Дорогие мои земляки

скачать книгу бесплатно


А что же они семьдесят лет горлопанили, что у них народ бедствует, последний кусок хлеба доедает? Ошибались наверное, или разведка не так доносила. Оно же опасное дело информацию добывать об их жизни, посадить могут.

А вообще-то должна ты тетя Груша жить как американка, на отдельной ферме. Это как Егорша в ферме, со скотом что-ли с коровами? Да нет, должна ты жить не в селе, а отдельно, на своем земельном участке. А ежели мы в степе отдельно поселимся, да буран дунет, где мы будем воду брать, электричество? Ты тетя думать не умеешь, во-первых

к твоему дому в степи, будет отдельная дорога, свет, телефон подтянут. Дак у нас опосля буранов дорогу тракторами кировцами прочищают, неужели они к каждой ферме будут чистить? Ты же знаешь, у нас по главному грейдеру, после метели по неделе машины не ходят, а до ближнего села тридцать километров. А села что распустят? А если кто заболеет, тут в селе медпункт есть, а на ферме как лечить? Детишек где учить? У тебя на ферме вертолет будет стоять, или на лыжах поедешь в больницу, подсказал Трофим, ты его побольше слушай. Может и прав ты Егор, что на ферме лучше жить, нету там директоров, экономистов, завскладов, парткомов, только мы не Европа, зимой в курточках не ходим без шапок. Там от фермы до фермы рукой подать, а мы здесь большим селом еле выживаем, с единственным медпунктом и школой. Нету на фермах лишних дармоедов и бездельников, там настоящие хозяева живут, у себя воровать не будешь. Нет, у нас здесь нужно крепко головой подумать, прежде чем ломать и перестраивать, сколько раз уж ломали.

Ничего, сказал Егор одевая шапку, народ сейчас быстро умнеет, разберется что к чему. Разберется, ответил Трофим глядя в окно, да опять видно не скоро.

Митя

Первыми на работу приходили повара, переговариваясь шли на кухню. Проходя мимо дверей склада, смеялись, смотрите, уже встал, наверное опять продукты перевешивает, банки считает. Слова эти относились к кладовщику Мите. Работал он не только кладовщиком, но и дворником и еще много кем. Вся материальная часть дома ребенка держалась на нем, большие и малые ремонтные работы. Когда он появился здесь, не знал почти никто. Знали, что привезли его в Казахстан из блокадного Ленинграда в сорок третьем или в сорок четвертом году. Привезли чуть живого, думали не выживет, но он выжил, окончил школу, да так и остался здесь. Жил тихо, в комнатке недалеко от кухни. Жениться так и не смог, сторонился разбитных поварих и нянечек. Многие считали его немного тронутым, хотя и жалели, особенно прачки, которым он долго не соглашался отдавать белье в стирку. Все звали его Митей, хотя он был старше многих раза в два, а то и более. Называя его так, никто не вкладывал в это слово какое-то унижение или неуважение. Все привыкли так его называть, не задумываясь, правильно это или нет.

Я попал в этот дом ребенка, находясь на практике, врач ушла в декрет и меня прислали на ее место. Быстро освоился в медицинском кабинете, ознакомился со списками детей, медицинскими картами. Работы хватало, дети болели часто, много ослабленных, с различными патологиями. Да и как им не быть, если маленькая Любашка, едва родившись, пролежала брошенная возле церкви часа-два или три. Хорошо, что проез-жавшая милицейская патрульная машина остановилась из-за поломки и милиционеры увидели шевелящийся сверток.

Вообще, как я узнал, детей бросали самыми различными, часто бесчеловечными способами. Никаких записок часто не было, имен и даты рождения тоже. Детей приносили с автобусных остановок, из подвалов, и даже из мусорных контейнеров. Им придумывали имена, фамилии и отчества, определяли примерную дату рождения. Митя очень любил заниматься этим делом.

С Митей я скоро познакомился, когда пошел осматривать кухню и другие помещения. Проходя мимо дверей склада, услышал какой-то странный разговор. Мужской голос говорил о приварке, пайках, недовесе в мешках, о необходимости экономить масло. Стараясь не помешать я тихо вошел в склад. Мужчина за стеллажами считал коробки, взвешивал пакеты, что-то старательно записывал в блокнот. Меня он не видел и работу свою не прекращал. Я думал, что он проверяет документацию или готовится к ревизии, смущали только слова о подвозе продуктов, необходимости строгой экономии, о выживании детей.

