скачать книгу бесплатно
Валери замер.
Обернулся и заглянул за поворот лестницы, но не увидел никого. Должно быть, ему показалось… Вернулся и снова направился вниз, чтобы узнать, что было причиной шума. Дошел до того места, где в стену воткнут был скворчащий факел, отбрасывавший красный круг света. Взгляд его упал на противоположную стену. Кто-то нацарапал там надпись. Впрочем, нет, была это просто цифра. Римское VI. Звонарь глянул под ноги. В свете факела отлетевшие куски побелки казались каплями засохшей крови.
Чуть дальше, на границе круга света, он увидел еще один знак, потом еще один… Валери в испуге смотрел на них и вдруг почувствовал, как волосы на затылке становятся дыбом… Он начинал верить. Верить в то, о чем раньше шептали старые бабки на торге и нищие под собором – и о чем сейчас уже болтал весь город.
Из оцепенения его вырвал голос священника, доносящийся из главного нефа. Вознесение! Оно должно начаться уже через минуту! Звонарь бегом бросился вверх по лестнице. Быстро проскочил два этажа, ворвался на колокольню…
Замер. Остановился на пороге, глядя на то, что происходило в малом зале. Набрал воздуху в грудь и стал выть словно обезумевший.
* * *
Священник, обращенный лицом к алтарю, чувствуя за спиной толпу верных, вознес вверх чашу, начиная офферторий.
Ударил колокол. Звук его странно изменился. Это не был распевный, мягкий гул, а скорее рык голодного зверя. Люди закричали, дети заплакали. Священник прервал мессу, развернулся к верным, натыкаясь на взгляды тысяч испуганных глаз.
– Не бой…
Фундамент собора содрогнулся. Страшный, глуховатый рев прокатился по всему храму. А потом свод на пересечении левого нефа и трансепта разлетелся на тысячи кусочков. Сквозь бездну, что разверзлась между острыми ребрами, с громогласным грохотом, со свистом и гудением в собор упал… Rex Regis!
Огромный колокол, весивший больше ста центнеров, ударился об пол с ужасающим громыханием, покатился в толпу молящихся, давя их тела, головы, кости, обрызгивая алтарь и скульптуры святых кровью! Покатился по каменным плитам, рождая оглушительные крики, ломая руки и ноги тем, кто пытался убежать от него, треснул и замер, расколовшись на три окровавленных куска!
Люди бросились к окнам и дверям. В панике топтали детей, стариков и нищих у входа. В обоих трансептах и у главной арки образовалась давка, в толпе сражались за глоток воздуха, охаживая друг друга кулаками, втыкали пальцы в глаза, лишь бы только вынырнуть на свет и ухватить глоток свежего воздуха. Собор в один миг наполнился стонами, ором, плачем, рыданиями и истерическим смехом. Люди спотыкались о перевернутые скамейки, топтали лежавших, плевались кровью, сражались за место у прохода. Почти неодолимый напор толпы сдернул тяжелые окованные двери с петель, выломал из фрамуги. Люди в панике разбили часть витражей в хорах, а мещане, глухие к призывам священника, принялись выпрыгивать из собора через окна. Где-то в толпе упала на пол мать с ребенком. Прежде чем она сумела встать, малыша растоптали тяжелые вонючие башмаки подмастерьев и оборванцев, которые локтями пробивали себе путь к дверям. Какой-то нищий бегал с воем по молельне, держась за обрубок руки, из которого брызгало кровью. Безумная старуха смеялась и молилась посреди этого бардака. Кто-то стонал и полз по полу, волоча за собой окровавленные, бессильные ноги…
Пол вокруг колокола был устлан телами убитых. Раненые молили о милосердии, выли о спасении. Священник на хорах призывал людей опомниться – крестил их, произносил литанию. Никто не слушал. Ужас и звериный страх овладели в этот день жителями Каркассона. А на все это глядели мертвыми каменными глазами с постаментов и витражей Иисус Христос, Богоматерь и святые угодники, забрызганные кровью, а еще ангелы и злобные дьяволы, уродцы, тянущие души грешников в ад.
