Информационное телевидение в политическом процессе постсоветской России

скачать книгу бесплатно


Средствам массовой информации, в особенности телевидению как самому массовому и наглядному СМИ, может быть отведена особая роль в укреплении культурной преемственности и социализации личности. Краеугольными камнями целенаправленной вещательной политики телевидения могут стать пропаганда традиционных ценностей (искусства, языка, религиозной духовности и т. д.) и национального величия, массовое тиражирование «общественно полезных» мифов, социальных стереотипов и психологических установок, обычаев и ритуалов, популяризация деятельности государства и различных его атрибутов (правоохранительных органов, вооружённых сил, внешнеполитического ведомства и т. д.).

Некоторые черты, характеризовавшие положение российских СМИ в середине 1990-х гг., можно рассматривать как начало «консервативного ренессанса» в отечественной культуре. Однако нельзя забывать, что, поскольку платформа консерватизма всё-таки допускает очень медленную, постепенную деформацию, СМИ могут и должны меняться вслед за общей социальной и политической конъюнктурой. Стагнация и отставание от происходящих в обществе изменений чреваты потерей авторитета.

Теория коммуникативного действия Юргена Хабермаса

Юрген Хабермас – представитель второго поколения Франкфуртской школы. С родоначальниками критической философии его роднит резкое неприятие общества, закрепляющего социальную несвободу. Второй объединяющий момент – углублённый интерес к культурной надстройке. В своих работах Ю. Хабермас окончательно выводит её на первый план и разрабатывает собственную систему социальных инициатив, имеющих целью подъём самосознания масс и в конечном итоге освобождение человека. По его мнению, критическое знание – это поиск альтернатив существующему миропорядку. Он уверен, что такая альтернатива есть, и заключается она в коммуникативном действии: «Повседневная коммуникативная практика позволяет достичь взаимопонимания с учётом притязаний на значимость – и это единственная альтернатива более или менее насильственному воздействию людей друг на друга»[106 - Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб, 2000, с. 33.].

В общих чертах суть коммуникативного действия заключается в следующем. Оно ориентировано не столько на цель, сколько на взаимопонимание. В процессе коммуникативного действия акторы внутренне согласовывают между собой планы своих действий и преследуют свои цели только при условии согласия относительно ситуации и ожидаемых последствий. Процессы взаимопонимания «нацелены на достижение согласия, которое зависит от рационально мотивированного одобрения содержания того или иного высказывания»[107 - Хабермас Ю. Цит. пр., с. 200.], и, в свою очередь, не могут быть сведены к телеологическому действию.

Необходимость консенсуса особенно настоятельно подчёркивается Ю. Хабермасом, при этом наиболее важное значение имеет убедительность аргументов: «В коммуникативном действии один предлагает другому рациональные мотивы присоединиться к нему в силу скрепляющего иллокутивного эффекта, которым обладает приглашение к речевому акту»[108 - Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. М., 1995, с. 91.].

В понимании Ю. Хабермаса информация, претендующая на значимость (то есть истинная, правильная и правдивая), лишается разрушительного потенциала и превращается в мощный созидательный ресурс. СМИ в случае трансляции истинной информации начинают полностью соответствовать своему названию и становятся важнейшим средством коммуникативного действия – как между социальными группами, так и между обществом и государственными структурами. Хотя статус государства и руководства вообще должен будет претерпеть значительный пересмотр: власть как процесс доминирования уйдёт в прошлое. Теоретически возможен вариант замены аппарата власти средствами массовой информации и коммуникации – с приданием последним институционализированной общественно организующей функции.

