скачать книгу бесплатно
И здесь Федор Иванович решился на интересную потеху.
– Друзья, коль этот спор имеет для вас столь важное значение, я предлагаю вам сыграть между собой. И если выиграет, к примеру, Степан Степанович, то голос свой отдам ему, а если вдруг сильней окажется Олег Олегович, то сбрею бороду бесследно.
После столь интересного предложения раздался такой одобрительный гвалт, что Федор Иванович лишний раз убедился в том, что его новые знакомые слегка больны идиотизмом. Но Бороду это лишь забавляло, а хмель, который приятной пеленой окутывал сознание, еще больше помогал забыть Зинаиду Федоровну.
Лысый распечатал новую колоду карт и, раздав их на двоих, сделал первый ход. Федор Иванович, косея с каждой битой картой, не знал, за кого ему болеть. Если выиграет Лысый, то прощай, борода, и здравствуй, новая жизнь! Ну а если победу одержит Волосатый, не сбривать мне бороды, но зато и не видать больше Зинаиды Федоровны.
Сидя с этими мыслями и уже ничего не разбирая, Федор Иванович тупо глядел в карты. Король пик, ложась на валета той же масти, занес над головой тяжеленный меч, и валет издал такой стон, от которого на душе стало страшно. Его голова скатилась с плеч и покатилась по столу. Скатившись вниз, она ударилась о левый сапог Бороды, и когда тот испуганно наклонился, чтобы поднять отрубленную голову валета, то вместо головы увидел маленький помидор. Поразившись тому, как голова могла превратиться в томат, удивленный Борода наблюдал за игрой. А дальше было еще интереснее: вместо дамы червей на всех трех мужчин смотрела Нагая. Одиноко и гордо легла она на поверхность стола, и если бы ее попытались убить, то Федор Иванович двинул бы в челюсть. Но Лысому нечем было ее крыть, а потому он взял ее в руки. «Ах ты, сукин сын, недаром тебя я подозревал, недаром думал о том, что вы знакомы». Теперь глаза Бороды пристально смотрели на руки Олега Олеговича. Но его внимание отвлекла дама пик, которая, оказавшись на столе вслед за Зинаидой Федоровной, села на метлу и стала летать по столу. Она была такая маленькая и смешная, что Федор Иванович хотел ее изловить и зачем-то затолкать в карман. Но, прежде чем он это сделал, ее успел взять в руки Лысый господин. «Ну и бабник, ну и нахал…» – пронеслось в голове у Бороды. А тем временем Волосатый продолжал наступать, и на столе появился король крестей. В пьяном бреду Бороде показалось, что это распятый Христос. И он вдруг понял нелепость данного спора, нелепость всего происходящего. Он понял, что миром управляют не бородатые, не лысые, не волосатые, не богатые, не умные, не сильные, не счастливые и никакие другие! Миром управляет Господь Бог! Он хотел громко заявить об этом вот этим глупцам, играющим в карты, но у него ничего не получилось. Язык словно окаменел и был связан веревками. Вдруг Федор Иванович понял, что Лысый уже должен был проиграть, ведь он ни разу еще не отбился. Но теперь весь веер, который находился в руках Олега Олеговича, как-то незаметно перекочевал в руки его оппонента. А точнее, не в руки, а сразу в три пары рук, так как вместо одного Степана Степановича теперь их было три. И три рта непонятно кому говорили: «Тысячи чертей на сундук мертвеца… Вот вы, Федор Иванович, не плавали и не знаете, дальше порта и нос не казали, а мы, видавшие виды…». И после этого из каждого рта вышло по три колечка дыма. Дама пик снова оказалась на столе и летала на своей метле, а козырной валет червей с большой охапкой красных роз, вместо того чтобы убить ведьму, бился в агонии от неразделенной к нему любви (ОлегОлегович мухлевал). Федор Иванович теперь не отличал правду от сказки и, взглянув на Лысого мутными, закрывающимися от сна глазами, в последний раз, перед тем как уснуть, открыл рот от удивления. Вместо зрачков у Олега Олеговича в левом глазу он увидел бутылку дешевого коньяка, а в другом – бутыль самогона, при этом из его ушей шел пар, а губы шептали: «Полундра, наш уважаемый… полундра…». Борода догадался, что это обращение адресовано ему и что оно что-то, да значит. Но к чему именно оно сказано, Борода так и не понял. И, помахав на прощание своей тяжелой рукой даме пик, он захрапел.
Такой тяжелой и бессонной ночи не было давно ни у чаек, ни у людей, ни у рыб… Чем больше принимал на грудь Федор Иванович, тем громче он храпел. По качеству и количеству выпитого накануне можно было легко судить по этому самому звуку. Его сторожка буквально ходила ходуном, а перегар, который проникал сквозь толстые щели сторожки, чувствовался даже в гостинице, в которой Федор Иванович был накануне. Все этот человек любил делать с размахом: и гулять, и работать, и, как выяснилось, даже любить… Ну а уж поспать всласть после грандиозной попойки вообще было любимым занятием.
Так бы и храпел Федор Иванович до следующего утра, если бы где-то вдалеке он не услышал громкий сигнал парохода. Этот звук как никакой другой мог разбудить Федора Ивановича, прогоняя при этом лень, сон и похмелье. Сигнал прозвучал еще раз, и Федор Иванович, уже сидя на постели, смотрел стеклянными глазами на деревянную дверь. Он смотрел на нее так, как смотрит на доску ученик в надежде узнать что-то новое или вспомнить давно забытое старое. Но на ум ничего не шло, а в памяти зияла большая дыра. Она была светлая, яркая и глубокая. Федор Иванович силился вспомнить последние события вчерашнего вечера, но на ум, кроме холодного рассола, ничего не могло прийти. Его, к сожалению, не оказалось, а вот заранее приготовленная холодная вода живительной влагой разлилась в желудке. Посмотрев на часы, он сообразил, что до начала смены еще целый час, но спать уже не хотелось, а потому он вышел на улицу. Холодный морской ветерок как-то подозрительно легко и назойливо стал обдувать голову, щеки и подбородок. А поскольку дыра в памяти по-прежнему была светлой, глубокой и яркой, а ум захвачен мечтой о холодном рассоле, Федор Иванович откинул полусекундное подозрение на дно Черной речки и в прекрасном расположении духа двинулся вдоль набережной. Но, идя мимо высоких бортов пассажирских и грузовых судов, он почему-то чувствовал себя не в своей тарелке. Собаки, охраняющие портовый инвентарь и порой нагоняющие страх на нечаянно заблудшего ночного странника, теперь скалились и на Бороду. Местные работяги, знавшие Федора Ивановича больше полжизни, проехали мимо него, не почтив того даже поклоном головы. А Ванька-Якорь и вовсе как-то подозрительно глянул в его сторону и чуть было не крикнул вроде «посторонним вход воспрещен». И здесь в светлой, глубокой и яркой дыре Федора Ивановича появились Зинаида Федоровна, ее письмо, плохое настроение вчерашнего вечера, корабль и два господина, имен которых Федор Иванович не помнил вообще. Цепочка событий выстроилась с молниеносной скоростью. Память выбросила на берег реальности все то, о чем смел позабыть этот несчастный человек.
