Запах счастья. Рассказы взрослого мальчика

скачать книгу бесплатно


Игорь, старший сын тёти Сони, решил сделать Петю настоящим мужчиной. Но как? Петя и так купался каждый день с утра вместе с папой, закалялся и даже немного гордился, когда хозяйки деревенских домов спрашивали папу:

«Ой, Саныч, ну куда ж ты малого тянешь? Ведь холодно!», при этом слово «холодно» они произносили с ударением на последнем слоге. А когда папы не было, то мама, «скрепя сердце» – (интересное выражение! Что, сердце скрипит?!) – тоже водила Петю купаться, что в тепло, что в холод. И даже есть фотография, где Петя в тюбетейке и с полотенцем через руку, а мама в платье в горошек и морщится от ветра и холода.

Так вот. Игорь смастерил парусную лодку. Он, Игорь, мастер мастерить, он химик, и у него в квартире какие-то невероятные переплетения стеклянных трубочек. Но сочинение на аттестат зрелости Игорь писал на «свободную тему»: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство», потому что литературы Игорь не знал, а интересовался только химией. У Игоря было насмешливое лицо, будто он знал что-то такое, чего не знал никто, по крайней мере, Петя.

Лодку Игорь выточил из бруска дерева, потом вырезал в днище паз и вставил в него киль, то есть такую фанерку, которая не даст лодке перевернуться. Ох… Дальше Игорь мастерил мачты и паруса из тряпочек…

Ну, наконец лодка была готова.

Пете надлежало за всем процессом следить, но он отвлекался на кудахтанье кур, на шум ветра, на звонкий бой дождя по железной крыше, на голоса тёти Сони и дяди Жоржа, такие мирные, беспечные, тёплые… И ничего не мог запомнить, что говорил Игорь.

А когда лодка была совсем готова, Пете надлежало выслушать урок от Игоря и запомнить названия всех парусов. Господи, как же это скучно, и зачем? Игорь говорил: «Вот стаксель, вот грот…» Но Петя не мог сосредоточиться на этих чужих названиях.

А завтра надо было «сдавать экзамен» Игорю! Кошмар, тюрьма! Скорей бы прошло завтра! Ну точно как поход к зубному врачу! И не убежишь…

Завтра наступило. Петя что-то лепетал Игорю… Потом пускали лодку в корыте с водой, но она накренялась и черпала воду передним парусом. Что было потом, Петя уже не помнил, так как на водохранилище начались лодочные гонки. Дул сильный ветер, и водохранилище сделалось тёмным, цвета «Умбры» или «Зелёной земли» – этими красками рисовал папа. И по коричнево-зелёным волнам плыли разноцветные парусные лодки. Красота!

20 декабря 2013 г.

Пижма

Если выйти из комнаты, которая и кухня, – где печка стоит, но она не работает, и две керосинки, вот на них готовится манная каша, жарят рыбу, кипятят молоко, – так вот, если выйти из маленькой комнаты, то можно споткнуться: там есть ступенька и темно совсем, а слева выход на террасу. На террасе стоит самодельный диван на чурбачках, которые подобрал папа. Здесь спит баба Каня, потому что в комнатах ей душно и нужен свежий воздух.

Окна террасы загорожены вьюнками. Весной, только приехав, папа начинает забивать гвозди и наматывать на них верёвки, чтобы вьюнки по ним лезли. Петя помогает, хотя не понимает, к чему все эти труды. Он залезает по толстой лестнице прямо к крыше террасы, щупает дранку. Дранка жёсткая и серая. И страшно высоты. Папа говорит снизу: «Полезай на крышу, оттуда видно водохранилище!» Нет. Страшно: вдруг соскользнёшь с дранки?.. И Петя осторожно спускается на землю, когда папа что-то говорит ему о Петиной крестной – Вале.

Но вот верёвки натянуты, папа отправляется пить кофе, а Петя садится на ступеньки террасы и начинает мечтать.

