить машину – в магазин канцтоваров за пригласительными открытками. Пока она их выбирала, мы с дедушкой отправились в большой супермаркет «Уолмарт» с бабушкиным рецептом, чтобы забрать лекарство, и там-то я увидел эту классную красную тележку. Дедушка мне её купил – и правильно сделал. От неё была куча пользы, пока на сцену не вышел Аллен.

Я перечитал свой список. Самоклеящиеся листочки. Их я купил, когда у нас кончились приглашения. А приглашения у нас с Тилли Нахман кончились, когда её кот окунул лапы в чернила.

Наблюдая, как Тилли заполняет в приглашениях все эти кто-что-когда-где, я понял, что в жизни не видел такого красивого почерка.

– Каллиграфия, – сказала она. – Это означает «красивое письмо».

И спросила, хочу ли я научиться так писать. Я ответил, что да. Она сказала, что будет давать мне уроки, если я помогу ей подписывать конверты. И тогда дедушка свозил нас в художественную лавку и Тилли купила мне ручку для каллиграфии и пузырёк чернил. И вот, пробуя разные пёрышки для этой ручки, Тилли и произнесла эту свою фразу про то, что шариковая ручка – главная причина упадка западной цивилизации.

Выбрав наконец пёрышко, Тилли сказала:

– Надеюсь, Ноа, что в будущем ты будешь пользоваться шариковой ручкой только с одной целью: чтобы надавить посильнее, когда пишешь через несколько листов копирки.

Этого я пообещать никак не мог. В школе человеку иногда приходится действовать быстро, дёшево и безлико.

Тилли сказала:

– Ещё бывают ручки, в которые сразу вставляется картридж с чернилами, но с такими я дела иметь не желаю.

И, когда мы вернулись к ней домой, она научила меня заправлять ручку или, как она выразилась, «правильно заправлять ручку».

Шаг первый: открутить поршень против часовой стрелки до конца. Шаг второй: полностью погрузить перо в чернила. Шаг третий: закручивать поршень по часовой стрелке до упора. Шаг четвёртый: держа перо над пузырьком с чернилами, снова откручивать поршень против часовой стрелки до тех пор, пока три капли чернил не упадут обратно в пузырёк. Шаг пятый: закрутить поршень по часовой до упора, чтобы больше не капало. Шаг шестой: насухо вытереть остатки чернил с ручки и пера.

Я сказал Тилли, что шесть шагов ещё даже до того, как начнёшь писать, – это, по-моему, многовато. На что она ответила:

– А ты думай, что эти шесть шагов – не подготовка к началу работы, а само начало работы.

И я стал практиковаться. Я учился каллиграфически писать все буквы алфавита, включая X, хотя она не встречалась ни в кто-что-когда-где, ни в адресах, но зато на ней хорошо тренироваться, потому что – факт – это трудная буква.

Когда Тилли решила, что я уже готов помогать ей с приглашениями, я уселся на пол в её гостиной. Письменным столом мне служил её кофейный столик. А сама она устроилась за обеденным столом в кухне. Факт: во многих домохозяйствах Сенчури-Виллидж нет больших комнат, где могла бы собираться семья и стоял бы письменный стол.

Писанины было много, потому что в конце каждого приглашения – каждого! – мы делали приписку: «Только, пожалуйста, без подарков!» Тилли сказала, что в Сенчури-Виллидж так принято. «К тому же, – добавила она, – устроить свадьбу – это уже само по себе подарок, я так думаю».

Я прекрасно справлялся со своей работой до тех пор, пока Томас Стернз, или, сокращённо, Т. С., кот Тилли, не запрыгнул ко мне на колени, и тогда я подскочил и разлил чернила, а кот прошествовал по разлитым чернилам, а потом по приглашениям, для которых я надписывал адреса. И на нескольких приглашениях – на пяти, если быть точным, – появились следы кошачьих лап.

Тилли ужасно расстроилась, потому что запасных приглашений она не купила, а не купила она их, потому что сказала: «Это не нужно. Я никогда не ошибаюсь». В прошлой жизни Тилли была бухгалтером. Я слышал, как она говорила: «Я могу суммировать колонку цифр не хуже этих». Я не знал, кого она имела в виду под «этими» – бухгалтеров или компьютеры, но спрашивать не стал, потому что, кажется, всё-таки догадался.

