скачать книгу бесплатно
Под окнами Чжу Лин околачивался не только Ван Цзякуань. Среди ее поклонников были Гоуцзы, Лю Тинлян, Лао Хэй, Ян Гуан, а также те, чьи фамилии называть вслух неприлично: кто-то был женат, кто-то состоял на госслужбе. Гоуцзы и его приятели росли вместе с Чжу Лин и вместе с ней ходили в начальную и среднюю школу. Всем им за это время, случайно или нет, уже доводилось гладить ее толстую смоляную косу. Гоуцзы говорил, что поглаживал ее, словно новенький учебник или только что оперившегося цыпленка. Но теперь Чжу Лин остригла волосы, и перед парнями предстала красивая девушка на выданье. Гоуцзы говорил, что мечтает погладить ее по щекам.
В то лето, когда Ван Цзякуань стал оказывать внимание Чжу Лин, Гоуцзы и его сотоварищи осознали свой проигрыш. Они бросали в ее окна камнями и грязью, а на дверях писали непристойности и рисовали похабные картинки. Ван Цзякуань тоже относился к проигравшим, просто он этого не осознавал.
Как-то раз Гоуцзы заметил, что Ван Цзякуань стоит высоко на крыше дома Чжу Лин и под палящим солнцем помогает дядюшке Чжу перекладывать черепицу. Гоуцзы подумал, что дядюшка Чжу просто в очередной раз припахал к работе глухого. Он дал ему знак спуститься с крыши, после чего потащил его к дому Лао Хэя. Переживая, что не успел доложить черепицу, Ван Цзякуань оглядывался назад и просил Гоуцзы его отпустить. Он упирался изо всех сил, но Гоуцзы все-таки притащил его к Лао Хэю.
«Ты все приготовил?» – спросил Гоуцзы Лао Хэя. Тот подтвердил. Тогда Гоуцзы заломил Ван Цзякуаню руки, а Ян Гуан пригнул его голову и окунул в таз с горячей водой, словно курицу, которую собирались ощипать. «Что вы хотите сделать?» – заволновался Ван Цзякуань.
Гоуцзы и Ян Гуан насильно усадили мокрого Ван Цзякуаня на деревянный табурет, и тут же к нему с острой бритвой подошел Лао Хэй. «Мы тебя обреем, – сказал он, – чтобы твоя голова блестела словно лампочка в сто ватт, чтобы дома у Чжу Лин было ослепительно светло». Ван Цзякуань видел, как Гоуцзы с Ян Гуаном смеются и как его волосы клочками отлетают на землю.
Лао Хэй обрил Ван Цзякуаню половину головы и дал знак товарищам, чтобы они отпустили его. Ван Цзякуань потянулся к голове и, нащупав половину оставшихся волос, попросил: «Лао Хэй, обрей меня до конца». Лао Хэй замотал головой. Тогда Ван Цзякуань с этой же просьбой обратился к Гоуцзы. Гоуцзы взял бритву и стал скрести по голове Ван Цзякуаня с такой силой, что было страшно слушать. «Больно», – пожаловался Ван Цзякуань. Тогда Гоуцзы передал бритву Ян Гуану. Ван Цзякуань увидел, как тот, озорно улыбаясь, подходит к нему, собираясь помочь товарищам. Ван Цзякуань испугался, что тот начнет орудовать бритвой так же, как Гоуцзы, а потому соскочил с табурета, вырвал бритву из его рук и убежал домой. Устроившись перед зеркалом, Ван Цзякуань сбрил оставшиеся волосы.
Когда он закончил со всем этим, солнце уже село за гору. Сверкая обритой головой, Ван Цзякуань снова полез на крышу дома дядюшки Чжу, чтобы продолжить работу. Гоуцзы и Ян Гуан, которые проходили мимо, громко закричали: «Эй ты, лампочка[1 - Жарг. «третий лишний». – Здесь и далее примеч. пер.], уже скоро стемнеет, а ты все работаешь». Ван Цзякуань этого не услышал, зато прекрасно слышал дядюшка Чжу. Он швырнул сверху обломок черепицы, и тот просвистел над головой Гоуцзы, прогоняя его прочь.
Уже далеко за полночь дядюшка Чжу проснулся оттого, что его залило дождевой водой. Та протекла со стороны недоделанной крыши и словно ночной разбойник прокралась в темные комнаты. То, чего так опасался дядюшка Чжу, все-таки свершилось. Он вышел на улицу, поднял голову и уставился на черное, точно закопченное днище сковородки, небо. В тот же миг капли дождя, будто саранча, обрушились на его лицо. С крыши раздался чей-то голос: «Пакеты!» Казалось, что этот тонувший в шелесте дождя голос исходит откуда-то с небес.
Дядюшка Чжу распорядился, чтобы его домочадцы стали собирать пакеты и передавать их стоявшему на крыше. Туда был направлен свет всех фонариков. Прибежавшие по первому зову помощники принесли целую кучу пакетов, и оказавшийся на крыше человек, словно разноцветными заплатами, закрыл ими все дыры.
Этим промокшим до костей спасителем, который остановил потоп, оказался глухой Ван Цзякуань. По чердачной лестнице он спустился вниз, и дядюшка Чжу пригласил его погреться у огня. Вскоре от Ван Цзякуаня пошел пар, казалось, он выходит прямо из его кожных пор.
Среди тех, кто подавал наверх пакеты, Ван Цзякуань узнал Чжан Фубао. Лао Хэй по-свойски погладил Ван Цзякуаня по голове и знаками ему объяснил, что Чжан Фубао спит с Чжу Лин. Ван Цзякуань, не поверив ему, замотал головой.
