скачать книгу бесплатно
– Юрий Васильевич, слыхала я, уезжаешь ты в Дикое Поле. Будешь ли там помнить меня?
Юрша не сказал, а выдохнул:
– Боярышня! Таисия Прокофьевна! Мне ли забыть тебя!
Он глянул на нее, и дальнейшее объяснение было не словами, а взглядами. Ее ясные глаза в предутренней темноте сказали Юрше такое, чего часто и не скажешь. Да и нужны ли тут слова?!
Понятный только для них немой разговор прервала Таисия:
– Дай надену на тебя вот этот крестик и ладанку. В ладанке прядка из косы моей, чтобы ты никогда не забыл меня! А?крест Господень сбережет тебя от всякого лиха, от стрелы и меча вражеского.
Поцеловав крестик, она надела цепочку и ленточку с ладанкой Юрше на шею. Он выпрямился, а ее руки остались на его плечах. Таисия, стоя на цыпочках, припала к нему. Он обнял девушку, и время остановилось…
Где-то скрипнула дверь, послышались тяжелые шаги. Таисия вырвалась и юркнула прочь. Юрша остался стоять и только немного посторонился, когда появился боярич Афанасий, тот прошел через трапезную, как слепой, натыкаясь на скамьи, и скрылся на государевой половине. Юрша, слегка пошатываясь, вышел во двор и тут же вернулся за шапкой, оставленной возле печи…
Радость и тревога овладели десятником. Перед ним вставали безответные вопросы: почему боярская дочь выбрала его, простого стрельца, бывшего послушника? Что, детей боярских мало, что ль? А может, балует девка? Ведь нарядилась она мужиком на охоте!!! И вдруг ужом заползла мысль: «А чем я хуже детей боярских? В ратном деле я их за пояс заткну!» И тут же появлялось желание разыскать своих родителей: ведь где-то они должны быть! И опять, в который раз пред ним встает инокиня, ее скорбное, бледное лицо со следами слез, ангельские печальные небесно-голубые глаза… Приближается он к ней, падает на колени. Она кладет руку на его голову, шепчет молитву, просит Богородицу сохранить отрока от злых людей, не взыскивать с него грехи родителей… Было ему тогда, он хорошо то помнит, тринадцать лет, и больше он не видел ее светлого лица… Кто эта инокиня? Она не простая монашка; помнит он, как почтительно относился к ней сопровождавший его старец Пантелеймон… А вдруг эта инокиня – его мать? Только мать может так молиться за чадо свое! Следовательно, и он?.. Такие мысли бросали Юршу в жар, он гнал их от себя и твердил чуть ли не вслух: «Сон это, сон! Я – простой послушник монастырский. Вот только государь отметил меня. Дай Бог ему долголетия!..»
Будто очнулся Юрша ото сна, и грустного и приятного… Дорога шла по темному бору. Впереди – верный Аким, а рядом Афанасий… И мысли приняли другой оборот – вспомнил поручение государя… Ведь это сказать просто: пойди поймай, привози языка! А как поймать? Говорят, бирючи впереди орды идут. Значит, нужно выйти на путь орды, искать селение и ждать. А вдруг не придут, минуют? А придут с охраной, вступать в бой, хватать бирюча, да того, который с грамотой, и удирать… А какая охрана? А тут еще боярич Афанасий на его выю! Зачем послал его государь? Поставил бы головой, понятно было б, а то – товарищем-помощником! Если возьмем языка, все будет ладно. А вдруг неудача? Боярич могилу глубокую выроет, не выскочишь!
…А у Афанасия свои думы. Ведь в Дикое Поле погнал государь! За какие прегрешения? Он ли не служил верой да правдой! Во всем виноват этот пропойца Данилка! Ведь надо ж послать под начало десятника его, боярича! Правда, отец успокоил, а он честь рода блюдет строго,?– будто государь ему сказал, что не пировать посылает, дело тяжелое, Афоню, дескать, жалеючи головой не назначаю. Да и Афанасий убедился, что Юрша не возрадовался-возгордился назначеньем, сам предложил:
– Хочешь, боярич, под твое начало стану?
Но воспротивился Афанасий:
– Нет, десятник. Пусть будет как государь повелел.?– А?все ж про себя подумал: «Монастырский-то себе на уме! Может, подсмеяться хотел, подкидыш?»