Я сказал Тилли, чтобы она не беспокоилась: я что-нибудь придумаю. И придумал. Вот тогда-то я и купил самоклеящиеся листочки. На каждое приглашение со следами кошачьих лап я прилепил по такому листочку. И на каждом листочке написал (идеальным каллиграфическим почерком): «Приглашение с особыми отметками! Приносите его с собой на свадьбу, вас будет ждать сюрприз». Когда Тилли спросила, что за сюрприз, я снова сказал, чтобы она не беспокоилась, я что-нибудь придумаю. И придумал. Но – факт: это было непросто.

В день закупки продуктов для свадьбы жители Сенчури-Виллидж устроили что-то вроде системы совместных закупок, но на собственный лад. Они снова собрались в клубе. Все сидели рядами и держали в руках скидочные купоны, вырезанные из газет за все столетия, минувшие с начала книгопечатания. Меня попросили быть ведущим этой церемонии.

Я сидел за столом на сцене и объявлял пункты из списка. Это сильно смахивало на игру «Идём на рыбалку». Я говорил: «Нужно: один разрыхлитель для теста, четыре пачки маргарина, па?рве (это то, что и не мясное, и не молочное) и бумажные полотенца – как можно больше». И все рассматривали свои купоны, которые держали в руках веером, словно игральные карты, и давали мне то, что я просил. А Тилли обводила кружочком соответствующие пункты списка.

Потом мы смотрели в газете, на что есть скидки в разных супермаркетах, и составляли списки покупок в каждом из них, смотря где что было дешевле. Список для семьи Гершом я написал каллиграфически. Это не слишком замедлило процесс, тем более что жители Сенчури-Виллидж привыкли ждать.

Позднее в тот же день все вернулись в клуб с продуктами и чеками из магазинов. Тилли складывала, делила и разбиралась, сколько кто должен и сколько кому должны, и ни одному человеку даже в голову не пришло перепроверять, потому что все знают: Тилли Нахман никогда не ошибается. Потом мы стали сравнивать список купленных продуктов с другими двумя списками: меню и кто что готовит. И я помогал развозить продукты по домам с помощью новой красной тележки.

Факт: я всё сделал отлично.

В день свадьбы я был нарасхват: нужно было всё время что-то возить на тележке в клуб. С одними только африканскими фиалками пришлось сделать три ходки, а с грудинкой две. Потом мы с мистером Кантором доставили букетики из орхидей для невесты и её подружки. В реальном мире я ни разу не встречал человека, который бы столько времени проводил в обществе цветов, сколько мистер Кантор. Подружкой миссис Дрейпер, то есть невесты, должна была быть её дочь, миссис Поттер. Миссис Дрейпер раньше жила в моём родном городе – в Эпифании, штат Нью-Йорк, – а её дочь, миссис Поттер, и сейчас тут живёт. Миссис Поттер купила новое платье и прилетела на свадьбу самолётом – но не вместе со мной. Я прилетел на несколько недель раньше; это был мой первый полёт в качестве «несопровождаемого несовершеннолетнего».

Мы с мистером Кантором доставили жениху и его шаферу цветы для бутоньерок. Шафером должен был быть Аллен, сын Иззи Даймондстейна. Они оба живут во Флориде, Иззи и Аллен, и фамилия у них одна и та же.

Однако Аллен Даймондстейн живёт в реальном мире, потому что, хотя он и сын Иззи и совсем уже взрослый, он всё-таки чересчур молод для того, чтобы жить в Сенчури-Виллидж. Теперь факт: за всю свою жизнь я не встречал такого нервного человека, как этот Аллен Даймондстейн. И ещё факт: его бросила жена. Она переехала в Эпифанию и работает теперь у моего отца, лучшего дантиста в городе (тоже факт).

Аллен Даймондстейн без конца повторял: «Ну разве не парадокс: я развожусь, а мой папа женится». Как по мне, не самое удачное начало светской беседы. После такого зачина никто не знает, что говорить дальше. Одни прокашливаются и молчат. Другие прокашливаются и меняют тему.