Народ начал расходиться, только Ван Цзякуань продолжал сидеть у огня, намереваясь полностью высушить одежду. Тут он заметил, что правый глаз Чжу Лин покраснел, словно от слез. Она без конца ему подмигивала, явно подавая какой-то знак. Наконец Чжу Лин встала и вышла за порог. Ван Цзякуань тут же последовал за ней. Он не слышал, что говорила Чжу Лин, но ему казалось, что этот разговор касается его. Между тем Чжу Лин обратилась к матери: «Мама, пока я подавала наверх пакеты, мне в глаза попала соринка, я пойду к Юаньюань, пусть она посмотрит, что там. Да и постель моя намокла, так что сегодня я буду ночевать у нее».
И тут Ван Цзякуань заметил, что за углом дома Чжу Лин кто-то поджидает. Посветив в его сторону фонариком, Ван Цзякуань узнал в этом человеке Чжан Фубао. Вместе эти двое дошли под дождем до коровника и спрятались там. Ван Цзякуань увидел, как в одной руке Чжан Фубао держал фонарик, а другой оттягивал веко правого глаза Чжу Лин и дул ей на глаз. Потом Чжан Фубао почти вплотную прильнул к ее глазу губами, а уже через секунду они и правда коснулись ее. Тут же, словно испустивший дух старик, свет фонаря погас, и Ван Цзякуаня обступила сплошная тьма. Все подмигивания Чжу Лин Ван Цзякуань расценил как приглашение на разговор, а та, оказывается, умышленно разыграла для него весь этот спектакль.
Дождь прошел, небо прояснилось, лысая черепушка Ван Цзякуаня, точно черпак из тыквы, колыхалась под свирепым солнцем. Он возненавидел себя, особенно свои уши. «У других уши как уши, а у меня невесть что», – подумал он. Тогда он схватил острую бритву, высоко занес ее левой рукой над головой и наотмашь отрезал себе правое ухо. «Мои уши только место зря занимают, так лучше их вообще скормить собакам», – решил он.
Наступила осень, с деревьев стали опадать крупные, размером с ладонь, листья. Опускаясь, они хлопали по земле, отчего по всей деревне то и дело раздавались звучные шлепки. Бесчисленные листы-ладошки покрывали собой все вокруг, они не собирались возвращаться назад, новые ладошки отрастут на ветках лишь следующей весной. «Листья хоть и опадают, через год появляются снова, а вот мои отрезанные уши больше не вырастут».
Ван Цзякуань воспылал к листьям такой любовью, что теперь стал с утра пораньше усаживаться под кленом, что рос на околице деревни. Алые листья опадали вокруг него, а он запускал в них руки и, словно курица, копался в них, внимательно наблюдая за движениями пальцев. «Что он там ищет?» – удивился Чжан Фубао.
Чжан Фубао заметил, что в сторону их деревни направляется человек, вскоре он разглядел в нем Ван Гуйлиня из соседней деревни. Подойдя к клену, Ван Гуйлинь спросил у Ван Цзякуаня, что тот ищет. «Ухо», – ответил тот. Ван Гуйлинь в ответ лишь усмехнулся: «Что же ты его ищешь? Твое ухо давно съели собаки, его уже не найдешь».
Когда Ван Гуйлинь снова подходил к деревне, Чжан Фубао, чтобы не быть замеченным, скользнул в придорожную рощу. «Заодно справлю нужду, – подумал он, – а там, может, Ван Цзякуань уже и уйдет». Однако когда Чжан Фубао, подвязывая штаны, вышел из рощи, Ван Цзякуань по-прежнему увлеченно рылся в листьях и, судя по всему, никуда уходить не собирался. «Вот гадкая курица», – чуть слышно ругнулся Чжан Фубао.
Тут Чжан Фубао обернулся в сторону деревни и заметил удаляющийся силуэт Чжу Лин. «Худо дело, – подумал он. – Наверное, когда я тут занимался своими делами, Чжу Лин успела подойти к клену, но, увидав там вместо меня Ван Цзякуаня, развернулась и пошла назад. Если Чжу Лин задержится еще на полчаса, мы не успеем на автобус до города».
Примерно через пять минут Чжан Фубао заметил своего ученика Лю Гофана, который несся со стороны дороги. На миг Лю Гофан остановился под кленом, подобрал три листочка и снова побежал в деревню. Гулкие звуки шагов Лю Гофана резко отдавались в груди Чжан Фубао. От волнения он не находил себе места.
Когда Чжу Лин узнала от Лю Гофана, что под кленом сидит только Ван Цзякуань, она тотчас поменяла свои планы. Сначала у нее была договоренность с Чжан Фубао, что она встретится с ним под кленом в девять часов утра, после чего они вместе поедут в больницу. Но едва она вышла за пределы деревни, как увидела приближающегося Ван Гуйлиня. Она решила, что тот наверняка столкнулся под деревом с Чжан Фубао и теперь, увидев ее, может распустить ненужные слухи. «Будет лучше, если я постараюсь избежать встречи с ним, иначе что он подумает, встретив сначала Чжан Фубао и тут же меня?» Рассудив таким образом, Чжу Лин повернула домой.
Для пущей безопасности Чжу Лин привлекла к своим планам Лю Гофана, который пробегал мимо ее дома. Она попросила его принести ей три листочка с клена, что рос на околице деревни. Лю Гофан, доставив ей три алых листочка, заодно сообщил, что под кленом сидит глухой Ван Цзякуань и что-то там ищет. «Там был кто-нибудь еще?» – уточнила Чжу Лин. Лю Гофан, помотав головой, ответил: «Нет».
Упустив возможность съездить в город, Чжу Лин стала вспыльчивой и тревожной. Ее внимательная мать Ян Фэнчи вдруг приметила, что уже давно не видела, чтобы Чжу Лин стирала свои прокладки. Тогда Ян Фэнчи решила пощупать живот своей дочери. Едва она протянула к ней руку, как тут же, одернутая криком Чжу Лин, отпрянула. Материнские руки первые раскрыли тайну о беременности Чжу Лин.