И все ж, как ни поноси, а рядом ехать нужно и дело сообща вершить!
Следующую ночь провели за Михайловом, на реке Проня. Юрша в душе негодовал: слишком медленно двигались, всего верст сто в день! Но впереди предстояли трудные дела, и он не хотел ссориться с московскими стрельцами.
Через каждые сорок верст десятник оставлял подставы – шесть лошадей, двух стрельцов, старшим – одного из своего десятка. Возвращаться государь приказал в Коломну, тут он хотел встретить день апостолов Петра и Павла, после, если не появятся крымчаки, двинуться на Казань.
В Скопин прибыли около полудня. Здесь сделали большой привал, сварили хлебово – густой кулеш, приправленный подсолнечным маслом. Пока люди отдыхали, Юрша разыскал воеводу и отдал ему государеву грамоту. Тот прочел и не задумываясь приказал крикнуть Микиту Кривого. Юрше не понравилась такая поспешность, но он решил посмотреть, что это за человек.
Вошел мужик небольшого роста, на левый бок скривленный, снял колпак и степенно перекрестился.
Воевода сказал:
– Поведешь государевых воев на Дон, на Елец-поле. По пути своих поспрашивай или татарина поймай. Государю надобна прелестная грамота, что читают по селам татарские бирючи, и язык при той грамоте. Понял?
Мужик чесал голову и смотрел в потолок. Воевода недовольно покосился на него:
– Спрашиваю: понял?
– Тяжелое дело, боярин. У грамоты той всегда полсотня крымцев болтается. А царевых воев, я посчитал, двух десятков нет.
Неказистый мужик понравился Юрше: не из трусливых, к тому же сметливый.
– Умничаешь, Микитка! Смотри у меня! – вспылил воевода. Повернувшись к Юрше, уже другим тоном добавил: – С?людьми у меня трудно. Дам тебе десяток стрельцов да двадцать мужиков-ополченцев. Не обессудь, больше не могу.
19
От Скопина верст двадцать ехали по дороге вдоль засечной линии. Юрша много слышал про оборонительные рубежи украйны, но увидеть их довелось впервые. Вдоль дороги по правую и левую стороны тянулись непроходимые лесные завалы. Деревья были повалены вершинами в сторону противника, между ними колючий кустарник – и живой, и нерубленый. Всюду попадались стражники засечные, вооруженные пиками и луками. Виднелись и их жилища – землянки и шалаши, кругом множество бадеек, лоханей берестяных и деревянных с водой. Ехавший рядом вожатый Кривой завязал разговор:
– Смотрю, любопытствуешь, десятник? У нас все от мала до велика засечным делом занимаются. Землицу-матушку пахать некогда, бабы с горем пополам ковыряют… А вот тут, видишь, полянку заделывают, ряжи ставят.?– Они проехали мимо большой группы крестьян и стражников. Одни из них плели плетни, другие таскали корзины с землей и высыпали между плетнями. Юрша спросил, зачем столько лоханей потребовалось.
– Это, вишь, самое главное оружие. Татарин без коня воевать не может, а засека для коня гибель верная. Мы им перегородили самый большой шлях, Ногайский. Как подойдет орда, начинает выжигать бреши, стрелы огненные мечет. Ну а мы тушим, от пеших татар отбиваемся. Канавы роем, воду набираем… А нонешнее лето гиблое, дождей давно нет, воду из Верды таскать приходится. Татары подойдут, тяжко придется.
– А почему татары в лоб идут, не обходят засеку?
– Где ж ее обойдешь! Она тут у нас по Верде до болот Таболы. А на восход и вовсе конца нету. По Рановке и Хупте до Ряжеска, далее по Дегтярским лесам за Сапожок по рекам Паре, Цне до самой мордвы. Ну, вот мы и к выезду приехали. Отсель на полдень побежим, по Раново-реке.
Дорога круто спускалась к реке Верде. Юрша увидел дополнительные укрепления – вдоль дороги стояли подрубленные вековые дубы и сосны, которые удерживались стоймя канатами – их обрубят перед конными татарами, деревья упадут и перегородят дорогу.
У переправы толпились люди, теснились подводы со скарбом, гнали скот. Кривой кивнул в их сторону:
– Это наше горе идет. Татары близко. На Ранове уже грабят. Вот за Вердой начинается Дикое Поле, а какое оно дикое? Наш русский мужик еще на сотни верст живет. Вот только крымцы часто набегают.