Борода резко остановился, и здесь вторая волна воспоминаний накрыла его с головой. Судорога стала сводить его ноги, словно он был не на суше, а в холодной воде. Подойдя аккуратно к самому краю набережной, он с опаской и тревогой посмотрел вниз. Волны, играющие зелеными оттенками на беспокойной морской глади, зеркально и криво отразили лысое существо с выпученными от удивления глазами. И даже старая щука, прожившая в этой реке не одну щучью жизнь и видавшая многое на своем рыбьем веку, испугалась лица, которое на нее смотрело в недоумении, и предпочла уплыть в более безопасное место. Теперь Федор Иванович понимал, как чувствуют себя женщины, которые по каким-то причинам оказались нагими перед любопытной мужской нежеланной публикой. «Полундра… тысячи чертей на сундук мертвеца… мне нужно бежать, нужно бежать…» – как заклинание повторял Борода и, боясь, что его могут увидеть, непроизвольно кинулся в сторону корабля. За последние сутки он бежал уже второй раз, и тому, с какой скоростью он это проделывал, мог бы позавидовать даже самый выносливый спортсмен в мире. Досадно, что у него не принимали нормативов, как это принято в спорте. Не то Федор Иванович мог бы легко претендовать на звание мастера спорта по легкой атлетике. С молниеносной скоростью домчавшись до трапа корабля, Борода стал подниматься, но дорогу ему преградил щуплый человечек в пенсне (больше походивший на молодого кузнечика), который явно не собирался пропускать его внутрь.
– Мне нужны эти двое… Волосатый и Лысый… – выпалил Борода, сам еще не понимая того, для чего он здесь и о чем будет с ними разговаривать.
Кузнечик явно не понимал, кого разыскивает этот мужик с выпученными, как у отварного омара, глазами, а потому сухо и лаконично произнес:
– У нас таких нет.
– Как же так нет? А мохнатый верзила и его лысый начальник… ну тот лысый черт, который играет в карты, как бог.
Кузнечик поднял глаза кверху, пытаясь вспомнить среди своей команды описанных персонажей. Но, повертев немного глазами в разные стороны, так и не вспомнил. Несмотря на всю свою грамотность в точных морских науках, он очень плохо разбирался в людской психологии, а потому не отдавал себе отчета, что перед ним стоит суровый русский мужик, у которого постоянно чешутся кулаки, и не подозревал, чем может ему грозить такой ответ. Поправляя пенсне, он весьма поэтично заметил:
– Никогда не слыхивал, чтобы в одном предложении путали черта и бога… Да и о том, чтобы сам Господь играл в карты, тоже слышу впервые…
В любом бы другом случае Борода не спустил бы такого сарказма, но сейчас ему было не до того, а потому он настаивал на своем:
– Мне нужен Лысый и этот, Мохнатый, ну как там его… – при этом он щелкнул пальцами так громко и сильно, что, окажись в его руках грецкий орех, расколол бы его надвое.
Кузнечик, почувствовав в этом щелчке невероятную силу, предпочел сделать два шага назад. Но здесь лицо Федора Ивановича засветилось таким лучезарным спокойствием и умиротворением, как будто он разгадал истинную тайну смысла бытия человеческого.
– Вспомнил! Вспомнил я, как звали этих мерзавцев! – закричал Борода, да так громко, что у Кузнечика от неожиданности чуть не проявилась старая болезнь заикания. – Олег Олегович Лысый и Степан Степанович Волосатый… – произнес Борода с таким неподдельным восторгом, как будто являлся работником театра и объявлял выход на сцену двух известных артистов.
Сказанное Бородой еще раз прокрутилось в голове у Кузнечика, словно белье в центрифуге, и теперь он уже не сомневался в том, что перед ним стоит человек, страдающий долгим запоем и, как следствие, белой горячкой. – Таких людей на этом корабле нет… – отчеканил Кузнечик, но только в этот раз он повторил это таким тоном, словно рапортовал военному начальству об отлично выполненном задании, и, еле-еле сдерживая смех, уставился на Бороду.
Но Борода и не думал отступать.
– Как это нету, как это нету?! А бороду мне, по-твоему, кто отрубил, бояре? – закричал, сокрушаясь, Федор Иванович.
И вместо того чтобы взять Кузнечика за грудки (как это обычно делалБорода, если его куда-то не пропускали), отодвинуть того в сторону и спокойно пройти на корабль, Борода решил не хулиганить и не нарушать морской устав. Вместо этого он полез во внутренний карман пиджака, достал из него какой-то документ и, ткнув его прямо в лицо молодому человеку в пенсне, стал ждать, когда же его пропустят. Но Кузнечик и не думал этого делать, поскольку объект находился «под его усиленной охраной», и шутливое распоряжение «никого не впускать», данное Кузнечику полупьяным капитаном, было воспринято последним слишком буквально. Прогуливаясь по кораблю взад и вперед, ошибочно чувствуя свое превосходство над другими, Кузнечик надуманно наделил себя невероятным грузом ответственности и впервые в жизни почувствовал себя частью команды и даже мужчиной. Поэтому, делегируя свой документ, Борода ровным счетом ничего не добился. Кузнечик, щурясь в документ и поправляя пенсне, не мог разобрать каракули Федора Ивановича, а потому счел, что документ недействителен, о чем и незамедлительно сообщил Федору Ивановичу.
