скачать книгу бесплатно
Хотя я ехал только во вторую по счёту экспедицию, отправлялся я туда уже на всё готовенькое. Николай Сергеевич в первый год наладил контакты со всеми музейными сотрудниками и нужными людьми на острове, проработал логистику перемещения на острова и обратно, организовал питание и быт студентов (с максимальной для них выгодой!) и напутствовал меня весьма подробной инструкцией и мудрым и остроумным сводом правил выживания, о которых я не раз вспоминал во многих простых и сложных жизненных ситуациях на Соловках. Несмотря на совсем небольшую разницу в возрасте, Коля долгие годы был для меня старшим наставником во всём, что касалось путешествий и познания истории через пространство. А потом те поездки и практики прекратились, и учёба у Николая Сергеевича для меня закончилась. Поэтому и книга о путешествиях стала для меня книгой учителя, из которой я черпаю то, чему учитель не успел меня научить на уроках.
В книге две части, разделённые по описываемому времени: одна об эпохе Николая I, другая – о нынешних временах, точнее, о первом десятилетии XXI в. Их объединяет то, что обе части о путешествиях и путешественниках, и обе части об эпохе бездорожья. В этом слове для автора кроется и реальное состояние дорог, которое хотя со времен Николая и изменилось безмерно и даже не «лет чрез пятьсот», как прогнозировал в свое время Александр Пушкин, тем не менее «на русских просторах, как и сто, и двести лет назад, царит все то же унылое бездорожье»[21 - Там же. С. 8.]. Это слово – также и метафора, характеристика духовного состояния общества тогда и сейчас, и в этом отношении Николай Сергеевич критичен к русской жизни и в то же время полон желания найти ответы на «проклятые вопросы», или, если пользоваться его же образом, – найти ту «единственную дорогу, которая только и может вывести из нынешнего духовного “бездорожья”»[22 - Там же. С. 8–9.].
В первой части книги автор рассказывает о путешествиях в николаевской России. Время выбрано неслучайно. Во-первых, это последняя эпоха перед железнодорожной эрой. Правда, первые рельсовые пути пролегли по России уже в царствование Николая I, но в жизни русского путешественника они изменили только способы перемещения между двумя столицами – настоящая дорожная революция начнётся только в следующее царствование. Во-вторых, Николай I, как никто другой из русских монархов, уделял внимание путям сообщения и в особенности путям сухопутным. Поэтому в известной мере его царствование можно считать эталонным в проявлении государственной заботы о состоянии дорожной сети.
Основа этой части книги – записки реальных путешественников, а также отраженные в книгах русских писателей впечатления и действия литературных героев, путешествующих по России. Автор проделал, казалось бы, простую, хотя и кропотливую работу: проанализировал эти произведения и систематизировал извлечённые из них факты по соответствующим разделам. Получилась очень добротная картина материальной стороны путешествия в России XIX в.: способы путешествия, виды экипажей, состояние дорог, ямская служба, путеводители, гостиницы, почтовые станции и тому подобное. Эта картина позволяет работать историческому воображению и живо представлять, с каким трудностями сталкивался всякий человек, перемещавшийся в пространстве Российской империи, и почему эти перемещения редко становились путешествиями, а чаще всего просто дорогой «из Москвы в Мордасы, через Казань». Главы о дорожной инфраструктуре служат также прекрасным объяснением тех явлений, с которым сталкивается обычный читатель при знакомстве с русской классической литературой XIX столетия. Этот жанр уже хорошо известен в научной и научно-популярной литературе – достаточно вспомнить очерки дворянского быта пушкинского времени в комментариях к «Евгению Онегину» Ю. М. Лотмана[23 - Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий: Пособие для учителя. Л., 1983. С. 35–110.].
Но Н. С. Борисов идёт дальше и в своем анализе, и в своем повествовании. Он внимательно вслушивается в своих героев и стремится передать их душевные переживания и духовные искания, связанные с дорогой. Сам путешественник, Николай Сергеевич тонко чувствует эти стороны жизни в дороге, благодаря чему ему удалось создать увлекательные и оригинальные главы, такие как «Дорожные разговоры», «Дорожные романы», «Дорожные записки», «Дух дороги». Опыт путешественника слышится и в его постоянных параллелях с днём сегодняшним, в том, как автор примеряет на себя те расстояния, те экипажи, те пейзажи, ту поэзию, ту дорожную скуку, те дорожные рытвины, и в том, как он объясняет те реалии через сопоставления их с дорожным поведением сегодняшнего человека, как, скажем, сравнивая внимание того путешественника к осмотру лошадей с выбором «лошадей» под капотом и ручной или автоматической коробки передач современным автомобилистом[24 - Борисов Н. С. Повседневная жизнь… С. 29.].
Вторая часть книги – это само путешествие. Путешествие автора по его любимой Ростовской дороге. Путешествие, которое он проделал, нет сомнения, несколько десятков раз. И читатель становится спутником Николая Сергеевича в этом путешествии.
Ростовская дорога по современным меркам недолгая. Даже при соблюдении требуемого скоростного режима можно домчаться до Ростова на автомобиле всего за два с половиной часа[25 - Замечу попутно, что собственный опыт в качестве пассажира Коли Борисова говорит мне о том, что он спокойный, уверенный, получающий удовольствие от езды водитель и отнюдь не лихач, но Н. С. Борисов всё же считает, что ограничение скорости в населенных пунктах 60 километрами в час ничем не оправдано и «ни один водитель не станет по доброй воле ползти с этой скоростью через бесконечную безлюдную деревню, когда широкий асфальт так и просит надавить на газ» (Борисов Н. С. Повседневная жизнь… С. 363). Впрочем, вполне возможно, что присутствие пассажира сдерживает его порывы, а самому автору «приятно гнать одному по пустому шоссе, отдаваясь соблазну скорости» (Там же. С. 389).]. Но автор растягивает удовольствие читателя на две с половиной сотни страниц, и это путешествие, хотя и совершается в наши дни, но своим темпом, познавательностью, задушевностью напоминает нам записки русского путешественника эпохи, описанной в первой части книги.
В этом разделе книги читатель становится и экскурсантом на насыщенном достопримечательностями маршруте, и попутчиком замечательного путешественника. Николай Сергеевич имеет большой опыт как экскурсовод Московского городского бюро путешествий и экскурсий, освоивший «большую часть всех автобусных маршрутов, которые предлагало Бюро»[26 - Борисов Н. С. Повседневная жизнь… С. 425.]. Будучи автором многих книг по истории древней России и путеводителей по Ярославщине и Вологодчине, он обладает и огромными академическими знаниями. Всё это превращает его экскурсию в увлекательное и познавательное путешествие по стране, её истории, её героям, её архитектуре и тем многочисленным сокровищам, которые располагаются на Ростовской дороге.
Но ещё увлекательнее превратиться в попутчика и собеседника Николая Сергеевича в этом нескором путешествии. Автор книги – прекрасный рассказчик. Его повествование во многом сродни стилистике русской классической литературы – в нём слышится и гоголевская ирония, и бунинская поэзия, и толстовское нравоучение. Но его рассказы – это и приглашение к беседе, к размышлениям о русской истории, о русском характере и русском менталитете, о том, что меняется и что остается неизменным. Николай Сергеевич – опытный собеседник. Он знает, как начать беседу, как поставить хороший вопрос, как предложить свой ответ, как заставить собеседника задуматься над вопросом и ответом и как потом изящно выйти из беседы[27 - Когда мы встречаемся с Колей Борисовым в факультетском коридоре, он всегда начинает разговор с вопроса: «А как ты думаешь, Александр Павлович?», и дальше звучит то, что на академическом языке называется постановкой проблемы. Разговор может оказаться совсем коротким, но, продолжая свой путь по длинному коридору, я начинаю размышлять над тем – порой парадоксальным – вопросом, который был мне задан как бы мимоходом.]. Дорожная беседа, как правило, не бывает слишком глубокой. Сама дорога появлением новых объектов и новых впечатлений вынуждает менять темы разговора, но интерес к беседе не остывает, и читатель ждет новой главки в книге, чтобы узнать, о чём теперь поговорит с ним её автор. Тема меняется, а мысли и чувства по поводу прочитанного остаются, и читателю хочется задать вопросы автору, а то и поспорить с ним. Но путешествие продолжается, и течёт неспешная и приятная беседа, как неспешно и приятно вьётся по лесам, полям, холмам, городам и сёлам дорога на Ростов.
Есть в этом путешествии пункты, насыщенные большими смыслами, которые не так легко ухватить с первого взгляда. Таким срединным пунктом на пути в Ростов становится Лавра. Автор выходит вместе с читателем из вагона электрички и тут же предлагает «сменить мерную поступь странника на осторожный шаг охотника, подкрадывающегося к добыче», охотника «за духовной добычей»[28 - Борисов Н. С. Повседневная жизнь… С. 349.]. Правда, он честно предупреждает, что в Лавре есть всё: и «привкус официального высокомерия», и нищие – «хроническая болезнь Троицы», и огромное кладбище – «прямой предшественник современного Новодевичьего или Троекуровского кладбища», где «получали место для упокоения за большие заслуги или за большие деньги». Лавра – это и «“Академия Генштаба” Русской православной церкви» – место, где «наука встречается с религией, причем обе стороны не проявляют особой радости от этой встречи», и «торговый центр», над товаром которого «витает дух церковного или псевдорусского ширпотреба»[29 - Там же. С. 352–354.]. Но для него в Лавре главное всё же не это, а «дух преподобного Сергия – дух любви и милосердия», и слова Н. С. Борисова о том, что «всякий, кто ощущает своё духовное родство с Россией, смотрит на Лавру с каким-то особым, сыновним чувством»[30 - Там же. С. 350–351.], относятся, разумеется, и к нему самому.
И неслучайно, что самый трогательный и чувствительный рассказ в этом путешествии по Ростовской дороге приходится на Радонеж – место, где «витает тень “великого старца” – преподобного Сергия Радонежского»[31 - Там же. С. 331.]. Это рассказ о Вячеславе Клименкове. «Был он человек незаметный, – повествует о нём автор, – не стяжавший ни славы, ни почестей», но своим небольшим очерком Николай Сергеевич воздал ему и славу, и почести. Меня, знакомого со Славой Клименковым, хотя и недолго – в течение одной соловецкой экспедиции, – этот рассказ потряс своей пронзительной искренностью. Но, я думаю, и стороннего читателя подглавка «Палитра заката» не оставит равнодушным. И место для неё в своем путешествии Николай Сергеевич выбрал глубоко продуманное и прочувственное: не на Пятницком кладбище, где похоронен Вячеслав Клименков, а в Радонеже, в Сергиевских местах, потому что этот человек «жил с такой же верностью себе, с какой жил и святой Сергий»[32 - Там же. С. 333.].
В рассказах опытного путешественника всегда присутствует много полезного, что называется по-разному: правила выживания или, более современно, лайфхаки. Николай Сергеевич – большой знаток выживания в странствиях по родной стране. И есть в этой книге особая глава, которая называется «Постоялец» и которая посвящена выживанию постояльца в советских и российских гостиницах. Эта глава насыщена юмором, иронией и в то же время полезными, хотя и большей частью устаревшими советами[33 - Всё-таки за минувшие с момента выхода книги десять лет гостиничный сервис претерпел значительные изменения.]. Всякий, кто путешествовал в старые и относительно недавние времена, легко узнает все родовые черты советских гостиниц, в немалой части унаследованные их современными преемниками. Чего стоит только «Перечень предметов, входящих в комплектацию одноместного номера» с загадочным Открывателем![34 - Борисов Н. С. Повседневная жизнь… С. 419.] И всё же в этой гоголевской характеристике гостиничного быта с философским советом «не удивляться и не задавать русофобского вопроса: почему так?» остаётся место и для свойственной прозе Н. С. Борисова поэзии – для воспоминаний о счастье регулярного проживания в дни юности в номере, напоминавшем «поставленный на бок спичечный коробок»[35 - Там же. С. 426–427.].