Как только перебрели Верду, Юрша приказал перестроиться по-боевому, приготовить луки. Теперь ехали первыми Юрша, вожак и Афанасий. За ними Аким со стрельцами, все одно-конь. Потом воины вели запасных коней, каждый по четыре. Замыкали отряд ополченцы. Ехали медленно, боялись нарваться на засаду. Но скоро убедились, что врага не видно, и поехали смелее.
В пути попалась деревушка. Из крайней избы вышли два старика, до слез обрадовались, увидев царев отряд. Рассказывали, что селяне, не дожидаясь татар, подались кто в лес, кто в ополчение на засеку. А стариков оставили стеречь добро, страдать за мир.
От этой деревушки проехали еще верст с десять. Лес кончился, открылось широкое поле. Выехали без опаски и тут же спешно попятились назад: в полверсте вдоль опушки ехали татары. Их было человек двадцать, они были чем-то возбуждены, громко шумели, крутились на своих низеньких лошаденках. Юрша приказал спешиться, коней отвести в глубь леса, чтобы их ржание не привлекло внимание неприятеля. Но ополченцы потребовали от Кривого напасть на крымчаков и разгромить их. Кривой сердито оборвал:
– Слыхали, что десятник сказал? Слезать! Митька, уведи коней! Кто глазастый? Что там у татар? Десятник, давай пошлем двоих отчаянных. Они выскочат, а потом назад. Татары за ними, мы их и накроем. А?
Юрша согласился. Кривой назвал двух парней, которые сняли оружие и сели на коней как простые селяне. Но вылазка не состоялась: пока парни собирались, татары перестали вертеться, выстроились в два ряда. Вперед выехал толстый татарин, надо полагать, голова отряда. Один из всадников сбросил с седла девушку. Голова взял ее за косу и отвел шагов на десять по направлению к лесу, потом хлестнул несчастную. Девушка побежала к лесу. Вожак позволил ей удалиться саженей на пятьдесят и опустил плетку, гортанно вскрикнув. Шестеро татар из первого ряда устремились за ней, остальные мчались позади. Раздался визг, рев, свист, будто пошли на приступ. Таким образом, подбадривая соперников, все приближались к девушке. Она, казалось, летела, еле касаясь земли. Но один из преследователей уже был рядом, свесился с седла, чтобы схватить ее развевающуюся косу. Она поняла его намерение и ловко перебросила косу на грудь. Крымчак все же ухватил ее за рубаху. Но девушка ловко выскользнула из нее и припустила еще быстрее. До леса оставалось сажен двадцать. Но ее догнали двое – один схватил за волосы. В тот же момент без команды Юрши свистнули с десяток стрел. Три преследователя свалились с лошадей, остальные круто развернулись. Не видя врага и не зная его силу, татары решили не рисковать и, бросив убитых товарищей, умчались. С сожалением глядя им вслед, ополченцы ворчали:
– Вот, не отгони коней, ни один бы не ушел.
Девушка вбежала в лес и упала. Она часто и хрипло дышала, худое тело ее дергалось. Немного отдышавшись, подняла голову, увидала вокруг себя воев, быстро села, собралась в комочек и, одним движением распустив косу, прикрыла наготу густыми рыжими волосами. Продолжая часто дышать открытым ртом, обводила испуганным взглядом окружающих. Один из ополченцев, оставшийся на коне, выехал в поле, подобрал рубашку и бросил ее девушке. Быстрым, каким-то кошачьим движением она оделась, перебросив волосы на грудь, начала быстро заплетать косу. Худенькое личико с конопушками на носу оставалось недоверчивым, настороженным и испуганным.
Кривой подошел поближе, нагнулся к ней: девушка испуганно отодвинулась.
– Как тебя звать, девица?
– Фёшкой.
– Откуда ты?
– Из Питомшей.?– Девушка вдруг преобразилась, встала на колени, молитвенно сложила руки и сквозь слезы заголосила:
– Дяденька! Люди добрые! Боярин! В Питомши пойдемте. Татары нас побили. Может, кто живой остался. Бабушка там, да тетка Василиса. Родненькие, помогите! – Она умолкла, слезы струйками бежали по лицу.
– А татары уехали?
