скачать книгу бесплатно
– До свидания, доченька! Девочек за меня поцелуй! И Игорька тоже!
– Хорошо, мам… Счастливой дороги.
Едва сдержала улыбку – слишком уж панибратски прозвучало из маминых уст имя Колиного начальника. Откровенно и не без умысла – знай, мол, кого везешь!
И снова Ирина себя одернула – нехорошо, хватит на сегодня, проехали. Махнула вслед отъезжающей машине, шагнула назад, медленно прикрыла за собой кованую калитку… И остановилась, задрав голову вверх. Господи, хорошо-то как! Сентябрьское полуденное солнце стекает с крыши дома, охватывая его мягкими лапами, прыгает на траву, медленно пробирается по теплой терракоте сосновых стволов, вольно расположившихся с обеих сторон мощеной дорожки. Какое красивое место… Красивое, потому что свое, родное, привычное глазу, почти заповедное, не тронутое изысками навязанного приличиями модного усадебного дизайна. И дом такой же: дом-терем среди сосен, большой, добродушно неказистый, с балюстрадой на втором этаже, с крестом рамы в круглом чердачном окне под высокой крышей. Впрочем, за эту неказистость она его и любила. И сосновые стволы любила, и заросли бузины вдоль забора, и крепкое деревянное крыльцо, и резные, крытые темным лаком балясины балюстрады.
Налетевший ветер едва заметно качнул стволы сосен, прошелся дрожью по нестриженому газону, принес с собой запах ранней осени – терпкий, с нотками дыма и залежавшихся на земле яблок. Ну да, на соседнем участке много старых яблонь, а нынче урожай. Надо бы тоже хоть одну яблоню посадить, весной красиво цвести будет. Хотя – не впишется она в компанию сосен.
А красиво, когда газон нестриженый. И вообще – абсолютно дурацкая задумка – траву налысо стричь, как несчастного новобранца. А уж кусты квадратами и кубами подстригать – полное издевательство над природой. Разве среди этого безобразия запах осени почувствуешь? Или запах счастья, единения с родным домом?
Ветром вытянуло из кухонного окна занавеску, которая затрепыхалась белым зовущим крылом – иди сюда, хозяйка, пора ужин готовить, скоро семья нагрянет.
И то, пора уже. Утром Сашка с Машкой на ужин блинчиков с мясом попросили. Вот же – даже вкусы у них одинаковые, у девчонок. Так у близнецов, наверное, и бывает. Тетя Маша с тетей Сашей тоже всегда одинаковую еду готовили, не сговариваясь. Боже, тетя Саша! Ира же хотела ей позвонить!
Женщина быстро прошла по дорожке, легко взбежала на крыльцо, потянула на себя массивную дубовую дверь и оставила открытой – пусть дом проветривается. Слишком у мамы духи сладко-терпкие, все ими пропахло. Ага, вот телефон, на столе лежит.
– Теть Саш, как вы? Давление мерили? Опять высокое, да?
– Не беспокойся, девочка, – зашелестел в трубке сухой горестный голос. – Давление как давление. Да и чего мне теперь… Я еще и понять не могу толком, что Маши нет. Вот когда пойму… Знаешь, мы совсем недавно с ней рассуждали, кто из нас первой уйдет. Выходит, Маше больше повезло. Ей всегда больше в жизни везло, чем мне.
– Теть Саш, ну не надо, а? Ну, пожалуйста!
– Хорошо, не буду. Просто у близнецов особая связь, ты ж понимаешь – один без другого жить не может. Ну, все, не вздыхай, больше не буду. Кстати, как там девчонки? Их на поминках не было.
– У них сегодня какая-то важная лекция была, никак не могли пропустить.
– Ну да, ну да… Учеба, конечно, дело важное, я понимаю. А Маша простит. Она девчонок твоих без ума любила, очень гордилась, что ты их нашими именами назвала. Спасибо тебе, девочка. И что звонишь, спасибо. Слышу твой голосок, и жить хочется.
– Я завтра заеду. Вам что-нибудь из продуктов нужно?
– Нет, у меня все есть. А Света еще гостит у тебя?
– Мама домой уехала, только что ее проводила.
– Хорошо. Тогда до завтра, Ирочка?
– До завтра. А давление все-таки померяйте.