На той стороне водохранилища – деревня. Там живут люди, ходят куры (если посмотреть в папин бинокль), но Петя туда никогда не попадёт. Там поле, одинокий дуб, будто вышедший из леса погулять, там столбы высоковольтной линии… Как же хочется туда!

Но впереди палатка, где продают водку и сало. Петя видел однажды, как мужчина в кепке и сапогах купил гранёный стакан водки и разом выпил его, а потом ел кусочек сала, а продавщица высунулась в окошко и смеялась.

Ещё ближе – погреб. Это такое сооружение, как блиндаж, невысокое с покатой крышей, и главное – у него внутри: лёд! Лёд хозяйка запасает с зимы и покрывает его соломой, чтобы быстро не растаял. В погреб складывают продукты, которые папа и мама привозят из Москвы. Сначала просто открывают дверцу и кладут на солому, под которой лёд. А потом лёд тает, и хозяйка ставит в погреб лестницу, и в конце лета ставят продукты уже просто на холодную землю безо льда.

Петя мечтательно смотрит на погреб и замечает маму Алёши, мальчика, который снимает через стенку. Взрослые хотят, чтобы Петя дружил с Алёшей, но дружба не получается, потому что Алёша так похож на маму и на белый эмалированный кувшин с синими прожилками!

Гораздо лучше пойти за погреб, нарвать жёлтых шариков пижмы, растереть их и нюхать! И ещё полынь! В маленьком ведёрке из пижмы можно делать «мусс»…

Ещё хорошо сидеть за столиком под рябинкой и барынькой. Только если бы баба Каня не заставляла читать за этим столиком! А ещё лучше забраться на рябину и наблюдать сверху, как куры и петух ходят по грядкам. Но как пахнет мусс из пижмы! Это лучше всего!..

Вечером, когда солнце нагреет брёвна и все сядут на лавочку и прислонятся к ним, на полянке за огородом покажутся тётя Соня под руку с Жоржем. Они каждый вечер приходят играть в домино! Жорж не любит проигрывать, всё записывает и ставит «SOS» против проигравшего. А тётя Соня называет костяшку с двенадцатью чёрными точками – «Эйзенхауэр», а раньше называла – «Черчилль»! Смешно! Костяшки у Жоржа белые. Это здорово! Папа часто выигрывает, но за игрой не следит, а слушает радио, последние известия. Все пьют чай и расходятся до завтра. А Петя с мамой садятся на тёплые ступеньки крыльца и молчат.

Смеркается. Мычит корова Милка, тычась рогами в калитку. Марьстепанна идёт открывать. Милка шумно дышит и фыркает, Марьстепанна ласково материт её и отводит в хлев, там Милка жуёт сено и чавкает. Куры давно спят на насесте.

Папа выходит и показывает Пете звёзды: Арктур, Вегу… Совсем холодно. За школой протяжно лают собаки. Пора идти спать. Окошко в кухне горит тёплым оранжевым светом. Завтра – купаться.

21 декабря 2013 г.

Картина маслом

И ещё что хорошо: это когда все ложатся спать после обеда! А Петя уже не ложится, он взрослый, ему позволяется не спать после обеда. Вот тогда наступает эта тишина! Тишина состоит в том, что взрослые не могут влиять на Петю, потому что они спят. Он делается совершенно свободным! И вовсе не нужно куда-то убегать из дома: он – хозяин здесь и сейчас! И этого довольно.

Петя берёт велосипед из сеней, вытаскивает его на террасу, переворачивает и ставит на раму, открывает дверь во двор с видом на погреб, огород, палатку и водохранилище и крутит колёса, воображая себя капитаном корабля…

Но в конце концов послеобеденный сон одолевает его, и он прикладывается на диван, надеясь продолжить «плавание», но быстро засыпает и спит до тех пор, пока папа не зовёт его пить чай «со сна». Папа всегда так говорит, чем смешит Петю, так как ему слышится «сосна».

Но чай выпит, и папа ставит на табуретку ведро и велит Пете сделать рисунок простым карандашом.