– Уехали. Все уехали и меня увезли.
Кривой обратился к Юрше:
– Ну что ж, десятник, полем ехать нельзя, на крымцев нарвемся. Пошли в объезд лесом. До Питомшей версты две, по пути нам.
Фёшка обрадовалась и побежала, скоро ее потеряли из виду.
20
Деревня Питомши, хотя и находилась на Диком Поле, все ж числилась за Скопинским воеводством. На берегу речушки рассыпалось шесть курных изб, седьмая несколько в стороне – побольше других, с высоким позолоченным крестом на князьке – Божий дом.
Как пошли слухи про крымцев, в деревне остались только бабка Матрена с внучкой Фёшкой: им некуда было податься, да и ноги бабкины ходить далеко не могли. Еще осталась вдовица Василиса – эта никого не боялась.
В тот день Фёшка пошла в лес, что прямо за дворами, лебеды да крапивы нарвать, похлебку сварить, и вдруг прибегает сама не своя. Говорит, ватажка лихих людей в деревню завернула. Фёшка испугалась, дело девичье. Питомши – деревня лесная, и, понятно, лихие людишки заглядывают в нее, особенно в крайнюю избушку, к Василисе-вдовушке. А тут, поговаривают, Кудеяр со своей братией близко бродит.
Бабка Матрена будто по делу вышла на зады, на Василисин двор заглянула. Пять лошадей с торбами стоят, а разбойничков не видно, может, в избе добро делят, а может, ночь прогуляли, теперь спят. Вернулась, пожурила внучку: чего испугалась, дурочка, такие девку зря не обидят. Пришлось печку не растоплять, варить нечего было, тюри поели малость.
Прошло сколько-то времени, на улице топот раздался. Выглянула бабка в дверь, думала – ватажка ускакала, ан нет, крымчаки! Подкосились у Матрены ноги, так в дверях и села. Татары проскакали мимо, прямо к Василисиной избе – лошадей увидали. Стычка была короткой. Ватажники выбегали из избы, ничего не поняв спросонья – только что уснули ребята. Татары их секли безжалостно. Один выскочил из окна, побежал к лесу, его поймали арканом и тут же повесили на ветле.
После легкой победы крымчаки рассыпались по дворам. В?избу к Василисе вошли четверо и задержались там. Эта сперва кричала, потом затихла: одни татары выходили из избы, другие заходили.
К бабке Матрене ворвались трое, оттолкнули ее, кинулись к иконам, с одной содрали оловянный оклад. С печки из-под тряпья выволокли Фёшку. Один из них тут же повалил ее на скамейку, двое других бросились на него. Матрена по стенке добралась до скамьи и собой прикрыла внучку. Ее отшвырнули, она упала и затихла. Фёшку вырывали друг у друга. Появился четвертый, схватил ее, и все выкатились на улицу прямо под ноги лошади, на которой сидел толстый татарин с белой бородой. Он начал охаживать камчой спорщиков, а затем ловко нагнулся и поднял девушку на лошадь. Все загалдели, но толстый, не обращая на них внимания, поехал к дому Василисы. Тут, под ветлой, на которой висел ватажник, татары складывали награбленное, сюда он и сбросил девушку. Охранявший награбленное крымчак с отрубленным ухом привязал ее арканом к дереву. Она теперь не сопротивлялась, притихла, неотрывно смотрела на синие ноги повешенного. Тут же рядом сидел еще один татарин и старательно соскабливал с церковного креста позолоту.
Добыча оказалась небольшой, главным образом одежда ватажников да несколько шуб и помятых окладов икон. Все награбленное связали в узел, завьючили и собрались уезжать. Повешенного сняли – понадобился аркан. По указанию старшего безухий посадил девушку к себе на лошадь. Из избы Василисы последними выбежали два татарина, один из них высек огонь и сунул пучок задымившейся соломы в кровлю.
Вскочили на лошадей и ускакали.
Из двери избы, держась за притолоку, вышла истерзанная Василиса, простоволосая, в изодранной рубахе, палкой сбила еще не разгоревшийся огонь и, постанывая, нетвердо пошла, нагибаясь над трупами ватажников. Наконец нашла, кого искала. Это был кряжистый мужик с окровавленной головой и раной на плече. С огромным усилием повернула его лицом вверх, он открыл глаза. Подтащила его к стене избы, посадила, продолжая стонать, оторвала рукава от своей рубахи и принялась перевязывать раны ватажника.
