скачать книгу бесплатно
Глава 4. Небожитель
Религиозность и жандармский плен императора
Царь был не только красив и отменно воспитан, но и безукоризненно религиозен. Что же касается царицы, то, переехав в Россию, эта воспитанная в английском протестантизме немка ударилась в православие со всем неофитским пылом.
Владимир Гурко писал: «В Александре Федоровне глубокая религиозность проявлялась с молодости, наружно выражаясь, между прочим, в том, что она долгие часы простаивала на коленях на молитве.
Побуждаемая той же религиозностью, она восприняла перед вступлением в брак православие всем своим существом. Последнее оказалось для нее задачей не трудной; в православии она нашла обильную пищу для своей природной склонности к таинственному и чудесному. Она… пропитала православием все свое существо, притом православием приблизительно XVI века. Обрела она глубокую веру не только во все догматы православия, но и во всю его обрядовую сторону. В частности, прониклась она глубокой верой в почитаемых православной церковью святых. Она усердно ставит свечи перед их изображениями и, наконец, и это самое главное, – проникается верой в „божьих людей“ – отшельников, схимников, юродивых и прорицателей…
Одновременно она углубляется в чтение творений отцов церкви. Творения эти были ее настольными книгами до такой степени, что рядом с кушеткой, на которой она проводила большую часть времени, стояла этажерка, заключавшая множество книг религиозного содержания, причем книги эти в большинстве были не только русские, но и написанные на славянском языке, который государыня научилась вполне свободно понимать.
Любимым ее занятием, наподобие русских цариц допетровского периода, стало вышивание воздухов и других принадлежностей церковного обихода…»
Сочетание народной веры в «божьих людей» с изучением высокого богословия и само-то по себе гремучая смесь, а уж замешанная на религиозной экзальтации и неофитском пыле… Трудно сказать, насколько религиозен был сам Николай и какова именно была его религиозность. По церковным вопросам он с женой не спорил – то ли разделял ее воззрения, то ли просто отмалчивался.
Естественно, в стране находились люди, которые боготворили царскую чету. Одним из таких являлся известный церковный писатель Сергей Нилус. «Сергей Нилус оставил описание своих ощущений от первой встречи с государем, происшедшей 5 мая 1904 года на перроне Мценского вокзала, где собралась депутация местного дворянства, чтобы приветствовать Боговенчанного Помазанника, следовавшего через Мценск в сторону Орла, Курска и далее к другим городам юга России для преподания монаршего благословения войскам, отправлявшимся на войну с Японией. На платформе Нилус находился рядом с участником Севастопольской обороны Хитрово. Ветеран стоял в парадной военной форме и при орденах. Государь, заметив доблестного защитника Отечества, подошел к нему и стал ласково расспрашивать о прежней службе.
Оказавшись невольным свидетелем этого диалога, С. Нилус впоследствии написал: „Тут я имел радость, более того, восторг видеть глаза и взгляд Государя. Передать выражения ни словами, ни кистью невозможно. Это был взгляд Ангела-небожителя, а не смертного человека. И радостно, до слезного умиления радостно было смотреть на него, и любоваться им страшно, страшно от сознания своей греховности с близким соприкосновением с небесной чистотой“»
.
Царь был прекрасен в глазах экзальтированных православных монархистов – и неудивительно. На сайте «Православная беседа» в разделе «Материалы, связанные с вопросом о канонизации царской семьи» говорится:
«Последний император России относился к Православной церкви с сыновней заботой. За время его царствования число приходских церквей в России увеличилось более чем на 10 тысяч, открыто было более 250 новых монастырей. Император сам участвовал в закладке и освящении новых храмов, жертвовал на их созидание личные средства. Государь часто посещал святые места, глубоко и искренне почитал святых угодников. В последнее царствование канонизовано было больше святых, чем за два столетия правления его предшественников, от Петра I до Александра III. При предшественниках Николая II, начиная с Петра Великого, канонизованы были святители Димитрий Ростовский, Иннокентий Иркутский, Тихон Задонский, Митрофаний Воронежский и преподобный Феодосий Тотемский, а за годы последнего царствования к лику святых были причислены святитель Феодосий Углицкий (в 1896 году), преподобный Серафим Саровский (в 1903 году), святая благоверная княгиня Анна Кашинская (восстановление почитания в 1909 году), святители Иоасаф Белгородский (в 1911 году), Гермоген Московский (в 1913 году), Питирим Тамбовский (в 1914 году), Иоанн Тобольский (в 1916 году). При этом император вынужден был проявить особую настойчивость, добиваясь канонизации преподобного Серафима Саровского, святителей Иоасафа Белгородского и Иоанна Тобольского. Ему пришлось столкнуться с возражениями некоторых членов Святейшего Синода»
.