Каждый день народ видел, как Ван Цзякуань выходит из деревни в поисках своего уха и каждый раз возвращается с пустыми руками. Это длилось с полмесяца, пока люди не обратили внимание, что Ван Цзякуань направляется в деревню, ведя за собой красивую девушку.
На ее правом плече болталась черная кожаная сумка, набитая кисточками всевозможных размеров. Подходя к деревне, Ван Цзякуань снял сумку с ее плеча и перевесил на свое. Девушка приветливо улыбнулась и стала что-то рисовать в воздухе. Ван Цзякуань догадался, что она его благодарит.
На околице один за другим стали собираться зеваки, они появлялись так же неожиданно, как выскакивающие из земли ростки бамбука. Такое внимание к его персоне порадовало Ван Цзякуаня. Но больше всего он был доволен поведением девушки. «Как она догадалась, что я глухой? – задавался вопросом Ван Цзякуань. – Когда я забирал у нее сумку, она вместе со словами благодарности стала говорить со мной жестами. Ведь мы с ней впервые встретились, как она узнала, что я глухой?»
Из доносившихся с улицы разговоров Ван Лаобин понял, что к его дому вместе с какой-то немой девушкой приближается Ван Цзякуань. Вскоре он услышал, как открываются ворота и сквозь этот скрип раздается голос Ван Цзякуаня: «Отец, я привел девушку, которая продает кисти. Она очень красивая, красивее, чем Чжу Лин». Ван Лаобин стал двумя руками искать опору, чтобы встать, но Ван Цзякуань тут же усадил его обратно на табурет. «Из каких ты мест будешь, девушка?» – спросил ее Ван Лаобин, но ответа так и не дождался.
Между тем девушка достала из сумки листок бумаги и потрясла им перед собой. Ван Цзякуань заметил, что его уголки уже пообтрепались и весь он был испещрен иероглифами разной величины. «Отец, глянь, она показывает листок с иероглифами, посмотри, что тут написано?» Тут Ван Цзякуань поднял голову, увидел, что отец никак не реагирует, и только тут вспомнил, что тот слепой. «Жаль, что ты не можешь этого увидеть, – сказал Ван Цзякуань, – ее иероглифы похожи на весенние листочки, прямо загляденье».
Ван Цзякуань помахал в сторону ворот, и появившиеся невесть откуда зеваки со всех сторон повалили во двор. Сквозь нестройный галдеж Ван Лаобин различал женские, мужские, взрослые и детские голоса. Он также услышал, как они читали написанное на листке:
«Меня зовут Цай Юйчжэнь, я занимаюсь продажей кистей. Большие – 5 юаней, маленькие – 2,5 юаня, средние – 3,5 юаня. Сейчас в городах кисточками уже не пишут, там перешли на компьютеры и ручки, поэтому я продаю кисточки в деревнях. Я немая, сделайте одолжение, купите одну-две кисточки для своих деток, буду очень благодарна за помощь».
Кто-то спросил, сама ли она это написала. Она отрицательно помотала головой. Потом девушка стала передавать кисточки деревенским. Но те, глядя на них словно на оружие, медленно попятились назад. Девушка шаг за шагом подступала к ним все ближе. Ван Лаобин услышал, как народ начал расходиться, и про себя подумал: «Словно прибитые мухи, пожужжали и пропали».
Выбрав дом Ван Цзякуаня в качестве опорного пункта, Цай Юйчжэнь стала ходить по ближайшим деревням, предлагая свой товар. Но куда бы она ни приходила, всех сдувало от нее, словно ветром. Ею и ее кисточками интересовались только охочие до слабого пола мужики да некоторые подростки. Мужики в одну руку брали кисточку, а другой начинали поглаживать пылающие щеки Цай Юйчжэнь. При этом на стоявшего рядом Ван Цзякуаня никто не обращал никакого внимания. С ним не считались, ведь он был просто глухим, который увязался за Цай Юйчжэнь будто собачка. Погладив Цай Юйчжэнь, они, словно наевшись и напившись досыта, отходили от нее, так ничего и не купив. Ван Цзякуань про себя размышлял: «Если я не буду ходить вместе с ней, ее не только будут гладить по лицу, но станут хватать за грудь, а то и снасильничают».
Ван Цзякуань сопровождал Цай Юйчжэнь семь дней, за это время они продали десять кисточек. Теперь за пазухой Цай Юйчжэнь лежали мелкие засаленные купюры.
Осеннее солнышко медленно клонилось к горизонту. Ван Цзякуань пропустил Цай Юйчжэнь вперед, а сам вдыхал исходящий от нее аромат. Солнце светило им в спины, его тень наложилась на ее тень. Тут он заметил, что к ее штанам налипли кусочки глины, которые теперь покачивались в такт ее движениям. Это настолько взбудоражило Ван Цзякуаня, что он решил во что бы то ни стало ущипнуть ее за мягкое местечко. «Раз это можно другим, почему нельзя мне?» – подумал он. Размечтавшись, Ван Цзякуань неожиданно услышал отзвуки гонгов и барабанов. Он огляделся по сторонам поля, но никого не заметил. Между тем звуки все нарастали, казалось, они вот-вот разорвут его грудь. Наконец до него дошло, что эти звуки исходили изнутри – то колотилось его сердце.
Ван Цзякуань решительно протянул к Цай Юйчжэнь правую руку, но девушка подскочила и устремилась вперед. «Ты скользкая словно рыбка», – заметил Ван Цзякуань. Девушка стала шагать осмотрительнее и быстрее. Так они и шли перебежками, то и дело похихикивая.
Их пересмешки прервали две собаки, которые, пристроившись у обочины, занимались случкой. Боясь спугнуть животных, они убавили шаг. На Цай Юйчжэнь вдруг обрушилась усталость, ее ноги словно приросли к земле. Она тут же уселась и с вожделением уставилась на собак, а те, словно учителя, никуда не торопясь, преподавали им свой урок. Лучи заката падали на их шерсть, на бескрайних поросших травой откосах царила полная тишь. Собаки, настороженно глядя вперед, слаженно покачивали восемью лапами, отчего лежавшие под ними листья издавали чуть слышное шуршание. Цай Юйчжэнь услыхала необычное всхлипывание собак, ее это очень возбудило. Под эти самые звуки Ван Цзякуань и увлек ее в рощу.