И это неслучайно. Потому что, несмотря на иронию, ворчание, язвительность, гнев и возмущение, которые автор не стесняется выплёскивать на страницы своего путешествия, оно наполнено чувством любви и нежности к своей стране, боли за её невзгоды и потаённой надежды на лучшее: «Прожив жизнь в России и прожив её так, как живет огромное большинство её граждан, мы не ждём от этого никаких привилегий, кроме одной, – права судить обо всём, что есть в России, права говорить – “у нас…”»[36 - Там же. С. 350.].
«Историк – как музыкант» (встречи с Николаем Сергеевичем Борисовым и с его книгами)
А. Р. КАНТОРОВИЧ[37 - Канторович Анатолий Робертович (Anatoly R. Kantorovich); доктор исторических наук, заведующий кафедрой археологии исторического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова; kantorovich@mail.ru.]
“A Historian is Like a Musician”
(Meetings with Nikolay S. Borisov and His Books)
Annotation. The article presents the memories of one of the leading modern archaeologists about meetings and communication with Prof. Nikolay S. Borisov, whom the author remembers from the authors’ student years.
Key words: Nikolay S. Borisov, historian, historical science, Lomonosov Moscow State University, admiration.
Наше знакомство с Николаем Сергеевичем началось осенью 1980 г., когда я поступил на исторический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова. Куратором (или, по тогдашней терминологии, «начальником») нашего курса был назначен молодой преподаватель Н. С. Борисов. Мне не довелось заниматься у него на первом курсе, но я уже тогда слышал от моих однокурсников, оказавшихся в группе, где Николай Сергеевич вёл семинары по истории Отечества периода феодализма, уважительные и добрые отзывы о нём как о преподавателе и учёном. Эти впечатления полностью подтверждались при личном общении с нашим куратором.
А осенью 1981 г., будучи вместе с остальными сокурсниками на 40-дневной «картошке» в Подмосковье, я увидел ещё одну грань личности Николая Сергеевича, которому (по статусу начальника курса) неизбежно пришлось стать командиром нашего студенческого отряда. Речь идёт о его способности быть прекрасным организатором сложного дела, при том, что действовать ему приходилось в непростых условиях сельского хозяйства Нечерноземья советской эпохи. И хотя помощники у Николая Сергеевича были отменные (комиссар – Лев Сергеевич Белоусов, начальник штаба – Виктор Петрович Головин), и они, как могли, старались облегчить «власти сумрачное бремя», возложенное на командира отряда, всё же основную ответственность за наш разновозрастный и отчасти весьма буйный курс нёс Николай Сергеевич лично. И он достаточно легко и спокойно (на взгляд со стороны) решал сложные и хлопотливые вопросы труда и быта, вмешиваясь при этом в жизнь студентов (людей вполне взрослых или, по крайней мере, считавших себя таковыми) только тогда, когда этого требовала необходимость.
Так продолжалось и далее, на протяжении нашего обучения в Московском университете. При всей той объективной дистанции, которая закономерно разделяет преподавателя и студента, мы знали, что всегда можем рассчитывать на внимание Николая Сергеевича, на его заботу и на его мудрый совет.
Для студентов курируемого им курса Николай Сергеевич организовывал замечательные автобусные экскурсии по историческим местам, и эти поездки в самых разных направлениях (Торжок – Опочка («и путешествия в Опочку, и фортепьяно вечерком») – Пушкинские Горы; Кострома – Галич – Чухлома – Солигалич; Владимир – Арзамас; Новгород-Северский – Путивль…) оставили у участников, в числе которых, к счастью, был и я, незабываемое впечатление: и от самих исторических памятников, и от захватывающих и глубоко содержательных рассказов Николая Сергеевича, и от нашего тесного студенческого общения, и, опять же, от той видимой легкости, с которой Николай Сергеевич решал всяческие проблемы, возникавшие в ходе наших путешествий и приключений.
А в 1984 г. Николай Сергеевич инициировал и возглавил первую экскурсионную практику студентов нашего курса в Соловецкий музей-заповедник, что положило начало многолетней славной традиции ежегодных поездок преподавателей и студентов исторического факультета МГУ на Соловки.
В 1985 г., выступая на выпускном собрании нашего курса при вручении дипломов, Николай Сергеевич сказал, что он изначально воспринял свое пятилетнее кураторство как некую новую, дополнительную научную тему. Николай Сергеевич деликатно умолчал при этом, сколько времени, сил и нервов потребовал от него этот «исследовательский процесс»; однако я думаю, что наш дорогой куратор достиг вполне успешного результата (как и на других своих творческих поприщах), поскольку выпуск 1985 г., надеюсь, получился вполне достойным нашей Alma Mater.
Тогда же, на выпускном собрании, Николай Сергеевич, помнится, дал нам такое напутствие: интерес и внимание к человеку – это главное, что мы должны были почувствовать по отношению к себе (и чему мы должны были научиться по отношению к другим) за время своего пребывания на историческом факультете Московского университета.
Затем, во второй половине 1980-х – начале 1990-х гг. я мог наблюдать, как выходили из печати, книга за книгой, созданные Николаем Сергеевичем на широком историческом фоне замечательные жизнеописания крупнейших деятелей российской истории – Сергия Радонежского и других церковных иерархов, а также полководцев. В последующие годы в славной серии «Жизнь замечательных людей» вышли написанные Н. С. Борисовым биографии Ивана Калиты, Ивана III, Дмитрия Донского, Михаила Тверского, также ставшие важными вехами в нашей исторической науке. Меня в этих книгах впечатляет, наряду с огромной фактологической базой и увлекательным изложением, умение Николая Сергеевича проникнуть в психологию средневекового человека, основанное на глубоком знании и понимании, «ощущении» источников. Эта способность проявляется и в блестящих содержательных лекциях Николая Сергеевича, которые были записаны на телевидении в последние десятилетия и которые, к счастью, ныне доступны всем.
Возвращаясь к началу 1990-х гг., вспоминаю, как в 1993 г. меня, в то время школьного учителя истории, чрезвычайно порадовало появление «Ключа к истории Отечества» – пособия для абитуриентов, созданного Николаем Сергеевичем Борисовым в соавторстве с Андреем Анатольевичем Левандовским и Юрием Александровичем Щетиновым. Тогда, в период крайнего дефицита качественных учебников по отечественной истории, написанных на современном уровне, это было не просто очередное пособие для старших школьников, а увлекательная книга (предназначенная для её внимательного чтения разновозрастными читателями), где изложение было ясным и тщательно продуманным, где всё было в меру и всё было по делу, где не скрывались ни победы, ни поражения, ни достижения, ни провалы. Авторы действительно давали читателю «ключ к пониманию закономерностей исторического процесса», как это было заявлено ими в аннотации пособия. И с годами создание учебников и пособий по истории России сделалось неотъемлемой частью творчества Николая Сергеевича.
Когда в 1994 г. я начал работать на кафедре археологии исторического факультета МГУ, у меня вновь появилась счастливая возможность часто общаться с Николаем Сергеевичем – на этот раз как преподавателю с преподавателем. Как это было и в студенческие времена, я неизменно находил его поддержку и помощь. Для меня большая честь, что Николай Сергеевич пришёл на защиту моей докторской диссертации.
В моём представлении абсолютной закономерностью стало то, что Николай Сергеевич Борисов в 2008 г. возглавил свою родную кафедру истории СССР периода феодализма / кафедру истории России до начала XIX века. И отрадно, что при всей своей интенсивной творческой и административной деятельности Николай Сергеевич неизменно находит время для общения с некогда курируемым им курсом 1985 года выпуска, приходит на юбилейные встречи нашего курса, по-прежнему интересуется нами и нашей жизнью. Он делом подтверждает своё напутствие, данное нам, студентам, на том далёком уже выпускном собрании курса.
Слова, вынесенные в заголовок данной заметки, были когда-то давно сказаны Николаем Сергеевичем автору этих строк в частной беседе. Я тогда не решился переспрашивать, но растолковал для себя афоризм Николая Сергеевича следующим образом: история – музыка, источники – ноты, а историк – музыкант. А сам глубокоуважаемый Николай Сергеевич Борисов, с этой точки зрения, истинный виртуоз: как учёный, как популяризатор фундаментальной науки, как преподаватель и учитель.
Люди русской истории
Святые страстотерпцы и критерии их канонизации
Е. В. РОМАНЕНКО[38 - Романенко Елена Владимировна (Elena V. Romanenko); кандидат исторических наук, редактор ЦНЦ «Православная энциклопедия»; elenarom7@yandex.ru.]
The Holy Sufferers and the Criteria of Their Canonization
Annotation. The article is devoted to the thousand-year history of the formation of the rank of sufferers in Rus (Russia). The features of the feat of the holy rulers and the criteria for their canonization are considered.
Key words: the sufferers, the martyrs, the great martyrs, Princes Boris and Gleb, the miracle, the Passion, the canonization.
Лик страстотерпцев – святых правителей, пострадавших в ходе династической борьбы и претерпевших «страсти» подобно Христу (тяжёлые моральные страдания, пытки и мученическую кончину), так и не утвердился в византийской системе почитания святых. Зато на Руси он сформировался как особый чин святости. Мученичество первых русских святых – князей Бориса и Глеба было осмыслено в посвящённой им агиографической литературе как особый духовный подвиг. (По мнению ряда исследователей, истоки формирования культа страстотерпцев на Руси следует искать в западнославянской практике канонизаций[39 - См. об этом: Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы и Древней Руси: сравнительно-исторический анализ вацлавского и борисоглебского культов. М., 2003. По мнению Д. М. Буланина, киевские представления о христианском государстве, а также о нравственно-политических добродетелях христианского правителя были ориентированы на западные образцы. «В восточнославянской рукописной традиции известна молитва Троице, в которой упоминаются, рядом со скандинавскими святыми страстотерпцами, западнославянские (Вячеслав, Войцех)» (Буланин Д. М. На пути к академической «Истории русской литературы»: (Оригинальные идеи из наследия В. М. Живова) // Русская литература. 2019. № 4. С. 22; Каталог памятников древнерусской письменности XI–XIV вв.: (Рукописные книги) / Отв. ред. Д. М. Буланин. СПб., 2014. С. 419.).].)
События, связанные с прославлением святых Бориса и Глеба описаны, главным образом, в трёх источниках: в «Чтении о житии и о погублении блаженную страстотерпцу Бориса и Глеба», составленном прп. Нестором, монахом Киево-Печерского монастыря; в анонимном «Сказании, и страсти, и похвале святую мученику Бориса и Глеба» и в «Сказании чудес святою страстотерпцу Христову Романа и Давида», сохранившемся в составе Успенского сборника конца XII – начала XIII в. Время возникновения этих сочинений, их источники и текстологические взаимоотношения до сих пор являются предметом научных дискуссий[40 - См. об этом: Назаренко А. В. Борис и Глеб, святые князья-страстотерпцы // ПЭ. М., 2003. Т. 6. С. 45; Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы… С. 285–286.]. Большинство исследователей считают, что «Чтение о житии…» возникло в 80-е гг. XI в. [41 - Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы… С. 285.], «Сказание, и страсть…», вероятнее всего, – в киевское правление князя Изяслава Ярославича (после 1054 г., но до 1072 г., поскольку в памятнике не упоминается о происшедшем в том году торжественном перенесении мощей Бориса и Глеба)[42 - Назаренко А. В. Борис и Глеб… С. 45.]. «Сказание чудес…» было создано, вероятно, не ранее 1115 г., поскольку содержит рассказ о состоявшемся в этом году новом перенесении мощей святых Бориса и Глеба и многочисленные похвалы в адрес Киевского князя Владимира Мономаха (1113–1125)[43 - Там же.].