– Как это недействителен?! – сокрушался Борода, все больше краснея от злости. – А печать, а подпись директора порта тоже недействительны, насекомого ты сын (вместо сукин сын)! – закричал Борода, не чувствуя при этом, что уже начинает терять самообладание.
Испугавшись такого обращения, Кузнечик снова сделал шаг назад, усомнился в собственном превосходстве и для чего-то протянул Бороде руку. Но Федор Иванович не ответил ему взаимностью, а только спрятал документ туда, откуда его достал, и произнес:
– Мне нужны Лысый и Волосатый! И если уж ты не хочешь меня пропускать, тогда доложи Волосатому или Лысому, что к ним пришел Борода и желает их видеть!
Сам не зная зачем, может, от страха, а может, оттого что Федор Иванович заинтриговал человека в пенсне, Кузнечик спросил:
– А зачем они вам?
Федор Иванович не хотел пускаться в долгие объяснения, но для того, чтобы самому определить цель своего визита, он проговорил:
– Еще вчера я был бородатым, примерно как ваш Волосатый, но они меня для чего-то побрили, и теперь я такой же страшный и лысый, как владелец этого судна… – сказал Борода и, вспомнив о своей красивой бороде, чуть не прослезился. – В общем, я хотел с ними встретиться…
И здесь Федор Иванович, путая и переставляя слова, словно пьяный китаец, не владеющий русским языком в совершенстве, замялся, все больше и больше понимая нелепость своего визита. Уже стоя напротив Кузнечика и переминаясь с ноги на ногу, он вспомнил условия спора: на это отчаянное мероприятие он решился исключительно ради Зинаиды Федоровны. Не зная, как ему поступить и какое решение будет правильным, он отдал себя на волю случая. И судьба распорядилась так, что он теперь без бороды! А это означало, что Лысый выиграл, ведь наверняка мухлевал хитрый лис! Но сегодня это было уже абсолютно неважно. Любимой бороды, с которой прожил столько лет, не вернуть, а новая отрастет ой как не скоро. Развернувшись в противоположную сторону от Кузнечика, понурив голову, Борода стал спускаться по трапу. Копаясь в памяти, Федор Иванович помнил о пиковой даме, летавшей на метле, и о других странных подробностях. Он готов был поклясться, что все, что он видел в эту ночь, было правдой, а не мистическим вымыслом или игрой воображения. Он помнил все в мелких деталях, но чего он никак не мог вспомнить, так это самого процесса стрижки. Ведь это как надо человеку надраться, чтобы не помнить момента, когда твою голову обрили, а любимую бороду остригли до основания. Спустившись вниз, Федор Иванович оглянулся и только теперь увидел, что на том самом месте, где вчера стоял корабль, на котором он так весело провел время, гордо красовалось судно, на которое его только что не пустили. Значит, Кузнечик не врал! Но как тогда объяснить тот момент, что на месте вчерашнего корабля оказался этот? Ведь причал, на котором они оба стояли, Борода бы не перепутал ни с чем на свете. Но и уйти вчерашнее судно не могло так быстро, иначе Федор Иванович уплыл бы вместе с ним. Но даже если вчерашний корабль и ушел из порта неожиданно быстро, то на его месте никак не мог оказаться этот красавец… Уже стоя на земле, Борода крикнул Кузнечику:
– А как давно вы стоите в порту?
– Со вчерашнего утра… – резво отозвался Кузнечик, ободренный, видимо, тем, что не пропустил на корабль лысого типа.
«Ну и дела … – подумал Борода и вместо потерянной бороды почесал гладкий подбородок. – Если корабля не было, то где ж я был сегодняшней ночью? Ведь я точно помню и корабль, и двух интересных господ… А если всего этого не было, то что это значит?» За долгие годы работы в порту Борода слышал мистические истории, которые иногда случались на заброшенных кораблях и гниющих баржах. Но он не был свидетелем и тем более участником, а потому не особо верил слухам, гулявшим по берегу и передававшимся из уст в уста. Но теперь он невольно задумался… «Ну и дела», – снова повторил Борода и побрел к месту сбора на утренний инструктаж…
Стоит ли говорить, с каким недоумением восприняли мужики побритого наголо Бороду. Ни одна новость за первые три дня не обсуждалась так оживленно и эмоционально. Да что там первые три дня, без ложной скромности можно сказать, что такого оживления и споров здесь не было никогда! Если раньше порт напоминал улей со здоровыми пчелами, то теперь казалось, что эти пчелы просто сошли с ума. Поступок Бороды наделал столько шума, что сложно описать словами. Он вызвал в людях восторг, радость, грусть, критику, разочарование. Весь порт как будто разделился на множество партийных ячеек и вел ожесточенные дебаты со своими противниками. Лучшие друзья, не разделявшие поступок Бороды, становились врагами, а давние враги, у которых на этот счет было единое мнение, наоборот, примирялись. Ванька-Якорь, закадычный друг Бороды, не узнавший его в первый раз, сначала осудил такое безобразие, но потом, когда услышал от самого Федора Ивановича про якобы несуществующий корабль и про те странные обстоятельства, которые привели к облысению, несколько смягчился. И все же большинство людей, вне зависимости от того, разделяли они поступок Бороды или нет, предполагали, что все это сделано от большой любви.