Вийон даже не помнил, как спустился по лестнице. Встал в нефе и смотрел на трупы, кровь на полу, трясся от ужаса, а лицо его побелело будто мел. Не мог поверить собственным глазам. А потом тяжелый занавес упал ему на голову, кто-то подсек его ноги и опрокинул на землю. Больше он не помнил ничего.
* * *
Двое мощных мужчин в кожаных фартуках выполняли свою работу на совесть, тщательно. Развели огонь в очаге, сгребли уголья в один угол. Вынули из сумки клещи и крюки, положили их разогреваться в жар. Огонь был невелик, потому один из них взялся за небольшой мех и умело раздул пламя.
Положение поэта было куда как невеселым. Лежал он на твердой дубовой лавке, с вытянутыми над головой руками, прикованными цепями к деревянной балке. Ноги его тоже были связаны – идущие от них конопляные веревки были намотаны на толстый валик с рукоятью и стопором.
– Добрые христиане… – неуверенно простонал Вийон. – Что же вы такое творите? Для чего раздуваете жар в печи, небесные вы самаритяне?
При звуке его голоса верзилы одарили Вийона неприязненными взглядами и стали работать еще быстрее. Постепенно взгляд вора привыкал к темноте. Сперва он различил, что находится в мерзком, отсыревшем подвале, потом – что кроме двух злых, мрачных и неразговорчивых сударей тут находится еще несколько человек.
Прислужник повыше вынул раскалившееся клеймо из очага. С гнусной ухмылочкой на пористой и прыщавой морде подошел к поэту. Тогда один из незнакомцев, остававшихся до этого момента в тени, приблизился к нему, а сияние раскаленного добела железа выхватило из тьмы мрачную бородатую физиономию, золотую цепь на толстой шее и атласные отвороты на богато украшенном кафтане.
– Ладно… – выдохнул поэт, стараясь выторговать хотя бы немного времени, поскольку нынче, несомненно, каждая секунда была на вес золота. – Вы меня убедили! Хватит. Я буду говорить!
Бородатый человек дал знак палачу. Прислужник разорвал рубаху на боку поэта. Вийон почувствовал, как по спине его сползают капли холодного пота. Ожидал суда, допроса, вопросов, но не того, что незнакомцы сразу перейдут к делу.
– Я – Уго де Коместор, – тихо произнес бородач. Голос у него был благородный, звучал с достоинством, так что становилось ясно: он привык отдавать приказы. – Коннетабль братства Морте-Пей, которого эти добрые жители Каркассона попросили о помощи – они хотят узнать правду о событиях, происходивших в последнее время в этом городе. Я должен знать, сколько вас здесь, кто за вами стоит, чего вы хотите и зачем выбрали этот славный город для своего мерзейшего чародейства?
– Простите, господин, – поэт кашлянул, – но я, кажется, ослышался. Я – честной и дурной жак, зовусь Франсуа Вийоном. Не мне вмешиваться в ваши рыцарские дела… Я всего лишь зарабатывал себе на хлеб честным трудом, берясь за ремесло…
– Ты преступник, вор и законченный негодяй! – рявкнул коннетабль. – Знаю тебя прекрасно, паршивый виршеплет, сын шлюхи и жида! Когда бы не милость парижского парламента, ты бы сейчас для воронья рифмы складывал, комедиант! Потому говори, зачем ты вызвал уже два катаклизма в Каркассоне?! Говори, и избежишь боли.
Вийон облизнул губы.
– Боюсь, мой благородный господин, что вы не много от меня узнаете. По той причине, что это не я сбросил колокол с башни, а еще я не имею ничего общего с предыдущими, достойными сожаления катастрофами.
– С прошлой недели город сотрясают дьявольские катаклизмы. Сперва на улицах появились нищенствующие искалеченные дети, которые принялись проповедовать семь казней и несчастий, что обещали бы приход того Зверя, который-де уничтожит Каркассон. Никто не обращал на это внимания, но вот случились две из обещанных катастроф. Несколько дней назад произошел взрыв и сильный пожар в мастерской литейщика. Погибло более сорока горожан, слуг и подмастерьев. Нынче произошла катастрофа в соборе. Перед каждым из этих происшествий на стенах появлялись дьявольские знаки – выцарапанные римские цифры: семь и шесть. Поэтому я, черт тебя подери, хочу знать, в чем тут дело. Кто за этим стоит? Кому нужна смерть горожан? Говори, к какой еретической секте ты принадлежишь!