Петя, между прочим, хотел было поехать кататься на велосипеде, но пыхтит над рисунком. Папа подходит, поправляет. Пете это очень не нравится, потому что после папиных поправок он теряет себя, хотя ещё и не понимает, что это такое. Вообще, это бесконечное рисование… То папа раздевается до пояса и говорит рисовать его торс в разных поворотах, то велит рисовать портрет (хорошо ещё, что в профиль!). Усы и нос выходят похоже, а вся голова – ну прямо как статуи с острова Пасхи!

А чтобы нарисовать портрет Лены Митрофановны, Петя тайно подкладывает под свой лист папин рисунок Лены и срисовывает с него. Получается очень здорово, и папа хвалит, а Пете стыдно, однако он так и не признаётся в обмане.

Но самое ужасное – это когда папа заставляет Петю учиться писать маслом! Ставит натюрморт, дает палитру, выдавливает на неё краски… Заливает в чашечки пинен, даммарный лак… И всё это грозит вылиться! И как это всё смешивать?

Натюрморт в конце концов написан с папиной помощью и даже красиво смотрится, но папа понимает, что масляная живопись – это не Петина стезя.

То ли дело носить за папой ящик с красками, смотреть, как он расставляет мольберт, ставит на него холст в подрамнике, а перед этим грунтует холст каким-то белым порошком и ещё чем-то… И вот – первый мазок! По чистейшему белому холсту! Папа всегда начинает со светлых тонов. Вот это радость, это интересно! А самому писать трудно и страшно.

В следующий раз Петя писал маслом через полвека с лишним. И получилось неплохо, но руки вспомнили тот натюрморт и тот страх.

22 декабря 2013 г.

Звуки

Говорят, что запахи невозможно запомнить, чтобы мысленно воспроизвести. Зато они сразу возвращают в то место и в то время, где и когда ты услышал их впервые. Такая получается «левитация» в пространстве и во времени. Вот и звуки тоже. А для меня, может быть, даже в большей степени, чем запахи. Но не все звуки помнятся, а почему-то лишь те, что слышал, когда был счастлив.

…совсем маленький стою возле огромного чёрного рояля, а папа играет вторую фугу из «Хорошо темперированного клавира» И. С. Баха. Я уже перерос то время, когда свободно заходил под рояль, но нагибаюсь и… о! там жёлтая дека с чёрными немецкими надписями, папины ноги на педалях и этот ни с чем не сравнимый гул! Когда папа кончает играть фугу, то можно легонько ударить снизу по деке и прислушиваться, как рояль отзывается далёкими криками безвестных и очень древних людей. Они что-то кричат на незнакомом языке… Папа вышел из-за рояля. Паркет блестит, и листья лимона отбрасывают на него легкие зеленоватые тени. Скрипит дверца комода. Щёлкают замки книжного шкафа, плоским металлическим звуком шлёпают ручки на его дверцах.

…вот я сижу на огромном диване с мягкими сизыми подушками, вернее, стою на коленях, облокотившись руками о письменный стол, и слежу, как папа проверяет школьные тетрадки и ставит отметки красным карандашом. Самое интересное у этого стола – ручки ящиков: если их поддеть, они потом так здорово позвякивают – первые два удара громко и медленно, а потом всё быстрее и тише! Этому меня научила баба Саня. Потому что письменный стол – её, она отдала его папе. Он женский (так она говорит) и красного дерева, и с зелёным сукном.

…бабушка укладывает меня спать после обеда. Моя кровать – за книжным шкафом, задняя стенка которого затянута серым холстом и увешана папиными рисунками в рамках и под стеклом. Я думаю, что спать не хочется, но из нашей кухни слышен говор соседей, звон посуды, лязг чугунных сковородок, урчание воды, спускаемой в уборной… Эти звуки то наваливаются крутой волной, то стихают и разбиваются на отдельные брызги. В них покой, мир, безопасность. Я не осознаю этого, но чувствую всем своим существом. И засыпаю. Потом, уже живя в отдельной квартире, я понял, что мне их недостает, что ДОМ без них – просто жилплощадь.