И Федору Ивановичу, чтобы хоть как-то оправдать себя, тоже хотелось так думать, но почему-то не думалось. Единственное, на что оставалось ему уповать, так это на то, что Нагая оценит его отчаянный поступок. И он с нетерпением стал ждать этой встречи, возможно, последней в их жизни. А общество, раздробленное, расколотое, сомневающееся в истинных причинах и сгорающее от любопытства, никак не решалось спросить Федора Ивановича напрямую о том, что сподвигло его на такой неординарный поступок. А он и сам до конца не знал ответа на этот вопрос, но точно чувствовал, что вместе с бородой ушли уверенность, сила и какая-то необъяснимая власть над другими. Ему казалось, что он потерял часть самого себя, и эта самая часть составляла основу его личности. Он стал жить с ощущением того, что предал себя, выбросил под дождь любимого пса, который служил ему верой и правдой долгое время. Ощущения, которые он испытывал от отсутствия мохнатости, вызывали дискомфорт и раздражительность. Разочарованно щупая подбородок, Федор Иванович наивно полагал, что от этого действия как можно быстрее появится первая щетина. Он лежал в темной комнате и машинально всматривался в потолок, и со стороны могло показаться, что этот человек сходит с ума или выполняет таинственный обряд, известный лишь ему одному. Наверное, всем известную лампу Аладдина натирали не с таким рвением, как делал это Федор Иванович со своим лицом и подбородком. Он прекрасно помнил о том, как медленно зарастает его лицо, тем не менее продолжал усердно водить шершавой рукой по гладко выбритой коже, на которой не было даже маленького намека на появление растительности. Эти незамысловатые движения совершались скорее от досады на себя, чем по другой причине. «И как меня так угораздило… и, главное, не помню… бес попутал… нечистая вмешалась… дьявол посмеялся… – думал Борода и тут же противоречил сам себе: – Да какой дьявол, какая нечистая… вздор все это… любовь к Зинаиде Федоровне – вот единственная причина моего поступка». Но здесь на смену этим, уже казалось, укоренившимся выводам приходило другое: «Да какая там любовь… ну какая любовь на старости лет… просто надрался в хлам. А эти два чудака посмеялись надо мной… Но почему я тогда не нашел сегодня ни их корабля, ни их самих?! Нечистая вмешалась, ей-богу, она самая».
Так и лежал Федор Иванович до утра, а в голове его крутилась карусель из разных противоречащих друг другу мыслей. И лишь с восходом солнца он вспомнил, что сегодня истекают три дня, о которых говорила Зинаида Федоровна. Осталось только узнать, который час на дворе. Стрелки старых часов, из которых, видимо, не так давно ушла жизнь, замерли на одной отметке. А потому, не имея возможности определить точное время, Борода прикинул, что сейчас около шести утра. За долгие годы работы в порту он научился определять время почти безошибочно, и этот раз не стал исключением. «Через час придется выходить на работу», – подумал Федор Иванович и, сев на кровать, просунул свои сморщенные от морской воды ступни в точно такие же сморщенные от его пальцев тапки… Время с утра летело стремительно, и единственное, чего хотел Федор Иванович, – чтобы Зинаида Федоровна пришла вовремя. Передвигая тяжелые коробки и перетаскивая мешки с зерном, Федор Иванович старался отвлечься от волнующих душу мыслей, но у него это не получалось. Распоряжения, которые он отдавал своим работникам, были какими-то неуверенными и незаконченными. Глядя на корабль Нагой, Борода глубоко вздохнул. К нему уже стали подходить первые пассажиры, и в порту становилось шумно и людно. Борода бросил на полпути ящик, жестом указал одному из работников, чтобы донесли за него, а сам двинулся по направлению к набережной.
Через несколько минут ожидания Борода увидел двух подруг Зинаиды Федоровны, а потом и ее саму. Уже издалека она показалась ему уставшей, но очень счастливой. Она смотрела куда-то в небо, широко улыбалась и что-то восторженно рассказывала подругам (наверное, проПетербург). Влюбленному же Федору Ивановичу показалось, что эта улыбка предназначена специально для него, и он, улыбнувшись в ответ ртом, где не было трех передних зубов, засиял от восторга. Вообще-то он редко улыбался, возможно, из-за сурового характера, а может быть, из-за пробелов между зубами. Но сейчас он буквально залил счастьем всю набережную и весь порт. Вот так он и сиял на солнце, как только что отчеканенная монета, выпавшая из кармана растяпы, которому она досталась. Охваченный волнением и восторгом, он, улыбаясь своим беззубым ртом, наверное, мог бы простоять так даже после того, как Нагая прошла мимо.
Но, поравнявшись с Бородой, она неожиданно для него самого спросила:
– Голубчик, вы не подскажете, где я могу увидеть Федора Ивановича Бороду, а то что-то я не вижу его на набережной (последнюю часть предложения она сказала по большей части для себя и как-то задумчиво).
И если раньше при волнении Федор Иванович не мог выговорить одну букву «р», то теперь он не мог выговорить вообще ни одной буквы. Улыбка сползла с его лица, как убитый слизняк с мокрого кафеля. Стараясь произнести хотя бы слово, Федор Иванович замычал, словно мартовский бык. Женщины вопросительно на него уставились.
Одна из подруг Зинаиды Федоровны, имея нетерпеливый нрав и не смея слушать более эти мычания, пристально взглянула на Бороду и категорично заявила:
– Он немой.
И, взяв Нагую под ручку, быстро потащила ее вперед. Обескураженный таким поворотом дел, Федор Иванович стал понимать, что счастье уплывает от него в прямом смысле слова! Язык, который так долго готовился сказать хотя бы один комплимент в адрес Нагой, онемел, а ноги, которые еще недавно буквально носили Федора Ивановича, как будто бы приросли к земле. В относительно небольшом узком порту Федор Иванович часто слышал, как мужики говорили иностранным туристам: «Что ты встал как истукан?». Но он и предположить не мог, что сам станет истуканом в буквальном смысле этого слова! Люди, не всегда понимающие, кто такой «истукан», теперь могли лицезреть его воочию. Единственным местом, которым сейчас мог шевелить Борода, была шея. Повернув ее на 30 градусов вправо, «истукан» увидел, как Зинаида Федоровна тоже крутит головой и ищет кого-то глазами. Она расспрашивала о чем-то коллег Бороды.
Две ее подруги уже поднимались по трапу, но Зинаида Федоровна все еще оставалась на земле. Спросив что-то у Ваньки-Якоря и посмотрев в сторону Бороды, она покрутила у виска пальцем и стала быстро подниматься по трапу. И только сейчас, сбросив с себя оцепенение, Борода кинулся к кораблю. Добежав до Ваньки-Якоря, он услышал.
– Не поверила она мне… не поверила, что ты это… ну в смысле без бороды…
Федор Иванович догадался об этом уже без комментариев и хотел кинуться на корабль, но трап стал автоматически подниматься на борт. Борода выругался и от отчаяния чуть не ухватился кончиками пальцев за поднимающийся механизм. Только обескураженный взгляд и голос Нагой, которая стояла на борту корабля вместе с подругами, спасли его от этого отчаянного поступка.
– Так это действительно вы, Федор Иванович? Но что вы с собой сделали? – спросила Нагая.