При мне он говорил это раз десять, и я тоже не знал, что ответить. Поначалу я думал, всё дело в том, что я не знаю значения слова «парадокс». И я посмотрел его в словаре.

Самым подходящим определением (и, заметим, определяемое слово в нём не встречается!) оказалось «контраст между ожиданием и реальностью». Но, узнав значение слова «парадокс», я всё равно не понял, что такого парадоксального в том, что Аллен Даймондстейн разводится, а Иззи Даймондстейн женится. Судя по тому, как ведёт себя Аллен Даймондстейн, развод – это именно то, чего следует ожидать, если уж кого угораздило выйти за него замуж. А судя по тому, как ведёт себя Иззи, как он вьётся вокруг Маргарет, их свадьба – это не просто то, чего следует ожидать, но и то, чего не может не произойти. Ша! А шанда фар ди киндер. Я даже смущался, поглядывая на них, – но всё же не настолько сильно, чтобы не поглядывать.

Свадебные торты не столько пекут, сколько строят. В реальном мире люди не строят свадебных тортов. Люди их заказывают. Если же строить торт своими руками, то это за один день не делается. Это делается за три. В первый день бабушка Зейди испекла коржи. На второй день она возвела торт, используя картонки и соломинки в качестве подпорок, и приготовила сахарную глазурь для обмазывания всех его этажей. На третий день она сделала особую, дизайнерскую глазурь для розочек, а на самый верх посадила крошечных жениха с невестой. Факт: торт получился очень красивый.

К счастью, сразу после того, как бабушка Зейди достроила торт, дедушка Нейт его сфотографировал, так что теперь бабушка в любой момент может освежить в памяти, как он выглядел – пусть и недолго.

Аллен Даймондстейн сказал бы вам, что всё случилось из-за красной тележки, но я бы сказал, что если бы он так сказал, то это был бы типичный парадокс. Потому что дело было совсем не в тележке. Дело было в нём, в Аллене. Потому что ну а как ещё нам было доставить торт в клуб? В багажник машины его не поставишь – он слишком высокий, а поскольку средняя дневная температура в Сенчури-Виллидж равна температуре тела, то, если нести торт в руках, он бы полностью растаял, даже не доехав до места свадебной церемонии. И тогда мне пришла в голову идея: нагрузить тележку льдом, накрыть полиэтиленом, на полиэтилен поставить торт и медленно, осторожно покатить тележку в клуб – я тяну за собой, дедушка придерживает сзади.

Дедушка Нейт сгонял в магазинчик «Мигом» и купил три пакета льда, и мы погрузили их в тележку. Оказалось, что это слишком много, а мы не хотели заполнять тележку льдом до самого верха, поэтому высыпали лишнее во внутреннем дворике прямо на бетон. Мы решили нагружать тележку там же, во дворике, чтобы катить её в клуб без всяких ступенек.

Как только мы поставили торт на тележку, заявился Аллен Даймондстейн. Потом он говорил, что отец отправил его за сидуром – это такой молитвенник, – но, по-моему, его отец просто хотел услать сына с глаз долой, потому что тот его нервировал, а жениху совершенно необязательно нервничать перед свадьбой.

Когда Аллен позвонил в дверь, никто ему не открыл, потому что мы все были во внутреннем дворике, грузили торт на красную тележку, и звонка никто не услышал. Так что Аллен пошёл в обход, к нам во дворик. К несчастью, он не заметил торчащую рукоятку тележки, споткнулся об неё, поскользнулся на мокром бетоне, упал в лужу растаявшего льда и, опять же к несчастью, в падении перевернул торт.

Верхний ярус торта снесло напрочь, он упал в ту же лужу, что и Аллен, а крошечные жених и невеста серьёзно пострадали.

Как и лодыжка Аллена. Этот факт мне открылся, когда Аллен схватил себя за ступню и стал громко стонать, по-прежнему сидя в луже. Дедушка Нейт позвонил по номеру 911. Бабушка Зейди побежала в кухню взбивать ремонтно-восстановительную порцию сахарной глазури. Дедушка Нейт повёз пострадавший торт в клуб, а я остался сидеть с Алленом до приезда скорой. Аллен был не самой приятной компанией.