Тем не менее большинство иерархов (и не только) с восторгом встретили отречение Николая. Приветственные телеграммы Временному правительству от представителей церкви сыпались, как из рога изобилия. На первом же заседании Священного Синода из зала торжественно вынесли царский трон. А какие статьи писали тогдашние иерархи – многие из которых тоже потом будут прославлены, но не как страстотерпцы, а как новомученики!
Петербургский историк Клим Жуков приводит примеры статей, которые писали церковные иерархи весной 1917 года.
Епископ Переяславский Иннокентий (Фигуровский): «Как мы все искренне радовались и торжествовали, когда низвергнут был Богом с престола безвольный, подпавший под власть хлыстов император…»
Епископ Александровский Михаил (Космодемьянский): «Я не стану подробно останавливаться на таком, например, поразительном совпадении, что выступлению династии Романовых на арену жизни Русского государства предшествовал Гришка Отрепьев, тело которого было потом сожжено, и прах его выстрелили из пушки, а свержению той же династии способствовал своим позорным фаворитством не менее позорный другой Гришка – Распутин, тело которого тоже сожжено. Согласитесь, однако, что это не простое только случайное совпадение. В природе русской и в жизни русской – государственной, политической, общественной, национальной, вероисповедной, правовой – идет полное и всестороннее воскресение человека навстречу ныне празднуемому нами Воскресению Христову, дарующему нам свободу духа и с нею живот вечный. Это ли не поразительное провиденциальное совпадение? Христос воскресе! Воскрес Христос, и пали рабские дьявольские цепи, пал самодержавный строй, деспотический режим, и обрушились путы, которыми окована была вся жизнь человека от утробы матери и до могильной гробовой доски».
Итак, свержение самодержавия в глазах православного иерарха – это пасха, ни больше ни меньше! Великий праздник!
Епископ Досифей (Протопопов), Саратовская губерния: «Все слои русского народа давным-давно всей душой и сердцем были на стороне Государственной Думы, которая вступила в героическую борьбу с безответственными темными силами старого правительства, с его бесправием, угнетением и коварной изменой русскому народу и русскому делу. Душа русского человека исстрадалась за время правления старой бюрократической власти, крепко цеплявшейся за свои права, преимущества личной выгоды, но в конце концов приведшей нашу страну на край гибели. Целое море русской крови пролито благодаря темным силам старого правительства, действовавшего с наглостью и коварством. Да будет священна кровь народных мучеников!».
А кто хозяин старому правительству? Разве не тот, кто был всей русской земле хозяином?
Епископ Омский и Павлодарский Сильвестр (будущий священномученик):
«Неустранимый ход жизни вынудил императора Николая II отказаться от престола, что он исполнил за себя и за наследного сына 2 марта сего 1917 года. Так совершился суд Божий над бывшим нашим царем Николаем II, как в древности над Саулом»
.
Нынешние поклонники Николая II, не утруждая себя размышлениями, обвиняют тогдашнее священноначалие в предательстве, в лучшем случае – в лакейской готовности приветствовать любую власть. Однако те же люди несколько месяцев спустя не приняли большевиков и стояли в этом неприятии до изгнания или же до смерти. Значит, не все так просто.