– Ладно, ладно…
Тетя Саша первой нажала на кнопку отбоя. Понятно, не хочет на лишние разговоры время у нее отнимать. Всегда и во всем такая – тихая, вежливая, опасливая в излишней навязчивости. И тетя Маша тоже… Была…
Она ведь даже не знала о ее болезни, тетки решили таким образом Ирину не волновать. Как-то все случилось быстро и вдруг… Совершенно неожиданно. А впрочем, о каких ожиданиях в данном случае может идти речь?
Вздохнула, забралась с ногами в кресло, пригорюнилась, поглаживая пальцами гладкое тулово телефона. Надо бы ужин идти готовить…
Успеется. Тем более беспокойство внутри поднялось – что-то еще она хотела сделать, что-то оставленное «на потом», когда мама уедет. Что же…
Ах да, вспомнила – письмо! Тети-Машино письмо, обнаруженное в день ее смерти. Лежало на столе, неприкаянное, вложенное в конверт с аккуратно подписанным адресом – город Борисоглебск Воронежской обрасти, Синицыной Анне Власьевне. Да, что-то она про эту Анну Власьевну слышала. Какая-то родственница со стороны тети-Машиного мужа, а может, просто давняя приятельница. Еще подумалось, когда нашла этот конверт, – надо бы отправить.
А теперь и непонятно, надо ли отправлять. Как-то нехорошо получается – человека нет, а письмо от него уйдет. Может, достать его и дописать от своего имени – так, мол, и так, умерла тетя Маша…
Ирина потянулась к сумке, достала письмо, неуверенно повертела в руках. Подумалось отстраненно – надо же, какая сохранившаяся привычка из прошлого. Кто ж сейчас письма пишет? Давно уже все по мобильной связи общаются, а письменно – лишь короткие сообщения по тому же мобильнику шлют. А впрочем, все в жизни теток текло по старинке, никак не могли оторваться от привычного, сложившегося с годами уклада жизни. Даже открытки ко всем праздникам не ленились писать, целый ритуал с ними был.
А может, и правильно, что не изменяли привычкам? Есть в этом что-то основательное, как твердая почва под ногами. Тетя Саша, например, до сих пор простыни крахмалит, паркет воском надраивает и абрикосовое варенье варит с грецкими орехами. А еще успевает варежки и шарфы вязать и одаривать ими к Новому году. Пришлось даже своих домашних приучить к восторженному проявлению благодарности к таким подаркам.
А воскресные обязательные обеды! Как тетя Маша радовалась, когда зазывала их, как готовилась! А если не удавалось зазвать, то они с тетей Сашей вдвоем празднично-воскресно обедали, и это было неколебимо и неотменимо, как восход солнца по утрам. И белая льняная скатерть, и блики солнца в мельхиоровых ложках и вилках, и старинная серебряная ваза-хлебница, и пирог со смешным названием «кулебяка», который нельзя было просто испечь, а следовало именно «завернуть». Даже у нее в семье это выражение прижилось – мам, заверни кулебяку! – просили девчонки. А что делать – приходилось. Правда, все равно так вкусно не получалось. Тетя Маша в этом деле была большая искусница, у нее муж поваром в каком-то приличном месте служил. Правда, последние тридцать лет она вдовствовала, но привычка называть простую еду благородными гастрономическими терминами так при ней и осталась.
А тетя Саша никогда не была замужем. Правда, присутствовала меж тетками-близнецами на этот счет какая-то недосказанность, тайная подоплека молодых отношений. То ли тетя Саша наперед в будущего тети-Машиного мужа влюбилась, то ли он сам долго выбирал, на ком из них жениться… Да, трудно ему было, наверное. Они ж, если на старые фотографии взглянуть, абсолютно одинаковые были, ни одной черточки различия. А если судить по характеру, то скорее всего тетя Саша сама проявила благородство, открыла зеленый свет сестриному счастью. Такая уж она.
И сейчас за нее беспокойство одолевает – как она этот разрыв в связке переживет? На похоронах, вон, ни одной слезинки не проронила, стояла у гроба сестры, как застывшее изваяние. Да, это плохо, что не плакала. Опасно, нельзя ее оставлять надолго одну. К себе бы пригласить погостевать, так ведь не поедет! И ничего с этим комплексом сверхделикатности не сделаешь, в обратном не убедишь!
И все же – с письмом-то что делать? Придется-таки вскрывать конверт, от своего имени дописывать в конце печальные строки. Неловко, но надо.
Она осторожно надорвала краешек, вытащила свернутый лист, исписанный каллиграфическим тети-Машиным почерком. Развернула…
И сразу защипало в носу, перехватило слезами горло. Так и представилась склонившаяся над письмом, под светом зеленой старинной лампы, тетя Маша в аккуратных очочках. Живая… «Здравствуй, дорогая Аннеточка…»
Аннеточка! Только она могла придумать такое имя!