Жених позвонил узнать, почему Аллен так задерживается. Трубку поднял я, и, когда Иззи узнал, что произошло, я подумал, что мне и для него придётся вызывать скорую.

– Спокойно, – сказал я ему. – Без паники. Я буду вашим шафером.

Я не сказал Иззи, что случилось с парочкой со свадебного торта, потому что люди, собираясь жениться, становятся ужасно суеверны и во всём ищут приметы: рассчитывая на долгие годы счастья, никто не захочет, чтобы на его свадебном торте красовались изувеченные жених с невестой. Я сто раз такое видел в кино: крупный план крошечных жениха и невесты, плавающих в луже растаявшей глазури, как предвестие несчастий, которые выпадут на долю реальных молодожёнов. Поэтому, доложив Иззи Даймондстейну, что стряслось с Алленом, я и словом не обмолвился о том, что стряслось с верхушкой свадебного торта. Вряд ли мне удалось бы его убедить, что падение маленьких новобрачных в лужу – это такой парадокс.

Когда я пообещал Иззи, что сам буду его шафером, он вроде успокоился, и примерно в то же время мы узнали от водителя скорой помощи, что Аллен успеет вернуться в Сенчури-Виллидж как раз к свадьбе, хотя, скорее всего, не сможет идти по проходу с подружкой невесты, потому что для этого надо уметь ходить.

Как только скорая увезла Аллена, я бросился к мистеру Кантору и стал просить, чтобы он, пожалуйста, пожалуйста, был любезен отыскать ещё одну орхидею для верхушки торта, хотя, честно говоря, лучше бы даже две, поскольку самым верхним ярусом теперь стал бывший средний, а он больше. Мистер Кантор нашёл два прекрасных цветка, и бабушка Зейди очень художественно пристроила их на новом верхнем ярусе.

Поскольку я пообещал быть шафером, передо мной остро встала проблема смокинга, точнее, его отсутствия. Смокинг Аллена мне не подходил по размеру – а хоть бы и подходил, я бы всё равно не стал его надевать. И вот тогда-то дедушка Нейт позвонил Белле Дубински.

В прошлой жизни Белла была художницей. Она рисовала картинки к каталогам с выкройками для тех, кто сам шьёт себе одежду. В реальном мире я ни разу не встречал человека, который бы сам шил себе одежду, но в Сенчури-Виллидж я знаю целых трёх таких людей. У Беллы полно красок для тканей, и всего за каких-то два часа мы с ней перекрасили футболку в смокинг с красным галстуком-бабочкой. Говорю «мы», потому что я помогал: Белла рисовала контуры, а я закрашивал серединку. Не так-то легко красить футболку: под кисточкой она морщинится, остаются пробелы, приходится по сто раз возвращаться на одно и то же место. К счастью, эта краска быстро сохнет, и к четырём часам смокинг был готов.

Отремонтированный свадебный торт выглядел потрясающе. Если бы Аллен смолчал, никто бы не догадался, что эти орхидеи не были изначальной задумкой. Но Аллен не смолчал. Он сообщил об этом всем и каждому. А ещё он извинялся за то, что шафером буду я. Вообще-то я не считаю себя человеком, за которого нужно извиняться. Я очень много помогал и очень респектабельно смотрелся в своей футболке-смокинге, которая, между прочим, была самым настоящим произведением искусства.

Факт: быть шафером совсем не трудно. Идёшь себе по проходу с подружкой невесты. Которая в нашем случае ещё и дочь невесты. Соглашусь, что Аллен, сын жениха, в качестве шафера был бы более подходящей парой – в смысле по росту – для подружки невесты, несмотря на то что она замужем, а он разведён; но факт остаётся фактом: я был очень хорошим шафером. Я стоял рядом с женихом. Миссис Поттер стояла рядом с невестой. И все мы вчетвером стояли перед раввином, и все мы впятером (включая раввина) стояли под брачным пологом, который называется хупа. Я не зевал, не чихал, не чесался – по крайней мере, не чесал ничего заметного. И держал обручальное кольцо до тех пор, пока рабби мне не кивнул, и тогда я вручил это кольцо ему.