Увидев меня, он засмущался, засуетился, спрятал блокнот в карман, пригласил присесть. В складе была чистота, можно сказать изумительная чистота, все находилось на своих местах, по углам стояли мышеловки. В другом помещении находились одеяла, одежда, игрушки и другие детские вещи. Он все мне показал, рассказал, попросил не волноваться за сохранность продуктов.

Поговорив с ним, я пошел на кухню. Ну что, поговорил с нашим чудаком, спросила повариха Айша. Поговорил, мне он показался вполне нормальным, только что-то непонятно в его поведении. Это у него с детства, я тогда сама девчонкой была, когда его сюда привезли. Все думали не жилец, а он выжил. Я ему кумыс носила из дома, он силу дает, легкие лечит, а он кашлял сильно. Потихоньку окреп, учиться стал, но все равно что-то с ним произошло.

Работала у нас здесь одна женщина, ну и воровала помаленьку, то сахар, то колбасу, то еще что-нибудь. Вот Митя и поймал ее вечером во дворе. Вцепился в нее, кричит, плачет, они ведь умрут, если ты воровать будешь, дети первые умирают. А самого трясет всего, колотит, а потом упал на землю, биться начал. Мы все перепугались, кое-как завели его в комнату, насилу успокоили. Долго он болел после этого, но оклемался. Он ведь блокаду хорошо помнит, из-за нее у него такое здоровье. И никакой он не припадочный, с нервами у него что-то, а детей как любит! Водку не пьет, только когда прощаются, тогда один у себя в комнате, наверное выпивает. Кто прощается, не поняв, переспросил я Айшу? Она нахмурилась, отошла к плите, сам скоро увидишь как прощаются.

У директора я осторожно я осторожно спросил о здоровье Мити, все-таки с детьми работает, всякое может случиться. Успокойся, сказала она, здоров он, я с врачами советовалась. Блокаду он пережил, это и отразилось на его нервах, а психика у него нормальная. Усмехнувшись, она рассказала-вечером однажды, ночная няня шлепнула ребенка, спать не хотел, капризничал, он в коридор выбежал с криком. Митя мимо про-ходил, стал ругать ее. Она ко мне прибежала, Митя за ней, здесь все и произошло. Плакал он, кричал, фашисткой ее обозвал, потом упал. Сотрудники наши этого не знают, нянечка уволилась. Так что зря не волнуйся и с расспросами к нему не приставай, он этого не любит. Недавно его наши повара на смех подняли. В столовой, сам знаешь, куски остаются, так Митя их собирал и уносил куда-то. Давай над ним смеяться, ты говорят Митя к старости что-ли заготавливаешь, совсем рехнулся. Одна из них случайно увидела как он сушил хлеб и складывал его в бумажные мешки. Пришлось вмешаться, угомонила их. Спросила его потом, зачем он это делает? Он честно признался, что в последнее время не может спокойно смотреть как хлеб валяется, сколько людей могло выжить из-за таких вот кусков. Память его мучает, детская, ничего я ему не сказала, что тут скажешь. Так что не обращай внимания на его чудачества, хороший он человек.

Через несколько дней меня вызвал директор и попросила подготовить документы для детей, переводимых в детдом. У нас дети по инструкции должны находиться до трех лет, на самом деле, дети жили намного дольше, на это были свои причины. Я подготовил список, отобрал карточки, заполнил их, сложил в отдельную папку. Отъезд был намечен на понедельник.

С утра как обычно позавтракали, но привычных игр и шума я не заметил. В коридорах и комнатах висело какое-то напряжение. Митя как-то странно суетился, помогал воспитателям собирать детей, украдкой совал в детские ладошки конфеты. Во двор въехал большой автобус, из него вылез парень лет двадцати. Ну что покатаемся пацаны, крикнул он стоявшим неподалеку детям. Те как-то нестройно ответили. Постепенно двор наполнялся уезжающими и провожающими. Уезжающие несли сумки, узелки, прижимали к себе любимые игрушки. Митя как-то странно двигался среди детей. Парень крикнул, ну что пацаны поехали! Толпа детей качнулась к автобусу, но тут-же отодвинулась обратно.