В чем же дело? А дело в том, что у русской церкви была мощнейшая причина сильно не любить русских царей. За двести лет до описываемых событий Петр Первый решил старый спор государства и церкви о власти (и отчасти о деньгах) по-европейски. Наглядевшись в Европе на протестантов, он решил, по примеру Англии, сам стать во главе церкви. Петр упразднил патриарха и подчинил церковь Святейшему Синоду, а последний – обер-прокурору, императорскому чиновнику. Чиновники эти бывали очень разными. Одни ограничивались тем, что выполняли царскую волю, другие пытались проводить церковные реформы. В 1767 году Иван Мелиссино предложил упразднить некоторые обряды, уничтожить посты. Будь это при Петре – неизвестно, чем бы дело кончилось, но Екатерина хода реформам не дала и обер-прокурора уволила. Преемник Мелиссино Петр Чебышев вообще объявил, что он атеист, однако просидел в должности шесть лет, оставив по себе недостачу в 10 тысяч рублей. Алексей Мусин-Пушкин делил синодальные обязанности с куда больше привлекавшими его постами действительного члена Императорской Российской академии и президента Академии художеств. Николай Протасов сделал из синода уже совершенное «министерство благочестия», полностью подчинив его государству. Нравилось ли такое положение иерархам – вопрос риторический. И вот наконец впервые за двести лет они смогли высказаться, и оказалось – если бы современные монархисты хоть немного интересовались историей, они были бы бесконечно потрясены! – что русская церковь вовсе не считает романовскую самодержавную монархию не то что абсолютной ценностью, но и вообще приемлемым для России строем.
Пантелеймон, епископ Двинский, все в том же 1917 году писал: «Враги православия стараются убедить, будто старые порядки и старая власть были благоприятны для церкви и духовенства. Но это неверно, они никогда не были благоприятны. Старое правительство в упоении своей властью не считалось ни с постановлениями святых отцов, ни с епископской благодатью, а грубо господствовало над высшим духовенством, обращая церковь в служанку для своего возвеличивания и тщеславия. С этой целью старая власть не допускала, чтобы епископы Православной церкви собирались бы для свободного управления делами церкви. Со стороны могло показаться, что у епископов полнота власти, что они все могут, а на самом деле им представлялась одна только видимость в церковном управлении. Все дела церковные решались светскими чиновниками, иногда маловерующими или даже просто еретиками, которые глумились над архиереями. Грех против церкви есть самый главный грех старой власти, и, пожалуй, он больше всего и привел прежнее правительство к погибели, а теперь продолжает быть причиной многих настоящих и грядущих бедствий»
.
Наконец, еще один будущий священномученик, епископ Уфимский и Мензелинский Андрей в статье с характерным названием «Нравственный смысл современных великих событий» писал:
«Самодержавие русских царей выродилось сначала в самовластие, а потом в явное своевластие, превосходившее все вероятия. …Самодержавие не охраняло чистоты православия и народной совести, а держало святую церковь на положении наемного слуги. Церковь обратилась сначала в ведомство православного исповедания, а потом просто в победоносцевское ведомство. Это доставляло тяжкую скорбь людям серьезным и верующим, а легкомысленным и скалозубам давало много пищи для издевательства над святостью церкви.
Но за последние три года церковь подверглась явному глумлению. Она была почти официально заменена разными пройдохами, ханжами, старцами-шантажистами и т. п. С голосом церкви не только не считались, но явно им пренебрегали. Этого мало: была сделана попытка ввести в иерархию лиц определенно предосудительного поведения.
И вот рухнула власть, отвернувшаяся от церкви. Свершился суд Божий. …»
.
Чем же государь император уел (другого слова и не подберешь) обычно выдержанных православных иерархов? Да все по мелочам, как Гурко говорил. Был, например, такой монах Илиодор, приятель Распутина, персонаж в высшей степени колоритный – то произносил черносотенные речи, то изгонял бесов из припадочных, то критиковал губернатора, то основывал монастырь. В общем, развлекался как хотел, повелениям Священного Синода демонстративно не подчинялся, а отмены их добивался через царскую семью. Так все и тянулось, пока в 1912 году Илиодор не расстригся и не отрекся от православия, подставив своих благодетелей.
Или, например, Николай предписал канонизировать Иоанна Максимовича, епископа Тобольского. Не то чтобы святитель был человеком недостойным, но решать вопросы канонизации – прерогатива духовной власти, а не гвардейского полковника, пусть и с короной на голове.
С другой стороны, в вопросах важных царь, как обычно, тянул, отмалчивался и не принимал никакого решения. С 1905 года шли разговоры о восстановлении патриаршества, но дело у «заботливого сына церкви» так и кончилось ничем. После отречения же вопрос был решен за девять месяцев.
Ну, и Распутин, конечно… Епископ Саратовский Гермоген за попытки добиться удаления от двора Распутина был уволен на покой. Будущий священномученик Владимир, митрополит Петроградский, после беседы с царем на ту же тему был переведен в Киев.