– Боюсь, что разочарую вас, добрый господин, – простонал Вийон. – Я честный и набожный христианин.
– Я знал! – засопел коннетабль. – Значит, ты – шпион англичан, верно? А может, ты проделываешь эту свою отвратительную работу за деньги бургундцев?!
– Вы действуете от имени инквизиции, господин? – спросил Вийон. – Если так, то я и правда не много могу сказать об этих происшествиях. Причем по очень простой причине: я не имею с ними ничего общего. Я уже упоминал: я набожный, скромный и необычайно трудолюбивый человек, всякий год хожу на причастие, исповедуюсь, верую в святую и апостольскую Римскую церковь, а также в столицу Петра и Святого Отца – слава Господу, что он теперь у нас вновь один, а не в трех лицах… Никогда не случалось мне красть у духовного лица, не принадлежу я также к сатанинскому сообществу вальденсов, не был я никогда бегардом или псевдоапостолом, не был и сторонником вероломных манихейцев. Также еженедельно молюсь, дабы мерзейшие Вальдо и Дольчино горели в аду до самого дня Страшного суда. В прошлом году я даже пожертвовал квесторам, что собирали на дерево для своей церкви! Также я не являюсь ни выкрестом, ни жидом, а это последнее могу доказать вам в любой момент, ежели вам, господин, хватит на то отваги, дабы проверить, насколько цел у меня срамной уд. А заверяю, что цел он до последнего кусочка плоти. Напомню также, что я, как богобоязненный христианин, даже баб трахаю как Господь Бог приказал, а не в какой-то там звериной позе, которую распутники именуют «раком»…
– Заткнись, вор, и послушай! – оборвал Вийона коннетабль. – Мы не инквизиция, но благородные патриции города, которые не желают, чтобы в дело вмешались проклятые доминиканцы. Уже больше сотни лет миновало с тех пор, как Симон де Монфор выжег огнем и железом катарскую ересь на этой земле. И больше столетия миновало с той поры, как Бернар Ги расправился с отьерами, которые хотели возобновить безбожные практики катаров. Почти тридцать лет, со времен, когда его преподобие инквизитор Святого Официума Жан Дюпра выявил банду этой дьяволицы Маби де Марнак, не пылал тут ни один костер! Было у нас спокойствие, правили мы сами. И не позволим, чтобы какой-то чародей или банда проклятых бургундских или арагонских ублюдков устраивали себе кровавые игрища в нашем городе!
– Мы хотим схватить тех, кто ответственен за катаклизмы, прежде чем инквизиция устроит в городе ад, – сказал низкий, крепкоплечий мужчина в дорогом колпаке и кожухе, тоже выйдя из тени. – В городе находится преподобный Николя Жакье, папский инквизитор. В любой момент может начаться следствие, и тогда всем нам станет горячо.
– Ты был схвачен на месте последнего несчастья, когда спускался с башни, с которой сорвался колокол. Ты – единственный подозреваемый, который у нас есть. Говори, кто стоит за этими преступлениями, и избежишь боли. Страшной боли, Вийон.
– Я невиновен! – простонал поэт. – Уверяю вас, добрые мещане, я не имею с этим ничего общего!
– А я уверяю тебя, Вийон, – прошипел коннетабль, – что ты еще не знаешь, насколько хрупко и уступчиво под пытками человеческое тело. Как легко его повредить, искалечить и ранить. Как деликатны его вены и мышцы. Как легко ломаются кости и вырываются жилы.
– Я невиновен!
Уго де Коместор кивнул палачу. Тот приблизил раскаленное клеймо к боку поэта. Вийон на всякий случай заорал.
– Если ты невиновен, то что же ты делал в соборе?