Под телом Цай Юйчжэнь сухие ветки и опавшие прелые листья издавали упоительный аромат, Ван Цзякуаню казалось, что от него можно захмелеть. Ван Цзякуань увидел, что Цай Юйчжэнь открывает рот, словно что-то пытается ему сказать. «Убей меня», – повторяла Цай Юйчжэнь. При этом она испугалась саму себя. «Я научилась разговаривать, – подумала она, – как такое может быть?» А может, эти слова так и не вылетели из ее рта, и это ей всего лишь показалось?
Между тем собаки, закончив свое дело, подобрались поближе. Цай Юйчжэнь увидела, как они равнодушно облизываются. Расположившись недалеко от них, собаки смотрели в их сторону. Словно приободрившись под их взглядами, Ван Цзякуань вдруг осмелел. Тут он заметил, как Цай Юйчжэнь изменилась в лице и из ее глаз струйками потекли слезы.
Этой ночью Ван Цзякуань так и не вернулся домой, и Ван Лаобин понял, что тот остался ночевать с немой девушкой.
Даже до туалета Чжу Лин теперь сопровождала ее мать Ян Фэнчи. Вопрос, от кого забеременела Чжу Лин, поджидал девушку на каждом углу. Голос матери кружился над ее головой, словно рой навязчивых пчел, от которых было не спрятаться, не скрыться. Словно тонкая бамбуковая плеть этот голос стегал ее то по рукам, то по спине, то по ногам. Чжу Лин казалось, что все ее тело превратилось в натянутую струну, что в нем не осталось ни одной клетки, которую можно было бы расслабить.
Чжу Лин боялась говорить и решила, что если будет молчать, словно немая Цай Юйчжэнь, то мать со своими бесконечными вопросами от нее отстанет. Ведь немые не отягощены грузом слов, а потому спокойно плывут по течению.
Между тем Ян Фэнчи, пытаясь вывести дочь на разговор, показывала ей детские вещички. Чжу Лин молчала, а мать начинала причитать: «Внучок – это так прекрасно, как можно даже помышлять об аборте? Я едва погладила твой живот, сразу поняла, где у него носик, ротик, ножки, даже „петушок“ его нащупала. Ты только назови, кто это сделал, и мы сразу заставим его признать отцовство». Ян Фэнчи избрала тактику, прямо противоположную тактике Чжу Лин.
Даже малые дети могли разглядеть, что Чжу Лин беременна. Она не решалась выходить за порог. Как-то раз, когда в школе был перерыв на обед, несколько учеников, проходя мимо ее дома, прильнули к двери и стали через щелку подглядывать за Чжу Лин. Она напомнила им запертого в клетке неуклюжего медведя, который беспокойно бродил туда-сюда, не находя себе места. Наблюдение через щелку за чужой жизнью подарило детям такие острые ощущения, что они забыли про обед и оторвались от двери лишь тогда, когда заметили проходивших мимо Ван Цзякуаня и Цай Юйчжэнь.
Раззадоренные увиденным, школьники решили выкинуть что-нибудь эдакое, поэтому, обступив Ван Цзякуаня, они закричали: «Ван Цзякуань – хулиган, трахнул девку и сбежал!»
Цай Юйчжэнь наблюдала, как дети орали и скакали вокруг Ван Цзякуаня, бросаясь в него грязными словечками, словно камнями или рваными туфлями. А тот лишь улыбался да прыгал, подстраиваясь под их ритм. Поскольку он ничего не слышал, все их унизительные реплики нисколечко его не задевали. Чем сильнее глумились над ним дети, тем сильнее входил в раж Ван Цзякуань, на его лице даже выступили капельки пота. Наконец, потеряв остатки терпения, Цай Юйчжэнь пригрозила детям кулаком. Те отбежали подальше, а Ван Цзякуань отправился вместе с ней домой. Но едва они прошли несколько шагов, как школьники снова их обступили и, дразнясь, закричали: «Цай Юйчжэнь немая, выйдет за глухого и родит ребенка глухонемого».
Цай Юйчжэнь развернулась и побежала за главным зачинщиком, но не успела его догнать, кто-то попал в нее камнем, и она рухнула на дорогу. Камень угодил ей прямо в нос, из него упало несколько капель крови. Ползая по земле, она что-то неистово кричала обидчикам, но изо рта у нее не вылетало ни звука.
Ван Цзякуань подал ей руку и пошутил, что она сует свой нос куда не следует. Цай Юйчжэнь подумала: «Хорошо Ван Цзякуаню, он ничего не слышит, ничто его не ранит, а у меня и душа ноет, и нос разбит».
Под руководством главных зачинщиков ряды желающих подглядывать за Чжу Лин заметно пополнились. Школа находилась в трехстах с лишним метрах от ее дома, поэтому, едва настала перемена, ребята помчались туда. Чжан Фубао попробовал их задержать, но его сбили с ног. В порыве гнева он взял и отчислил четырех заводил, так им и сказал: «Впредь вам запрещается ступать даже на порог школы».
Пришла зима, Чжу Лин вышла из заточения. Она нарядилась во все яркое и теперь выглядела еще более неповоротливой. Прохаживаясь от дома к дому, каждому встречному она сообщала, что выходит замуж. А когда ее спрашивали: «За кого?», отвечала: «За Ван Цзякуаня». Когда кто-то обмолвился, что Ван Цзякуань вроде как живет с Цай Юйчжэнь, она ответила: «Жить вместе не означает быть замужем. Между ними нет любви, поэтому супружеством это называть нельзя».