«…Прости, что сразу не ответила на твое письмо, которое получила третьего дня. Все, знаешь, как-то недосуг было, еще и прихворнула слегка, доставив Сашеньке массу переживаний по этому поводу – она же такая несусветная паникерша…»
Ох, тетушка, тетушка… Значит, «прихворнула слегка». Так ты называешь свою сердечную болезнь, когда и дышать-то сил не было, не то что письма писать.
«У нас с Сашей все, в общем, хорошо, доживаем свой век в относительном душевном спокойствии. А главное, девочка наша живет хорошо, в счастливом семейном благополучии. Ты же знаешь, как мы ее любим – такая отрада нам в старости. Она сейчас – копия Андрюши! Те же ясные глаза, та же улыбка. Очень, очень хорошая девочка, просто писаная красавица…»
Так, понятно. Девочка – это она, стало быть. Хороша «девочка» – скоро сороковник стукнет. За «писаную красавицу», конечно, спасибо, но это всего лишь тети-Машино преувеличение, надо отдать ей должное. И насчет отцовской копии – тоже вопрос весьма спорный. Ирине казалось, что ничуть она на него не похожа, по крайней мере на тех фотографиях, что висят на стенах в теткиных квартирах, никакого особенного сходства не наблюдается. А может, это с детства в ней укоренилось – с настороженностью относиться к отцовской памяти. Тем более она его совсем не помнит. Если сказать точнее – помнит маминой обиженной памятью. Какая у женщины может быть память, если ее действительно с малым ребенком на руках бросили? Она потом, кстати, задавала свой детский вопрос тете Саше – как же так…
– Ты не обижайся на отца, девочка. Знаешь, он был очень своеобразным человеком, вовсе не подлецом, нет. Он был, как бы это сказать… Философом беззаботности, адептом свободной дороги.
– Хиппи, что ли?
– Ну, вроде того. Он и в поселке, где твоя мама жила, случайно оказался – приехал больного товарища навестить. А потом вдруг сообщает нам с Машенькой – женился я. Мы и удивились, и обрадовались одновременно. Решили – влюбился наконец.
– А он и в самом деле в маму влюбился?
– Я думаю – нет. Тут другое было. Он, как бы это помягче сказать, решил попробовать на вкус обыденной жизни. Хотел жить, как все: чтобы жена, трудности… Думал, получится. Он вообще страдал от того, что не такой, как все. Вот и решил себя заставить. Не получилось, что ж делать. Но тебя он очень любил…
– Да как же любил, если бросил!
– Ох, девочка моя, девочка… Не говори так. Люди могут не жить вместе десятилетиями, но это не отменяет любви. А могут, наоборот, жить бок о бок и страстно ненавидеть друг друга. Наверное, я плохо сейчас эти вещи объясняю. Если бы Андрюша был жив, объяснил бы по-другому. Я думаю, ты бы его поняла.
– Да. Жаль, что не объяснил.
– Что ж делать, не успел. И погиб он, можно сказать, героически. Бросился с моста, хотел спасти тонущую в реке девушку. Так и утонули – вместе. Оставь в своем сердце светлую память об отце, так тебе легче жить будет.
– А мама говорит…
– И пусть говорит. Ее тоже можно понять, но ты не живи ее обидой. Постарайся по крайней мере.
– Да, теть Саш. Я постараюсь, обещаю!
Легко было обещать, да трудно сделать. Имя-то отцовское из материнских уст только по плохому случаю вылетало, всегда с проклятием. В особенно обиженную минуту и сестрам отцовским доставалось, «двум синим мымрам». И не дай бог, если эта минута приходилась на школьные каникулы, когда они пытались зазвать девочку в гости! Мама об этих «гостеваниях» и слышать не хотела! Тогда теткам приходилось ее выкупать – в буквальном смысле слова, за деньги. Если приходил маме солидный денежный перевод – можно было собираться в дорогу.
Гостить у теток она любила. Нежилась, купалась в их двойной любви, примеряла на себя другую жизнь, совсем не похожую на ту, к которой привыкла. А главное, у теток была свобода, делай целый день что хочешь: хочешь – гуляй, хочешь – книжку читай! Ни тебе на колодец за водой ходить, ни грядок полоть, ни белье постиранное в речке с мостков полоскать. Одно только плохо было – Игоря долго не видела. Игоря Громова, которого любила с первого класса.