Борис и Глеб, сыновья князя Владимира, Крестителя Руси, были убиты старшим братом Святополком в 1015 г., после смерти своего отца, поскольку являлись возможными претендентами на киевский стол (по мнению А. В. Поппэ, до 1011 г., по инициативе княгини Анны, жены Владимира Святого, состоялась церемония настолования на киевское княжение Бориса-Романа как прямого наследника Владимира и Глеба-Давида как соправителя, что и стало причиной столь острой реакции Святополка)[44 - Поппэ А. В. Земная гибель и небесное торжество Бориса и Глеба // ТОДРЛ. СПб., 2013. Т. 54. С. 313.]. В разное время их похоронили около деревянной церкви святого Василия в Вышгороде. Однажды пономарь забыл горящую свечу в храме, и тот загорелся. Но из огня пожара удалось спасти иконы и другие святыни, что было воспринято как чудо. Об этом доложили Киевскому князю Ярославу Мудрому. Посоветовавшись с митрополитом Иоанном I, он повелел поставить на месте сгоревшей церкви некую «клеть» (видимо, часовню) и перенести в нее мощи Бориса и Глеба. После того как часовня была готова, Киевский князь и митрополит отправились в Вышгород в сопровождении «клироса и всего поповьства». Накануне обретения мощей в часовне отслужили «всенощное пение». Наутро после совершения молитвенного последования захоронение Бориса и Глеба с благоговением вскрыли и обнаружили, что останки князей, долгое время находившиеся в земле, остались нетленными и источали благоухание: «…копающемъ же и исхожааше благая воня от гробу ею святою. И отъкопавъше изнесоша я отъ земле. И приступивъ митрополитъ Иоанъ съ презвутеры съ страхомъ и любъвию отъкры гроба святою. Ти вид?ша чюдо преславьно, телеси святою ни какоя же ?звы имущи, нъ присно все ц?ло и лици бяста св?тьл? акы ангела, яко дивити ся и архиепископу з?ло и вс?мъ людьмъ испълньшемъ ся благоухания многа. И вънесъше въ ту храмину, яже бяше поставлена на м?ст? погор?вшия цьркъве, и поставиша я надъ землею на десн?й стране»[45 - Успенский сборник XII–XIII вв. М., 1971. С. 60.]. Несмотря на нетленность мощей и благоухание, исходящее от них, решение о признании князей святыми принято не было.
Довольно часто в исторических трудах встречается мнение, что ни в Византии, ни на Руси в XI в. не существовало разработанной процедуры канонизации[46 - См. об этом: Ранчин А. М. О формировании почитания святых Бориса и Глеба и времени их канонизации // Русь эпохи Владимира Великого: государство, церковь, культура. М.; Вологда, 2017. С. 455. Прим. 1; Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы… С. 227; Виноградов А. Ю. Особенности борисоглебских торжеств в свете византийской традиции // Slov?ne. 2012. № 2. С. 93.]. Однако это суждение вызывает сомнения, поскольку уже в литературных памятниках XI в. присутствует четкое понимание критериев святости, без которых прославление не могло состояться. Первая русская канонизация – князей Бориса и Глеба – обнаруживает определённую последовательность действий со стороны княжеской и церковной власти в этом вопросе.
Источники сообщают, что через некоторое время после обретения мощей у гробов Бориса и Глеба совершились два чуда: исцелился отрок вышгородского посадника Миронега, имевший сухую и скорченную ногу и ходивший с помощью костыля, а потом прозрел слепой. Посадник сообщил киевскому князю о чудесах. Услышав о них, Ярослав призвал митрополита. Архиерей подал князю совет построить в честь святых красивую церковь. Это сообщение свидетельствует о том, что решение о причислении Бориса и Глеба к лику святых было принято князем и митрополитом. Хотя в анонимном Сказании о Борисе и Глебе говорится, что первоначально митрополит Иоанн не поддерживал идею канонизации князей: «бысть преужасьнъ и въ усъмьнении»[47 - Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2: Древнерусские литературные произведения о Борисе и Глебе / Сост. Ю. А. Артамонов. М., 2007. С. 550 (158). По мнению М. Д. Присёлкова, утвердившемуся в советской историографии, Византия упорно препятствовала формированию культов русских святых, и князь Ярослав с трудом преодолел сопротивление митрополита-грека (Присёлков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси XI–XII вв. СПб., 2003. С. 45–46).]. Он сказал: «…лепо ли бы нам, благоверный царю, церковь имя ею възградити и уставити день, воньже праздновати има»[48 - Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им / Подг. Д. И. Абрамович. Пг., 1916 (Памятники древнерусской литературы. Вып. 2). С. 18.]. Однако князь отдал распоряжение готовить древесину для строительства храма.
Именно чудеса стали решающим фактором в вопросе прославления князей, а побудительным мотивом послужило некое бедствие в виде пожара, которое было воспринято как действие Божественного провидения (в последующей истории канонизаций русских святых довольно часто обретению мощей предшествовали пожары, подтопления храмов, вынужденные ремонты и иные события не чудесного характера). По приказу Ярослава был построен пятиглавый храм, украшенный фресками «и всею красотою». 24 июля, в день памяти убиения святого Бориса сюда перенесли мощи князей, торжественную процессию возглавили Ярослав Мудрый и митрополит Иоанн. После перенесения мощей храм освятили[49 - По мнению А. Ю. Виноградова, само освящение храма совершилось посредством мощей Бориса и Глеба; (Виноградов А. Ю. Особенности борисоглебских торжеств… С. 84).]. «…И шьдъше съ хрьсты Иоанъ митрополитъ и князь Ярославъ и вьсе поповьство и людие, и принесоша святая и церковь святиша и уставиша праздьникъ праздьновати месяца иулиа въ 24 въ нь же день убиенъ преблаженыи Борисъ, въ тъ же день и церквы священа и принесена быста святая»[50 - Успенский сборник… С. 61. Прочтение источника не оставляет сомнений в том, что храм был освящён во имя святых князей Бориса и Глеба. Это важнейшее обстоятельство находится в тесной связи с установлением дня памяти святых и написанием их иконописного образа. Однако А. В. Поппэ без каких-либо оснований предположил, что Ярослав Мудрый освятил храм во имя святых патронов погибших, т. е. св. Романа Сладкопевца и св. Давида, царя и пророка; см. об этом: Поппэ А. В. Земная гибель… С. 329.]. На первой литургии, во время которой возносились молитвы новым святым, на глазах у князя и митрополита произошло третье чудо – исцеление хромого. «И ещё бо имъ вс?мъ сущимъ на свят?и литургии, и человкъ хромъ, не могы ходити, съ трудом же великом прил?зе к рац? святою, моляшеся, припадая, и яко приближишася к ракама, ту абие утвердистася ноз? его, и воставъ хожаше предъ всими, славя Бога и святою»[51 - Жития святых мучеников Бориса и Глеба… С. 19.]. Ярослав Мудрый повелел написать икону святых Бориса и Глеба и поместить её в храме, «да входяще в?рнии людии въ церковь ти видяще ею образъ написанъ, и акы самою зряще, ти тако с в?рою и любовию покланяющеся има и ц?лующе образъ ею»[52 - Там же. С. 18.].
Таким образом, после канонизации князей была освящена во имя новых святых церковь, установлен день их памяти, написана икона. В источниках ничего не говорится о том, что митрополит Иоанн испрашивал у Константинопольского патриарха разрешение на канонизацию Бориса и Глеба. Возможно, оно не требовалось. Следующим шагом стало составление службы (древняя служба надписана именем митрополита Иоанна)[53 - О датировке древней службы Борису и Глебу см.: Ранчин А. М. О формировании почитания… С. 463. Некоторые историки считают, что автором службы мог быть другой митрополит – Иоанн II (1076–1089). Первым такое предположение высказал И. И. Срезневский (См.: Срезневский Н. И. Древние памятники русского письма и языка (X–XIV вв.). СПб., 1882).] и жития, которым стало Несторово «Чтение о житии … Бориса и Глеба». В основе памятника, как заключают исследователи, находятся некие записи о чудесах святых, которые велись при Борисоглебской церкви в Вышгороде во времена Ярослава Мудрого[54 - Назаренко А. В. Борис и Глеб, святые князья-страстотерпцы… С. 49–50.].
Обращает на себя внимание то обстоятельство, какую значительную роль в прославлении святых сыграл правящий киевский князь: он инициировал строительство часовни на месте сгоревшего храма, обретение и перенос мощей. Получив известие о чудесах, Ярослав призвал к себе митрополита, и, в конечном счете, убедил его согласиться на канонизацию святых. Забегая вперёд, стоит сказать, что подобная ситуация сохранялась в Русской Церкви и в последующее время, вплоть до масштабных канонизаций эпохи императора Николая II[55 - «В годы правления Николая II состоялось семь общероссийских канонизаций, кроме того, были восстановлены некоторые старинные русские культы, в частности, в 1909 г., – почитание Анны Кашинской» (Семененко-Басин И. П. Культ императора Николая II в традициях российского православия // Религиоведение. Благовещенск, 2009. № 3. С. 28).]. Князья, цари, императоры всегда играли большую роль в инициировании прославления святых[56 - Важную роль в подготовке знаменитых Макариевских Соборов 1547 и 1549 гг., на которых было канонизировано около 39 святых, сыграл царь Иоанн IV Васильевич Грозный. Житие Московского митрополита Ионы даже называет царя инициатором созыва Соборов: царь «возжеле от всея душа… иже в Русской земли царския ему державы премирное богатство взыскати и собрати, иже от многих времен и доныне сокровенно и забвению предано, великиа светилникы, новейшиа чюдотворцы, овех своима царскыма очима видев, о овех иже от многых известных самовидец слышав». Исследователи уже отметили тот факт, что список святых, прославленных на Соборе 1547 г., практически идеально совпадает с маршрутом царских богомолий и походов. «Очевидно, паломничество царя выявило тот факт, что богослужение почитаемым русским святым не было представлено «соборным пением» прежде всего в самой Москве. Исправлению противоречия между всероссийской значимостью этих святых и отсутствием общецерковного богослужения и были посвящены соборные мероприятия митрополита Макария…» (Мусин А. Е. Соборы св. митрополита Макария 1547–1549 гг.: Факт истории или факт историографии // Сообщения Ростовского музея. Ростов, 2003. Вып. 13. С. 74). Совместная деятельность святителя Макария и царя Иоанна IV по прославлению русских святых явилась проявлением той симфонии государственной и церковной власти, о которой мечтали лучшие умы Грозненской эпохи.]. Подобная практика канонизаций хорошо вписывается в византийскую систему симфонии властей, при которой императоры имели значительное влияние на жизнь Церкви: созывали Вселенские соборы, председательствовали на них, влияли на принятие решений[57 - См. об этом: Рансимен С. Византийская теократия // Восточная схизма. Византийская теократия. М., 1998. С. 141–217.].