Стоит ли удивляться, что церковь приветствовала отречение царя?
Распутин, безусловно, сыграл роковую роль в судьбе Романовых. Этого колоритного мужика использовали против династии, как торпеду против броненосца. Но он лечил наследника! По многим свидетельствам, семья для Николая была превыше всего, и семьянин он действительно был образцовый. По-человечески его очень даже можно понять, но…
Многие из окружения царя буквально умоляли Николая удалить Распутина или хотя бы ввести его в какие-то рамки – и сами же за это поплатились. Как отмечено в «материалах о канонизации», «советы епископа Гермогена и свщмч. митрополита Владимира, как и некоторых государственных сановников, удалить Распутина от дворца могли болезненно восприниматься государем и потому, что положение Распутина не представлялось ему имеющим важное государственное или придворное значение, и отношения царской четы с ним казались ему частным, семейным делом». Но это едва ли. Николай не был глуп и не мог не понимать, что история со «старцем» давно переросла частные рамки. Скорее уж он в очередной раз посчитал, что «такова его воля», которую никто не вправе критиковать.
И здесь опять же сыграло свою роль своеобразие личности Николая. «Необходимо отметить еще одну чрезвычайно характерную, объясняющую многое, черту в характере государя, – писал прот. Георгий Шавельский, – это его оптимизм, соединенный с каким-то фаталистическим спокойствием и беззаботностью в отношении будущего, с почти безразличным и равнодушным переживанием худого настоящего, в котором за время его царствования не бывало недостатка. Кому приходилось бывать с докладами у государя, тот знает, как он охотно выслушивал речь докладчика, пока она касалась светлых, обещавших успехи сторон дела, и как сразу менялось настроение государя, ослабевало его внимание, начинала проявляться нетерпеливость, а иногда просто обрывался доклад, как только докладчик касался отрицательных сторон, могущих повлечь печальные последствия… Таково же было отношение государя и к событиям. Радостные события государь охотно переживал вместе с окружавшими его, а печальные события как будто лишь на несколько минут огорчали его…
В этой особенности государева характера было, несомненно, нечто патологическое. Но, с другой стороны, несомненно и то, что сложилась она не без сознательного упражнения. Государь однажды сказал министру иностранных дел С. Д. Сазонову:
– Я… стараюсь ни над чем не задумываться и нахожу, что только так и можно править Россией. Иначе я давно был бы в гробу…
Кто хотел бы заботиться исключительно о сохранении своего здоровья и безмятежного покоя, для того такой характер не оставлял желать ничего лучшего; но в государе, на плечах которого лежало величайшее бремя управления 180?миллионным народом в беспримерное по сложности время, подобное настроение являлось зловещим»
.
И еще одно обстоятельство сыграло роковую роль в правлении последнего самодержца. Нельзя сказать, что царь не любил простых людей. Нет, он был преисполнен к ним симпатии, насколько это было возможно в обстановке социального расизма, и был уверен, что народ любит своего государя. Вот только что он знал о простых людях, если окружение, а особенно российская бюрократия, старалось, чтобы ничто не оскорбило взор «небожителя»?
При поездках Николая II иной раз сооружались целые «потемкинские деревни» – в прямом смысле. «С одной станции царю приходилось 70 верст проехать на лошадях. По этому пути все изменяли и прикрашивали, чтобы царь не видел того, что есть; чтобы он не заметил, что настоящая русская деревня похожа скорее на большую навозную кучу, чем на селение людей; что на полях нет того обилия плодов и того благополучия, о которых министры ему говорят в своих отчетах.
Вдоль всей дороги посадили березок, дороги выровняли и посыпали песком, крестьянским бабам приказывали выполоть вдоль всего пути сорные травы. Дома, мимо которых проезжал царь, велели покрыть тесом и даже железом; уездным предводителям дворянства поручили набрать среди крестьян 20 000 человек-добровольцев, которые стояли шпалерами вдоль всего пути»
.
Самодержец был отделен от народа плотной стеной жандармов. При этом меры охраны принимались исключительные. Вот совершенно дивный документ – тайный циркуляр нижегородского губернатора Унтербергера «Меры охраны, подлежащие к принятию в селениях по пути Высочайшего следования от г. Арзамаса в Саровскую пустынь и Дивеевский монастырь и обратно через с. Глухово в Арзамас».