Многие за глаза судачили, что Чжу Лин потеряла всякий стыд. На ее счастье Ван Цзякуань был глухим, вот она над ним и издевалась, но будь на его месте другой, ей бы не удалось разыграть такой спектакль.
За одну ночь в деревне распустились все персиковые деревья. Кроваво-алые цветы, казалось, даже пахнут, как кровь. Сидевший на пороге Ван Лаобин удивился: «Чую, запахло цветами персика. Что это они так рано распустились? Еще Новый год не отметили, а уже все в цвету».
Фотограф Чжао Кайин, который круглый год подрабатывал в горных районах, подошел к Ван Лаобину и спросил: «Будешь фотографироваться?» – «Судя по голосу, – откликнулся Ван Лаобин, – ты мастер Чжао. Снова к нам пришел. Обычно ты приходишь в нашу деревню как раз за несколько дней до праздника, какая точность. Ты вот спрашиваешь меня, буду ли я фотографироваться, а на кой мне это теперь? Прошлой зимой я тебя еще видел, а этой – уже нет. Так что фотографировать меня дело пустое. Лучше иди фотографируй молодежь: Лао Хэя, Гоуцзы, Чжу Лин. Они каждый год просят сделать по несколько снимков. Мастер Чжао, да ты присаживайся. А то я все болтаю, даже забыл тебя усадить. Мастер Чжао, ты уже пошел? Почему даже не присел?»
Пока Ван Лаобин продолжал говорить с Чжао Кайином, тот уже был далеко. За ним увязалась толпа деревенских детей и нарядно одетых взрослых. Цветы персика распустились словно специально для Чжу Лин. Взяв с собой фотографа, она бродила по персиковой роще, а красные лепестки, словно снег, оседали на ее волосах и одежде. Ее лицо пылало от волнения, его словно подкрасили этими самыми лепестками. «Чжу Лин, замри, – скомандовал Чжао Кайин, – этим аппаратом я даже твой жар сфотографирую». – «Мастер Чжао, – откликнулась она, – раз уж взялся меня фотографировать, так сделай больше тридцати снимков, изведи на меня всю пленку».
Заливистый смех Чжу Лин и ее пунцовые щеки так и запечатлелись на фоне цветущих в тот год персиков, и даже потом, когда деревенские смотрели на персиковые деревья, им вспоминалась Чжу Лин.
Закончив фотографироваться, Чжу Лин заявилась в дом к Ван Цзякуаню. Это было впервые с тех пор, как сильный ливень залил их дом. Чжу Лин выглядела несколько уставшей, едва переступив порог, она пошла и улеглась прямо на кровать Ван Цзякуаня. Она заснула так же запросто, словно была у себя дома. Немного погодя ее храп услышала Цай Юйчжэнь.
Не в силах выносить ее похрапывание, Цай Юйчжэнь растолкала Чжу Лин и стала махать в сторону окна. Чжу Лин подумала, что та выгоняет ее на улицу, мол, катись отсюда. Чжу Лин на это ответила: «Это моя кровать, а ты возвращайся туда, откуда пришла». Слова Чжу Лин нисколечко не напугали Цай Юйчжэнь, она со всего размаха шлепнулась на кровать, которая еще долго раскачивалась и нещадно скрипела. Она думала, что этим невыносимым звуком обратит Чжу Лин в бегство.
В свою очередь Чжу Лин решила одолеть Цай Юйчжэнь словами, ведь та могла лишь слышать, но при этом не разговаривала. Чжу Лин заявила: «Я ношу ребенка Ван Цзякуаня. Я с ним начала спать еще два года назад. Мы не знаем, откуда ты явилась, но жить здесь дальше ты не можешь». Цай Юйчжэнь в ответ встала с кровати и, расплакавшись, выбежала вон. Вскоре Чжу Лин увидела, что Цай Юйчжэнь пихает в комнату Ван Цзякуаня. «Хороший ты человек, Цзякуань, – вдруг сказала Чжу Лин, – тебе прекрасно известно, от кого у меня ребенок, но ты меня никому не выдал. И сегодня я пришла тебе поклониться».
Увидав, что лежавшая в постели Чжу Лин прикоснулась головой к краю кровати, Ван Цзякуань решил, что она хочет остаться у него дома. Чжу Лин никак не ожидала, что в эту самую секунду все ее прекрасные мечты возьмут и лопнут. «Это ребенок Чжан Фубао, зачем ты пришла ко мне? – спросил Ван Цзякуань. – Уходи, а если не уйдешь, я всем расскажу правду». – «Умоляю тебя, никому не говори, особенно моей маме, – тут же откликнулась Чжу Лин. – Я лучше умру, чтобы всем вам жилось спокойнее».
С этими словами Чжу Лин вытащила ноги из-под одеяла и опустила их на пол. Она долго шарила под кроватью, прежде чем нашла свои туфли. Слова Ван Цзякуаня оказали чудодейственное влияние. Чжу Лин попробовала подняться, но, сделав несколько попыток, так и не смогла разогнуть свою тушу. Ван Цзякуань подошел к ней и помог приподняться. Чжу Лин сказала: «Я – глухая, я ничего не слышала, я никого не боюсь».
Между тем Цай Юйчжэнь хорошенько запомнила те слова, что Чжу Лин сказала Ван Цзякуаню, пытаясь замять ситуацию. А сказала она, что лучше умрет, чтобы всем жилось спокойнее.
Цай Юйчжэнь увидела, как Чжу Лин взяла веревку и пошла в персиковую рощу за деревней. На землю опускались сумерки, лишь на вершине горы задержался отблеск вечерней зари. На веревке, которую сжимала в руке Чжу Лин, Цай Юйчжэнь заметила красный отсвет, казалось, что ее разукрасило заходящее солнце или цветы персика. «Еще днем она здесь фотографировалась, а вечером решила здесь же покончить с собой», – подумала Цай Юйчжэнь.
