скачать книгу бесплатно
– Хотят.
– Так я же говорю…
– Позовите, пожалуйста, секретаря, – прервал его Сажин.
– Пардон?
– Секретаря, пожалуйста, позовите.
– А… Это можно. – Качурин открыл дверь и поманил пальцем Полещука. – Новый зовет, – кивнул он в сторону Сажина.
– Полещук вошел и показал Сажину кнопку звонка под столешницей.
– Когда надо – звоните. Ну, что у вас там, Качурин?
– Я организовал приглашение: Николаев, три концерта в клубе моряков.
– Что вы можете сказать об этом человеке? – спросил Полещука Сажин. – В двух словах…
– Даже в одном, – ответил Полещук, – жулик. Энергичный, но жулик.
– Какое вы имеете полное право… – начал было Качурин, но Полещук его оборвал:
– Может быть, рассказать херсонскую историю? Или что вы в Фастове с актерами устроили?..
– Так вот, Качурин, – сказал Сажин, – если я вас еще раз здесь увижу – не взыщите. Все.
– Вы еще не знаете мои связи… – нагло ответил Качурин.
– Пошел вон! – сказал Сажин и обратился к Полещуку: – А теперь попрошу вас познакомить меня с делами. И не забудьте написать объяснительную.
Полещук положил перед заведующим кипу бумаг:
– Это заявки, на которые надо ответить сегодня. А я пока пойду писать вам то, что вы хотите.
Он ушел. Сажин растерянно стал рассматривать бумаги. Он в них ничего не мог понять и наконец нажал кнопку звонка. Полещук не шел. Позвонил еще раз. Полещук явился:
– Извините, увлекся объяснительной…
Сажин рассмеялся:
– Ну ладно. Потом напишете. Давайте работать. Что это значит? – показал ему Сажин первую бумагу.
– Кинофабрика просит оповестить актеров о наборе массовки для фильма «Дело № 128». А это – союз Рабис сообщает, что тенору Белинскому установлена новая ставка – пять сорок пять.
– Ну и что мы должны делать?
– Для кинофабрики вывесить объявление, Белинскому отметить в карточке новую ставку. Напишите там и там резолюции.
– А где эти карточки?
Полещук подошел к шкафу:
– Вот здесь вся театральная Одесса. Мы выписываем путевки – большей частью разовые – на концерт, на киносъемку… бывает, и на постоянную работу.
– А бывают концерты без путевок?
– Левые? Вопрос! Сколько угодно.
– И что же вы делаете?
Полещук пожал плечами:
– Боремся. Бывает, даже снимаем с учета. Имейте в виду, что вот такая посредрабисная справка нужна безработному как хлеб. Иначе он нетрудовой элемент. Простите, я пойду выпишу путевки…
Из зала давно уже слышался нарастающий гул. Теперь он прорвался в кабинет вместе с толпой посетителей, жаждущих решения своих вопросов. Каждый старался пробиться к столу Сажина – кто совал ему заявление, кто какую-то ведомость, кто зачем-то афишу, кто вырезку из газеты, которую Сажин почему-то обязательно должен был немедленно прочесть… Сажин едва успевал выслушивать перебивающих друг друга людей. В комнате стоял густой дым – многие посетители продолжали курить, войдя в кабинет, и Сажин то и дело кашлял, прикрывая рот платком. В окно било ослепительное жаркое солнце. От декольтированных актрис шел удушающий запах духов. Сажин то и дело вытирал платком мокрое лицо и протирал запотевшие стекла очков. Трезвонил телефон. Сажин отвечал кому-то:
– Ничего я вам не мог обещать. Я первый день на этой работе…
Вдруг, растолкав окружающих Сажина людей, казалось, явилась сама смерть, раскрашенная румянами, белилами и губной помадой. Одетая в кокетливое кружевное платье, вся звенящая браслетами и брелоками старуха оперлась о край сажинского стола пальцами, сплошь унизанными кольцами, и, легко подпрыгнув, уселась на стол. Она выхватила из-за корсажа пожелтевший страусовый веер, распахнула его и, обмахиваясь, запела гнусавым голосом:
Ах, если б я была бы птичкой,
Летала б с ветки я на ветку…
Сажин замер, откинувшись на спинку кресла, и с ужасом смотрел на старуху. Допев куплет, она призывно изогнулась в сторону Сажина и, обмахиваясь веером, сказала:
– У меня в репертуаре ну ровно ничего против вашей власти… Например: «Выше ножку, дорогая» или «Дрожу от сладкой страсти я». Почему же меня не включают в концерты?
