скачать книгу бесплатно
Благой порыв
Федор Конев
Роман о нашем странном времени и удивительном переплетении человеческих судеб.
Федор Конев
Благой порыв
Суждены нам благие порывы…
Н. А. Некрасов
Дом стоял на окраине города, на немощеной улице, изрытой колесами редких в те годы машин. Калитка оказалась жестяным листом с ровными дырками. Это значило, что хозяин дома работал в штамповочном цехе.
В те времена, в шестидесятые годы прошлого столетия, можно было пройтись по улице, посмотреть на заборы и запросто, без ошибки определить, кто и где работает. Воровал народец потихоньку. А что было делать? Где купить? Тогда супермаркетов не было. Все доставали по знакомству или тащили, что плохо лежит. Да ведь и пели-то как? «Все вокруг колхозное, все вокруг мое». А если «мое», то чего бы не взять?
У той ажурной калитки Анна спросила подружку Риму, которая привела ее к этому дому:
– Как хоть зовут твоего?
– Арсений, – ответила Римма.
– Имя какое-то стариковское.
– Не стариковское, а старинное.
– Ни одного Арсения не встречала.
– Что ты еще встречала в жизни, малявка?
Римме уже стукнуло двадцать, была на два года старше. Этакую малую разницу в зрелости и не углядишь, но в молодом возрасте она заметна.
Калитка была не заперта, девушки прошли во двор. По выложенной булыжником дорожке прошли мимо глухой стены дома и оказались на низком крылечке под навесом – две ступеньки и площадка перед входной дверью. Слева от двери умещалась широкая скамья весьма даже примечательная – с приподнятым и выгнутым изголовьем с одной стороны и резным подлокотником с другой, да еще с фигурной спинкой. Этому созданию мебельщика бесспорно в гостиной было место, но сохранилась только одна ножка, выточенная под львиную лапу, а три остальные заменили обычными деревяшками. По той причине, видать, и выставили инвалида на крыльцо, не пустив из уважения на растопку. Почему-то Анна обратила внимание на скамью и даже с удовольствием произнесла про себя ее подлинное название – канапе.
Прошли через сени. За дверью, обитой мешковиной, слышны были голоса. Рима потянула за ручку с большим усилием. Дверь не распахнулась, а подалась неспешно, при этом проскрипела так мелодично и многоголосо, будто устроена была на манер музыкальной шкатулки.
Прежде всего, Анну удивило пространство. В доме были разобраны все перегородки, и получилась одна общая комната с большой русской печью. Потолок на толстых матицах казался низким, а окна маленькими и света явно не хватало. Оттого еще более таинственным показалось собрание людей за длинным столом. Ни один человек не посмотрел в сторону вошедших, а все продолжали о чем-то говорить, сразу и не понять было – о чем, перебивая друг друга и много смеясь.
Свободные места были, Римма подвела за руку Анну, усадила и сама села рядом. Она подобрала две чайные чашки из многообразия разнокалиберной посуды и наполнила вином.
Закуска состояла из кровяной колбасы и салата в тазу, наполовину опустошенном. Потом Анна сама участвовала в сотворении этого блюда под названием «силос». В таз нарезали капусту, лук, морковь, помидоры, яблоки – кто что принес из овощей и фруктов, заливали постным маслом, мешали большой деревянной ложкой и ставили посреди стола. Пили в основном дешевые молдавские вина, водкой не увлекались. За столом собирались не ради хмельного куража, а ради бесконечных бесед на всевозможные темы.
В тот свой первый приход Анна обратила внимание на упитанного молодого человека, с которым через стол стала кокетничать Римма. Должно быть, это и был ее Арсений, решила Анна. Его всего было много, этого человека. Любого мог своим раскатистым голосом заглушить, когда смеялся, оконные стекла звенели, стул под его грузным телом жалобно и опасно поскрипывал, а ел так жадно, словно век голодал.
Осушив стакан портвейна и смачно закусив, он бесцеремонно уставился на Анну.
– Давай знакомиться, малышка. Кинорежиссер Колыханов.