Неожиданно Чжу Лин обернулась и увидела, что за ней идет Цай Юйчжэнь. Чжу Лин подобрала с земли камень и швырнула в Цай Юйчжэнь. «Что ты увязалась за мной, словно собака? Может, хочешь отведать моих какашек?» – накинулась она на Цай Юйчжэнь. Та, услыхав ее брань, отступила и, немного поколебавшись, опрометью побежала домой к Чжу Лин.
Дядюшка Чжу в это время как раз подметал двор, подняв такой столб пыли, что та накрыла его с головой. Цай Юйчжэнь, сомкнув руки вокруг своей шеи, стала показывать ему на комнатную балку. Но дядюшка Чжу ничего не понял и, раздраженный, что ему мешают работать, стал злиться. Грудь Цай Юйчжэнь разрывалась от боли, словно ее безжалостно полоснули чьи-то когти. Она схватила висевшую на стене веревку, обмотала ее вокруг своей шеи, встала на носочки и вытянулась в струнку. «Хочешь повеситься? – спросил ее дядюшка Чжу. – Тогда возвращайся в свой дом и вешайся». С этими словами он огрел ее метелкой по заду и выгнал за ворота.
Через какое-то время Ян Фэнчи пошла искать свою дочь по соседям. Цай Юйчжэнь, слыша ее тревожные крики, не находила себе места. Она показывала ей в сторону персиковой рощи, без конца рисуя в воздухе петлю. Тогда дядюшка Чжу связал все ее неразборчивые жесты воедино и понял, что дело плохо.
Огни факелов, похожие на редкие звезды, рассеялись по задней стороне горного склона, повсюду слышались голоса, выкрикивающие имя Чжу Лин.
На пятый день рано утром Чжан Фубао по заведенному порядку пошел к колодцу возле школы, чтобы набрать воды. Неожиданно его ведро уперлось в какой-то плавающий предмет, а из колодца повеяло странной вонью. Принеся из дома фонарик, он посветил им в колодец и увидел тело Чжу Лин. Чжан Фубао тут же вывернуло наизнанку. Остальные деревенские, не считаясь с трудностями, предпочитали пройти чуть дальше, чтобы набрать воду для хозяйства из маленькой речушки, поэтому колодцем возле школы пользовались только Чжан Фубао с его женой. Прошло уже пять дней, как Чжу Лин бросилась в колодец, и все это время они пили оскверненную воду.
В то утро уроки в школе отменили. Следующие несколько дней Чжан Фубао по-прежнему не мог избавиться от мыслей о трупе. Школьники видели, что на уроках его постоянно тошнит. Жена Чжан Фубао, Яо Юйпин, выблевала почти всю желчь и теперь ослабла так, что у нее не было никаких сил стоять за кафедрой.
Пришла весна, и Чжао Кайин принес в деревню сделанные в прошлом году фотографии. Держа в руках пачку изображений Чжу Лин, он пошел за деньгами к Ян Фэнчи. «Чжу Лин умерла, – сказала та, – если нужны деньги, спрашивай с нее». Получив от ворот поворот, Чжао Кайин приготовился уже бросить фотографии в огонь, но Ван Цзякуань его остановил, сказав, что выкупит все фотографии до единой.
С крыши дома, где жил Ван Цзякуань, стали доноситься странные перекатывающиеся звуки, похожие на порывы ветра или мышиную возню. Эти звуки появлялись в глубокой ночной тишине в одно и то же время, уже несколько дней подряд Цай Юйчжэнь находилась в их плену. Ей очень хотелось взять лестницу и залезть на крышу, чтобы выяснить, что это, но кромешная тьма нагоняла на нее страх.
Днем она забралась на стоявшее за домом персиковое дерево и внимательно осмотрела крышу, однако ничего, кроме серых неровных кусков черепицы да солнечных бликов, там не обнаружила. Убедившись, что крыша пуста, она решила, что больше подобных звуков по ночам не будет. Однако в положенный срок, едва Цай Юйчжэнь провалилась в сон, ее снова пробудили странные звуки. Лежа с открытыми глазами, она дождалась рассвета и, полная решимости разгадать тайну, снова полезла на дерево. Цай Юйчжэнь изучила чуть ли не каждую черепицу, но источника звука так и не нашла. «Может быть, у меня что-то с ушами?» – подумала она.
Между тем эти звуки угнетали и Ван Лаобина. Поначалу он старался к ним привыкнуть. Потеряв сон, он просто усаживался на краю кровати и ночь напролет дымил трубкой да мочился в стоявшее рядом ведро. Но мало-помалу Ван Лаобин стал терять над собой контроль. Эти звуки, словно пила, вонзались в его мозг. «Если я сейчас же не усну, то просто сойду с ума», – подумал он и, собрав всю волю в кулак, улегся в постель. Но уже через несколько минут он снова поднялся и, потянувшись к стоявшему в изголовье светильнику, свалил его на пол. После грохота разбившегося вдребезги светильника на некоторое время установилась полная тишина, но вскоре странный звук вернулся и снова стал изводить Ван Лаобина.
Тогда Ван Лаобин принялся шуметь сам, чтобы прогнать навязчивый звук. Он взял курительную трубку и стал стучать ею о край кровати на манер барабанной колотушки. Он действовал, словно неутомимый дятел, чем добавил неудобств Цай Юйчжэнь, которая точно так же, как и он, не могла уснуть.
Вскоре дятел успокоился: Ван Лаобин сменил тактику и принялся болтать, причем без умолку. Наконец Цай Юйчжэнь услышала, как его бессвязное бормотание затихло, сменившись храпом. Этот звук показался ей сладким, словно аромат вожделенной пищи для оголодавшего.