И тут стало происходить такое, чего я и представить себе не мог. Начался всеобщий рев и плач. Дети стояли большими и малыми группами, смотрели друг на друга и плакали, плакали. Неизвестно, какой ребенок начал плач, но поддержали его все. Митя бегал между этими группами, успокаивал, уговаривал, но плач не прекращался. Потом он пошел в мою сторону, махая руками и головой, так что слезы слетали с его щек. Как слепой, не видя меня, он сел на крыльцо, обхватив голову руками.

Парень шофер, раскрыв рот с ужасом смотрел на это зрелище. Потом стал подбегать к отдельным группам, пытался успокоить, звал в автобус. Мне вдруг почудилось, что эти дети похожи на маленьких старичков и старушек, слезами высказывающими свое неподдельное горе расставания. Шофер рыча, и кажется проклиная свое начальство, всучившее ему эту путевку, залез в автобус, дрожащими руками закурил, и отворачиваясь от меня стал копаться в щитке приборов. Затем взял темные очки, одел их и взглянул на двор.

На крыльцо вышли директор, повариха Айша, они стали успокаивать детей. Их лица были спокойны и дети стали успокаиваться. Ну и нервы у них сказал водитель, как они здесь работают, я бы отсюда через день сбежал. Дети потихоньку потянулись в автобус и минут через пять все расположились на сиденьях. Водитель не снимая очков, побелевшими губами спросил у директора можно ли ехать? Она кивнула головой и двери закрылись. Автобус медленно поехал со двора, я думал плач возобновится, но этого не произошло. Дети махали кепками, платочками, что-то кричали оставшимся.

Вечером мы с Митей пили, он пришел и позвал к себе. Вна-чале разговор не завязывался, но водка постепенно брала свое. Ты только посмотри говорил он, у казахов никогда детей не бросали. В войну голодно было, своих полон дом, а в детдом детей не отдавали. Всегда находились родственники или соседи забиравшие детей. Тяжело было, а растили сирот. А сейчас что творится, везут и везут, то из роддома, то из под забора. Он налил водку в рюмки, выпил, задумчиво посмотрел в окно.

Не утерпев, я спросил, почему он не уехал обратно в Ленинград? Почему же, сказал он, ездил я туда, думал останусь там. Родных у меня никого не осталось, отец погиб в самом начале войны. Мама и сестренка, он сглотнул с трудом произнося слова, в ту первую блокадную зиму умерли. Первой сестренка умерла, сильно есть просила, потом затихла. Мама погибла позже, пошла за водой и наверное попала под обстрел, соседка рассказала. Лежат где-то на Пискаревке. Дак вот, был я на родине, постоял возле нашего дома, в квартиру правда не стал заходить. Да и что там делать, там уже другие люди живут. Съездил на Пискаревку, посмотрел и понял, что не смогу уже оставаться там где родился. Вобщем вернулся я обратно, мне здесь хорошо.

А выжил я в блокаду случайно. Когда мама ушла за водой и не вернулась, силы постепенно оставили меня, я почти не двигался. Жильцов в нашем подъезде почти не осталось, да и кому я был нужен. Под нашей квартирой жили люди, видимо какие-то городские начальники или военные. Меня постоянно мучил запах, шедший из их квартиры. Они явно не голодали, так как из квартиры часто доносились веселые голоса. Один раз, не утерпев я стал спускаться на их этаж, увидел мусорное ведро у двери и в нем обнаружил корки хлеба, другие объедки. По сей день я не ел ничего вкуснее, чем те объедки из ведра.

Стал я наведываться к ведру каждый день, иногда по нескольку раз. Поглощал все, что находил в ведре, иногда все это было осыпано табачным пеплом, а может еще чем похуже, мне это было неважно. Больше всего я боялся, что кто-нибудь еще обнаружит это ведро, иногда по ночам ходил проверять. Вобщем кормился я так долго, за водой ходил, брал бидон, литров на пять и потихоньку приносил. Чай конечно не пил, просто пил воду, карточек у меня не было, они у мамы остались, а куда идти за другими я не знал, да и боялся, Обстреливали и бомбили каждый день, скольких убитых людей я видел, до сих пор не могу забыть. Приносил воду, днем листал книги, спал или терял сознание не могу сказать. Одел на себя все теплые вещи какие нашел. Стали меня вши заедать, грызли проклятые день и ночь, но по сравнению с голодом это ничто.