К тому времени, как позже выяснилось, он снял документальный очерк в десять минут о камвольном комбинате, но имел кинематографическое образование, что и наполняло его пафосом.
– Платон, – назвался по имени будущий гений.
? Платон? А я думала – Арсений, – нарочито громко сказала Анна, повернувшись к подруге.
Ей сразу не понравился толстяк, у него глаза были сквозные. Точно! Как дырки, смотрит, а в них – пусто.
? Ух, ты какая! – воскликнул Колыханов. – Кусачая!
Режиссер почему-то громко рассмеялся, хотя ему явно не было смешно.
? Не обижай, Платон, Анечку, ? попросила Римма и поднялась. ? Она хорошая.
– Ты куда? – вскочила Анна. – Я с тобой.
– Сбегаю в общежитие, наверно, он там, – Римма усадила за плечи Анну. – И мы придем за тобой.
Платон стал увлеченно рассказывать о своем новом замысле уже художественного фильма, который обещает стать шедевром в кинематографе. История была банальная и скучная, как показалось Анне, и она не стала слушать. Сидела и разглядывала гостей. Девицы безбожно курили и старательно изображали, как все им понятно, о чем говорит режиссер, а должно быть, только и думали о своем возможном участии в будущем шедевре. Анна нисколько не ошиблась, позже узнав, что все трое были театральными актрисами.
Ребята сидели довольно безучастно, попивая вино. Анна заметила, как один из них неотрывно смотрел на нее с преглупым выражением лица. Уж точно влюбился с первого взгляда. Анна в любовных делах была совершенно неопытной, еще и не целовалась ни разу, но стала замечать, что мужчины обращают на нее внимание, даже на улице ловила цепкие и откровенные взгляды. Римма в своей грубоватой манере как-то сказала:
– Что уж в тебе такого? Ну, хорошенькая. Так ведь и я не дурнушка. Сахарная что ли? Медовая? Ох, Анька! Будут мужики липнуть к тебе, как мухи. Пропадешь.
Нет, пропадать она не собиралась, за себя была готова постоять, а больше за то, чтобы в жизни все у нее сложилось так, как сама хотела. Она такого человека мечтала встретить, чтобы всю жизнь любить. И ей было жалко тех, кто заглядывался на нее. Вот и этот юноша пунцовел и неровно дышал совершенно зря. Подойти да сказать бы ему, чтобы не строил напрасных надежд. Уж она-то видит, что ничем он не похож на того, который грезится ей в мечтах и которого Анна обязательно встретит.
Позже Анна узнала, что его зовут Василием, и он сыграет в ее судьбе не последнюю роль.
Скрипуче пропела дверь, и в дом прошли двое. Это был человек в летах, который оказался хозяином этих хором, и лет двадцати двух парень среднего роста, не по тогдашней моде коротко постриженный, спортивного склада. Анна заметила его изучающий взгляд исподлобья. Старший был выше ростом, но очень худющий, и продолговатое лицо было костлявым, смуглую кожу стянуло упругими морщинами, как обручами. Из-под густых нависающих на глаза бровей старший окинул довольно доброжелательным взглядом компанию и остановился на Анне.
– Ого! – воскликнул он сипловатым прокуренным голосом. – У нас новенькая!
– Арсений! – перебил пожилого громогласный Колыханов. – Я тебя заждался. Разговор есть.
Теперь Анна более пристально присмотрелась к этому Арсению, которого искала Римма, и ей понравилось, что он поглядел на нее с приятным вниманием, без дурного мужского интереса. И то понравилось, что к словам Платона отнесся спокойно и не двинулся к нему, хотя тот указал на стул рядом, а пошел в угол, где находилась кухня, зачерпнул воды медным ковшом из деревянной кадки и неспешно попил, почему-то напомнив деревенского мужика, которых Анна видела в кино. И все они там пьют из ковша. Потом вытер тыльной стороной ладони губы и стал приглядываться, куда бы сесть.
– Ходи сюда! – капризно попросил Платон.
Но Арсений сел через стол напротив и оказался рядом с Анной на месте ушедшей Риммы.
– А тебя тут ждали, – сообщила Анна.