«1. Все строения, жилые и холодные, находящиеся на самом пути, так равно и на расстоянии десяти саженей в обе стороны от дороги, за двое суток до проезда тщательно осматриваются комиссией, состоящей из полицейского и жандармского (где таковые есть) офицера, местного сельского старосты и при участии двух понятых. Председателем в комиссии является старший в чине офицер. Те строения, в которых нет особой надобности для хозяев, опечатываются ею, чтобы убедится в целости их.
Примечание. Если впоследствии хозяевам встретилась бы особая надобность войти в опечатанное строение, то это может быть сделано в присутствии той же комиссии, и после этого строение вновь опечатывается.
2. В упомянутых выше строениях, после осмотра, никто из посторонних, к семье хозяина не принадлежащих, оставаться не может впредь до того времени, пока охрана не будет снята.
3. За сутки до проезда в каждый дом, находящийся по пути следования, помещаются два охранника, которые следят, чтобы никто из посторонних в дом и во двор не входил.
4. За четыре часа до проезда помещаются с задней стороны домов, лежащих по пути, охранники, стражники или воинские чины, по мере надобности, которые следят за тем, чтобы на дорогу, по которой имеет быть проезд, никто не выходил.
5. Все выходящие на улицы окна или отверстия на чердаках заколачиваются.
6. Полицией и сельскими властями устанавливается строгий надзор за всеми живущими в селениях и за тем, что вообще происходит в селениях. За двое суток до Высочайшего проезда селение должно быть очищено от всех неизвестных лиц.
7. С раннего утра дня Высочайшего проезда в попутных селениях все собаки должны быть на привязи и находящийся в селении скот загнан».
Приведший этот документ известный государственный и общественный деятель Сергей Урусов комментирует его:
«Это только один из перлов охранной литературы. Все они свидетельствуют о том, что для безопасности возлюбленного монарха все находящиеся на пути его свободные люди должны быть на привязи подобно собакам или, вместе со скотом, „загнаны“. Большей любви, привязанности и доверия к своему народу нельзя проявить!»
Естественно, крестьяне, толпами приветствовавшие царя, тоже были отобраны, отмыты, принаряжены, а за ними стояли добротные дома на обсаженных березками улицах. Так что симпатизировал Николай не народу, а образу, сложившемуся в его голове из сказок, нравоучительных книг и тому подобных источников. Нет свидетельств, что он хотя бы солдат в полку расспрашивал о прежней жизни.
И это несмотря на то, что подлинным «призванием» и любовью Николая была военная служба. Даже став царем, он не изменил некоторым привычкам. Любимой компанией царя была кампания гвардейских офицеров, лишь в ней он отдыхал душой. Военный министр (1905–1909) граф Редигер вспоминал: «До начала доклада государь всегда говорил о чем-либо постороннем; если не было иной темы, то о погоде, о своей прогулке, о пробной порции, которая ему ежедневно подавалась перед докладами, то из Конвоя, то из Сводного полка. Он очень любил эти варки и однажды сказал мне, что только что пробовал перловый суп, какого не может добиться у себя: Кюба (его повар) говорит, что такого навара можно добиться, только готовя на сотню людей…
Докладывать приходилось множество пустяков, например, о всех назначениях и увольнениях полковых командиров и старших начальников… О назначении старших начальников государь считал своим долгом знать. У него была удивительная память. Он знал массу лиц, служивших в Гвардии или почему-либо им виденных, помнил боевые подвиги отдельных лиц и войсковых частей, знал части, бунтовавшие и оставшиеся верными во время беспорядков, знал номер и название каждого полка, состав каждой дивизии и корпуса, места расположения многих частей…
Он мне говорил, что в редких случаях бессонницы он начинает перечислять в памяти полки по порядку номеров и обыкновенно засыпает, дойдя до резервных частей, которые знает не так твердо»
.
Правление Николая II отмечено двумя внешними войнами – ни первая, ни вторая не принесли славы русскому оружию – и одной внутренней. Эта завершилась победоносно, поскольку противник был не вооружен и не обучен, но славу принесла настолько специфическую…
Глава 5. «Кровавые воскресенья»
Условия жизни рабочих и 9 января 1905 года
Плохо в России живется.
В банках, в торговле застой.