Историки высказывают разные мнения о времени строительства первого храма в честь Бориса и Глеба, а соответственно, и канонизации святых: некоторые относят это событие к 1030-м гг., другие – ко второй половине 1040-х гг. или к первой половине 1050-х гг.[58 - Ранчин А. М. О формировании почитания святых Бориса и Глеба и времени их канонизации. С. 461.] Первоначально почитание святых князей сосредоточилось, главным образом, в Вышгороде и Киеве. По мнению М. Ю. Парамоновой, это обстоятельство вряд ли можно интерпретировать как свидетельство местной канонизации святых, сменившейся впоследствии общерусской. «Культы святых, даже очень почтенных и популярных, как правило, концентрировались там, где находились их захоронения или реликвии, а их территориальное расширение не могло быть результатом одноразовой церковно-правовой процедуры. Главным источником распространения культа были члены княжеской семьи…»[59 - Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы… С. 251.]. «Чтение о житии…» сообщает, что сын Ярослава Мудрого – Киевский князь Изяслав Ярославич ежегодно посещал Вышгород в день памяти святых князей и «творя-ше и праздникъ велии на память святою». 20 мая 1072 г. состоялось перенесение мощей князей-страстотерпцев в новый одноглавый Борисоглебский собор, построенный Изяславом Ярославичем вместо обветшавшего. Новое перенесение мощей проходило намного торжественнее предыдущего: в нём участвовали сам князь Изяслав, его братья – князья Святослав и Всеволод Ярославичи с сыновьями, митрополит Георгий со своим клиром, настоятели киевских монастырей, среди которых был и преподобный Феодосий Печерский. Особенно важно отметить присутствие архиереев южнорусских епархий: Неофита Черниговского, Петра Переяславского, Никиты Белгородского, Михаила Юрьевского[60 - На церемонии отсутствовали епископы Полоцка и Новгорода, см.: Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы… С. 243. Прим. 78; Поппэ А. О зарождении культа святых Бориса и Глеба и о посвященных им произведениях // Russia Medievalis. 1995. Т. VIII. № 1. С. 46. Прим. 37.]. Некоторые историки считают перенесение мощей Бориса и Глеба в 1072 г. их действительной канонизацией. Выдающаяся исследовательница русских месяцесловов О. В. Лосева считала, что «память Бориса и Глеба была внесена в календари только после официальной канонизации, которой являлось подтверждение митрополитом-греком Георгием в 1072 г. святости князей-страстотерпцев»[61 - Лосева О. В. Русские месяцесловы XI–XIV вв. М., 2001. С. 93. Такого же мнения придерживаются многие исследователи: Мюллер Л. О. О времени канонизации святых Бориса и Глеба // Мюллер Л. Понять Россию: историко-культурные исследования. М., 2000. С. 71–87; Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы… С. 226–227; Милютенко Н. И. Святые князья-мученики Борис и Глеб / Ред. Г. М. Прохоров. СПб., 2006. С. 45, 48–52; Поппэ А. В. Земная гибель…С. 328.]. Однако правильнее, на наш взгляд, здесь вести речь не об официальной канонизации святых (она уже состоялась при Ярославе Мудром), но об установлении нового дня их памяти. Именно в таком контексте об этом событии сообщает «Сказание чюдесъ…»: «И оттол? утвьрдися таковый праздьникъ м?сяца маия въ 20, въ славу и честь святыима мученикома»[62 - Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им… С. 56.]. Перенесение мощей при участии епископов разных епархий, клириков, паломников, безусловно, способствовало распространению почитания князей. В третьей четверти XI в. оно достигло Новгорода: имена князей упомянуты в списке святых на новгородской берестяной грамоте № 906, которая стратиграфически относится к этому времени: «Х[рист]а: Б[огороди]це: Петра и П[ав]ла Козма Дьмьяна: о[т]ча Василья: и Бориса и Гл?ба: и св?хъ с[вя]т[ы]хъ»[63 - Янин В. Л., Зализняк А. А. Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1999 г. // Вопросы языкознания. М., 2000. № 2. С. 6.]. В конце XI в. почитание Бориса и Глеба фиксируется в Чехии: в Сазавском монастыре как драгоценные реликвии хранились частицы их мощей[64 - Флоровский А. В. Чехи и восточные славяне. Прага, 1935. Т. 1. С. 107.]. Во имя святого Глеба и его брата был освящен алтарь обители, о чем сообщает монастырская хроника 1095 г.[65 - Ревелли Д. Христианские воззрения в «Чтении» Нестора // ТОДРЛ. СПб., 2003. Т. 54. С. 74.] В конце XI – начале XII в. память Бориса и Глеба была одновременно внесена в богослужебные календари разных типов: в Минею служебную (РГАДА. Син. тип. № 121. Л. 28 об.–31), в Кондакарь при Студийском уставе (Государственная Третьяковская галерея. К–5349) и в месяцеслов Мстиславова Евангелия[66 - См.: Лосева О. В. Русские месяцесловы… С. 92.]. Однако, следует отметить, что включение имён святых в святцы могло значительно отставать от времени их канонизации. Так, в южнорусских месяцесловах память Бориса и Глеба появилась не ранее первой трети XIII в.[67 - Турилов А. А. Две забытые даты болгарской церковно-политической истории IX в. / Palaeobulgarica = Старобългаристика. 1999. Т. 23. № 1. С. 18. Прим. 10; Лосева О. В. Русские месяцесловы… С. 93.] Наиболее надёжным признаком состоявшейся канонизации является освящение храма в честь святых, что все источники относят к эпохе Ярослава Мудрого. Как справедливо полагает М. Ю. Парамонова, для «…авторов обоих житий, писавших буквально по следам событий 1072 г., было странным утверждение об установлении праздника святым при Ярославе в том случае, если реально это произошло в ходе более поздней церемонии»[68 - Парамонова М. Ю. Святые правители Латинской Европы… С. 226.].
2 мая 1115 г. состоялось новое перенесение мощей святых Бориса и Глеба в каменный храм, строительство которого завершилось при князе Владимире Мономахе. Эта церемония была похожа на событие 1072 г.: в ней участвовали митрополит, епископы южнорусских епархий – Черниговской, Переяславской, Полоцкой, Юрьевской, игумены крупнейших монастырей. Новое перенесение мощей и строительство каменного храма в честь Бориса и Глеба способствовало росту их почитания. В месяцесловах память первого перенесения 20 мая впоследствии слилась с памятью 2 мая, которая получила наибольшее распространение[69 - Лосева О. В. Русские месяцесловы… С. 165.]. В XII в. во имя святых Бориса и Глеба было освящено множество храмов по всей Руси: существующий ныне Борисоглебский собор в Чернигове (построен до 1123), в Рязани (1120–30-е гг.), в Полоцке (середина XII в.), в Кидекше под Суздалем (1152), в Новгороде (1167) и в других городах. Почитание русских мучеников достигло столицы Византийской империи. Об этом факте свидетельствует существование храма в честь святых Бориса и Глеба в предместье Константинополя. Борисоглебская церковь располагалась близ храма в честь иконы Пресвятой Богородицы «Живоносный источник», куда совершали паломничества византийские императоры[70 - См. об этом: Иванов С. А. О византийском контексте борисоглебского культа //Борисо-глебский сборник / Ред. К. Цукерман. Париж, 2009. Вып. 1. С. 356. О дате возведения храма см.: Турилов А. А. Два византийско-русских историко-архитектурных сюжетца // Sofia. Сборник статей по искусству Византии и Древней Руси в честь А. И. Комеча. М., 2006. С. 458-460.]. Она датируется 1120–1122 гг. Церковь упоминает русский паломник Антоний Новгородец, посетивший Константинополь около 1200 г.: «…а во Испигас? град? есть церковь святыихъ мученикъ Бориса и Гл?ба: въ томъ град? явишася святии, и исц?ления многа бывають отъ нихъ»[71 - Книга Паломник: Сказание мест Святых во Цареграде Антония, архиепископа Новгородского, в 1200 году / Ред. Хр. М. Лопарев // Православный Палестинский сборник. СПб., 1899. Т. XVII. Вып. 3. С. 33; упоминания храма: Там же. С. 64, 90.]. Русский паломник свидетельствует также о чудесном явлении святых и исцелениях по молитвам им. Вероятно, именно эти события послужили причиной строительства храма во имя русских мучеников в столице Византийской империи. Признание Константинопольским патриархатом князей-страстотерпцев святыми – факт исключительный, поскольку Византия, по общему мнению исследователей, почти не знала причисленных к лику святых правителей, хотя многие императоры были вероломно убиты своими соперниками[72 - Ранчин А. М. О формировании почитания святых… С. 476; Дагрон Ж. Священник и царь: этюд о византийском «цезаропапизме» / Пер. и ред. А. Е. Мусин. СПб., 2010. С. 194–204.]. С. А. Иванов считает, что это признание было вызвано нарастающим почитанием в самой Византии императора Никифора II Фоки, убитого в 969 г. своим родственником и другом Иоанном Цимисхием[73 - Иванов С. А. О византийском контексте борисоглебского культа. С. 356–357.]. «Этот правитель, как и братья-Рюриковичи, был убит не за веру, а “за политику”, и не иноверцами, но христианами»[74 - Там же. С. 356, ср.: 360.]. Слово «страстотерпцы» по отношению к Борису и Глебу было использовано на Руси как перевод термина ?????????[75 - ????-????? – получающий (получивший) награду на состязании, вышедший победителем (Древнегреческо-русский словарь / Ред. И. Х. Дворецкий. М., 1958. Т. 1. С. 44); при этом слово ????? может иметь три значения: 1) борьба, состязание; 2) труд, задание, дело; 3) мучение, страдание (Там же).], употребленного в византийской агиографической литературе для характеристики мученичества Никифора Фоки. Однако канонизация убиенного императора, несмотря на активные попытки, предпринимавшиеся его родственниками, не состоялась, и в XI в., по наблюдениям С. А. Иванова, термин ????????? перестал встречаться в агиографической литературе. Однако на Руси он утвердился и был употреблен во всех произведениях, посвященных святым Борису и Глебу.
Борисоглебский цикл находится у истоков формирования особой топики святости, относящейся к страстотерпцам. Убийства в борьбе за власть были обычным явлением для княжеских междоусобиц: сам князь Владимир, Креститель Руси, сел в Киеве в 978 г., убив своего брата Ярополка. В ходе династического кризиса 1015 г., кроме Бориса и Глеба, был убит ещё один сын Владимира – Святослав, княживший в Древлянской земле (по мнению А. В. Поппэ, летописное сообщение о гибели Святослава, появившееся в летописном тексте не ранее исхода XI в., следует считать недостоверным)[76 - Поппэ А. В. Земная гибель… С. 305. Прим. 3.]. Феномен святости Бориса и Глеба преподобный Нестор объяснял тем, что князья отказались от сопротивления и продемонстрировали христианское отношение к власти. Их смирение и следование Христу в непротивлении мучителям было воспринято как христианский подвиг. «Видите ли, братие, коль высоко покорение, еже стяжаста святая к стареишу брату (имеется в виду Святополк. – Е. Р.). Си аще бо быста супротивилася ему, едва быста такому дару чюдесному сподоблена от Бога. Мнози бо суть ныне детескы князи, не покоряющеся стареишим и супротивящеся им, и убиваемы суть: ти не суть такои благодати сподоблени, яко же святая сия (т. е. Борис и Глеб. – Е. Р.)»[77 - Жития святых мучеников Бориса и Глеба… С. 25.]. (По мнению исследователей, мотив покорности своей участи Бориса и Глеба возникает в Сказании о них под влиянием культа св. Вячеслава Чешского: агиограф от имени Бориса в сцене моления князя накануне убиения вспоминает «среди других мучеников, принявших смерть от руки родственников (Никита и Варвара), о князе Вячеславе Чешском».)[78 - Буланин Д. М. На пути к академической «Истории русской литературы»… С. 22.]
В агиографических произведениях, посвященных Борису и Глебу, много внимания уделено описанию душевных переживаний князей накануне своей гибели. Они предчувствуют свою смерть, у них есть возможность изменить свою судьбу, например, бежать, но они покорно ждут исполнения предназначенного им. Состояние Бориса накануне убиения уподоблено в тексте жития страданиям Христа в Гефсимании. «Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно: побудьте здесь и бодрствуйте со Мною. И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, то минует Меня чаша сия, впрочем, не как Я хочу, но как Ты» (Мф. 26: 38–39). Накануне гибели Борис совершает вечерню в своем шатре, ночью он видит тяжелый сон, его мучают дурные предчувствия: «И бяше сънъ его въ мъноз? мысли и въ печали, кр?пьц? и тяжьц? и страшьне, како предатися, како пострадати и течение съпопытати и в?ру съблюсти, яко да и щадимый в?ньцъ прииметъ от рукы Въседержителевы»[79 - Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им… С. 33.]. Внутри князя совершается непрерывная молитва о том, чтобы с честью перенести предназначенные ему страдания. Совершив заутреню, Борис ложится якобы отдохнуть на свою постель. Но на самом деле его поведение выглядит как полный отказ от сопротивления убийцам, которые вскоре его здесь и настигают.