Однажды у меня можно сказать праздник получился, сильно увлекся я с ведром, не услышал шаги за дверью, так как здесь же и ел, что находил в ведре. Дверь распахнулась, послышались пьяные голоса, смех, возле меня стоял качающийся мужчина в военной форме, кажется в мили-цейской. Увидев меня, пьяно засмеялся, стал звать людей из квартиры, но те почему-то не выходили. Стой здесь приказал, я тебе сейчас праздник устрою. Шатаясь ушел в квартиру и скоро вернулся держа в руках сало, хлеб, что-то еще. Я протянул руки чтобы взять, но он громко рассмеялся. Нет говорит, свинья должна жрать из корыта и швырнул все принесенное в ведро. Я конечно живехонько все схватил и к себе наверх. Несколько дней растягивал умопомрачительную еду, но ведро все равно проверял каждый день.

Не знаю сколько я бы еще протянул, да слава богу подобрали меня на улице, когда за водой пошел. Отощал к тому времени сильно, объедки появлялись в ведре все реже. Упал на улице, голова сильно закружилась, кто подобрал меня не знаю, очнулся в какой-то больнице.

Ушел я от него поздно, долго не мог уснуть, вспоминая наш разговор. На следующий день увидел, что Митя спокойно делал свои нехитрые дела, а у меня все валилось из рук.

Через несколько дней по какому-то вопросу вызвала директор. Только вошел, за дверью послышался громкий голос и причитания, в кабинет охая вошла Айша. Что делает-то, вы только послушайте, начала прямо с порога, я давно за ним примечать стала. Директор стала успокаивать ее, налила воды в стакан. Отдышавшись, стала говорить, вы ведь знаете, что он часто берет детей и ходит с ними в город? Митя что-ли, но мы это делать никогда ему не запрещали, все всегда хорошо.

Ой да вы послушайте, как дело было, иду я домой, прошла мимо церкви, смотрю в церковь Митя заходит, а с ним Санечка немой и Жанабек, ну которого в контейнере нашли. Знаю я Айша, что он в храм с детьми ходит, крестики им покупает, на многих детях крестики, что в этом плохого? А вы знаете, что он крестит там детей? Я к нему, ты зачем Жанабека сюда привел, он ведь мусульманин. Он поначалу растерялся, а потом говорит, какое твое дело? Ругаться с ним не стала, храм все-таки, Жанабека забрала у него и сюда к вам. А он там с Санечкой остался, скоро должен придти. Посиди, сказала Айше директор, сейчас его дождемся, поговорим. Мне стало любопытно и я тоже решил подождать Митю.

Он пришел довольно скоро, увидев директора у дверей, покорно пошел за ней. Айша набросилась на него, но директор попросила ее помолчать. Сколько детей покрестил спросила у Мити? Он пытался отпираться, бурчал что-то непонятное, но под нажимом директора признался, даже с какой-то гордостью, что за последние годы все уехавшие дети были крещеными. Раньше не мог, горком бы вмешался или еще кто-нибудь.

Ты и мусульман крестил, ахнула Айша. Да успокойтесь вы, не крестил я их, хотел, да отец Николай не позволил. Нельзя сказал, хоть и сироты они. Своди их говорит в мечеть, а туда мне идти как-то неудобно.

Может ты Айша сама туда их отведешь, или мужа попроси, он человек хороший, не откажет. А Саньку в субботу покрестим, и не немой он вовсе, я у врачей был, его мать-алкашка испугала. Врачи смотрели его, сказали, что должен он говорить. В городе бабка есть, лечит детей от испуга, но надо, чтобы ребенок был крещеный. Да и разговаривает уже можно сказать Санечка, пока правда только со мной.

А на какие деньги ты их крестил, за обряд ведь платить надо? Отец Николай запретил брать деньги женщине, которая все записывает и крестики выдает, но я все равно свои деньги опускал в ящик для пожертвований. Нехорошо как-то, я ведь работаю, могу за все заплатить, для церкви нельзя быть жадным. Успокоенная Айша, вытирая платочком слезы ушла на кухню.

Иди Митя, вздохнув сказала директор, иди работай. Я тоже вышел от директора, на душе было светло и спокойно. Проходя мимо дверей склада, я слышал звон весов и невнятное бормотание.

Село Ивановка и его шутники

Село это находилось недалеко от нашего, старинное село, населялось еще по столыпинской реформе. Много различного люда пустило там корни, много примечательных личностей проживало в этом селе. Еще славилось это село наличием всевозможных шутников и оригиналов. Непонятно только откуда они там регулярно появлялись. Хорошо помню Ивана, по фамилии Гвоздь. Приехал он из Белоруссии во время освоения целины, здоровья и силы был необыкновенной. Говорил с белорусским акцентом, спокойный и невозмутимый был до смешного, в отличии от жены, редко замолкающей в течение суток.