Рушатся старые фирмы,
Тают, как льдины весной…
В кризисе общем лишь только
Два предприятья цветут,
И небывалую прибыль
Эти два дела дают.
Чтобы не быть голословным,
Я укажу на пример:
Спрос на веревки – бесспорен,
Cпрос на гробы – выше мер.
В. Курицын. 1906 год
При всех своих милейших человеческих качествах почему-то на протяжении всего своего царствования Николай II находился в состоянии войны с населением Российской империи. Почему бы это? Попробуем разобраться, проанализировав события 9 января 1905 года.
У нас любят говорить (кстати, с аргументами и доказательствами в руках), что рабочие при царе жили куда лучше, чем при социализме. Да, так оно и было: имели квартиры, посещали театры и выставки, учили детей в гимназиях. Вот только касалось это тончайшего слоя квалифицированных рабочих – «рабочей аристократии». Жизнь остальных была беспросветна.
Е. Прудникова пишет:
«…Среди моих домашних „ужастиков“ не последнее место занимает исследование К. А. Пажитнова „Положение рабочего класса в России“, 1908 года выпуска, которое, в свою очередь, содержит анализ многочисленных отчетов фабричных инспекторов и прочих исследователей и проверяющих. Чтение, надо сказать, не для слабонервных.
Одной из главных приманок (точнее, лозунгов. – Прим. ред.) большевиков был лозунг восьмичасового рабочего дня. Каким же он был до революции?
На фабриках и заводах с посменной работой естественным и самым распространенным был 12-часовой рабочий день… На более мелких кустарных заводишках, где не было посменной работы, хозяева эксплуатировали рабочих кто во что горазд. Так, по данным исследователя Янжула, изучавшего Московскую губернию, на 55 из обследованных фабрик рабочий день был 12 часов, на 48 – от 12 до 13 часов, на 34 – от 13 до 14 часов, на 9 – от 14 до 15 часов, на двух – 15,5 часов и на трех – 18 часов.
„Рогожники г. Рославля, например, встают в час пополуночи и работают до 6 часов утра. Затем дается полчаса на завтрак, и работа продолжается до 12 часов. После получасового перерыва для обеда работа возобновляется до 11 часов ночи. А между тем почти половина работающих в рогожных заведениях – малолетние, из коих весьма многие не достигают 10 лет“
.
В среднем по всем обследованным производствам продолжительность рабочей недели составляла 74 часа (тогда как в Англии и в Америке в то время она была 60 часов). Никакого законодательного регулирования продолжительности рабочего дня не существовало – все зависело от того, насколько жажда наживы хозяина перевешивала его совесть…
Теперь о заработной плате… В 1900 году фабричная инспекция собрала статистику средних зарплат по отраслям. В машиностроительном производстве и металлургии рабочие получали в среднем 342 рубля в год. Стало быть, в месяц это выходит 28,5 рублей. Неплохо. Но, обратившись к легкой промышленности, мы видим уже несколько иную картину. Так, обработка хлопка (прядильные и ткацкие мануфактуры) – 180 рублей в год или 15 в месяц. Обработка льна – 140 рублей в год, или 12 в месяц. Убийственное химическое производство, рабочие на котором до старости не доживали, – 260 рублей в год, или 22 в месяц. По всей обследованной промышленности средняя зарплата составляла 215 рублей в год (18 в месяц). При этом платили неравномерно. Заработок женщины составлял примерно 3/5 от уровня взрослого мужчины. Малолетних детей (до 15 лет) – 1/3. Так что в среднем по промышленности мужчина зарабатывал 20 рублей в месяц, женщина – 12, а ребенок – около семи. Повторяем – это средний заработок. Были больше, бывали и меньше.
Теперь немножко о ценах. Угол, то есть место на койке, в Петербурге стоил 1–2 рубля в месяц, так называемая „каморка“ (это не комната, как можно бы подумать, а кусочек комнаты, разгороженной фанерными перегородками, что-то вроде знаменитого общежития из „Двенадцати стульев“) стоила 5–6 рублей в месяц. Если рабочие питались артелью, то на еду уходило самое меньшее 6–7 рублей в месяц на человека, если поодиночке – более семи. Одиночка при среднем заработке мог прожить, но ведь любому человеку свойственно стремиться создать семью – и как прикажете ее кормить на такой заработок? Поневоле дети рабочих с 7–10 лет тоже шли работать. Причем женщины и дети составляли категорию самых низкооплачиваемых рабочих, оттого-то потеря кормильца была уже не горем, а трагедией для всей семьи. Хуже смерти была только инвалидность, когда отец работать не может, а кормить его надо.