…«Широка страна моя родная» – звучат по репродуктору позывные. Это значит, сейчас начнётся салют! Но отчего так торжественно выпрямляется душа, отчего так гордо и тревожно сжимается сердце? Я не застал войны, родившись сразу после неё, и эти позывные не могут вызывать у меня память о сводках «Информбюро». Но в этих звуках – всё, в них то великое «Да!», на которое можно опереться, которое можно обнять, с которым, если взять за руку, то уже ничего не страшно. Папа гасит свет в комнате, я встаю на широкий подоконник, и мы смотрим салют. После салюта радио играет гимн, который почему-то похож на папу, когда я сижу у него на коленях, и он гладит мои светлые кудрявые волосы.

…«Муууэ! Муууа! МуууУУ!» – на разные голоса мычат коровы. «ММм!» – коротко, сурово и на два тона ниже отзывается бык. Стадо возвращается с пастбищ летним вечером. На дороге поднимается пыль столбом, и от топота сотен коровьих ног дрожит земля. Я подбегаю к калитке. За калитку хочется, но нельзя: там есть одна корова – она бодучая. Мама рассказывала, как однажды корова подняла её на рога и посадила на забор! – когда мама была ещё маленькой девочкой. «ЩЩёлк! шшьЩЁлк!» – хлещёт кнутом пастух, правда, больше для форса, чем по необходимости. А какая корова шла первой? Если рыжая, то завтра будет солнце, а если чёрная, то – дождь, а если белая с чёрными пятнами, то будут кучевые облака… За коровами идут мелкие: козы, овцы. От изб слышны голоса хозяек: «Борь-борь-борь-борь-борь!» или: «Каать-каать-каать!». И овцы с козами отвечают родным голосам: «Бееее! Ммее!..» Стадо уходит, растворяясь в палевой пыли. Смеркается и заметно холодает.

…поднимаясь по каменным ступеням колокольни, вдруг услышал гудение мухи, и немедленно очутился в глубоком детстве, на лугу, лежа на порядком выцветшей зеленоватой подстилке с чернильным пятном. Подстилка раньше служила скатертью на круглом столе, и папа объяснял на ней математику Ивану Сергеевичу. Лето. Густо пахнет разнотравье. Греет солнце. По цветкам и травинкам ползают мелкие букашки, а надо мной проносятся майские жуки и гудят. Я лежу ничком, и моё тело блаженствует оттого, что подстилка защищает его от уколов прошлогодних сухих стебельков и можно на ней вертеться как хочешь. Далеко вверху шумят на ветру сосны, но у меня на подстилке ветра нет, только гудение майских жуков в тишине…

…солнце, белая, плотная, но не пыльная дорога, я за руку с папой спускаюсь с зелёной горы к заливу. Мы идем в Бухту Радости. Просто так: посидеть на обрыве, поглядеть на ширь водохранилища, на красную часовню в Чивереве и жёлтую церковь в Осташкове. Высоко в небе тарахтит одномоторный самолёт. Он летит не спеша, беспечно – так же, как идём мы с папой. Так же, как медленно идёт пароход, фырча и попыхивая синим дымком, так же, как медленно, смешно переваливаясь в колдобинах сельской дороги, плывёт по полю автобус. Видны только его остроносая мордочка и маленькие окошки, а колёса скрывает высокая трава.

…Арбат. Станция метро в виде красной звезды. Как выйдешь из неё, то со всех сторон охватывают разноголосые гудки автомобилей! Их так много – не то что у нас в Таганке! Какой же это праздник! Как весело слушать эти гудки: в них – Москва! Она представляется мне весёлой и беззаботной, как я сам.

…сквозь сон слышу: «Бум! Бум! Бум…» Это большой барабан! Из оркестра!! Демонстрация началась!!! В квартире непривычно тихо… Ах… неужели все ушли, а меня не разбудили? Быстро натягиваю что попало и – на улицу, в Праздник! Машины не ходят, и троллейбусы прижались к обочине. Слышны только весёлые голоса людей и шарканье шагов по асфальту. И приближающийся звук барабана!