Проблема в том, что политическая элита, по-своему понимая важность коммуникативной среды, подчиняет её политике закрепощения и консервации существующего порядка. Например, путём развития массовой культуры. Суть потенциальных средств освобождения оказывается извращённой: «Коммуникационные структуры общественности, находящиеся во власти средств массовой информации и поглощённой ими, настолько ориентированы на пассивное, развлекательное и приватизированное использование информации, что когерентные, т. е. целостные образцы толкования (хотя бы среднего радиуса действия) просто не могут больше сформироваться. Фрагментаризированное повседневное сознание располагающих досугом потребителей препятствует образованию идеологии классического типа, но само становится господствующей формой идеологии»[109 - Там же.].

Надо отметить, что в уже упоминавшийся 11-летний период независимости российской прессы, описанный Е. Яковлевым, дискуссионный, полемический характер повседневной работы СМИ содержал в себе возможность коммуникативного действия в понимании Ю. Хабермаса – как основы для саморазвития общественной организации. Тем печальнее констатировать, что уже в 1995–1996 гг. высшее руководство российского центрального телевидения сделало добровольный сознательный выбор в пользу превращения их сферы деятельности в инструмент поддержания «бюрократической рациональности»[110 - Речь идёт об изменении информационной политики оппозиционных телеканалов (в первую очередь НТВ) в преддверии президентских выборов 1996 г. и включении их в политическую борьбу на стороне действующего президента Б. Н. Ельцина (см. гл. III).].

Нельзя не привести ещё одно высказывание Ю. Хабермаса, поскольку оно непосредственным образом затрагивает один из наиболее обсуждаемых вопросов в сфере СМИ. «Круговороты денег и власти в экономике и общественном управлении должны быть ограничены, сдержаны, и в то же время отделены от коммуникативно структурированных сфер действий в частной жизни и свободной общественности: иначе они будут ещё больше перекрывать жизненный мир своими вносящими диссонанс формами экономической и бюрократической рациональности. Политическая коммуникация, берущая начало в понимающих ресурсах жизненного мира, а не созданная партиями, вовлечёнными в государственные дела, должна защищать границы жизненного мира и его императивы, т. е. упорно добиваться выражения требований, ориентированных на потребительную стоимость»[111 - Хабермас Ю. Цит. пр., с. 95.]. По сути дела, этот отрывок не что иное, как философское и политико-экономическое обоснование идеи общественных СМИ, которые на Западе получили воплощение в виде общественного телевидения.

Общественное телевидение – формальная альтернатива коммерческому и государственному телевидению. А значит, оно в равной степени свободно от идеологического контроля со стороны правящей элиты и от власти капитала, в том числе рекламного бизнеса.

В разных государствах существование общественного телевидения поддерживается из разных источников. В США, например, это добровольные пожертвования физических лиц и крупных фондов (Форда, Карнеги и др.). Такого рода благотворительность всячески поощряется и государством, и законом, и фискальными службами. В Европе чаще всего общественное телевидение поддерживается абонентной платой владельцев телевизоров.

В ряде стран общественное телевидение занимает господствующие позиции. В Великобритании, например, общественная «Би-Би-Си» (по крайней мере, что касается устава и финансирования корпорации), в Японии – «Эн-Эйч-Кей», в ФРГ – общественно-правовой канал «АРД» и т. д.[112 - Борецкий Р. Телевидение на перепутье. М., Институт истории и социальных проблем телевидения, 1998, с. 83.]

Что касается российской действительности, то достаточно сравнить концепцию Ю. Хабермаса с историей создания «Общественного Российского телевидения» (сейчас – ОАО «Первый канал»[113 - 29 июля 2002 г. на собрании акционеров ОРТ было принято решение о ребрендинге. 2 сентября 2002 г. телекомпания изменила название на ОАО «Первый канал».]), называвшегося общественным лишь формально.

СМИ в парадигме структурализма

Структурализм – общее название совокупности методов гуманитарных наук, связанных с обнаружением и описанием организационных структур (систем воспроизводимых устойчивых связей объекта) в разных областях культуры.