– Я… я… я… – начал было Борода и, поняв, что сейчас не самое время тушеваться, выпалил словно из пушки: – Я сбгил богоду по вашей пгосьбе… я гешился на это гади вас… о том, о чем вы пгосили меня в письме…
– В каком письме? А-а-а, вы о той самой записке… – как-то легкомысленно ответила Нагая, давая искренне понять, что уже забыла о ней. – Но я не писала вам ничего подобного и никогда бы не написала этого, зная, как вы дорожите своей бородой.
Теперь Федор Иванович уже окончательно ничего не понимал. Зинаида Федоровна тоже не понимала, какое она имеет отношение к тому, что Борода облысел, но точно знала, что соображать нужно очень быстро, так как времени у них почти не осталось. Корабль уже дал гудок и стал медленно отходить от набережной петербургского порта. И здесь Зинаида Федоровна, сообразив что к чему, залилась истерическим смехом.
– Федор Иванович! – кричала она как можно громче, чтобы легкий ветерок не уносил ее слова. – Это письмо писала моя подруга, она писала его под мою диктовку… И я думаю, она просто решила вас разыграть и, ничего не сказав мне о своем дополнении, просто дописала от себя…
Здесь ветер съел концовку ее слов, и Борода не расслышал, чем же закончилось предложение. В пылу негодования и возмущения Борода выкрикнул:
– Я убью этого крокодила…
Нагая тоже не все слышала из сказанного Бородой и с улыбкой продолжила выговаривать слова, борясь уже не столько с ветром, сколько с расстоянием, которое становилось между ними все более заметным.
– Но мне все равно приятно, Федор Иванович, ведь вы сделали это ради меня…
И здесь сердце Бороды заметно смягчилось, а на глазах проступили слезы… Больше всего на свете он хотел услышать именно это и обнять эту женщину. Очень хотел… но уже не мог. Чтобы хоть как-то сохранить эту тонкую, слабую, исчезающую связь с ней, которая стала рваться с каждым мгновением, он крикнул:
– Я буду ждать вас, Зинаида Федоровна, буду ждать на будущий год… летом… ведь Петербург летом прекрасен!
Чайки, знавшие Бороду много лет, речной ветерок и, казалось, даже корабли затихли в эту минуту, чтобы между двумя людьми, кричащими друг другу, появился невидимый коридор из слов и ощущений. Сейчас Нагая прекрасно расслышала Бороду и ответила:
– Федор Иванович, спасибо вам. Мы непременно будем с мужем… Вы очень добрый человек, а с бородой вам гораздо лучше…
Но Федор Иванович уже ничего не желал слышать… После слов «будем с мужем» ему стало одиноко и очень досадно. Именно в этот момент ветер усилился, а чайки закричали еще истошнее, чем обычно, навсегда заглушая любимый голос для нелюбимого человека. Губы Нагой еще что-то шептали, но сейчас Федор Иванович предпочитал слышать крики чаек, чем голос той, которая никогда уже его не полюбит и которая навсегда уплывала от него в бесконечную даль.
Вот так закончилась еще одна история Федора Ивановича Бороды. С тех пор прошло уже много лет. Так много, что душевные раны зарубцевались, а борода стала густой и красивой, как когда-то давно. Федор Иванович снова стал уверенным и сильным, хотя годы непременно взяли свое. Но он старается не унывать и держать парус по ветру. И если вы когда-то окажетесь в том самом порту и услышите: «Ну кто так отгружает?», «Эй, а ты куда понес этот мешок?», «А ну, мужики, навались…», – знайте, что это командует Борода, о котором вы когда-то читали!
Несостоявшаяся свадьба
В доме Марии Гавриловны Савельевой уже с самого раннего утра все были на ногах. Единственная и горячо любимая дочь Варенька выходила замуж. Это событие стало настолько неожиданным, что застало многих друзей, знакомых и, конечно, в первую очередь многочисленных родственников Савельевых врасплох. Все удивлялись не только скорому бракосочетанию Вари Савельевой, но и прежде всего мужчине, который за нее посватался.
Ее жених, Сергей Александрович Ланской, в городе и за его пределами был личностью очень известной. Выходец из дворянского рода, высокий, статный, физически развитый мужчина с черными глазами и густой бородой сводил с ума не только молодых девушек, но и женщин постарше. Он никогда не знал отказа, и ходили упорные слухи о том, что даже высоконравственные замужние дамы уходили от своих мужей, стоило только Ланскому поманить их мизинцем. Совсем молоденькие девушки хотели стать постарше, приблизившись тем самым к возрасту томного ловеласа, а зрелые дамы, напротив, мазали свои лица разными кремами, чтобы стать чуточку моложе и тем самым увеличить свои шансы на то, что когда-нибудь Сергей Александрович взглянет и на них. В общем, при виде этого мужчины многие женщины томно вздыхали, и даже первые красавицы города не всегда могли рассчитывать на его расположение!
А здесь какая-то Варенька Савельева! Простая и невзрачная, из семьи со средним достатком, она чем-то все же не просто зацепила Сергея Александровича, а уже совсем скоро должна стать его законной женой. Эта новость, которая разлетелась по всему городу за считанные часы, выглядела не как простая сенсация, а как информационная бомба! Об этом судачили все и повсюду: в магазинах, на перекрестках, в повозках, запряженных гнедыми лошадьми, и речных трамвайчиках, в знатных домах и домах поскромнее… Даже маленькие дети, не понимавшие смысла происходящего, и старики, выжившие из ума, и те подхватили эту новость и говорили о ней как о чем-то важном и невероятном…
А тем временем приготовления к свадьбе шли полным ходом. Мария Гавриловна, обычно тучная и грузная женщина, в эти дни была не похожа на себя. Ее переполняли добрые чувства, и она находилась в предвкушении того, что уже совсем скоро их жизнь круто изменится и все материальные трудности уйдут на второй план. По крайней мере, она на это очень надеялась! В грязном фартуке и поношенных тапках она руководила всеми приготовлениями. Лучшие подруги Марии Гавриловны, охотно согласившиеся помочь ей в этом хлопотном деле, беспрекословно выполняли ее поручения и даже не помышляли уйти домой, пока все не будет готово. До свадьбы оставался всего один день, а платье Вареньки еще только предстояло забрать из ателье, куда его отвезли на подшивку пару недель назад.