Однако звуки с крыши никуда не исчезли. Цай Юйчжэнь посветила фонариком в сторону чердака, но, кроме подпорок для черепицы и досок, ничего там не увидела. Тут ей показалось, что с крыши звуки переместились вниз и спрятались в шкафах. Одну за другой она стала открывать дверцы всех шкафов, но так ничего и не нашла. От шорохов пробудился только что уснувший Ван Лаобин. «Тебе жить надоело? Я с таким трудом уснул, а ты меня снова разбудила», – недовольно проворчал он. В это время вдруг наступила удивительная тишина. Цай Юйчжэнь нерешительно топталась на месте, изо всех сил стараясь больше не шуметь.
Тут Цай Юйчжэнь услышала, что Ван Лаобин подзывает ее к себе. «Иди-ка сюда, помоги мне подняться, пойдем вместе поищем, что это за звуки и где они прячутся», – сказал он. Цай Юйчжэнь толкнула Ван Цзякуаня, но тот перевернулся на другой бок и продолжил спать. Тогда она подошла к кровати Ван Лаобина, помогла ему подняться, и они вместе вышли из дома. В ночной тьме гулял сильный ветер.
Постояв перед дверью и хорошенько прислушавшись, они решили, что странные звуки раздавались из-за дома. Они направились в ту сторону и вошли в персиковую рощу, что росла на заднем склоне горы. И тут Цай Юйчжэнь увидела Ян Фэнчи: та стояла на коленях под персиковым деревом и деревянной палочкой била по дну перевернутой фарфоровой чашки, она и издавала эти пронзительные звуки. Луч фонарика был направлен прямо на Ян Фэнчи, но она, ничего не замечая, крепко закрыв глаза и сомкнув губы, продолжала что-то бормотать себе под нос. Цай Юйчжэнь и Ван Лаобин услышали, как Ян Фэнчи проклинает Ван Цзякуаня. Она говорила, что Ван Цзякуань довел до смерти Чжу Лин, и пророчила ему мучительную смерть и гибель всей его семьи.
Цай Юйчжэнь со злобой пнула фарфоровую чашку, и та отлетела на приличное расстояние. Ян Фэнчи, открыв глаза, увидела яркий свет и в испуге чуть ли не на карачках побежала вон из рощи. «Она помешалась, – сказал Ван Лаобин, – мертвых допрашивать бесполезно, вот она и поливает Цзякуаня. От нищеты и голода мы не помрем, а вот во всей этой грязи можем и утонуть. Лучше нам переехать, и как можно дальше».
Ван Цзякуань, поддерживая Ван Лаобина, перешел небольшую речушку и стал карабкаться на противоположный берег. Цай Юйчжэнь, взвалив на плечо мотыгу и лопату, следовала за ними. Напротив их деревни по ту сторону речки находилось кладбище. За исключением праздника Цинмин[2 - Букв.: «праздник чистого света» – день поминовения усопших, чаще всего выпадает на 5 апреля.], народ сюда приходил редко. Ван Лаобин пересек реку и, ориентируясь по памяти, направился к могиле своего деда Ван Вэньчжана. Этот отрезок пути дался ему уверенно и легко, словно он и не был слепым. Ван Цзякуань не понимал, зачем Ван Лаобин привел его сюда.
«Отец, что ты собираешься делать?» – спросил Ван Цзякуань. «Мы раскопаем могилу твоего прадеда и устроим здесь новый дом», – откликнулся Ван Лаобин. Цай Юйчжэнь стала изображать Ван Цзякуаню, как копают землю, и тот подумал, что отец решил подправить место погребения прадеда.
Ван Цзякуань подравнял с боков могильный холмик Ван Вэньчжана, выдернул из него сорняки, но Цай Юйчжэнь стала показывать ему мотыгой, что могилу следует разрыть. Ван Цзякуань побелел от страха, увидав, как от мотыги Цай Юйчжэнь отваливаются комки и как в одно мгновение холмик наполовину разрушился. Он с серьезным видом отобрал у Цай Юйчжэнь мотыгу, взял лопату и стал методично приводить могилу в порядок.
Ван Лаобин, который перестал слышать характерные звуки раскопок, обратился к Цай Юйчжэнь:
– Почему перестала работать? Здесь хорошая почва, устроим наше новое жилище прямо здесь. Когда умер мой дед, я уже кое-что смыслил. Я видел, что вместе с дедом закопали две фарфоровые вазы, они старинные и стоят де нег, их надо выкопать. Копай же! Тебе, наверное, Цзякуань не разрешает? Так пусть посмотрит на меня.
С этими словами Ван Лаобин стал изображать, как работать лопатой. Его движения были решительными и твердыми и выглядели как приказ.
– Отец, ты просишь меня раскопать могилу? – догадался Ван Цзякуань. Ван Лаобин утвердительно закивал.
– Зачем? – спросил Ван Цзякуань.
– Копай, – откликнулся Ван Лаобин.
Тогда Цай Юйчжэнь подняла с земли мотыгу и передала ее Ван Цзякуаню. Но, вместо того чтобы взять ее, он присел у воды и уставился на деревню за речкой и на черепичный карниз их дома. Он смотрел, как над каждым жилищем поднимался дымок, отчего утреннее небо подернулось синевой. Кто-то выходил из деревни пасти скотину. Чья-то курица взлетела на крышу дома Лю Шуньчана и теперь горделиво расхаживала то в одну, то в другую сторону.
Ван Цзякуань обернулся и увидел, что у могилы уже отхвачен целый угол, рядом лопата за лопатой ложилась сырая земля. Цай Юйчжэнь напоминала муравья, пристроившегося у огромной хлебной лепешки. Ван Лаобин нащупал лежавшую на земле мотыгу, медленно поднял ее и так же медленно опустил. Мотыга ударилась о булыжник и, отскочив, чуть не оттяпала ему ногу. Ван Цзякуань убедился, что решение раскопать захоронение было принято окончательно и бесповоротно. Тогда он взял у отца мотыгу и, крепко закрыв глаза, вонзил ее в могильный холм. Он делал это против своей воли, поэтому предпочел закрыть глаза. Ему казалось, что если бы отец не ослеп, то не стал бы разрушать это святое место, где они молились и отбивали поклоны.