В подвиге страстотерпцев важное духовное значение имеет переживание страдания, вызванного предательством близких людей. Подобно тому, как Христос был предан своим учеником Иудой, так и князей Бориса и Глеба обрек на гибель их брат Святополк, старейшинство («отцовство») которого они признали. Обращаясь к Святополку, севшему на киевском столе после смерти отца, Борис произносит слова: «Ты ми буди отець, ты ми брат и стареи»[80 - По мнению А. В. Поппэ, этих слов не следует приписывать изобретательности агиографа, «они взяты из княжьего обихода»; см.: Поппэ А. В. Земная гибель… С. 317.].
Владимиро-Суздальский князь Андрей Боголюбский († 1174) также пал жертвой заговора, главную роль в котором сыграли приближенные к нему «милостьници или “паробки”», т. е. те, кто кормились и богатели за счёт милостей князя[81 - Древнейшее известие об этом событии содержит Новгородская 1-я летопись под 6682 г., см.: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов / Изд. А. Н. Насонов. М.; Л., 1950. С. 34, 223.]. Он был убит с особой жестокостью и коварством. Летописный рассказ «О убьении Андрееве» построен на аналогии с описанием кончины святых Бориса и Глеба: в тексте говорится, что Андрей «кровью мученичьскою умывся прегрешений своих со братома своима с Романом и с Давыдом (т. е. с Борисом и Глебом. – Авт.)»[82 - ПСРЛ. Л., 1927. Т. 1. Вып. 2. Стб. 371.]. Меч святого Бориса, привезённый Андреем из Вышгорода, стал символом духовного родства и общности судьбы двух князей. Хотя реальные обстоятельства гибели Андрея, описанные с большой точностью очевидцем события или со слов очевидца, отличались от обстоятельств кончины святых Бориса и Глеба, автор несомненно искал сходные черты. Так, он утверждает, что Андрей знал накануне о замыслах врагов: «убийство слышавъ наперед? до себе»[83 - ПСРЛ. СПб., 1908. Т. 2. Стб. 584.]. Но при этом князь ничего не предпринял для своего спасения. Однако по ходу дальнейшего рассказа становится ясно, что убийцы застали князя врасплох. Он ищет в спальне свой меч, но не находит, поскольку накануне ключник Анбал выкрал его из княжеской спальни. Князь отчаянно сопротивляется, автор Повести отмечает, что Андрей обладал большой физической силой. По мнению замечательного исследователя княжеских житий Н. И. Серебрянского, «параллель Андрея со святыми Борисом и Глебом вызвана не столько действительным сходством отдельных событий в жизни этих святых, сколько желанием дать одинаковое агиографическое освещение не совсем сходных событий…»[84 - Серебрянский Н. И. Древнерусские княжеские жития: Обзор редакций и тексты. М., 1915. С. 57.]. Важной характеристикой святости страстотерпца является его личное христианское благочестие. Автор рассказа воспевает храмоздательскую и монастырскую деятельность князя, его щедрую благотворительность, любовь к молитве. По мнению агиографа, Андрей за свою благочестивую жизнь всё равно был бы прославлен после кончины в лике святых, но Господь даровал ему высочайшую честь стать мучеником и сподобиться тех же венцов, которых удостоились его святые предки Борис и Глеб. В конце своего повествования автор обращается к князю с молитвой: «Ты же, страстотерпьче, молися ко всемогущому Богу о племени своемъ и о сродниц?хъ и о земл? Руськои»[85 - ПСРЛ. Т. 2. Стб. 585.]. Это обращение говорит о том, что Повесть об убиении Андрея Боголюбского создавалась для его канонизации. Однако она не состоялась. Вероятной причиной могло послужить отсутствие чудес. Повесть ничего не сообщает о чудесах, происходивших по молитвам князю или около места его погребения, в то время как все житийные памятники о Борисе и Глебе свидетельствуют о чудесах, совершившихся по молитвам этих святых. Другая причина несостоявшейся канонизации могла заключаться в отсутствии на то политической воли. Авторитарное правление Андрея Боголюбского стало причиной сильного недовольства у населения Владимиро-Суздальской земли. Пришедший ему на смену в 1178 г., после завершения междоусобной войны, Всеволод Юрьевич Большое Гнездо, возможно, считал, что для канонизации брата нет достаточных оснований. По мнению исследователей, убийство Андрея Боголюбского было расценено правящим князем, прежде всего, как государственное преступление: на стене Преображенского собора в Переславле-Залесском, где в 1175–1176 г., ещё до окончания междоусобицы, находился Всеволод, было сделано граффити об убиении Андрея Боголюбского[86 - Гиппиус А. А., Михеев С. М. Надпись об убийстве Андрея Боголюбского из СпасоПреображенского собора в Переславле-Залесском // ДРВМ. 2017. № 3 (69). С. 32.]. Убийц князя подвергли церковному проклятию: позднее их имена высекли на той же стене Преображенского храма в параллельном столбце[87 - Стефанович П. С. Об убийцах Андрея Боголюбского в свете новых данных //Древняя Русь. Вопросы медиевистики. Комплексный подход в изучении Древней Руси (Материалы X международной научной конференции 9–13 сентября 2019 г. Москва, Россия). М., 2019. С. 190.]. Андрей Боголюбский был прославлен в лике святых только в XVIII в. 15 октября 1702 г. во время ремонта владимирского Успенского собора обрели его мощи и положили в раке на северной стороне храма. В 1768 г. при новом освящении Успенского собора, северный придел которого до того был посвящен Благовещению Пресвятой Богородицы, переосвятили во имя Андрея Боголюбского[88 - Назаренко А. В. Андрей Юрьевич Боголюбский // ПЭ. М., 2001. Т. 2. С. 397.].
В эпоху татаро-монгольского нашествия 1237–1240 гг. на Руси появляются «условия» для классического мученичества: русские князья погибают от рук иноверцев, которые пытками пытаются сломить их волю и вынудить отречься от христианской веры. В летописной повести о нашествии Батыя владимирские князья, погибшие в 1238 г. на р. Сити, именуются мучениками за Христа: про ростовского князя Василька Константиновича в тексте сказано, что он «кровью мученичьскою омывся прегрешении своих с братом и отцем Георгием, с великим князем»[89 - ПСРЛ. Т. 1. Стб. 467.]. Однако канонизация владимирских князей состоялась многие столетия спустя после их подвига. Первым из русских князей был прославлен князь Михаил Всеволодович Черниговский, который явил пример добровольного мученичества в ставке Батыя 20 сентября 1246 г. Это событие произвело неизгладимое впечатление на современников и потомков, отразилось во всех русских летописях и послужило сюжетом литературного сказания, распространившегося в огромном количестве списков. Житие Михаила Черниговского представляет собой классическое житие мученика. А вот в подвиге другого русского князя – Михаила Ярославича Тверского, крещённого в честь Михаила Черниговского, агиограф увидел черты и мученика, и страстотерпца. Тверской князь стал жертвой соперничества с Юрием Даниловичем Московским за титул великого князя Владимирского, случайная смерть в тверском плену сестры хана Узбека Кончаки приблизила развязку[90 - См. подробно о событиях династической борьбы: Конявская Е. Л. Михаил Ярославич // ПЭ. М., 2017. Т. 46. С. 31–36.]. 6 августа 1318 г. Михаил Ярославич получил вызов к хану. Его старшие сыновья Дмитрий и Александр предложили поехать к Узбеку вместо него. Но князь ответил, что в Орде хотят именно его «головы». 6 сентября он прибыл в Орду, через полтора месяца состоялся суд. В житии Михаила Ярославича говорится, что ханский эмир Кавгадый привез в Орду верных Юрию Даниловичу князей и новгородских бояр, готовых свидетельствовать против тверского князя, а также, по повелению московского князя, подготовил грамоты с ложными обвинениями[91 - Житие Михаила Ярославича Тверского // БЛДР. СПб., 1999. Т. 6. С. 76–77.]. Михаил Ярославич отверг все выдвинутые против него обвинения, но его осудили на смерть, так как его участь была уже решена. Князя заковали в тяжелую деревянную колоду: «И терпел блаженный князь Михаил несказанную ту муку 26 дней…»[92 - Там же. С. 85.] В присутствии своих дружинников он старался не показывать своей скорби. Когда хан пошёл на охоту, у пленника появилась возможность спастись. Слуги говорили ему: «Вот, господине, проводники и кони готовы, убеги в горы – спасёшь жизнь»[93 - Там же. С. 87.]. Князь, понимая, что оставшиеся в ставке Узбека дружинники будут казнены, ответил, что не оставит их в такой беде, и добавил: «Да будет воля Господня». Подробности его мученической кончины описаны духовником князя – игуменом Александром, сопровождавшим его в Орду. Рано утром в среду, 22 ноября 1318 г., Михаил Ярославич, предчувствуя свою кончину, повелел служить заутреню, канон и часы. С плачем он выслушал правило ко святому причащению. После исповеди князь попросил дать ему для утешения Псалтирь, сказав: «…“велми бо ми есть прискорбна душа моя”. Чаяше бо сий в сердцы – при дверех пришел есть святый зватай по блаженную его душу»[94 - Там же. С. 84.]. Князь был казнен в семь часов дня. Убийцы сначала сильно ударили закованного в колоду Михаила Ярославича об стену, так что та проломилась. А затем некий Романец «вытащил нож и ударил святого в грудь, справа, и, вращая нож туда и сюда, вырезал честное и непорочное сердце его»[95 - Там же. С. 87.]. Свой рассказ об убиении Михаила Ярославича автор завершил словами о том, что тверской князь «приобщился к лику святых вместе со сродниками своими с Борисом и Глебом и тезоименитым своим Михаилом Черниговским»[96 - Там же.]. Князь был жестоко убит иноверцами и потому удостоился мученического венца подобно Михаилу Черниговскому. Однако у него не требовали отречения от веры, как у черниговского князя: Михаил Ярославич был предан на смерть по доносу и ложным обвинениям своих же соотечественников. Жизнь неоднократно ставила его перед тяжелым и мучительным выбором. Понимая, что в Орде его ждет страшная смерть, Михаил мог отказаться от поездки и спасти свою жизнь, но тогда он бы обрек на разорение Тверское княжество. Зная приговор суда, Михаил Ярославич получил возможность бежать. Но ради спасения ближних ничего не предпринял для своего освобождения. В сокращённой повести, представленной в Рогожском летописце, говорится о том, что Михаил был убит не ради веры, как другие мученики, но ради главной заповеди Евангелия, «положив душу свою за други своя»: «Ревность же имыи въ сердци божественую, часто въспоминаше подвигы и трьп?ниа святыхъ мученикъ иже пострадаша в?ры ради Христовы, желаа самъ тоя чаша испити, т?мъ и сподоби его Богъ единаго за многыи родъ христианьскыи приати блаженую страсть, аще же и не в?ры ради убиенъ бысть блаженыи, яко же святии мученици, но по запов?ди же Спасов? иже въ Еуангелии рече болша сея запов?ди любве н?сть, иже кто положитъ душу свою за другы своя»[97 - ПСРЛ. М., 2000. Т. 15. Стб. 41.]. Идея жертвы стала лейтмотивом летописных рассказов о гибели Михаила Тверского. Обстоятельства мученической кончины тверского князя, а главное, мотивация его поступков оказались близки подвигу страстотерпцев, поэтому в тексте Повести использованы сюжетные мотивы и образы из Сказания о святых Борисе и Глебе[98 - См. подробный текстологический анализ в кн.: Серебрянский Н. И. Древнерусские княжеские жития… С. 134–135.]. Особенно ярко это проявилось в описании молитвенного состояния Михаила Тверского в день кончины. Пространная редакция жития Михаила Тверского отразилась, в свою очередь, на тексте службы, посвящённой мученику[99 - Кучкин В. А. Повести о Михаиле Тверском. М., 1974. С. 167.]. Как отметила Н. С. Серёгина, стихиры Михаилу Ярославичу составлены по образцу стихир святым Борису и Глебу: «…киевские князья погибли также «яко агнцы», став жертвой в династической борьбе. Взяв песнопения им за образец, тверской гимнограф обозначил святость жертвенности Михаила»[100 - Серёгина Н. С. Песнопения русским святым. СПб., 1994. С. 191.].