Сколько ходило разных слухов, сплетен и разговоров, когда Савельевы ездили в свадебный салон, сложно представить даже самой знатной сплетнице! Все дело в том, что ни одно, даже самое маленькое платье не подходило Варе по размеру и смотрелось на ней как огромное пальто на огородном пугале. Она не обладала от природы большим бюстом, а точнее сказать, не имела его вообще, поэтому даже в области груди платью не за что было зацепиться. Ну а, как известно любой женщине и каждому женскому угоднику, если матушка-природа не наградила девушку спереди, то и сзади обычно похвастаться нечем! От такой болезненной худобы Варенька страдала с раннего детства. А когда она стала взрослой и пришла пора показать себя во всей красе, девушка сделалась еще несчастнее. Мария Гавриловна всегда помнила об особой впечатлительности дочери, а потому, когда они еще только собирались приобрести самую долгожданную девичью обновку, тщательно выбирала свадебный салон, учитывая при этом главным образом профессиональные навыки и лояльность продавцов. Хотя, сказать по правде, выбирать особо было не из чего, так как в городе таких салонов было всего три и в каждом из них работала поклонница Сергея Александровича, которая по совместительству являлась не только профессиональным продавцом, но и профессиональной сплетницей.
Все три сплетницы, работавшие в салонах, хорошо знали друг друга, а потому со злой иронией гадали, к кому же из них приедет Мария Гавриловна со своим «веретеном». Они с нетерпением ожидали молодую невесту, и каждая из «подруг» хотела льстиво позлорадствовать над девушкой и лишний раз поведать миру о том, какая она худосочная и неприметная. Более того, каждая из девушек нарисовала себе примерный сценарий развития событий и приписала Вареньке такие качества, которых в ней отродясь не водилось. «Какой все-таки, должно быть, у нее дурной вкус и манеры ни к черту», – говорила первая из подруг, сплевывая при этом в кулак шелуху из-под семечек. Вторая, которая была ненамного полнее самой Вареньки, говорила, что такой пугающей худобы, как у Савельевой, она еще не встречала. Ну а третья подружка, считавшая себя самой модной среди представленной троицы, отличавшаяся повышенной волосяной растительностью по всему телу, и вовсе заявляла, что Варенька (которую она ни разу не видела) самая небрежная особа, какую ей доводилось встречать, и что какое бы шикарное платье девушка ни выбрала, ей с ее данными уже ничто не поможет. Ведь благодаря такой внешности легко испортить даже очень элегантную вещь!
Стоит ли указывать на то, что покупка платья и то, каким оно будет, волновали всю половину женского населения. Но все это осталось в недавнем прошлом, и, как уже упоминалось, платье было давно куплено (у девушки с повышенной растительностью) и сдано в ателье на доработку. Но зато разговоры, которые остались после посещения салона тремя женщинами (с Савельевыми прибыла еще и родная сестра покойного мужа МарииГавриловны), находились в настоящем и разгорались с каждым днем все сильнее и сильнее, обрастая новыми подробностями. Каждая дама, слышавшая эту историю, добавляла что-то свое и пересказывала ее на новый лад. У Марии Гавриловны существовала своя «бабская агентурная сеть», а потому она знала, где, как, а главное, кто судачит о свадьбе ее единственной дочери. И она как никто переживала за Вареньку, как любая хорошая мать, всячески старалась сгладить комплексы дочери и оградить ее от злых языков. Но сделать это оказалось не так-то просто, ведь после того, как город облетела новость, что платье все же куплено и свадьба состоится, каждая девочка, девушка, женщина, пусть и не обладавшая шикарной внешностью и лично не знакомая с Сергеем Александровичем (что уж говорить о потенциальных невестах!), стала считать Вареньку личным врагом. «И что он в ней нашел?» – говорили девушки, сгорая от зависти. «Доска доской и лицо как веретено», – отзывались другие злые женские языки.
Не привыкшая к такому пристальному вниманию и предпочитавшая всегда оставаться в тени, Варенька обрела популярность в считанные часы. У нее, как и у любой другой девушки, от всего этого кружилась голова. А тут еще сам Сергей Александрович!!! Она не могла поверить своему счастью. Ей казалось, что все это сладкий сон, от которого уже совсем скоро она должна будет очнуться. От переполнявших ее чувств и затраченных нервов она даже порывалась пару раз разрыдаться, но сдерживалась в самый последний момент. Она не понимала, почему так хочется плакать… то ли от счастья, то ли от какого-то непонятного предчувствия, которое тяжелым камнем иногда ложилось на сердце. Варя гнала от себя недобрые мысли, но они снова и снова к ней возвращались. В последнее время она видела сны, в которых непонятным образом перемешались давно ушедшее время и современность. Вначале ей снилось, будто она стоит в церкви в свадебном платье, вокруг горят свечи… но почему-то нет ни гостей, ни священника. Куда же все подевались? И вдруг она вспоминает о Сергее, о своем любимом Сергее. Но где он? Где мой жених? Потом сон резко обрывался, и она видела уже немного иные сюжеты… как будто свадьба проходит на старинный манер, она едет в карете… и снова рядом нет никого, даже кучера нет, лошадь едет сама по себе, потом опять видела церковь, и снова сон обрывался… После таких снов она обычно просыпалась от воя соседской собаки.
Сегодняшняя ночь не была исключением. Говорят, что собака воет к покойнику или беде. Но зачем рассуждать о плохом, когда скоро в кровати окажется он и все мрачные мысли исчезнут, как сон! За окном по-прежнему завывала метель… Сердце стучало в груди бешеным ритмом, лоб покрывала испарина… Встав с кровати и подойдя к предмету, напоминавшему в темноте силуэт деревянной фигурки, девушка стала произносить какие-то заклинания. Сквозь метель, вой собаки и удары ставен о дом сложно было разобрать, что бормотала полусонная девушка. Но если бы кто-то видел ее в тот момент и постарался прочесть по губам, то, наверное, узрел бы в ее пламенной речи слова благодарности «кому-то» за то, что теперь у нее есть любимый жених. Ее босые ноги стояли на деревянном полу, и сквозь тонкие щели она ощущала легкое дуновение прохладного ветра, но она не боялась, что может заболеть перед свадьбой. Все было не так уж и важно, ведь сейчас она думала только о нем и ни на что более не обращала внимание. Варенька так абстрагировалась от происходящего, что, окажись каким-нибудь чудесным образом в центре Москвы, она вряд ли бы поняла, что в окружавшем ее антураже произошли разительные изменения. Девушка думала только о нем, он поглотил все ее мысли, только он один поселился в ее голове. Она не видела его целые сутки, а ей казалось, что целую вечность!