Она уже успела заметить, что тут все говорят только на «ты» и ведут себя раскованно. Он не стал спрашивать – кто, а потянулся назад и взял из рук подошедшего хозяина помытую посуду, при этом оказался близко лицом к Анне, чуть щекой не коснулся и спросил:
– Как зовут?
– Анна.
– Касьяныч, познакомься, нашу гостью зовут Анна.
И стал разливать по стаканам вино, плеснул и в чашку Анны.
– Садись, Касьяныч, – он поставил второй стакан рядом с Анной и представился: – Арсений. Корнеев. А это – Касьяныч. Для тебя – дядь Коль.
Хозяин сел с другого боку.
– Ну, здравствуй, девонька! – сказал он, весело глядя из-под мохнатых бровей. – Откуда такая хорошая? Давай за тебя и выпьем!
Анна заметила, как изменилось застолье с появлением этих двух людей, что устроились бок о обок к ней. Прежде главенствовал Платон Колыханов, никому и слова не давал сказать, а тут притих, стушевался и при всей своей огромности стал незаметным, как серая мышь под веником. Вначале – еще по инерции, видимо, – позвал к себе Арсения, а как тот не обратил на его призыв внимания, так тут же и сник. Чего уж командовать, когда на тебя ноль внимания? Сиди да улыбайся глупо, будто так и надо.
Пожилой Касьяныч, которому сидящая вокруг молодежь в сыновья и дочки годилась, оказался уместным и нужным, все почему-то замечали, когда он что-то собирался сказать, и умолкали. А он бросит короткое замечание, чаще – пошутит, и всегда к месту. А то вопросик подкинет и замолкает, а вокруг разгорается спор, что пламя в куче хвороста от спички, он же слушает с тихой, как догорающая свеча, улыбкой и видно по лицу, как любит и жалеет этих горячих, бесшабашных спорщиков. Потом уже Анна узнает, что Касьяныч сполна изведал прелести сталинских «курортов» где-то на солнечном Севере.
Ничего и никогда о себе он не рассказывал, но ходили слухи, что всю его семью, в тридцать седьмом – был такой год, – арестовали и разбросали по сталинским лагерям. Он один выжил и вернулся уже в хрущевские времена.
С приходом этих двух людей все повеселели, оживились. Уже кто-то читал стихи Андрея Вознесенского, подвывая, а после него кто-то разразился целой лекцией о прекрасной прозе Ивана Бунина, радуясь тому, что его слушают. И с той же уверенностью длинноволосый и бледнолицый юноша взял гитару и стал петь под свой мотив собственные стихи. Так Анна услышала и увидела первого барда. Очень даже чувствительно пропели актрисы русский романс «Утро туманное».
Рядом сидел Арсений, ей почему-то было приятно его соседство, но даже мысли не мелькнуло о том, что этого человека, возможно, она и ждала встретить. Римма была лучшей ее подругой и единственной.
Приходили в этот дом не вино пить, а наговориться досыта. Василий Зыков больших речей не говорил, но умел того или иного оратора поддержать одобрительным словом или жестом, иногда просто кивком головы, при этом точно улавливая настроение застолья, потому стал считаться вдумчивым и толковым парнем. На самом же деле он часто и не вникал в суть очередного спора, его привлекала эта изменчивая, разношерстная компания только тем, что тут все были свои, даже и не зная имени. Особенно устраивало Василия то, что здесь было легко знакомиться с девушками. Подошел, заговорил и уже друзья. Кстати и его приятель Виктор, с которым всегда приходили вместе, тоже по той причине наведывался в этот дом. Ребята учились на одном курсе Технологического института.
В тот вечер, когда появилась Анна, Василию надоело пить «фитяску» и он со стулом перешел от общего стола к сколоченному из струганного теса книжному шкафу, что находился у глухой стены. Сооружение это было собрано без единого гвоздя, доски вкладывались в искусно распиленные для этого пазы, скрепляя друг друга, – вся хитрость.
Для работяги штамповочного цеха Касьяныча книг было многовато, и подбор отличался вкусом. Тогда появилось много иностранной литературы, прежде запретной, но занимала она верхние полки, видимо, Касьяныч не больно увлекся ею, под руку выстроилась русская классика и мемуары, а нижняя полка была плотно забита толстыми журналами, среди которых первенствовал «Новый мир».