– Иска… искал горбу… горбуна.
– Кого?!
– Слышал, что в соборе служит карлик, горбун… Хотел с ним поговорить.
– Он лжет! – бросил один из мужчин, скрывавший лицо под капюшоном. – Нет никакого горбуна в нашей церкви.
– Ранами Христовыми клянусь! – стонал поэт. – Да пусть у меня срамной уд отпадет, если я брешу!
– Зачем ты его искал?
– Хотел спросить, куда отправилась одна… распутница, к которой у меня есть дело.
– И что это за распутница?
– Некая Марион, развратная девица. Служила в борделе старого Ого…
– И чего ты хотел от этой шлюхи?
Вийон молчал. Палач прикоснулся раскаленным железом к его боку. Поэт заорал как проклятый, обреченный на вековечное искупление в обществе Вельзевула и Асмодея.
– Я оставил у нее десять золотых эскудо, – соврал. – Хотел их забрать. А она исчезла и…
– А как с этим связан горбун?
– Я слышал, что их видели вместе.
– Все это ложь и сказки, – подытожил один из горожан. – Я не видел и не слышал ни о каком горбуне в соборе. Этот вор брешет! Палач, прижигай!
– Погодите, не так быстро, – пробормотал Вийон. – Молю вас не торопиться. Я и правда видел карлика перед самой катастрофой, добрые господа. Он протолкался сквозь толпу в соборе и поднялся на башню. Он мог быть… как-то связан с этим несчастьем.
Коннетабль покачал головой. Вийон ощутил себя пропащим человеком.
– Подумайте, благородные господа! Погодите немного, не жгите меня железом понапрасну.
– Мэтр Пьер, пусть этот мерзавец не говорит зазря.
Вийона била дрожь. Он не знал, как отвратить немилосердную судьбу.
Палач же на этот раз не шутил. Сунул раскаленное клеймо поэту под ребра, прижал к телу так, что по комнате разошелся смрад горелой плоти. Вийон стиснул зубы, потом застонал, а потом и завыл, брызгая слюной. Ужасно зарычал, забился в путах.
– Это след, господин… – бормотал он. – Последний след… Шлюха и горбун…
– Он говорит правду!
Поэт раскрыл глаза. Это было как чудо. Высокий мужчина в кафтане, прикрытом плащом из старого сукна, выступил вперед.
– Отец Бернар, что это вы? – Коннетабль кашлянул неуверенно. – Он уже наврал с три короба! Болтает, что в голову взбредет, лишь бы только живым уйти! Всеми святыми клянусь, что когда дойдет до испытания водой…
– Лучше не клянитесь, сударь Уго, поскольку я поручусь за правдивость его слов.
– Как это? Преподобный диакон…
– Хотите сами доискаться до правды? А может, предпочтете, чтобы инквизиция узнала обо всем раньше?
– Нет, господин диакон, решительно нет…
– Не верю, что этот шельмец как-то связан со случившимся.
– О! И отчего же, ваше преподобие? Он же был в соборе…
– Как и каждый из нас. Для суда, даже инквизиционного, это не доказательство, господин коннетабль.
– Как же это? Он же человек чужой, без определенного занятия. Religiosus nullus. Как палач его припечет, сразу выдаст сообщников.
– Господин коннетабль, нам нужно вычислить центр заговора или интриги, или что там это было. Нам нет дела до случайных людей и вырванных у них признаний – они нам мало пригодятся.
– А если он замешан и в предыдущих происшествиях? Если он колдун?
– Он не замешан ни в каком maleficium[36 - Злонамеренное колдовство (лат.).]. Когда взорвалась печь в литейной мастерской, Вийон стоял у позорного столпа. Я сам это видел и свидетельствую в его пользу, хотя он вор и шельма без чести и совести.
– Поэтому вы хотите его освободить, господин диакон?
– О нет, – тихо ответил священник. – Скажем так: он останется под моей… опекой.
– Следовательно, ваше преподобие за него поручается?
– Именно.