Особенно Вареньке льстило то, что Сергей Александрович, невзирая на статус, чины и чужое мнение, согласился на то, чтобы свадьба прошла в доме Савельевых. Так захотела невеста… Она уговорила любимого жениха сделать так, как хочется ей, сославшись на то, «что ей так будет спокойнее». «Ну а мне так будет гораздо выгоднее», – подумал, в свою очередь, Сергей Александрович и дал свое молчаливое согласие. Владельцы трех ресторанов, которые располагались в городе, втайне друг от друга надеялись, что торжество пройдет именно у них. Они тихо потирали руки, мысленно подсчитывая барыши. Но так и не получив заказ на проведение мероприятия, гневно и уже не так тихо ругали Сергея Александровича «за его скупость и отсутствие вкуса». Оно и понятно, ведь один день такой свадьбы мог сразу окупить их годовую выручку! Многие приглашенные со стороны жениха тоже недоумевали «от такой скромности и бестолковщины», но в открытую это не обсуждали, уж слишком боялись и уважали мнение своего начальника и покровителя. Чин-то какой!!! Зато гости со стороны невесты, довольные всем (еще бы им не быть довольными!), прониклись к Сергею Александровичу каким-то особым, раболепствующим уважением.
На свадьбе, по самым скромным подсчетам, должно присутствовать около 200 человек. В списке приглашенных значились генералы, чиновники всех мастей, прославленные доктора, ну и, конечно, простой люд… Особое место в списке гостей со стороны невесты занимал известный на всю округу маг и чародей Виктор Иванович Горицын. Славу ему принесли его предсказания и неоднозначные успехи в области «домашнего врачевания» и экстрасенсорики. Он давно водил крепкую дружбу с семьей Савельевых, а потому присутствие этого человека на свадьбе не вызвало лишних вопросов со стороны невесты, чего нельзя сказать о стороне жениха. Злые языки поговаривали, что это именно он каким-то невероятным образом повлиял на выбор Сергея Александровича. Иначе как можно объяснить такой странный союз? Только наличием магии и вмешательством потусторонних сил! Привлекательность Сергея Александровича и ее полное отсутствие у Вареньки, умение правильно подать себя в обществе и, конечно же, социальный статус влюбленных настолько отличались, что сразу бросались в глаза, вызывая разговоры определенного толка. И лишь наивные романтики говорили: «Это любовь… взаимная, чистая, непорочная!». На вопрос, как такой статный, красивый, властный мужчина смог полюбить такую невзрачную девушку, романтики отвечали: «Любовь на то и любовь, что сложно ее объяснить. В том-то вся и прелесть, парадоксальность этого явления. Никогда не знаешь, когда и к кому она проявится и в какое время может исчезнуть! Человек может контролировать многое, но любовь ему не подвластна!». И такие рассуждения романтиков относительно нашей пары нельзя назвать абсолютно ложными! Конечно, любовь существовала, но только она была не такой взаимной и уж совсем не чистой!
Сергей Александрович, перебравший многих женщин на своем веку, тайно страдал, оттого что не мог остановиться на одной и сделать предложение руки и сердца. В его послужном списке были молодые длинноногие блондинки с большими грудями, от которых пахло элитным парфюмом и дорогой жизнью; знойные шатенки, изменявшие своим мужьям и искусно предававшиеся плотским утехам; рыжие бестии, от которых легко мог сойти с ума сам король, родись они в его время! И любая из них, вне зависимости от того, к какому типу женщин она относилась, с готовностью бы изменила свою жизнь и нарожала Сергею Александровичу кучу детей, если бы только он сам захотел! В общем, жених Вари представлялся видавшим виды сластолюбцем, и даже сам Казанова мог бы ему позавидовать. И если бы существовал клуб ловеласов, то Сергей Александрович наверняка занимал бы первое почетное место, удивляя даже членов этого клуба тем количеством женщин, которые перебывали в его постели.
Иной раз он как будто просыпался от чего-то и, доживая последние дни своей холостяцкой жизни в богато обставленной квартире, вел противоречивый диалог сам с собой: «Я встречал многих женщин, но такой, как Варенька, у меня не было никогда! Почему именно она и что такого я нашел в ней?». Но тут же ответ приходил сам собой: «Наверное, она пленила меня своей необычайной красотой… Хорошо! Но зачем вдруг так резко жениться? Да и постойте, где я увидел там красоту? Ведь ее и в помине там нет!». После этих мыслей он представлял Вареньку, и ему хотелось плакать от горя. Он вдруг резко хотел сорваться с места и бежать к Савельевым! Он хотел упасть в ноги и покаяться в том, что совершает ошибку, что все это блажь! «Но валяться у женщин в ногах не пристало ни одному мужчине. А значит, нужно ехать не к ним, не к Савельевым, а просто собрать чемодан и тихо смыться из города!» – после таких странных мыслей Сергей Александрович громко зевал, а на его веки опускался туман. Ему казалось, как будто женские нежные пальцы закрывают ему глаза, но сквозь дремоту он продолжал еще мыслить: «Какой же я дурак! Вокруг столько женщин, а я выбрал эту… Парадокс, господа!». Но если черную магию можно назвать парадоксом, то пусть будет так! Потом веки Сергея Александровича закрывались, и он засыпал…
А в это самое время Варенька, сидя у себя дома, нежно гладила пальцами деревянного человечка в области глаз и шептала какие-то заклинания. Этого самого человечка ей подарил сам колдун Горицын, дав вместе с ним пожелтевший от времени лист бумаги, на котором с трудом можно было разобрать буквы, больше похожие на иероглифы. Теперь счастье Вареньки, впрочем, как и сам Сергей Александрович, находилось в ее руках. Дороже этого человечка у нее никого теперь не было, поскольку этим человечком и был сам Сергей Александрович. Как удалось Виктору Ивановичу сделать приворот через деревянную игрушку, человеку, который после смерти хочет попасть в рай, знать не дано. А вот какую цену за это пришлось заплатить Вареньке Савельевой, рассказать все же стоит.