– Ay! Ay! Ау-ау! – что-то кричат с трибуны райсовета, и колонна с красными флагами взрывается в ответ протяжным «Ураааааау!»

Кто первый идёт? «Малолитражка»? «Серп и молот»? Нет – ЗИС. У него целый автомобиль едет! А вот какая шестерня крутится! Урааа! Впереди колонны медленно шествуют серьёзные дяди и тёти в красных лентах. За ними духовой оркестр. А в большой барабан бьёт смешной маленький лысый дядя!

На той стороне у парикмахерской продают мороженое! Надо туда просочиться между поющими и пляшущими демонстрантами… вон ещё оркестр – это от мясокомбината имени Микояна!

Папа и мама разговаривают со знакомыми и смеются. А потом мы идём завтракать кофе, пирогами с капустой и красной икрой.

24 декабря 2013 г.

Печка

Дрова хранятся под роялем. Уже немного, а раньше – Петя слышал это от папы – дрова занимали всё: от педалей до задней ножки. Но теперь есть батареи. Правда, их топят неважно, и приходится топить ещё и печку. Вот сегодня будут топить!

Папа вытаскивает несколько поленьев из-под рояля, и они с Петей несут их в коридор. Возле печной дверцы, совсем чёрной и с лязгающим засовом, папа кладет поленья на металлическую пластину и начинает рубить их на тонкие брусочки. Ловко так! Ставит полено на пол, на пластину, и легко бьёт небольшим топориком, оно и раскалывается.

– Убери руки! – строго говорит он Пете. – А то, не дай Бог… Я так себе большой палец чуть не отрубил во время войны. Видишь шрам?

Петя молча смотрит на палец, но мало что видит: в коридоре горит лишь одна лампочка.

Но вот брусочки и щепочки нарублены, и Петя засовывает их в топку – это его работа.

– Давай сюда газету! – велит папа и подкладывает её между щепочек снизу. Потом чиркает спичкой: – Ну!..

Оба кочегара присаживаются на корточки и следят, как огонёк охватывает газету, потом щепки, чуть потрескивая. Петя боится и полслова произнести: вдруг погаснет?! В коридоре тихо-тихо. Папа тоже молча смотрит на пламя. Но вот послышался слабый гул, потом всё сильнее, сильнее. Пламя разгорается, и печка начинает шуметь и петь! Ух как здорово!

– Давай закроем дверцу, пусть огонь набирает силу! – говорит папа.

Чёрная дверца закрывается на засов, но сквозь щели в ней видно, как в топке играет оранжевое пламя. Папа встаёт на ноги, Петя за ним.

В большой комнате папа щупает рукой изразцы голландской печи. Они крупные, белые, и в них даже немного видно отражение, а отдушины и задвижки – медные. Но печка ещё холодная.

Петя бежит в коридор подложить дров и… ай! – засов-то у дверцы горяченный.

– Возьми-ка варежку! – посмеивается папа.

Ещё раза два Петя подкладывает дрова, и вот, наконец, папа из комнаты весело кричит:

– Всё, хватит, уже нагрелась, иди сюда!

Петя прикладывает руки к изразцам, но они только чуть тёплые.

– Нет, ты повыше пощупай! – советует ему папа и поднимает его за подмышки.

О! тут совсем другое дело: изразцы горячие. Папа становится спиной к печке и греет поясницу…

Постепенно воздух в комнате делается таким… Петя не знает, как сказать, что воздух становится добрым.

27 декабря 2013 г.

Пимен

Парадная лестница у нас особенная, думал Петя: сначала восемь ступенек, потом надо повернуть налево, пройти немного – и ещё шестнадцать ступенек. Это когда вниз идёшь. Перила узорные, с накладными коричневыми деревяшками, а в конце эта деревяшка загибается таким рогом, но он болтается, скоро отвалится, наверное… Ступеньки серые и могучие, прямо это видно, хотя местами они стёрты и можно поскользнуться.