Да, кстати, еще штрафы мы забыли! Как вы думаете, за что штрафовали? Во-первых, естественно, за опоздание. Завод Мартына (Харьковский округ): за опоздание на 15 минут вычитается четверть дневного заработка, на 20 минут и более – весь дневной заработок. На писчебумажной фабрике Панченко за час опоздания вычитается как за два дня работы. Но это как бы строго, однако понятно. А как вы думаете, за что еще штрафовали? Фабрика Пешкова: штраф в один рубль, если рабочий выйдет за ворота (в нерабочее время, ибо выход за ворота фабрики был вообще запрещен!). Мануфактура Алафузова (Казань): от 2 до 5 рублей, если рабочий „прошелся, крадучись, по двору“. Другие примеры: 3 рубля за употребление неприличных слов, 15 копеек за нехождение в церковь (в единственный выходной, когда можно поспать!). А еще штрафовали за перелезание через фабричный забор, за охоту в лесу, за то, что соберутся вместе несколько человек, что недостаточно деликатно рабочий поздоровался и пр. На Никольской мануфактуре Саввы Морозова штрафы составляли до 40 % выдаваемой зарплаты, причем до выхода специального закона 1886 года они взыскивались в пользу хозяина. Надо ли объяснять, как администрация старалась и как преуспевала в самых разнообразных придирках?
<…>
Об условиях труда и быта рабочих – отдельный разговор. Об охране труда в то время говорить вообще почти не приходилось – это относилось всецело на христианское чувство хозяина…
В Царстве Польском по части условий труда было, пожалуй, самое лучшее положение в Российской империи. И вот что пишет фабричный инспектор Харьковского и Варшавского округов Святловский, который лично осмотрел 1500 (!) предприятий с 125 тыс. рабочих – то есть в основном мелких. „Относительно рабочих помещений можно принять за правило следующее положение: если во вновь воздвигаемых фабриках далеко не всегда обращается внимание на требования строительной гигиены, то в старых фабриках и особенно в мелких заведениях эти требования всегда и благополучно игнорируются, и нигде не имеется приспособлений ни для вентиляции, ни для удаления пыли“
. Так, сушильни на махорочных фабриках таковы, что даже привычного рабочего, который пробыл там 15 минут, иной раз вытаскивали в глубоком обмороке. „При входе в сушильню дух захватывает почти в той же мере, как и при входе в помещение химических заводов, где вырабатывается соляная кислота“.
Да, кстати, химические заводы – вот где были настоящие фабрики смерти. Московская губерния (относительно цивилизованная): „На химических заводах в подавляющем большинстве случаев воздух отравляется различными вредными газами, парами и пылью. Эти газы, пары и пыль не только вредят рабочим, причиняя более или менее тяжкие болезни от раздражения дыхательных путей и соединительной оболочки глаз и влияя на пищеварительные пути и зубы, но и прямо их отравляют… На зеркальных мелких заводах рабочие страдают от отравления ртутными парами. Это обнаруживается в дрожании рук, в общем упадке питания и дурном запахе изо рта“. Кстати, один из таких заводов – по производству свинцовых белил – красочно описан Гиляровским в очерке „Обреченные“.
Фабрики тогдашние мало походили на нынешние, где, даже если есть проблемы с вентиляцией, то, по крайней мере, достаточно самого воздуха. Но исследователи условий труда на кустарных и полукустарных производствах, таких как табачные, спичечные фабрики и пр., пришли в ужас, когда измерили, сколько воздуха приходится на одного работающего. Получалось иной раз половина, а иной раз и треть кубической сажени (сажень – около 2 метров, соответственно, кубическая сажень – около 8 кубометров). При этом единственной вентиляцией зачастую служила открытая дверь и форточка в окне, которую рабочие закрывали по причине сквозняков.