Они продолжали трудиться полдня, пока холм не сровнялся с землей, но ни гроба, ни костей так и не обнаружили. Ван Цзякуань объявил, что в могиле ничего нет. Это чрезвычайно поразило Ван Лаобина. Он потрогал выкопанную землю, взял в руки комок, приложил к носу и несколько раз его понюхал. «Я своими глазами видел, как хоронили деда, – подумал он, – видел, как в гроб положили две красивейшие вазы, куда же все могло пропасть, причем вместе с телом?»
Близился конец лета. Ван Цзякуань и Цай Юйчжэнь выстроили на противоположном деревне берегу небольшой глинобитный дом из двух комнат. Старый дом они разобрали, а черепицу с крыши перенесли на другую сторону реки. Так что теперь их прежнее жилище стояло под солнцем совершенно беззащитное.
В день переезда Ван Цзякуань выбросил кучу всякого старья. Он разломал старый залитый маслом алтарь, расколол в щепки несколько тяжеленных ящиков. Ко всем этим вещам он испытывал какое-то отвращение. Словно путник, собравшийся в дальнюю дорогу, он решил отправиться налегке, поэтому взял с собой лишь самое необходимое.
Разбираясь с кроватью отца, он обнаружил под ней две изящные фарфоровые вазы. Он собрался их выбросить, но Цай Юйчжэнь его остановила. Протерев вазы полотенцем, она передала их Ван Лаобину. Тот, едва прикоснувшись к вазам, изменился в лице. «Это же они, именно их я искал. Я точно видел, как их положили в гроб деда, откуда они могли взяться?» Те, кто помогал им переезжать, стали объяснять, что эти вазы Ван Цзякуань вытащил из-под кровати. Но Ван Лаобин никак не желал в это поверить.
Выпрямив спину, Ван Лаобин сидел на солнышке, не выпуская вазы из рук, пока мимо него, словно растаскивающие припасы муравьи, сновали люди. Уставившись в сторону опустевшего дома, он смеялся во весь рот, когда слышал рядом чьи-то шаги.
В тот вечер семейство Ван Лаобина окончательно покинуло старое жилище. Когда все помощники разошлись, Ван Цзякуань зажег факел от старого очага, и из глаз его полились слезы. Взяв факел, он пошел впереди, Ван Лаобин и Цай Юйчжэнь следовали за ним. Ван Лаобин прижимал к себе две фарфоровые вазы, а Цай Юйчжэнь осторожно поддерживала Ван Лаобина.
Перейдя через небольшой деревянный мостик, Ван Лаобин попросил Цай Юйчжэнь остановить Ван Цзякуаня, чтобы все они как следует вымыли в реке ноги. «Хорошенько обмойте ноги, чтобы смыть всю грязь, все злоключения, все, что было в прошлом», – сказал Ван Лаобин, и при свете огня шесть ступней погрузились в воду. Цай Юйчжэнь заметила, с каким остервенением Ван Цзякуань принялся тереть подошвы, казалось, он собирался избавиться от всех мозолей и натоптышей.
Деревенские стояли на порогах своих домов и провожали взглядами эту троицу, пока та переходила через реку. Факел в руках Ван Цзякуаня напоминал блуждающий фосфорический огонь, который безмолвно в одиночестве перемещался на противоположный берег. Церемония переезда завершилась, когда вспыхнул новый очаг. Соседи, прожившие вместе с Ван Лаобином не один десяток лет, наблюдали, как из деревни уходит тот, кто прежде всегда был рядом.
Как-то раз в осенний полдень Лю Шуньчан возвращался с горы с полной корзиной лекарственных трав. Он вывалил их у реки и стал тщательно промывать. Речная водица, словно торопливый путник, просачивалась сквозь его пальцы. По поверхности, покачиваясь, плыли пожелтевшие листья и сухие травинки. Тут его взгляд оторвался от воды и остановился на глинобитных стенах хижины Ван Лаобина.
Он заметил, как семейство Ван Лаобина покрывает крышу черепицей. Когда Ван Лаобин переезжал на другой берег, дом был готов лишь на две трети. Лю Шуньчан еще уговаривал его не спешить и подождать, пока работы будут закончены. Однако Ван Лаобин перебрался на другой берег так торопливо, словно убегал от кредиторов, так что теперь в свободное время они достраивали свое жилище.
Цай Юйчжэнь, расположившись под карнизом, брала черепицу из общей кучи, стоявший на лестнице Ван Лаобин принимал эту черепицу, а Ван Цзякуань ее укладывал. Черепица переходила из рук в руки, пока не оказывалась на самом верху. Эти трое понимали друг друга без слов, они нацелились в будущее и не замечали своей ущербности и слабости. То и дело Ван Цзякуань из переданной наверх черепицы отбраковывал обломанную, некоторые бросал прямо в реку. Лю Шуньчан видел, как над водой летят брызги, сам шум до него не долетал. Это был беззвучный полдень, солнце неспешно перекатывалось по реке. Семейство Ван Лаобина трудилось, непрерывно нагибаясь и поднимая руки, с их стороны не доносилось ни единого звука. При взгляде на них Лю Шуньчану вдруг представилось немое кино, ему показалось, что он словно и сам вдруг потерял слух. Действуя в полной тишине, эти трое напоминали ему обитателей потустороннего мира или нарисованных человечков. Озаренные солнечными лучами, они двигались легко, словно призраки.
Тут Лю Шуньчан увидел, как на макушку Цай Юйчжэнь сверху упал кусок черепицы и раскололся на несколько частей. Девушка обхватила голову руками и, согнувшись, присела на корточки. Лю Шуньчан решил, что у нее наверняка пошла кровь, и крикнул им: «Лаобин, как там голова у Цай Юйчжэнь? Может, мне подойти и приложить лекарство?» Но ответа не последовало, словно Лю Шуньчана никто не услышал.