Язык в рамках данной парадигмы определяется в качестве основы разумного бытия: по убеждению структуралистов, «смысл, разум, а в конечном счёте и весь социальный мир формируются благодаря структуре языка»[114 - Алексеева Т. А. Цит. пр., с. 301.]. Через языковую систему значений в конечном итоге проводится структурный анализ любого текста, изображения, общественного явления. Главный принцип структурализма: суть происходящего становится понятной благодаря изучению отношений между знаками в системе.

Заслуга выведения интереса к структуре за рамки интереса к языку принадлежит французскому учёному Ролану Барту. Он заложил основы семиотики (учения о бытии, представленном в виде знаковой системы), в рамках которой предложил трёхступенчатую иерархию отношений между знаками и выделил три типа отношений между ними. Согласно его идеям, мера абстракции возрастает от уровня к уровню: символическая функция знаков – включение знаков в систему регулярных оппозиций – раскрытие сети коннотаций (куда знак включается, находясь в конкретной системе).

Движение от ступени к ступени позволяет представить социальную систему в виде единой структуры, или сети знаков, по которым можно проследить отношения исследуемого процесса с другими её элементами: «Семиолог видит, как знак движется в поле значения, пересчитывает его валентности, очерчивает их конфигурацию: знак для него – осязаемая идея»[115 - Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989, с. 250–251.].

Таким образом, при должном уровне формализации политические действия, народные гуляния, защита диссертаций – и, разумеется, информационные телепрограммы – оказываются узлами структурной решётки бытия. Или же точками в многомерном знаковом пространстве с бесконечным количеством координатных осей (например, осями политики, экономики, культуры, экологии, медицины и т. д.). Соответственно, каждая точка, каждый общественный феномен имеет собственное количественное значение на каждой из осей. Качественные характеристики определяются в процессе взаимодействия с другими объектами, движения в знаковом поле. Роль СМИ (и в частности, телевидения), следовательно, уравнивается в значимости с ролью политических институтов – как, впрочем, и других социальных субъектов[116 - Данный вывод можно рассматривать как структурное обоснование политической институционализации СМИ, рассмотренной в § 1.]. Структурный анализ содержания телевизионных сообщений, в свою очередь, теоретически полностью раскрывает их политическую и культурную значимость.

Огромный интерес между тем представляют размышления Р. Барта относительно распределения функций между изображением и текстом в средствах массовой коммуникации. На них стоит остановиться подробно, поскольку, по сути дела, речь идёт о поиске механизмов воздействия медийных структур на массовую аудиторию, об обосновании манипулятивного потенциала СМИ и, в частности, телевидения, что особенно ценно в нашем случае.

Прежде всего, Р. Барт уверен, что любое изображение не может быть самодостаточным. В первую очередь потому, что «под слоем его означающих залегает плавающая цепочка означаемых; читатель может сконцентрироваться на одних означаемых и не обратить никакого внимания на другие»[117 - Барт Р. Цит. пр., с. 304.]. Другими словами, читатель или зритель может не вычленить из всей совокупности коннотаций нужных, задуманных автором сообщения в качестве основных.

Текст в данном случае выступает в качестве закрепления и связывания нужных автору смыслов, с тем расчётом, чтобы получатель сообщения воспринял именно их: «текст ведёт человека среди множества иконических означаемых, заставляя избегать одни из них и допускать в поле восприятия другие; зачастую тонко манипулируя читателем, текст руководит им, направляя к заранее заданному смыслу»[118 - Там же, с. 306.]. По крайней мере, это мнение – один из вариантов ответа на вопрос о значимости видео и текста в телевизионном эфире. С точки зрения структурализма, утверждение о том, что «телевидение – это прежде всего картинка», неверно.