Когда в деревне появился отряд Юрши, Василиса безуспешно пыталась поднять второго ватажника. Увидев всадников, Василиса запричитала:
– Ой, ребятушки! Помогите им, а то кровью изойдут. Двое живы пока! – Хотела что-то еще сказать, но повалилась наземь. Аким послал за водой, а сам занялся ранеными.
Прибежала громко воющая Фёшка, с трудом выговорив, что бабка ее преставилась.
Юрша, поняв, что здесь можно надолго задержаться, обратился к Кривому:
– Оставляй тут своих человек пять, да я оставлю подставу. Пусть управляются, покойников похоронят, раненых в лес уведут. А нам нужно спешить, путь дальний.
Кривой согласился, стал отбирать, кому остаться. Его подозвал один из раненых. Они долго тихо разговаривали. Готовый в дальнейший путь, подъехал Юрша и спросил:
– Кто это? Знакомец?
Кривой замялся. Ответил раненый:
– Гурьян я, из местных. Тебе не надо ехать на Елец-поле… Грамоту и языка ближе достанем.
– Я не знаю тебя. Как верить?
Кривой решительно подтвердил:
– Гурьяну можно верить. Воевода, вишь, говорил: нужно местных поспрошать.
Находившийся рядом ополченец тихо сказал Кривому:
– Ты, Микита, много на себя берешь. За Гурьяна воевода взыщет с тебя, ежели кто из наших шепнет ему.
Кривой обозлился:
– Замолчь! Я и сам скажу. Не привезем языка – с меня, с десятника и воеводы государь хлеще взыщет! А будет язык?– за нас десятник заступится. Правда? Так что соглашайся, десятник.
Раненый добавил:
– Десятник… Не в таком положении я сейчас, чтобы врать. Да и ехать вам некуда – на Елецком поле теперь крымчаки. Вези меня на Болото. Ночью аль самое позднее завтра утром будет у тебя и грамота и язык. Вот тебе крест, постараемся.
Аким высказался:
– Решай, Юр Василич. Семь бед – один ответ.
Юрша взглянул на Афанасия, тот стоял в стороне и делал вид, что разговор его не касается, и он отрезал:
– Едем. Только как тебя везти? Из седла вывалишься.
– Не вывалюсь. Помогите подняться… Вот бы ковшик хмельного…
Василиса, привстав, отозвалась:
– Ой, родненький! Для тебя ничего не пожалею… Под печкой сулейка… И мне налейте… Ох!.. Ты хоть не забывай меня, родненький.
– Не забуду, Василиса, не забуду. За Мокеем, тобой и девкой подводу пришлю. Будь спокойна.
Юрша смотрел на Гурьяна и удивлялся. Еще несколько минут назад он выглядел полумертвым, теперь поднялся, осушил одним духом ковш мутной браги и принялся командовать, где хоронить убиенных. Какой крест поставить, чтоб заметнее было. Один из ополченцев уступил ему своего коня, он без посторонней помощи забрался в седло, только скривился от боли.
21
Ехали дремучим лесом по утоптанной тропе, которая вилась по оврагам и холмам, обходила завалы и болота и опять уходила под вековые деревья. Тропа была узкой, двигались гуськом. Впереди Гурьян, позади него Кривой, за ними Юрша. На рысях и в галопе Гурьян держался молодцом, несмотря на потерю крови, и, чем дальше ехали, тем он увереннее сидел в седле.
В лесной чащобе начало быстро темнеть. Там, где тропа расширилась и стало возможным ехать вдвоем, к Юрше подъехал Аким и, наклонившись, проговорил:
– Послушал я ополченцев, они знают Гурьяна. Он не простой ватажник, а от атамана Кудеяра.
– Откуда тут Кудеяр?
– Говорят, он на Болоте собирает своих. С царевым войском не дружит. Как бы худа не было.
– Ты же в деревне говорил другое.
– Верно. Без их помощи мы ничего на сделаем, кругом татары. А все ж поберечься не мешает.
– Ладно. Тихонько предупреди стрельцов: в случае чего назад не поворачивать, засада может быть. Пробиваться вперед, запасных коней бросить да так, чтобы они нападающих задержали. Собираться на первой же поляне, там станем отбиваться.