Но начнем по порядку, а точнее, с того самого момента, когда девушка впервые увидела своего будущего жениха и потеряла голову. Однажды, гуляя по вечернему городу с Марией Гавриловной, Варенька случайно повстречалась с Сергеем Александровичем. Тогда она еще не знала, кто он такой, но как только увидела, сразу догадалась, что это тот самый красавчик, о котором болтают все девушки города. Сергей Александрович чинно вышагивал им навстречу и флиртовал с рыжеволосой женщиной. Грудь женщины плыла намного впереди, чем их хозяйка, а она сама имела такую стать, такую самоуверенность, что напомнила Вареньке Клеопатру, которую когда-то видела в учебниках по истории. Только говорят, что Клеопатра считалась достаточно образованной женщиной, чего, судя по внешнему виду, Варенька не могла сказать о спутнице Сергея Александровича (на самом же деле новоиспеченная дама известного ловеласа преподавала историю в одном из лучших университетов города и о Клеопатре знала гораздо больше Вареньки! Но ревность, знаете ли, штука серьезная и порой застилает глаза!). Когда влюбленная парочка поравнялась с Савельевыми, по телу Вареньки пробежали такие мурашки, что она тут же обессилела. Проводив мужчину влюбленным взглядом, ей хотелось побежать за ним и, вцепившись в рыжую копну волос «Клеопатры», отодвинуть ее от этого сладкого негодяя.
Поймав взгляд дочери, Мария Гавриловна произнесла:
– Не наш жених это, доченька, и нечего голову воротить в его сторону, а то так можно и шею свернуть…
Но расстроенная девушка только опустила глаза и сделала вид, что не расслышала маму. Вся прелесть летнего вечера на этом закончилась, а потому через несколько минут Савельевы вернулись домой.
Закрывшись у себя в комнате, Варенька прорыдала всю ночь. Она глядела на себя в зеркало, понимая, что шансы на то, чтобы Сергей Александрович просто взглянул на нее одним глазом, равны нулю. Изменения, произошедшие после той встречи с девушкой, бросались в глаза не только Марии Гавриловне, но и ее многочисленным подружкам. И без того тощая Варенька похудела еще больше, а ее характер, который раньше отличался добрым нравом, теперь стал невыносим. Она подолгу закрывалась в комнате и, стоя на коленях перед иконами, громко молилась, стукаясь головой об пол. Марию Гавриловну пугало такое поведение единственной дочери, и она стала всерьез переживать за ее состояние. Иногда она и сама молилась, но делала это с грехом, так как мысленно в глубине души проклинала тот вечер, когда они случайно встретились с Сергеем Александровичем. Мария Гавриловна знала, что для того, чтобы молитва возымела священную силу и определенное действие, она должна исходить от чистого сердца и находиться в союзе с чистыми помыслами. Но очистить сердце и разум до конца у нее не получалось. Судя по стукам в комнате дочери, она тоже не очень с этим справлялась. А потому шансов на то, что Господь их услышит и устроит им новую случайную встречу с искусным ловеласом, практически не было.
Неизвестно, сколько бы продлилась такая жизнь молодой девушки, если бы однажды, когда с неба большими хлопьями валил первый снег, к ним в дом не заявился сам Виктор Иванович. Он сел за стол подальше от икон и, косясь на образа, прислушался.
В это время Варенька успокоилась, но Горицын все же спросил:
– Слыхал я, Мария Гавриловна, что дочка твоя совсем иссохла?
Хозяйка квартиры, хлопотавшая перед столом, ничего не ответила и, боясь, что Варенька может услышать, села рядом с Виктором Ивановичем.
– Да я уж и не знаю, что делать, дорогой вы наш… Из комнаты сутками не выходит, ничего не ест, и все мысли о нем!
– И давно это началось? – спросил насупившийся Виктор Иванович таким строгим тоном, как будто боялся, что ничего уже не поможет и время упущено.
– Да месяца два как…
– Ну, это еще ничего, я знаю, как помочь твоей девке.
Мария Гавриловна с надеждой посмотрела на мужчину и хотела что-то спросить, но он встал из-за стола и, не дожидаясь, когда сварится чай, произнес:
– Когда приду в следующий раз, чтобы все иконы, находящиеся в доме, ты вынесла прочь, а еще лучше… В противном случае я сразу уйду, и пусть твоя девка и дальше молится вашему богу, – с этими словами он громко хлопнул дверью и вышел на улицу.
Шутить с таким человеком, как Виктор Иванович Горицын, было нельзя. Да и к тому же если он реально может помочь, то почему бы на время не сделать так, как он хочет? Другими словами, Мария Гавриловна решила обмануть старого колдуна, прекрасно понимая смысл того, что иконы она должна не спрятать, а уничтожить. Но это уж, знаете ли, слишком! Связав все иконы между собой старой веревкой и завернув их в старый халат, Мария Гавриловна отнесла их к соседке. Через пару дней явился Горицын… В этот раз он был не таким любезным, как обычно, и, не поздоровавшись с хозяйкой, бегло осмотрел комнату.
– Все сделала, как я сказал?
– Да, Виктор Иванович.
– Хорошо… Ну, где она?
– В своей комнате…
Горицын без стука вошел в комнату девушки и увидел ее на кровати с заплаканным лицом и растрепавшимися по подушке волосами. К этому времени ей стало намного легче, так как Мария Гавриловна рассказала о том, что приходил Виктор Иванович и обещал ей помочь. Икон в комнате Вареньки, разумеется, тоже не оказалось, поскольку предусмотрительная Мария Гавриловна, опасаясь гнева Горицына, отнесла их вместе с другими. Виктор Иванович без стеснения присел на кровать к девушке и покосился на ее худые неприкрытые ноги.
– Любишь его? – строго спросил колдун.
– Люблю… больше жизни… больше всего на свете…
Горицын рассмеялся… От его холодного неестественного смеха и так всегда бежали мурашки, но в этот раз он засмеялся не как человек, а как какое-то неземное, неестественное существо. Марии Гавриловне велено было не заходить, но от его смеха ей стало не по себе даже через дверь.