Другой пласт соотношения изображения с текстом – свойства обоих видов сообщения. Верно улавливая направление развития технических средств массовой коммуникации, Р. Барт говорит о возрастающей роли фотографического способа отображения действительности. В лице документальной фотографии, пишет он, человечество впервые в своей истории столкнулось с сообщением без кода. Будучи аналоговым способом воспроизведением объектов окружающего мира, фотография не нуждается в денотации, т. е. восстановлении изображения исходного объекта путём его трансформации в дискретные знаки или символы. Фотография сама по себе есть денотация, в отличие от ближайшего своего аналога – рисунка, который всё-таки предполагает преобразования, избирательность отображения и владение техникой – тот же самый набор требований, который предполагает использование любого кода. Фотографию же отличают натуральность и объективность – в первую очередь потому, что она производится не человеком, а механизмом.

Язык и текст (разумеется, в структурном их понимании), в свою очередь, находятся на другом полюсе. Это код в чистом виде, материализованная абстракция, враждебная жизни. Как и всё интеллектуальное, коннотативное сообщение наполнено смыслом, в то время как фотография – это «отсутствие смысла, чреватое всеми возможными смыслами»[119 - Барт Р. Цит. пр., с. 308.].

Сочетание фотографии и текста даёт качественно новый эффект воздействия. Сочетание бессмысленной естественности изображения с наполненным смыслом текстом многократно усиливает эффект последнего. У адресата возникает ощущение натуральности восприятия информации и иллюзия, что оно создано самой природой.

Маскируясь под сообщение без кода, вложенный в текстовое сообщение смысл становится гораздо убедительнее: «Сам факт отсутствия кода, придавая знакам культуры видимость чего-то естественного, как бы лишает сообщение смысловой направленности. Здесь, несомненно, проявляется важнейший исторический парадокс: развитие техники, приводящее ко всё более широкому распространению информации (в частности, изобразительной), создаёт всё новые и новые средства, которые позволяют смыслам, созданным человеком, принимать личину смыслов, заданных самой природой»[120 - Там же, с. 312.]. В результате в сознание аудитории внедряется нужная коммуникатору псевдоистина.

Наконец из рассуждений Барта следуют парадоксальные выводы о природе телевизионного изображения. С технической точки зрения процесс видеосъёмки идентичен процессу фотографирования. Это значит, что видеоматериал, так же как и фотография – денотативное сообщение, которому свойственны уже рассмотренные эффекты. А также ещё один, о котором пишет Барт: «Фотография вызывает у нас представление о бытии-в-прошлом изображённой вещи, тем самым подавляя в нас ощущение собственной субъективности»[121 - Барт Р. Цит. пр., с. 311.].

Кинематограф в то же время – картина бытия-сейчас, способная создать у зрителя иллюзию присутствия. Подавляющее большинство материалов, подготовленных для телевизионного эфира, представляют собой отснятое видео, прошедшее процедуру монтажа, близкую к кинематографической, т. е. подвергшееся символическому кодированию. Другими словами, телевещание – это поток денотативных по природе сообщений, умышленно наделённых коннотативными компонентами, представляющими собой синтез свойств фотографии и кинематографа. Такое изображение выглядит натуральным, естественным и обманчиво бессодержательным, что подавляет в зрителе ощущение собственной субъективности. На самом же деле в нём содержится символический код[122 - Налицо параллель с рассуждениями сторонников психологизаторской политологической парадигмы об огромной внушающей силе невербальной коммуникации (см. гл. II).], представляющий собой мощнейшее орудие манипуляции. «Все произведения, созданные в рамках массовой коммуникации, совмещают в себе – с помощью разных приёмов и с разной степенью успеха – гипнотическое действие “природы”, т. е. воздействие повествования, диегезиса, синтагматики, с интеллигибельностью “культуры”, воплощённой в дискретных символах, которые люди тем или иным образом “склоняют” под завесой своего живого слова»[123 - Барт Р. Цит. пр., с. 318.].