Нет, почему же с первого, с третьего, наверное. Он к ним тогда пришел, когда его отца из города руководить их кирпичным заводом направили – единственным предприятием, дающим работу жителям поселения с гордым именем Красногвардейск. Большой такой завод, на несколько цехов… И мама там работала, в бухгалтерии. По-нынешнему такое предприятие называется градообразующим. Значит, и директор его числится первым лицом «града» Красногвардейска. А сын его, что вполне естественно, главным учеником в единственной школе.
Вспомнилась детская любовь к Игорю, и заныла душа опасливо – не надо бы вспоминать-то. Уж сколько раз сама с собой договаривалась: в детство и юность – ни ногой, ни мыслью! Чтоб забылось напрочь, чтоб не вспоминалось пережитое – ни обида, ни гнев, ни ужас. Даже не верится сейчас, что все это было в их с Игорем жизни! Но ведь было, было…
* * *
Поначалу ее поразило выражение лица новенького мальчика – по-взрослому отстраненное. Ни улыбки, ни любопытства на нем не было, лишь вынужденное смирение перед обстоятельствами в глазах. Оно и понятно – не очень-то радостно, наверное, менять городскую школу на захудалую поселковую. И мальчишки в классе сразу напряглись – не понравился им этот надменный воображала! Она слышала, как сидящий сзади Колька Петров прошептал приятелю, рыжему дураку Остапенко – слышь, Костян, после уроков новенькому проверочку на вшивость устроим.
Обернулась, показала Кольке кулак. А он ухмыльнулся, поднял бровь, ткнул Костьку Остапенко в бок, хихикнул глумливо – смотри, а Захарова-то влюбилась…
Она вспыхнула, откинула косу с плеча, принялась торопливо листать страницы учебника, как испуганная двоечница. А в голове билось – и впрямь ведь устроят свою дурацкую «проверочку», могут и побить, с них станется.
После уроков пошла Игоря провожать. Шла за ним чуть поодаль, зорко глядела по сторонам – эти противные рожи могут из любой подворотни наперерез выскочить. А когда новенький вдруг обернулся, остановилась в смятении, перехватила портфель из одной руки в другую.
– Ты почему за мной идешь? – улыбнулся он вполне миролюбиво. – Или нам просто по пути?
– Нет… Нет, не по пути. Я на другом конце поселка живу. Просто Петров с Остапенко… Они хотели тебе… Вот я и подумала… Они ведь такие, и побить могут.
– А чего ж не побили? Струсили, что ли? Вообще-то я их не боюсь. Но все равно – спасибо. Тебя как зовут?
– Ирина.
– Ага. Я тебя сразу запомнил. Ты ведь в третьем ряду сидишь, у окна?
У нее сердце подпрыгнуло радостно – запомнил, значит! И щеки сильно покраснели, портфель опять неловко перекочевал из одной руки в другую. Но внешне радости своей не выдала, лишь неопределенно пожала плечами – запомнил и запомнил, подумаешь…
– Ир, а можно я завтра с тобой сяду? В прежней школе я тоже всегда у окна сидел.
– Можно, конечно. Вообще-то со мной всегда Надька Калинина сидит, но она сейчас болеет. Все время у меня математику списывает.
– Значит, ты не жадная, списывать даешь?
– Ну да. И тебе буду давать, если надо.
– Мне не надо, спасибо. Я сам. А ты хорошо учишься?
– Да. С первого класса круглая отличница. Единственная в классе.
Похвасталась и снова покраснела, неловко опустила глаза. Но Игорь ее неловкости не заметил, вздохнул грустно:
– Я тоже в своей прежней школе отличником был. А потом папу сюда перевели, директором завода.
– Ух ты! Так твой папа – директор завода? Моя мама тоже там работает, в бухгалтерии. Да у нас у всех ребят в классе родители там работают.
Подошли к подъезду красной кирпичной пятиэтажки, Игорь махнул рукой:
– Я вот здесь живу, папе в этом доме квартиру дали. Вон окно моей комнаты, на четвертом этаже, видишь? С голубыми занавесками. Вообще-то они с мамой хотят свой дом построить.
– Ну и зря! – задумчиво рассудила она, задрав голову. – В квартире жить намного удобнее; воды носить не надо, печку зимой топить тоже. У нас в доме печка плохая, так порой с ней намаешься.
– А ты что, печку топить умеешь?