Священник кивнул палачам, и те послушно распустили веревки. Вийон поднялся на ноги, застонал, хватаясь за обожженный бок. Один из палачей бросил ему истрепанную рубаху. Вийон подхватил ее на лету, набросил на плечи, скорчился, согнулся.
– А теперь, – сказал священник, – отвечай, разбойник, прямо и честно. Где тот калека, о котором ты вспоминал?
– Я… Какой калека, ваше преподобие?
– Значит, ты соврал?
– Да разве я смею! Я узнал о нем, когда искал Марион в публичном доме у Ого. Мне сказали, что тот часто у нее бывал.
– Как выглядел?
– Согнутая спина, как у сарацинского верблюда. Вблизи я его не видел…
Бернард взглянул Вийону прямо в глаза. Вор вздрогнул: острый взгляд старого диакона пронзал насквозь. Духовник спас его от мучений, и поэт надеялся, что это добрый и прямодушный пастырь, который не упустит случая спасти от адского огня очередную душу. А тем временем священник смотрел на него ледяным взглядом, не выдающим никаких эмоций… Как инквизитор. Или заплечных дел мастер.
– Франсуа Вийон… Я спас тебя от пытки, после которой ты бы не говорил со мной таким невинным голоском. И не скакал бы по этому свету как вольная птаха, потому что огонь этой вот печи опалил бы тебе крылышки. Поэтому лучше отвечай прямо.
– Я не видел этого горбуна вблизи, господин диакон. Все, что мне известно, я узнал, пока разыскивал Марион. Пошел в собор, чтобы его найти и при случае заказать пару молитв за здравие своего патрона, Гийома…
– В это я не поверю, – сказал диакон. – Молитвы тебе подходят как щедрость – еврейскому ростовщику. Однако, поэт, тебе повезло. Повезло в том, что когда я был на новициате[37 - Новициат – период послушничества в католической церкви перед принятием монашеского обета.] в Париже, то познакомился с твоим покровителем – Гийомом де Вийоном, который нашел тебя ребенком в какой-то канаве и забрал к себе, взял над тобой опеку, дал фамилию и образование, и которому ты отплатил хуже, чем Иуда Искариот нашему Господу! Ну что ж, Божьи мельницы мелют медленно, но упорно: еще не все для тебя потеряно, поэтому позволь-ка нам поговорить о том горбуне, который, как ты уже наверняка понял, ужасно меня интересует. А потом, ежели наш разговор принесет свои плоды, я позволю тебе вернуться на большак, к потаскухам и тем мерзостям, что так тебе по нраву. Отправишься прочь из города, чтобы никогда уже сюда не возвращаться.
Вийон сглотнул. Не все, похоже, складывалось, как ему хотелось. Не мог он выехать, не поговорив с Марион.
– Ваше преподобие, прошу у вас позволения остаться в городе… Взамен же могу… помочь в решении этого дела. Ваше Достоинство знает, что в ремесле моем человек получает много ценных навыков. Видел я дьявольские козни в Париже и спас тот прекрасный город от демонов. Знаю также, как хранить тайны.
Вийон вновь почувствовал на себе холодный, пронзительный взгляд священника. К черту, да был ли это простой диакон, проводящий святые мессы в храме?
– Ты и правда хочешь отыскать эту гулящую? В самом деле?
– Да, ваша честь. Взамен я готов оказать вам всяческую помощь.
– Отчего она так важна для тебя? Не верю, чтобы ты пошел на такие жертвы ради нескольких золотых эскудо, которые якобы оставил этой шалаве.
– Хочу покаяться, отче… Когда-то давно я оставил ее одну и в долгах… Сбежал. Хочу это искупить… – Вийон рискнул произнести еще одну ложь.
Священник некоторое время раздумывал. Но недолго.
– Хорошо, Вийон, ежели уж ты так хочешь, я использую тебя как пса в упряжке Господа. Поможешь мне решить это дело. Но помни, что это неблагодарная служба. Тем не менее взамен я, однако, распространю на тебя свою опеку. Будешь в безопасности… Пока.
– Да вы понимаете, что делаете? – шепнул ему коннетабль. – Этот человек, того и гляди, пойдет на виселицу. Зачем его защищать?