Ну, а теперь дадим слово самим фабричным инспекторам. Вот все о тех же несчастных рогожниках (более половины работающих – дети!): „На всех фабриках без исключения мастерские дают на каждого рабочего, или, вернее, живущего, менее принятой нами нормы в 3 куб. сажени, а 2/3 из них дают менее 1 куб. сажени на человека, не считая при том массы воздуха, вытесняемого мочалой и рогожами. На 7 кожевенных заводах было найдено отопление ‹по-черному› – без труб. Из 1080 фабрик Московской губернии периодическое (!) мытье полов существовало только на трех!“
„Работа в паточной (на сахарных заводах. – Е. П.) положительно вызывает особую, чисто профессиональную болезнь, именно нарывы на ногах. В паточном отделении рабочий все время стоит в патоке босиком, при чем малейшая ссадина или царапина разъедается, и дело доходит до флегмонозных воспалений. Высокая температура и господствующие сквозняки вызывают ревматические заболевания…“
„В квасильне, где более всего работают дети от 7 лет, у здорового, но непривыкшего человека через четверть часа разболится до обморока голова от невыносимой вони и сырости, которую издает квасящийся уголь… В костопальне дети от 7 лет (которые работают также 12 часов) ходят и распластывают горячую крупку, от которой пыль буквально покрывает их с головы до ног… В прачечной – девочки от 14 лет, совершенно голые, моют грязные от свекловичного сока салфетки в сильно известковой воде, от которой лопается у них кожа на теле…“
Эти доклады относятся к восьмидесятым годам XIX века. Но, может быть, за двадцать лет что-нибудь изменилось? Посмотрим. Мы снова на сахарном заводе, и снова слово фабричному инспектору. „Работа на заводе продолжается 12 часов в день, праздников не имеют и работают 30 дней в месяц. Почти во всем заводе температура воздуха страшно высокая. Работают голышом, только покрывают голову бумажным колпаком да вокруг пояса носят короткий фартук. В некоторых отделениях, например в камерах, куда приходится вкатывать тележки, нагруженные металлическими формами, наполненными сахаром, температура доходит до 70 градусов. Этот ад до того изменяет организм, что в казармах, где рабочим приходится жить, они не выносят температуры ниже 30 градусов…“ Разница если и есть, то в том, что к тому времени на таких заводах не стало маленьких детей. Запрет на детский труд рабочие все же вырвали у „отца?государя“. Не из гуманизма, а чтобы дети не сбивали цену на труд. Впрочем, на многих заводах малолетние по-прежнему работали – но при приходе инспекторов прятались.
Что же касается быта – то человек, не знающий, что такое рабочая казарма, вообще не имеет представления о „России, которую мы потеряли“. На большинстве фабрик в глубине России помещения для рабочих подразделялись на две категории: казармы и каморки. Что такое казарма, знает каждый, читавший историю ГУЛАГа, – это обычный барак с нарами, примерно при той же или большей тесноте. Но у зэка по крайней мере было свое отдельное место на нарах, а у рабочего не было – нары, как и цеха, использовались в две смены. Каморки – это тот же барак, но поделенный на отдельные клетушки, – такое жилье предназначается для семейных рабочих. Только не стоит думать, что в комнате помещается по одной семье – обычно по две-три, но иной раз и до семи. Однако даже таких каморок для семей не хватает, и в ожидании своей очереди на кусок комнаты семейные пары размещаются все в тех же казармах. В этих случаях они отделяют свои места на нарах занавесками. „Иногда фабриканты идут навстречу этому естественному стремлению рабочих и на помосте нар делают дощатые перегородки вышиною в полтора аршина (около метра. – Авт.), так что на нарах образуется ряд, в полном смысле слова, стойл на каждую пару“. Через некоторое время в ногах такого „жилья“ появляется люлька – значит, люди ухитряются еще и заниматься любовью в этом помещении! Воистину, к чему только не приспособится человек…
Наконец, „на большинстве фабрик для многих рабочих, по обыкновению, особых спален не делают“. Это значит, что спят рабочие в тех же цехах, где и работают. Ткачи (ручные) спят на станках, столяры – на верстаках, несчастные рогожники – на тех же самых мочалах и рогожах, которые они изготавливают, в тех же сырых и удушливых помещениях. Учитывая, что у рогожников еще и самый длинный в России рабочий день – до 18 часов, то вся жизнь их проходит в этих темных душных цехах. А работают здесь в основном, еще раз напоминаем, женщины и дети»