Для Василия с первого дня было много непонятного в этом Касьяныче. Привечал в своем доме всякого, кому взбрело в голову явиться, занимал деньги, кто ни попросит, а кому одолжил, тут же забывал, жил очень скромно, казалось, и внимания-то не обращал на то, что у него есть, а чего нет, будто материальная сторона жизни нисколько не занимала этого пожилого человека.
Чуть ли не каждый вечер в доме толпился какой-то народ, одни уходили, другие пополняли компанию, пили, ели, при этом неумолчно гомонили, как весенние галки. Как он этот шум-гам терпел? Был бы, к примеру, пьющим, и вопроса нет. Но Касьяныч к вину относился пренебрежительно, мог стаканчик и пропустить, но только из уважения к остальным, а все больше пил густой чай, похожий на чифирь, но не той кондиции, как сам говорил, а щадящей.
Какой интерес Касьяныч находил в бесконечных спорах молокососов, непонятно. Сам он никогда не рассказывал, за что попал и что выпало на его долю за колючей проволокой. Можно было только догадываться. Тогда уже вышла повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». В рукописях ходили воспоминания бывших «врагов народа». Ко всем своим гостям Касьяныч относился одинаково ровно, только одного приблизил. Это был Арсений Корнеев. Не смотря на разницу в возрасте, были они друзьями.
Считая себя практичным человеком, Василий пользы не находил от бесконечных и слишком страстных разговоров. Гости могли до утра взахлеб говорить о писателях, о кино, о живописи, читали стихи, пели, а он четко представлял будущее инженера с окладом в сто двадцать рублей в месяц и не думал, что его карьере нужны рассуждения о высоких материях. Конечно, гости были и начитаны, и головасты, однако завидные должности занимают как раз не самые умные. Самые умные чаще всего никому не нужны, особенно начальству. А Василий не мечтал оставаться рядовым инженером.
Конечно, никаких прямых и вещественных доказательств нет, что существует Амур с полным колчаном дурманных стрел. Но если не его меткий выстрел из какого-то темного угла дома, то другого причинного объяснения найти вообще невозможно тому, что случилось с бедным Васей, когда появилась Анна. У него даже больно кольнуло сердце. Отчего? От стрелы, конечно. Тут и гадать нечего.
Как позже выяснил Василий, та же самая оказия случилась и с приятелем. Виктор тоже потерял голову. С того вечера, видимо, все остальные мысли покинули его, и думал он только об этой девушке по имени Анна. И уже никого бедный Виктор не замечал в доме Касьяныча, ее одну только. А приметливый Василий заметил, как девушка морщилась от приставучего взгляда Виктора. И он не стал следовать примеру оглупевшего приятеля, а всячески показывал, что отношение к Анне у него чисто приятельское, как и ко всем остальным гостям.
Это сработало. Охотников проводить до дому Анну Ванееву всегда хватало. Но она поднимала раскрытую ладошку, останавливая ретивых, и говорила: «Меня проводит Вася».
Как-то в одно из провожаний Василий рассказывал Анне, в какой темноте жил в деревне. В начальной школе, которая умещалась в обычной избе, вся библиотека состояла из пяти донельзя потрепанных книг. И стал бы Василий Зыков конюхом или пастухом, если бы родители не переехали в город, когда в начале пятидесятых годов им дали паспорта – раньше колхозникам не полагалась, – как уже подростком он пристрастился было к книгам, но читал все без разбору, и теперь чувствует, какой в голове ералаш и нет системы.
Изрядно начитанная Анна Ванеева, воспитательница по натуре, увлеклась просвещением Василия и много этому отдавала душевного тепла. А он потерял бдительность, недальновидно решил, что Анна неравнодушна к нему, и пора от книжных разговоров перейти к реальным шагам. Вот и заговорил о своей пламенной любви, в очередной раз провожая. Но как же он растерялся, когда Анна Ванеева заплакала, будто он ее непростительно оскорбил, и стала говорить в отчаянии, выставив перед собой дрожащие растопыренные пальцы:
– Ну, зачем? Зачем? Ты же все испортил. Я думала, мы друзья. Я ведь тебя за друга приняла. Что ж ты наделал? Не провожай меня больше. Не надо! Не хочу!