Как-то послали его помогать обслуживать самолет, после посевной, он прилетал для химической обработки полей. Стоял самолет далеко в степи за селом, вот Ивана и послали туда грузчиком. Он легко снимал двухсотлитровые бочки с кузова машины и ставил их на землю. Летчики, разбитные ребята только ахали от такого зрелища.

Как-то раз, видимо для более тесного знакомства, пригласили его после работы выпить. Курыть не куру, а румку храпну охотно согласился Иван, присаживаясь к расстеленному на траве одеялу. Одним словом завязалась у них дружба, летчики понятно скучали в степи, вот Иван и скрашивал однообразную жизнь. А где дружба, там и выпивать стали частенько. Жена Ивана даже к директору бегала жаловаться, пить говорит стал бугай проклятый, не было с ним раньше такого. Директор отмахнулся от нее, работает человек, никто не жалуется, чего тебе надо.

Подвел их случай, загуляли они видно крепко. Сколько румок храпнул Иван неизвестно, а летчики видно взяли сверх нормы, так как пришлось им сажать самолет в степи на вынужденную. Уж как они смотрели на приборы, но горючее у них кончилось и посадили они свой кукурузник на краю пшеничного поля. А тут как назло начальство из района, шум, крик, грозят под суд отдать. Иван молча запряг в телегу пару лошадей, погрузил бочки с горючим, отвез к самолету, там его за-качали в баки, взлетели. Ничаго, гудел Иван, загружая пустые бочки, вот если-бы сверху гробанулись тады бяда, а так ничаго.

Жил у них в деревне паренек один, как говорится без роду без племени. Вырос у какой-то тетки, ничего хорошего в жизни конечно не видел, но пакостник был на всю округу известный. Если где что нехорошее случалось, подозрение сразу на Гришу падало. Били его неоднократно за его дела, бывало долго били, а ему хоть бы что.

Один раз мне довелось увидеть сцену его наказания. Рано утром я приехал к ним в село и сразу услышал на возле домов женские крики и угрозы. Толпа женщин с подойниками в руках гнала Гришу по улице, грозя, уничтожить, растоптать вражину этакого. Что утварил гад ползучий кричала толпа, оказывается Гриша всю ночь коров перевязывал. Летом обычно скот на ночь во двор не загоняют, он стоит на улице в летних загонах. Вот он и менял их местами, то есть переводил коров к другим хозяевам. Утром выходит хозяйка доить свою коровку, а в загоне чужая мычит, а то и вовсе нет никакой. Некоторым плохо делалось.

Он с детства такой прокудной, кричала грузная тетка Матрена, в лес за грибами пойдет, грибную поляну найдет, большую нужду справит, и не один раз, листвой прикроет чтобы было похоже на вылезающий из земли груздь. Сколько людей похватало такие «грузди». У гад, она поднесла кулак к носу Гриши, прижатого к забору, сколько нерьвов мне попортил. Женщины еще долго гомонили, думая как наказать стервеца, а Гриша под шумок успешно улизнул. Расходились уже со смехом, отходчиво женское сердце, вспоминали старые проказы Гриши. Хоть бы не зашиб кто его по пьянке, скучно без него гада будет.

Один раз ему хотели хулиганку припаять, все село хохотало над тем случаем. Один только директор, завидя его, кулак ему показывает, да и то, отойдя подальше, прячет непроизвольную улыбку.

Идет как-то Гриша по улице, видит возле своего дома шофер директора, матерясь ремонтирует коробку передач уазика. Подошел поближе, спросил-может помочь? По рации орал директор чтобы водитель Саня Андреев быстрее заканчивал ремонт. Да шестерню менял, а тут начальство из области приезжает, по полям их надо везти, зерновые показывать. Я уже все сделал, если есть желание приверни крышку коробки, а я домой забегу, перекушу чего-нибудь, а потом мы вдвоем коробку на место поставим, один я не смогу.

Одним словом поставили они быстро коробку на место, Саня довольный подлетел к конторе. Как дело дальше было, рассказал молодой недавно из института, агроном Костя. Сели к Сане в уазик женщина блондинка с высокой прической, мужичонка в огромных очках и сам Костя. Погода летняя, жара за тридцать градусов, машина быстро на солнце раскалилась. Директор ехал впереди на Волге с какими-то начальниками.