Услышав знакомый голос старой шансонетки, вбежал Полещук и выдворил ее из кабинета.
– Время от времени она тут устраивает такие номера, – объяснил он Сажину. – Обед, обед, товарищи, освободите помещение, приходите через час… Адью, адью…
Сложив в строевом порядке все, что было на столе: ручку, чернильницу и пресс-папье, Сажин аккуратно приставил на место свое жесткое кресло, вышел на улицу и вдохнул свежий воздух.
Он шел по улицам Одессы, нэповской Одессы, где по торцам Дерибасовской не так давно вызывающе застучали подковы лихачей. Ухоженные рысаки (и откуда только они взялись?), эффектно перебирая сильными ногами, везли лакированные пролетки на бесшумных «дутиках».
Нэпманы катали своих накрашенных женщин, и за пролетками тянулся дымок сигар и одуряющий запах французских духов.
Занятые своими делами, прохожие не обращали внимания на высокого человека в очках, который строго вышагивал в своем старом френче с обшитыми защитного цвета материей военными пуговицами, в диагоналевом командирском галифе и тщательно начищенных сапогах.
Он шел по Екатерининской улице мимо оживших кафе Робина и Фанкони, где с утра до ночи за столиками «делались дела».
Тут можно было купить и продать все: доллары и франки, фунты, пезетты и лиры, сахарин и железо, мануфактуру и горчицу, вагон ливерной колбасы и вагон презервативов.
Одни нэповские персонажи были одеты в сохранившиеся люстриновые пиджаки и «штучные» брюки в полоску, на головах у них красовались котелки и канотье; другие, приспосабливаясь ко времени, щеголяли в новеньких френчах, кепках и капитанках. А из-под этих капитанок выглядывали физиономии новых буржуев, выросших мгновенно, как грибы после дождя.
Эта публика, правда, только прослаивала основную массу прохожих – трудовой люд Одессы, служащих, рабочих. Но своей броскостью, наглым контрастом с очень скромно – если не бедно – одетыми людьми они создавали этот нэповский колорит, нэповскую атмосферу города.
На углу Дерибасовской Сажину преградил дорогу, выставив вперед свой ящик, мальчишка – чистильщик обуви.
– Почистим? – выкрикнул он и затараторил скороговоркой: – Чистим-блистим, натираем, блеск ботинкам придаваем…
Щетки забили виртуозную дробь по ящику.
Сажин смотрел на хитроглазого грязного курчавого мальчишку с глубоким шрамом от уха до подбородка.
Мальчик, перестав стучать, тоже посмотрел на него и вдруг обыкновенным голосом сказал:
– Товарищ командир, давай задаром почищу…
Сажин нахмурился.
– Спасибо, брат. Не нужно.
И пошел дальше.
Кажется, не было ни одного перекрестка в Одессе, ни одного подъезда, гостиницы или учреждения, где не расположились бы мальчишки-чистильщики, выбивающие щетками барабанную дробь на своих ящиках, зазывая клиентов, мальчишки-папиросники, торгующие поштучно папиросами, мальчишки – продавцы ирисок и маковников… Все это великое воинство, в котором смешались дети бедняков, подрабатывающие на жизнь, и беспризорные дети, сироты, оставленные войнами, подчинялось тем «принципиальным» беспризорникам, что жили «вольной» жизнью, отрицали труд, баню и милицию, пытавшуюся их устроить в детские колонии.