В агиографических и гимнографических памятниках, посвящённым сыновьям угличского и звенигородского князя Андрея Васильевича Большого – Ивану Андреевичу († 1522 или 1523, или 1525) и Димитрию Андреевичу († не позднее 31 августа 1544), для характеристики их подвига также применён термин «страстотерпцы», хотя княжичи избежали мученической кончины[101 - См. о жизни мучеников: Булычёв А. А., Романова А. А. Игнатий, прп., Прилуцкий // ПЭ. М., 2009. Т. 21. С. 96–100.]. Ивана и Димитрия арестовали после того, как их отец Андрей Большой 5 сентября 1491 г. был схвачен в Москве по приказу своего брата великого князя Иоанна III и посажен в тюрьму. Княжичей отправили в пожизненное заключение сначала в Переславль, затем в Белоозеро и в Вологду. Пришедший к власти в октябре 1505 г. сын Иоанна III – Василий III ничего не сделал, чтобы облегчить участь своих двоюродных братьев или освободить их. Иван Андреевич провёл в заключении более 30 лет и перед смертью был пострижен в схиму с именем Игнатий в Спасо-Прилуцком монастыре. Младший Димитрий Андреевич сидел в тюрьме около 50 лет и был освобождён незадолго до своей кончины. О его последних днях и преставлении сообщает, в частности, Постниковский летописец: «Лета 7052-го преставися князь Дмитрей Андреевич углицкой, внук великого князя Василья Васильевича, в Переславле штидесяти лет, а сиде в железех в тыну 54 лета. И привезоша его на Вологду и погребоша у Спаса на Прилуке, идеже положен брат его князь Иван Андреевич, во мнишеском чину Игнатей, его же Бог прослави угодника своего чюдесы»[102 - ПСРЛ. М., 1978. Т. 34. С. 180.]. Несмотря на то, что принявший монашеский постриг Иван был канонизирован в лике преподобных, его именовали и страстотерпцем ввиду особенностей трагической жизненной судьбы. В службе преподобному Игнатию Прилуцкому, составленной в XVI в., святой прославляется как страстотерпец: «Радуйся, страстотерпче Христов, темничнымъ озлоблениемъ непоб?димый, но присно поб?дивый диявола своимъ кр?пкимъ терп?ниемъ[103 - РГБ. 173/I (Фундаментальное собрание библиотеки МДА). № 628. Трефолой русским святым. Л. 166 об., 30-е гг. XVII в.]. В XVIII в. в старообрядческой среде Углича было составлено житие князя Андрея Угличского и его сыновей, в заглавии памятника княжичи названы «новыми страстотерпцами»: «Житие святаго и благовернаго князя Андрея Васильевича Углецкаго и чад его благоверных князей Иоанна и Дмитрия, новых страстотерпцев»[104 - Единственный список: ГИМ. Увар. № 818. Л. 142–167 об., 80-е гг. XVIII в. Об истории создания жития см.: Романова А. А. Житие Игнатия (Иоанна) Вологодского // Жития Игнатия Вологодского, Игнатия Ломского, Герасима Вологодского и Кассиана Угличского: Тексты и словоуказатель / Ред. А. С. Герд. СПб., 2008. С. 8. Прим. 1.].
Обстоятельства трагической кончины малолетнего сына царя Иоанна Грозного Димитрия Иоанновича, погибшего в Угличе 15 мая 1591 г., определили его последующую канонизацию в лике страстотерпцев. 19 мая в Углич для расследования прибыла специальная комиссия под руководством боярина Василия Иоанновича Шуйского. 2 июня выводы комиссии были доложены на совместном заседании Боярской Думы и Освященного собора под председательством патриарха Иова[105 - См. об этих событиях: Флоря Б. Н., Турилов А. А. Димитрий Иоаннович, св. царевич // ПЭ. М., 2007. Т. 15. С. 133–136.]. В соответствии с результатами следствия Боярская Дума и Освященный собор пришли к заключению, что смерть царевича стала результатом несчастного случая. Однако когда рассматривался вопрос о канонизации царевича, было фактически признано его убиение. Официальное сообщение о прославлении святого содержит грамота царя Василия Шуйского от 6 июня 1606 г. Празднование царевичу было установлено «трижды в год: первое празнество – рожение, второе – убиение, третие – принесение мощем к Москве»[106 - Новый летописец // ПСРЛ. СПб., 1910. Т. 14: Первая половина. С. 71.]. Концом 1606 г. датируется написание первого жития Димитрия Иоанновича («Месяца тогоже в 15 день убиение святаго и благовернаго и христолюбиваго царевича князя Димитриа Ивановича углецкаго и всея России чюдотворца»), вошедшего впоследствии в состав Четьих-Миней Германа (Тулупова)[107 - Солодкин Я. Г. Житие Димитрия Угличского // СККДР. СПб., 1992. Вып. 3. Ч. 1. С. 338.]. Автор жития рассказывает о том, какие гонения и скорби перенес царевич, находясь в Угличе, где жил изгнанником: «брат» Борис Годунов неоднократно пытался его отравить, но яд не причинил святому отроку никакого вреда. Наконец, наемные убийцы (житие называет их имена) перерезали ему горло: «…и яко агньца незлобива смерти предаша беззаконии»[108 - РГБ. 304. I (Троиц.). № 676. Л. 473, 1630 г.]. В житии царевич называется «страдальцем» и «добропобедным мучеником». В Четьях-Минеях Германа (Тулупова), как и во многих других списках памятника, после жития следует Похвальное слово святому («Слово похвалное благов?рному царевичу князю Димитрию новому мученику»)[109 - Там же. Л. 475–482 об.]. Оно завершается акафистными хайретизмами, в которых мученичество царевича уподобляется подвигу его родственников – святых Бориса и Глеба: «Радуйся, твердое основание граду своему! Радуйся, сродникомъ своимъ Борису и Гл?бу собес?дниче!» Царевич Димитрий здесь назван «страстоносцем» («…и страстоносцу возопиемъ и прилежно того умолимъ»[110 - Там же. Л. 481.]) и российским чудотворцем: «Пречюденъ бо сый и на земли яко солнце сияа изрядными чюдесы…»[111 - Там же. Л. 482.].
Последующее осмысление судьбы убиенного царевича сопровождалось усилением степени его святости. Новая редакция жития была создана князем С. И. Шаховским в конце 20-х гг. XVII в.[112 - См. о С. И. Шаховском: Буланин Д. М. Шаховской Семен Иванович // СККДР. СПб., 2004. Вып. 3. Ч. 4. С. 273–286; о написании жития царевича Димитрия Иоанновича: Там же. С. 277.] В этом сочинении царевич Димитрий именуется великомучеником («Повесть изв?стно сказуемая на память великомученика благов?рнаго царевича Димитрия о убьении его и о преславномъ обр?тении телеси…»[113 - РГБ. Ф. 173/III (Собрание по временному каталогу библиотеки МДА). № 213. Л. 264–285 об.]). Шаховской, как и автор Повести о убиении святого Михаила Ярославича Тверского, начинает житие с рассказа о ликах святости: сначала писатель говорит о святых отшельниках, спасавшихся в пустыне, затем о монахах-преподобных, подвизавшихся в общежительных монастырях. Третий чин, представленный в его рассказе, – мученики. Именно к этому лику относится царевич Димитрий. Но угличский святой, по мнению писателя, не простой мученик. Для того, чтобы читатель это понял, автор жития акцентирует внимание на том, что царевич был убит своим сродником – Борисом Годуновым. Для нравственной характеристики этого убийства он даже использует библейскую параллель Авель-Каин[114 - «Оле страшнаго падениа… яко же треокаянный Каинъ, дерзнувый на прведнаго брата своего Авеля…» (РГБ. Ф. 173/I (Фундаментальное собрание библиотеки МДА). № 213. Л. 279 об.).]. Понятно, что Борис Годунов не являлся кровным родственником и тем более братом царевича. Но он был членом царской семьи, а, следовательно, родственником. Этот аргумент необходим Шаховскому, чтобы показать, почему царевич принадлежит к лику страстотерпцев. Агиограф доказывает, что Димитрий пострадал как законный наследник российского престола несмотря на то, что родился от шестого, неканонического брака царя Иоанна Грозного. В этом довольно обширном пассаже о происхождении Димитрия присутствует скрытое оправдание своего героя, поскольку в древнерусской литературе традиционно утверждалась мысль о том, что благой плод может произойти только от доброго корня. В Сказании о святых Борисе и Глебе подчеркивается связь греховного происхождения Святополка[115 - Захватив Киев в 978 г. и убив Ярополка, Владимир сделал его беременную жену своей наложницей: «залеже ю не по браку». Впоследствии он признал родившегося мальчика своим сыном, назвав его Святополком. Но даже в имени последний сохранил родовое имя своего настоящего отца. См. об этом: Назаренко А. В. Владимир (Василий) Святославич // ПЭ. М., 2004. Т. 8. С. 693.] и злодейской природы его личности. В противоположность Святополку князья Борис и Глеб были рождены от законного брака, имели царское происхождение и «светились по-цесарски». Автор жития царевича Димитрия утверждает, что святой сын искупил грехи своего отца. В сочинении Шаховского ярко прозвучала идея о царе как о «помазаннике Божием»: «Разумно убо да есть, яко царь ничтоже ино токмо образ Божий одушевленъ…»[116 - РГБ. Ф. 173/I (Фундаментальное собрание библиотеки МДА). № 213. Л. 284.]. Поэтому посягательство на жизнь его наследника есть преступление против Бога, за которое был наказан не только узурпатор власти Борис Годунов, но и пострадало всё Российское царство. Утверждая это, автор, переживший все события Смуты, выступает в качестве авторитетного свидетеля. Согласно житию Шаховского, страстотерпец Димитрий – законный носитель царской власти, избранник Божий, преданный и убитый членами своей семьи. Его святость засвидетельствована многими чудесами.
В русле внутреннего развития русской традиции святости, по мнению исследователей, находится канонизация в лике страстотерпцев императора Николая II Александровича, его супруги – императрицы Александры Феодоровны, цесаревича Алексия, великих княжон Ольги, Татианы, Марии и Анастасии. Решение о прославлении святых было принято на Архиерейском юбилейном Соборе Русской Православной Церкви 13–16 августа 2000 г.[117 - См. о подготовке канонизации: Семененко-Басин И. П. Культ императора Николая II в традициях российского православия // Религиоведение. Благовещенск, 2009. № 3. С. 28–38.] В Деянии о соборном прославлении новомучеников и исповедников Российских сказано: «В последнем православном Российском монархе и членах его Семьи мы видим людей, искренне стремившихся воплотить в своей жизни заповеди Евангелия. В страданиях, перенесенных Царской семьей в заточении с кротостью, терпением и смирением, в их мученической кончине в Екатеринбурге в ночь на 4 (17) июля 1918 г. был явлен побеждающий зло свет Христовой веры…»[118 - Цит. по статье: Черникова Н. В., Никитин Д. Н. Николай II Александрович // ПЭ. М., 2018. Т. 50. С. 471.].