– Умею, конечно. Чего там уметь-то? Смешной ты…
Игорь кивнул, будто соглашаясь с ее превосходством в этом вопросе. Потом произнес решительно:
– Слушай, Ир! Все-таки неправильно как-то, что ты меня проводила. Как маленького! Давай теперь я тебя провожу, что ли!
– А что, давай!
Так и пошли вместе через школьные годы, будто по ступенькам лестницы. Через дружбу перешагнули, потом, как водится, до любви добрались. В восьмом классе впервые поцеловались, в девятом впервые поссорились – весь класс переживал эту драму, пока ребята не помирились. Еще бы – такая пара у них была, можно сказать, образцово-показательная! Оба – отличники, с характерами, с амбициями «первого в классе». Многие даже подражать им пытались… Чтоб все, «как у Ирки с Игорем». Никто и не сомневался, что после школы их любовь свадьбой закончится. Ну, не сразу, конечно, но годика через три-четыре – точно.
И она не сомневалась. Плавала в своей счастливой любви, не замечая, как прорастает в ней корнями юной души, отмахивалась от маминого, упреждающего:
– Ирк, ты особо-то не увлекайся… Ишь, Джульетта нашлась. Помни себя-то, кто ты, а кто он! Видела, какой его родители барский дом отгрохали? Нынче жизнь такая пошла – деньги к деньгам.
– Да при чем тут это, мам? Не думаем мы ни о каких деньгах! Мы сами по себе!
– Я не спорю, он парень хороший, конечно. И любовь у вас, тоже понимаю. А только шибко в нем все равно не прорастай, чтоб не отрывать потом с кровью. Смотри, потеряешь саму себя, как бы потом плакать не пришлось…
– Ой, ну что ты! Чего мне терять, если мы с Игорем и впрямь единое целое?
– Да то-то и оно, что целое. Я, когда с твоим отцом по большой любви сошлась, тоже думала, что мы – единое целое. А он взял оторвал меня и дальше пошел. Так и живу – корнями наружу. Думала, уж на другой раз умнее буду, ан нет: вот же мне бабья судьба досталась – одной детей растить! Нет, нельзя в мужиках душой прорастать, Ирка, нельзя! Себе дороже выходит.
Девочку ужасно сердили эти разговоры, и мамино лицо в эти моменты раздражало. Господи, да как можно так говорить – нельзя душой прорастать? А если это любовь, которая одна и на всю жизнь? И как можно оценивать чужую любовь, хороша она или нет, прочна или не очень? Это уж их с Игорем дело! Да они и дня не могут прожить друг без друга! С третьего класса – вместе! И дальше пойдут вместе, уж не раз говорили об этом. Правда, в институты после школы будут поступать разные, но ведь это не страшно, институты-то в одном городе находятся, до которого три часа езды на электричке! Игорь будет учиться в политехническом, а ее, как чистого гуманитария, педагогический ждет не дождется. Хотелось бы на истфак…
Последняя школьная весна выдалась ранней, солнечной, весь май бурно цвела черемуха, кружила сладким запахом юные головы. Особенно вечерами он казался густым, как молодое терпкое вино, вдвойне хмельным от поцелуев. И – случилось меж ними, конечно же. То, что и должно было случиться, о чем давно втайне думалось, но не осмеливалось на трезвую голову. Все-таки оба они были хоть и влюбленные, но слишком правильные: отличники, образцово-показательная школьная пара. Но ведь любовь школьной целомудренностью не обманешь, если это и в самом деле любовь?
На экзаменах ее все время тошнило, голова шла кругом. Даже в сочинении сделала две ошибки, чем огорчила учительницу литературы. И любимую историю спихнула кое-как, сжалились над ней, поставили-таки пятерку. Учли болезненное состояние – переволновалась, мол, наша отличница.
Она и сама думала, что переволновалась. А потом… Потом догадалась вдруг. Встала утром в день выпускного и догадалась. Но сразу себе не поверила, принялась лихорадочно теребить календарик, производя пугливые девчачьи подсчеты. Мелкие цифры прыгали перед глазами, горло от страха сводило судорогой. Как же так-то? Этого ж просто быть не может! Не заказано же было, это ж все потом, в далеком будущем должно быть… А сейчас-то – зачем?!
– Ирк, ты чего?
Она вздрогнула, оглянувшись на вошедшую в комнату маму, торопливо сунула календарь в карман халатика.
– Ничего…
– Опять голова болит, что ли? Хватит волноваться, экзамены-то закончились. Как думаешь, Снежанку на твой выпускной взять иль дома оставить? Вообще-то она просится.
– Не знаю, мам. Делай, как хочешь.