Сажин поглядывал на мальчишек и думал о том, как бесконечно трудно будет ликвидировать это страшное наследие войны.
Город готовился к майскому празднику. Развешивали кумачовые – от дома к дому – полотнища с лозунгами, поднимали к фонарям гирлянды разноцветных лампочек.
– Эй ты, френч, поберегись! – послышался откуда-то сверху окрик. Сажин остановился как раз вовремя – перед ним возник поднимающийся на веревках гигантских размеров фанерный первомайский лозунг.
Маленькая закусочная, куда Сажин вошел, была полна посетителей. В углу нашлось свободное место.
Сажин осмотрел сиденье стула, затем протер его принесенной тряпочкой.
Этой же тряпочкой он протер часть столика перед собой, затем аккуратно сложил и спрятал тряпочку в карман.
Соседи по столику – три здоровенных громоздких дворника – с удивлением уставились на него.
Толстая сонная женщина в несвежем фартуке подошла к столику и сказала:
– Ну, чего?
– Три стакана чая, – ответил Сажин.
– И все?
– И все.
Женщина пожала плечами и ушла, сказав:
– Царский заказ.
Сажин развернул принесенный с собой небольшой пакетик. Там лежали два бутерброда с брынзой на сером «арнаутском» хлебе. Дворники снова стали жевать свои порции горячей свиной колбасы и запивать светло-желтым пивом, – перед ними стоял пяток огромных, толстого стекла, кружек.
Официантка принесла чай, поставила перед Сажиным три стакана без блюдечек и ложек, сказала:
– Нате вам.
Сажин поморщился, расплатился и принялся за завтрак.
– Соткуда сами будете? – спросил один из дворников.
Сажина покоробила эта лексическая форма.
– Вы меня спрашиваете?
– Нет. Папу римского.
– Я из Петрограда.
– Хочете? – дворник пододвинул Сажину кружку пива.
– Нет, благодарю вас.
– Может, вы нами брезгуете, что мы дворники? Так мы зато фисташки замолачиваем – будь здоров.
– Послушайте, товарищ, – сказал Сажин, – с чего вы взяли, что я вами брезгую? Дворник такая же уважаемая профессия, как всякая другая. Просто не пью пива.
– Хорошо. Тогда проверим, или вы правда уважаете дворников. Фроська! Холера! – заорал он громовым голосом, – Неси ситра! Шевели ходиками!
Сонная официантка принесла бутылку ситро, и дворник налил Сажину стакан.
– Чокнимси, – сказал он.
Сажин чокнулся. Выпил ситро. Вынул из кармана часы, взглянул.
– Простите, товарищ, я спешу на работу. До свиданья. – Дожевывая на ходу бутерброд, он ушел.
– Ничего чудак, – сказал дворник, – только не знает говорить по-русски.
К концу обеденного перерыва, минута в минуту, Сажин вошел в Посредрабис.
На этот раз Полещук уже сидел на месте и писал.
– Повесьте, пожалуйста, объявление, – сказал ему Сажин, – сбор на первомайскую демонстрацию у Посредрабиса. Явка обязательна.
Андриан Григорьевич прошел в кабинет, отодвинул стул и, внимательно осмотрев его, сел.
Он достал из нагрудного кармана френча желтый жестяной портсигар, раскрыл. Самодельные папиросы лежали ровными рядами – справа и слева по шесть штук.
Сажин взял одну, размял и закурил, чиркнув зажигалкой, сделанной из винтовочного патрона.
Врачами курение было категорически запрещено, и Андриан Григорьевич себя жестко ограничивал. Первую папиросу он разрешал себе только после обеда.
Содержимого портсигара – 12 штук – должно было хватить на два дня.