Тысячелетняя история русской святости явила миру примеры удивительного подвига страстотерпцев – православных князей и царственных мучеников, вознесённых на самую высокую степень земной власти, но презревших её и самую жизнь ради соблюдения Евангельских заповедей.
Князь Рюрик Ростиславич в 1194–1210 гг
А. П. ПЯТНОВ[119 - Пятнов Андрей Петрович (Andrew P. Pyatnov); заведующий редакцией Отечественной истории научного издательства «Большая Российская энциклопедия»; pyatnov_a@mail.ru.]
Prince Riurik Rostislavich in 1194–1210
Annotation. The article is dedicated to the last years of political activity of Riurik Rostislavich – one of the most famous and long-living princes in the South Rus during the second half of the 12
and the beginning of the 13
century. The main principal purpose is to uncover the main impacts on the policy of Riurik in 1194–1210 and to investigate the unions and coalitions he was involved in.
Key words: Riurik Rostislavich, principality of Kiev, inter-princely relations, South Rus.
1194 г. стал рубежным в судьбе белгородского и овручского князя Рюрика Ростиславича. На протяжении тринадцати лет (1181–1194) его дуумвират с киевским князем Святославом Всеволодичем определял политическую стабильность в Южной Руси и поддерживал баланс сил смоленских Ростиславичей и Ольговичей. Смерть Святослава Всеволодича (25 июля 1194 г.)[120 - ПСРЛ. М., 1997. Т. 1. Стб. 412; М., 1998. Т. 2. Стб. 680; Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963. С. 207.] в третий раз привела Рюрика Ростиславича на киевский стол и позволила объединить ему в своих руках Киев и Киевскую землю.
После занятия Киева Рюрик Ростиславич пригласил на «снем» брата, смоленского князя Давыда Ростиславича († 23. 4. 1197), для обсуждения с ним новых политических реалий[121 - ПСРЛ. Т. 2. Стб. 681.]. В результате они «ряды вся оуконча о Роускои земле и о братьи своеи, о Володимере племени»[122 - Там же. Стб. 682.]. Вскоре к киевскому князю обратился на правах «старейшего» владимирский князь Всеволод Юрьевич Большое Гнездо с требованием «причастия» в «Русской земле». Ситуация осложнялась тем, что владимирский князь настаивал на получении городов (Торческ, Корсунь, Богуславль, Треполь, Канев), которые Рюрик Ростиславич при вступлении в Киев передал своему зятю, волынскому князю Роману Мстиславичу. Киевский князь пытался предложить владимирскому князю другие владения, но Всеволод Большое Гнездо не уступал. Рюрик Ростиславич был вынужден обратиться к киевскому митрополиту Никифору с тем, чтобы тот снял с него крестное целование к зятю. Однако Роман Мстиславич оказался довольно сговорчив, согласившись обменять свои города на какие-то другие владения или на денежный эквивалент[123 - Там же. Т. 2. Стб. 684–685; М.; Л., 1949. Т. 25. С. 96.]. Требуемые города Рюрик Ростиславич передал во владение Всеволоду Большое Гнездо.
Казалось бы, конфликт был улажен, однако владимирский князь, в свою очередь, передал Торческ своему зятю, сыну киевского князя Ростиславу Рюриковичу[124 - Там же. Т. 2. Стб. 685; Т. 25. С. 96.]. Это вызвало недовольство Романа Мстиславича, посчитавшего, что между Рюриком Ростиславичем и Всеволодом Большое Гнездо имел место сговор, направленный на то, чтобы лишить его волостей в Киевской земле и передать их Ростиславу Рюриковичу[125 - Там же.]. Никакие доводы киевского князя на Романа Мстиславича не подействовали, и он, «ловя извета на тесте своемъ и не хотя съ нимъ любви, и поча думати с моужи своими, слася къ Олговичу…»[126 - Там же. Т. 2. Стб. 686; См. разночтения по Хлебниковскому списку; Т. 25. С. 96.]
Союз Романа Мстиславича и черниговского князя Ярослава Всеволодича († 1198), владения которых граничили с Киевской землёй с запада и востока, представлял серьезную угрозу для Рюрика Ростиславича. Роман Мстиславич отправился в Польшу, надеясь на поддержку своих двоюродных братьев по матери, сыновей Казимира Справедливого – Лешка Белого и Конрада[127 - Там же. Т. 2. Стб. 686; Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 423. Таблица 4.]. Однако из-за внутреннего конфликта в Польше между Казимировичами и их дядей Мешко III Старым (который приходился дядей и Роману Мстиславичу), волынскому князю пришлось вступить в эту борьбу на стороне Казимировичей. В результате его неумеренной активности 13 сентября 1195 г. в сражении на р. Мозгаве польско-русские войска под его командованием потерпели поражение от сил Мешка III[128 - ПСРЛ. Т. 2. Стб. 687; Пашуто В. Т. Внешняя политика… С. 164.]. Неудача и ранение в этом бою заставили Романа Мстиславича отправить послов к Рюрику Ростиславичу и киевскому митрополиту Никифору с просьбой о мире[129 - ПСРЛ. Т. 2. Стб. 687.]. Мир был заключен, Роман Мстиславич получил г. Полонный и «полъ търтака Корьсоуньского»[130 - Там же. Стб. 688. Относительно интерпретации второго объекта в историографии существуют различные мнения.].
Рюрик Ростиславич умело воспользовался сложившейся ситуацией и направил послов к черниговскому князю Ярославу Всеволодичу от своего имени, а также от имени Всеволода Большое Гнездо и смоленского князя Давыда Ростиславича, выдвинув совершенно неприемлемое условие: восстановить «ряд Ярослава» (соглашение 1026 г. между киевским князем Ярославом Владимировичем Мудрым и его братом, черниговским князем Мстиславом Владимировичем Храбрым), по которому владения черниговских князей ограничивались Днепром, а Киев, таким образом, сделать исключительным владением Мономашичей[131 - Там же.]. Ярослав Всеволодич этих условий не принял, ответив, что «при вашемъ (Рюрика, Всеволода и Давыда – А. П.) животе не ищемъ его (Киева – А. П.), ажь по вас, кому Богъ дасть»[132 - Там же. Стб. 689.]. Этот ответ не удовлетворил Мономашичей, и Всеволод Большое Гнездо решил организовать поход на Ольговичей зимой 1195/96 г. Ярослав Всеволодич хорошо понимал, что справиться только черниговскими силами с коалицией киевского, смоленского и владимирского князей не удастся, поэтому он совершил тонкий дипломатический ход. С одной стороны, он отправил послов к Всеволоду Большое Гнездо, «кланяючися и емлючися емоу по всю волю его», что заставило Всеволода приостановить военные приготовления, а с другой – направил второе посольство в Киев, предложив Рюрику Ростиславичу заключить перемирие до того момента, пока Ольговичи будут решать проблемы с Всеволодом Большое Гнездо и Давыдом Ростиславичем[133 - Там же.]. Киевский князь не только принял это предложение, но и согласился уступить черниговскому князю Витебск[134 - Там же. Стб. 689–690, 693.], что стало серьезным просчётом. Его брат Давыд Ростиславич, игравший активную роль в политической жизни Полоцкой земли, к 1196 г. вернулся к более традиционной для Ростиславичей ещё с 1160-х гг. опоре на витебских князей; более того, по всей видимости, витебский князь Василько Брячиславич являлся зятем смоленского князя[135 - Пятнов А. П. Полоцкая земля в последней четверти XII в. // Rossica Antiqua. 2010. T. 1. С. 139–141, 143.]. Таким образом, киевский князь поставил брата в тупиковое положение: он должен был согласиться на потерю Василько Брячиславичем собственного родового владения. В сражении 12 марта 1196 г. успех сопутствовал черниговцам и их союзникам (силам Полоцкого и Друцкого княжеств), которые сумели захватить в плен племянника киевского князя Мстислава Романовича[136 - ПСРЛ. Т. 1. Стб. 413; Т. 2. Стб. 691–692; Т. 25. С. 98.]. Черниговский князь решил развить успех, выступив на Смоленск против Давыда Ростиславича, однако в ответ Рюрик Ростиславич двинулся на Чернигов, предварительно отправив Ярославу Всеволодичу «крестные грамоты». В результате черниговский князь приостановил военные действия и начал переговоры с киевским князем, которые оказались безрезультатными[137 - Там же. Т. 2. Стб. 693–694.]. Посольство Рюрика Ростиславича к Всеволоду Большое Гнездо, отправленное после пленения Мстислава Романовича, также не достигло успеха: «от Всеволода же не бяшетъ вести все лето»[138 - Там же. Стб. 695.]. В итоге, киевскому князю пришлось действовать самому, и «тако воевашася между собою, ездячи все лето и до осени»[139 - Там же. Стб. 696.].
Осенью 1196 г. ситуация осложнилась вступлением в противостояние на стороне Ольговичей волынского князя Романа Мстиславича. Одной из главных причин для этого стало его решение развестись с дочерью Рюрика Ростиславича Предславой и стремление отправить её в монастырь. Из Полонного, принадлежавшего волынскому князю, его отряды разоряли владения Ростиславичей в Киевской земле[140 - Там же. Т. 1. Стб. 412–413; Т. 2. Стб. 696–697.]. Дабы нанести ответный удар, Рюрик Ростиславич отправил своего племянника Мстислава Мстиславича Удатного к галицкому князю Владимиру Ярославичу († 1199), чтобы организовать удар по Волыни. Войска галицкого князя и Мстислава Удатного разорили волынские земли около города Перемиль, а белгородский и торческий князь Ростислав Рюрикович вместе с Владимировичами (внуки Мстислава Великого, дети его младшего сына Владимира – А. П.) и чёрными клобуками напали на окрестности города Каменца[141 - Там же. Т. 2. Стб. 697–698.].
В этот момент Всеволод Большое Гнездо наконец выступил против Ольговичей вместе с Давыдом Ростиславичем и рязанскими князьями, разоряя северные районы Чернигово-Северской земли. В свою очередь, Рюрик Ростиславич вступил во владения Ольговичей с запада. Ярослав Всеволодич стремился разделить своих противников и направил послов к владимирскому князю, предлагая мирное соглашение. Давыд Ростиславич выступил резко против заключения мира без ведома Рюрика Ростиславича, Всеволод же выдвинул черниговскому князю встречные условия: отпустить Мстислава Романовича, изгнать из Черниговской земли Ярополка Ростиславича (участника усобицы в Северо-Восточной Руси в середине 1170-х гг.) и отступить от союза с волынским князем Романом Мстиславичем[142 - Там же. Стб. 699–700.]. В результате, владимирский и черниговский князья нашли компромиссный вариант, при котором последний выполнил первые два условия, что удовлетворило обе стороны; кроме того, Ольговичи отказались от претензий на Киев «подъ Рюрикомъ» и Смоленск «подъ Давыдомъ»[143 - Там же. Стб. 700.]. Всеволод Большое Гнездо сообщил о заключении мира Рюрику Ростиславичу, который расценил действия союзника как предательство и занял все уступленные им владимирскому князю города в Киевской земле. Таким образом, союз киевского и владимирского князей распался, что ослабило позиции Рюрика Ростиславича.