Недалеко от села отъехали, и тут по по машине пошел неприятный запах. Костя грешным делом подумал, что кто-либо из пассажиров нечаянно произвел газовую атаку, но запах распространялся сильнее и сильнее. Саня вертел головой, не понимая откуда такая вонь.

Первой не выдержала дама, извините говорит, у вас в машине дурно пахнет, давайте остановимся. Да нельзя мне отставать от начальства, бормотал Саня давя на газ.

На первой остановке дама выпрыгнула из машины, закрывая нос платочком, у мужчины почему-то запотели очки. Саня ожесточенно рылся в машине, разыскивая источник запаха. Подошел директор, ему понадобилась рация, чтобы переговорить с бригадирами. Чего тут у тебя вонища как в сортире, зарычал на Саню. Да наехал на кучу вот и воняет. Поговорив, директор ушел к гостям. На следующей остановке дама скакнула из машины молодой козой, мужчина вяло улыбался, закуривая.

Костя, сдерживая хохот, отозвал Саню в сторону. Обьяснить тебе откуда запах идет? Хоть убей не могу понять, чисто везде, вчера машину мыл. А под машину заглядывал? Да ты что, как оно там удержится, на дорогу должно упасть. Да и сегодня утром коробку снимал, все нормально было, Гриша еще помогал. Говоришь Гриша помогал, тогда понятно откуда запах, Саня непонимающе хлопал глазами, он тут при чем? Да наложил он тебе в коробку свеженького, пока ты отвлекался, сейчас масло разогрелось и пошел духан по кабине. Ну падла, приеду башку оторву паскуде зарычал Саня, как это я лопухнулся. А сейчас что делать, спросил Костю? А что сейчас сделаешь, придется дальше ехать, пусть нюхают.

Не знаю как они дальше возили гостей, но Саня до полночи искал Гришу, грозясь покалечить. После правда долго рассказывал в гараже мужикам, как вели себя пассажиры. Хохот стоял до потолка, некоторые на карачках выползали из курилки. Привирал конечно. Я понимаешь газу поддаю, от Волги не отстаю, а оно все сильнее воняет, женщина вот-вот в обморок свалится. Он же гад наверное чесноку с горохом нажрался. В зеркале вижу, у мужика что сзади сидел, очки туманом покрылись.

После войны привезли в это село несколько семей из западной Украины, так называемых бандеровцев. Никакие они конечно не бандеровцы были, попали под общую метелку выселения. Прижились они быстро, некоторые правда впоследствии вернулись в родные места. Те что остались, жили как все, но некоторые хранили в душе обиду на власть и правящую партию. Открыто говорить об этом конечно боялись, но при случае раговор о начальниках без матерков не обходился, а меж собой в выражениях совсем не стеснялись.

Жили по соседству два украинца, Михаил и Григорий, но друг-друга они звали Миня и Гриня. Приехали они еще детьми, женились на местных русских, украинок не нашлось. Когда меж собой ссорились, жены обзывали их бандеровцами, те в ответ москалями разэтакими. Соседи хохотали, глядя на эти смешные войны. Злобы конечно никакой не было, можно сказать отдавали дань истории. Дети их на эти комические конфликты никакого внимания не обращали, зятья и снохи быстро перенимали рецепты украинского сала и борща.

Решили как-то Гриня и Миня поехать на Украину, посмотреть на родину, не были там никогда, да и родственники имелись там. Скопили деньжонок, получили кучу заказов и просьб от родственников и соседей, дождались отпуска и поехали. Долго находились в гостях, дома уже волноваться начали. Первым явился Миня, какой-то сам не свой, напуганный, недовольный. Жена Грини сразу с вопросом-где муж? Миня долго отнекивался, врал, но под напором признался, в Москве он, в милиции сидит. Какая еще Москва, какая милиция, заголосила жена? За что сидит, допытывала Миню? Да на вождя матом заругался. Какого вождя, допытывались родственники?

Мешая русские и украинские слова, Миня долго рассказывал что случилось в Москве. На обратном пути, решили они на сутки остановиться в столице, походить по магазинам, поглядеть на Кремль. Родственники передали несколько бутылок местной горилки, которая очень понрави-лась путешественникам. Оставив вещи в камере хранения и прихватив с собой только одну как клялся Миня, отправились смотреть город.