Критика закрытой культуры Жака Дерриды

Главной претензией, адресованной новым поколением мыслителей своим предшественникам, была ограниченность рамками рационализма, приведшая, по сути, к закрытию культуры от возможностей совершенствования. Одним из частных проявлений этого можно считать склонность к сугубому формализму у Р. Барта, Ф. де Соссюра и К. Леви-Стросса: «Коль скоро мы живём плодами структурализма, слишком рано гнать прочь наши сны. Следует обдумать, а что они могли бы означать. Наступит день, и их, возможно, будут толковать как некое ослабление, если не как сбой, во внимании к силе, каковое есть напряжение самой силы. Форма очаровывает, когда нет больше силы понять силу изнутри. То есть творить»[124 - Деррида Ж. Письмо и различие. СПб, 2000, с. 9.].

Творчество, игру и свободу самовыражения Ж. Деррида видит в качестве идеала общественной жизни. Логоцентризм мешает свободе, следовательно, его необходимо демонтировать, т. е. разрушить привычные системы предикатов в мышлении, языке и социальных отношениях, разорвать связи между значением и означаемым, уничтожить систему опосредования и репрезентации. Уподобляя все мыслимые проявления социальной жизни, в том числе политические институты и СМИ, тексту, Ж. Деррида видит смысл в ничем не стеснённом процессе письма этого текста вне попыток рационального постижения: «Письмо не ведает, куда ведёт, никакая мудрость не предохраняет его от непременной устремлённости к смыслу, каковой оно составляет и каковой прежде всего является его будущим»[125 - Там же, с. 18.].

Строгое, неукоснительное соблюдение принципа избегания репрезентативности Ж. Деррида подробно рассматривает в рассуждении о так называемом «театре жестокости»[126 - Там же, с. 293–316.]. Изгнание со сцены спектакля, являющегося поверхностным отражением жизни, автора (как единоличного проводника сценического текста) приводит к тому, что сценическое действие перестаёт быть представлением и превращается в реальную жизнь. Если рассматривать этот принцип в контексте данной работы, практическим воплощением теории «театра жестокости» могло бы стать неангажированное, истинно независимое информационное телевидение, которое передавало бы лишь исходное видеоизображение (по Р. Барту, сообщение без кода), или другие СМИ, свободные от любых механизмов репрезентации информационного материала. Понятно, что подобные размышления – не более чем утопия.

Передача фактического материала массовой аудитории – мощнейший канал соучастия многих тысяч или даже миллионов зрителей в том или ином событии, ставшем темой сообщения. С другой стороны, жизненно важная информация, передаваемая по телевидению, заставляет аудиторию корректировать свои действия. Таким образом, информационные телепередачи выполняют двоякую функцию – и увеличительного стекла, и источника стимулов. Даже аналитическая обработка фактов не подменяет реальную жизнь её искажённым подобием, а лишь подсказывает дополнительные пути для самостоятельной интерпретаторской работы зрителей.

Повышение в медиасреде интереса к постановочным, заранее придуманным эпизодам, тенденциозное освещение фактов и порой прямая дезинформация оказываются проявлением той самой репрезентативной логики: телевидение начинает выстраивать искусственное, не соответствующее реальному жизненное пространство. Альтернативная сцена существует на телевидении лишь в пародийной форме. Если вспомнить многочисленные рейтинговые телевизионные реалити-шоу[127 - Сам термин, заимствованный из английского, весьма показателен. Даже его семантика свидетельствует об укоренённом принципе репрезентации, постановочной реальности в средствах массовой коммуникации.] «За стеклом», «Скрытая камера», «Дом-2» и т. д., то по своим параметрам они полностью удовлетворяют модели театра жестокости.

Культура репрезентации рассчитана также на совершенно конкретный вид аудитории: это «публика пассивная, сидящая, состоящая из зрителей, из потребителей, из “жуиров”, присутствующих на лишённом объёма и глубины, приглаженном зрелище, преподнесённом их вуайеристскому любопытству»[128 - Деррида Ж. Цит. пр., с. 297.]