И убежала.
Потом уже, встречаясь в доме Касьяныча, она всегда садилась подальше от него, а он не смел подойти. Она больше ни разу не заговорила с ним. Конечно, Василий понимал, что поспешил, сглупил малость, однако странно… Он же вывернул душу, свою тогдашнюю безгрешную распахнул настежь, как ворота храма, за которыми одни ангелы пели райскими голосами о любви. Чем же гнев-то заслужил? Если тебя боготворят, если тебя ставят превыше всех остальных женщин, веди себя прилично, не оскорбляй хотя бы, а выслушай и постарайся понять. Пожалей, в конце концов! Но не было жалости в резиновом сердце Анны Ванеевой. И зародилась в груди влюбленного Василия Зыкина неизлечимая обида.
Однако он не мог отказаться от Анны Ванеевой, потому что не разум руководил им, а шалая плоть. И это она распаляла надежду, что он будет обладать этой женщиной, во что бы то ни стало!
При первой встрече Анна показалась Арсению совсем еще девчушкой ? недавно отложила куклы и стала внимательно разглядывать себя в зеркале по утрам. Корнеев был пятью годами старше ее, отслужил армию, учился в университете, подрабатывая кочегаром в котельной, и считал себя зрелым мужчиной. Но первое впечатление Корнеева оказалось ошибочным, девушка куклы забросила в десять лет, предпочтя книги, была очень начитанной и любила строить собственные мысли. Людей она делила на «интересных» и на «скучных». И в этом была максималистка полная.
Как-то за общим столом, оказавшись рядом, Арсений спросил Анну:
– Что у вас случилось с Василием? Черная кошка пробежала?
– Да ну его!
– Всегда просила проводить до дому. И вдруг…
– Чего тебе надо, Арсений? – вызывающе уставилась на него своими удивительными глазами Анна.
Глаза эти, конечно, были и большие, и красивые. Но не от того казались Арсению удивительными. Серые с голубизной глаза Анны Ванеевой можно было назвать небесными, потому что определение это хоть немножко и вычурное, но точнее всего выражало суть. В минуты радостного настроения эти глаза сияли и лучились, отливая чистейшей незамутненной голубизной, но стоило испортиться настроению, и они становились пасмурными, так небо затягивает серая пелена, а то прямо-таки темнели и становились непроницаемы. В них, как думал Корнеев, непроизвольно отражалась живая, переменчивая и непритворная душа Анны на пороге взросления.
– Ничего, – ответил тогда Корнеев. – Парня жалко.
– Не жалей. Он скучный.
– В любви объяснился? – догадался Арсений.
– Ну, почему вы все такие? Неужели нельзя с девушкой просто дружить? Ненавижу!
Она не притворялась, не кокетничала, ее в то время собственный ум занимал больше, чем тело, которое еще не проснулось. Она старательно хотела понять, кто она такая, в каком мире оказалась, кто ее окружает.
– К вам же подойти нельзя, – искренне возмущалась Анна. – Я даже улыбнуться боюсь. Тут же не так поймут.
– Мне улыбайся без опасений.
– Уж прямо! – с подозрением посмотрела она.
– Честное пионерское!
Она отвела взгляд и проворчала:
– Будто кроме любви и нет ничего в жизни. Все какие-то чокнутые. Особенно девчонки.
– Шибко ты умная, Анна.
– Ой, очень!
Она засмеялась, отмахнулась от него и стала слушать Колыханова, который в другом конце длинного стола рассуждал о значении подтекста в искусстве и рассказывал, как бы он экранизировал рассказ Хемингуэя «Белые слоны». Режиссерский замысел Платона Колыханова показался Анне чистейшим бредом, и она вернула внимание на Арсения.
– Твой друг? – спросила Анна.
– Приятель.
– У тебя нет друзей?
– Есть, конечно.
– Назови своего друга, и я скажу, кто ты.