Однажды Петя даже попробовал съехать по этим шестнадцати ступенькам на санках, пока никто не видел! Но санки скользили плохо, и к тому же шуму было много.

Внизу в парадной плитка – красная и жёлтая, тоже отлетела местами… Зато есть чёрный ход! В него можно попасть из кухни, там есть дверь слева от раковины. Мама иногда берёт с собой Петю на чердак вешать бельё. Мама несёт таз с бельём, а Петя свечку.

Чёрная лестница и в самом деле какая-то чёрная. Говорят, это потому, что по ней носили уголь. И перила чёрные и без узоров. Но главное то, что лестница винтовая! Если по ней спуститься до первого этажа, попадёшь на задний двор. Только там надо из двери прыгать, так как ступеньки снесли. А потом и дверь забили, и чёрную лестницу сломали и устроили на её месте ванну и новую уборную.

Но это было много позже. А сегодня Петя берёт санки и идёт гулять, потому что морозы кончились, на улице тепло: всего пять градусов. Взрослые говорят – это оттепель. Ага, значит, если пять градусов и идёт снег, то это оттепель. Во дворе действительно много снега, на сараях целые шапки, и даже надпись на красной стене завода «9 мая конец войны! Ура! Слава Сталину!» – и та припорошена пушистым снежком. Петя оглядывается, чтобы посмотреть, какие следы оставляют на снегу полозья и его валенки. Навстречу Пете идет Полковник (так зовут дядю в шинели и в очках).

– Здравствуйте! – Петю научили быть вежливым.

– Здравствуй, школьник! Молодец, школьник! Хороший школьник! А тот школьник – мерзавец! – говорит Полковник.

– Какой это «тот школьник»? – недоумевает Петя.

Но неважно: Полковник, как всегда, «выпимши». Такое слово Петя знает от няни Фени.

Впереди деревянный дом. Он двухэтажный, а дом, где живёт Петя и ещё один рядом – они трехэтажные и каменные, из красного кирпича, и между первым и вторым этажом по всему дому идёт такой красивый узор из кирпичей. У подъезда деревянного дома сидит на стульчике Примус. Примус – это старенький дедушка с круглым красным лицом и хитрющими глазами. Он уж точно Петю не пропустит, чтобы не спросить о чём-то.

– Доброго здоровья, молодой человек!

– Здравствуйте! – кивает Петя и хочет поскорее уйти, потому что Примус говорит очень медленно, высоким скрипучим голосом, но надо его слушать, просто так взять и уйти неудобно.

– Как поживают Ваши мамочка, папочка? Как здоровье Александры Ивановны? Кланяйтесь им, молодой человек. Вы уже скоро совсем студенты будете…

Уф… Примус любит ездить по монастырям, он очень богомольный, но папа как-то сказал, что он связан «с органами». С какими органами? Непонятно…

Наконец-то можно вырваться на волю, перейти Таганку и – в Маленький парк. Улица заметена ровным снегом и поэтому тихо, машины едут почти бесшумно, да их и мало совсем. Маленький парк – имени Прямикова, и на чугунных воротах его красуется огромный пионерский значок со звездой и костром из неё. Значок покрашен серебрянкой. Эти ворота открывают только летом, вернее, весной – на 1 мая. А так есть узкая и тяжёлая чугунная калитка с огромным кольцом, вытертым детскими руками. Петя открывает скрипучую калитку, прыгает через три ступеньки, занесённые снегом, и… вот это да: Ленин-то в белой шапке из снега! Не сразу заметишь, так как Ленин выкрашен белой краской. Да…

«А однажды, недавно, Примус был в гостях у Владимирваныча из соседней квартиры через площадку» – вспоминает Петя. И сказал странную-странную фразу всё таким же своим скрипучим фальцетом: «Я был в Печорах и видел там будущего патриарха…» И добавил ещё какие-то странные слова совсем умильным голоском: «Сподобился… благодать…»

Его все наперебой стали спрашивать имя. Примус долго отнекивался и, наконец, произнес, совсем сощурив свои узенькие голубые глазки: «Пимен».