Обострение конфликта Рюрика Ростиславича и объединившего около 1199 г. Волынское и Галицкое княжества Романа Мстиславича нашло отражение во второй части годовой статьи Лаврентьевской летописи, помещённой под 1202 г.[144 - Там же. Т. 1. Стб. 417–418.] Н. Г. Бережков, разбирая состав этой статьи, определил ее как ультрамартовскую (т. е. повествующую о событиях 1201/1202 г.), одновременно отметив вероятность принадлежности группы сообщений о Южной Руси во второй части статьи к 1200/1201 г.[145 - Бережков Н. Г. Хронология… С. 86–87.] На основании детального сопоставления летописных данных со сведениями Никиты Хониата А. В. Майоров склоняется к датировке второй части 1200/1201 г.[146 - Майоров А. В. Русь, Византия и Западная Европа: Из истории внешнеполитических и культурных связей XII–XIII вв. СПб., 2011. С. 230–235.] Думается, что аргументы исследователя можно усилить, основываясь на его же справедливом предположении о том, что посетившее Константинополь в мае 1200 г. посольство Романа Мстиславича вело переговоры как о помощи Византии против половцев, так и о втором браке галицко-волынского князя[147 - Там же. С. 234–235.]. Если этот вывод исследователя верен, то одним из поводов обострения противостояния киевского и галицко-волынского князей стал окончательный разрыв Романа с Предславой Рюриковной и его новый брак.
Другой причиной обострения конфликта стал, по всей видимости, сам факт перехода Галича к Роману Мстиславичу. После пресечения династии галицких князей в связи с отсутствием законных наследников у князя Владимира Ярославича, Галицкое княжество могло рассматриваться как выморочное и, соответственно, на него могли претендовать «старейшие» князья. В Южной Руси таковым считался киевский князь, в связи с чем Рюрик Ростиславич мог рассматривать занятие Галича волынским князем как нарушение своих законных прав на выморочное владение.
Осенью 1200 г. (менее вероятно, что 1201 г.) Рюрик Ростиславич попытался нанести удар по Галичу в союзе с черниговскими Ольговичами. Однако Роман Мстиславич опередил своего противника, сумев не только раньше выступить в поход, но и привлечь на свою сторону черных клобуков, братьев Владимировичей[148 - ПСРЛ. Т. 1. Стб. 417.]. К галицко-волынскому князю приехали и жители некоторых городов «Русской земли»[149 - Там же.]. Киевляне добровольно открыли Роману Мстиславичу Подольские ворота в Копыревом конце города. Галицко-волынский князь принудил Рюрика Ростиславича и Ольговичей целовать к нему крест, после чего отправил Рюрика в Овруч, а Ольговичей – за Днепр[150 - Там же. Стб. 417–418.]. Подобно Андрею Юрьевичу Боголюбскому в 1169 г., Роман Мстиславич не занял киевский стол, а посадил на него своего двоюродного брата, луцкого князя Ингваря Ярославича. На Юге Руси установился новый порядок, при котором вся реальная власть сосредоточилась в руках галицко-волынского князя, опиравшегося на союз со Всеволодом Большое Гнездо, а киевские князья стали лишь марионетками могущественного соседа.
Подготовка реванша заняла у Рюрика Ростиславича около 2 лет. 1–2 января 1203 г. соединённые войска овручского князя, черниговских Ольговичей и половцев взяли Киев на щит[151 - ПСРЛ. Т. 1. Стб. 418 (2 января); М., 2000. Т. 3. С. 45, 240 (1 января); М., 1995. Т. 41. С. 124–125 (2 января); Бережков Н. Г. Хронология… С. 87, 247, 315 (прим. 84).], Рюрик Ростиславич в четвёртый раз занял киевский стол. Тем не менее, политическая ситуация складывалась не в пользу киевского князя, так как реальных сил для противостояния Роману Мстиславичу он не имел. Встреча противников состоялась 16 февраля у Овруча[152 - ПСРЛ. Т. 25. С. 100; М., 1965. Т. 30. С. 79–80; Т. 41. С. 125.]. По сути, галицко-волынский князь вынудил киевского князя разорвать союз с Ольговичами и половцами в обмен на сохранение за ним Киева. Рюрик Ростиславич целовал крест к Роману Мстиславичу, Всеволоду Большое Гнездо и его сыновьям, обязавшись отправить во Владимир своего посла вместе с послом Романа Мстиславича, для того чтобы Всеволод Большое Гнездо подтвердил легитимность княжения Рюрика в Киеве. Владимирский князь, «не помяну зла Рюрикова… но да и ему опять Киев»[153 - ПСРЛ. Т. 2. Стб. 419.].
Весной 1203 г. (датировка подтверждается исследованием Н. И. Милютенко[154 - Милютенко Н. И. Владимирский великокняжеский свод 1205 г. (Радзивиловская летопись) // ТОДРЛ. СПб., 1996. Т. 49. С. 49–51, 55–56.]), Рюрик Ростиславич вошел в число организаторов большого похода против половцев[155 - Там же. Т. 25. С. 101; Т. 30. С. 80; Т. 41. С. 125.]. Поход оказался весьма успешным, однако в Треполе, где собрались киевский князь с сыновьями Ростиславом и Владимиром Рюриковичами и Роман Мстиславич, необходимо было «рядъ положити о волостехъ, кто како страдалъ за Русьскую землю»[156 - Там же. Т. 41. С. 125.]. Рюрику и Роману не удалось договориться, и галицко-волынский князь пошел на крайние меры: он заставил Рюрика Ростиславича, его жену и дочь Предславу (свою бывшую жену) постричься в монахи, а сыновей Рюрика – Ростислава и Владимира захватил в плен и отвел в Галич[157 - Там же. Т. 25. С. 101; Т. 41. С. 125–126.].
Фактически, эти события должны были завершить политическую карьеру Рюрика Ростиславича, однако судьба благоволила князю. 19 июня 1205 г. близ польского города Завихост совершенно неожиданно погиб галицко-волынский князь Роман Мстиславич. Когда известие об этом дошло до Рюрика, он немедленно расстригся и в пятый раз занял киевский стол, сменив своего сына Ростислава Рюриковича[158 - Там же. Т. 1. Стб. 426.] (в 1204 г. благодаря деятельному вмешательству Всеволода Большое Гнездо был освобожден из плена Романом Мстиславичем и получил киевский стол). Со смертью Романа Мстиславича активизировались и Ольговичи: свои претензии на Галич выдвинули сыновья черниговского князя (1198–1201) Игоря Святославича, приходившиеся внуками по женской линии галицкому князю (1153–1187) Ярославу Владимировичу Осмомыслу. Между Рюриком Ростиславичем и Ольговичами был вновь заключён союз[159 - Там же.], однако первый поход союзников на Галич в том же 1205 г. оказался безрезультатным. Возвращаясь из него, Рюрик Ростиславич передал Ольговичам Белгород, где был посажен зять киевского князя Глеб Святославич[160 - Там же. Т. 25. С. 104.]. В 1206 г. союзники запланировали ещё более масштабный поход на Галич. В Чернигове на «снем» собрались черниговские князья во главе со Всеволодом Святославичем Чермным; к ним присоединился смоленский князь Мстислав Романович со «своими сыновци» и половцы. Уже в Киеве к этим силам присоединился Рюрик Ростиславич с сыновьями, вышгородским князем Ростиславом и Владимиром, со «своими сыновци» и чёрными клобуками. С запада на Галич двинулись братья Казимировичи – Лешко Белый и Конрад, приходившиеся Рюрику Ростиславичу племянниками. В результате этого похода галичане были принуждены принять на княжение новгород-северского князя Владимира Игоревича, а для укрепления положения Игоревичей на Галичине, в Звенигороде был создан ещё один княжеский стол, который занял брат Владимира – Роман Игоревич[161 - Там же. Т. 2. Стб. 718.].
На обратном пути из похода Всеволод Чермный неожиданно занял Киев, направив своих посадников «по всем городом Киевськым»[162 - Там же. Т. 1. Стб. 427.]. Рюрик Ростиславич оказался не готов к такому повороту событий и был вынужден, «видя непогодье свое», уехать в Овруч. Однако ещё до конца 1206 г. Рюрик Ростиславич при поддержке сыновей и братьев изгнал Всеволода Чермного из Киева, а его сына Михаила – из Переяславля (Русского)[163 - Там же. Стб. 428.]. Рюрик Ростиславич в шестой раз вокняжился в Киеве, а в Переяславле сел его сын Владимир Рюрикович. Попытка Всеволода Чермного зимой 1206/1207 г. вернуть Киев не удалась.
В 1207 г., узнав о новом походе войск черниговского князя Всеволода Святославича Чермного, Рюрик Ростиславич вновь покинул Киев и уехал в Овруч. Однако у Всеволода Чермного не хватило времени укрепиться в Киеве: этому помешали действия владимирского князя Всеволода Большое Гнездо, который первоначально планировал двинуть войска на Чернигов, однако в итоге осенью того же года атаковал Рязанскую землю[164 - Там же. Стб. 429–434.]. Всеволод Чермный должен был отвлечься на обеспечение безопасности северных границ Чернигово-Северской земли и помощь рязанским князьям. Получив известия о подходе владимирских войск к Рязани, Рюрик Ростиславич «гна изъездом к Кыеву, и выгна Всеволода Чермнаго ис Кыева, а сам седе в немъ»[165 - Там же. Стб. 433.] в седьмой раз. Очередная попытка Всеволода Чермного вернуть себе Киев зимой 1207/1208 г. не удалась, после чего вплоть до ухода киевского князя с политической арены военные столкновения на юге прекратились.
Рюрик Ростиславич скончался, по всей видимости, весной 1210 г. на киевском княжении[166 - О спорных вопросах, связанных с обстоятельствами смерти Рюрика Ростиславича, см.: Fennell J. The last years of Riurik Rostislavich // Essays in honor of A. A. Zimin. Columbus, 1985. P. 159–166; Толочко О. П. О мiсце смертi Рюрика Ростиславича //Украiнський iсторичний журнал. 1997. № 5. С. 136–144; Пятнов А. П. Борьба за киевский стол в 1210-е гг.: спорные вопросы хронологии // ДРВМ. 2002. № 1(7). С. 83–89.]. Его личность – яркое отражение эпохи, где победы шли рука об руку с поражениями, а успех, казавшийся незыблемым, оказывался мимолётным. Можно с уверенностью говорить о том, что этот неординарный человек и правитель занял важное место в политической истории русских земель второй половины XII – начала XIII вв.
Похвала Ивану Калите в списке XVI в
К. В. ВЕРШИНИН[167 - Вершинин Константин Владимирович (Konstantin V. Vershinin); кандидат исторических наук, научный сотрудник Центра источниковедения истории России Института российской истории РАН; versh-kv@yandex.ru.]
The Panegyric to Ivan Kalita in a Copy of the 16
Century
Annotation. The paper analyzes a copy of the Panegyric to prince Ivan Kalita, discovered by the author in a brief chronicle of the 16
century. The piece was known so far only by the colophon of the Siya Gospel of 1339/1340. The new copy does not go back to the latest and contains important variant readings, what suggests that the archetype was independent from the Siya Gospel. The text of the copy is published in the supplement by typesetting and as a photographic copy.
Key words: Panegyric to Ivan Kalita, Siya Gospel, Old Russian literature, chronicles.
Похвала Ивану Даниловичу Калите из выходной записи Сийского Евангелия 1339/1340 г. не нуждается в представлении. Этот хрестоматийный текст – один из древнейших памятников московской книжности, а Сийское Евангелие (далее – СЕ) – старшая дошедшая до нас московская рукопись. Для истолкования Похвалы немало сделал достопочтенный юбиляр[168 - Борисов Н. С. Политика Московских князей (конец XIII – первая половина XIV в.). М., 1999. С. 326–350. Из других работ укажем: Мещерский Н. А. К изучению ранней московской письменности // Изучение русского языка и источниковедение. М., 1969. С. 93–103; Романова А. А. Древнерусские календарно-хронологические источники XV–XVII вв. СПб., 2002. С. 56–57; Каштанов С. М., Столярова Л. В. Древнейшее московское Евангелие и его двинской адресат // Средневековая Русь. М., 2004. Вып. 4. С. 252–298.]. Несмотря на это, памятник изучен ещё далеко не полностью. Негласный консенсус исследователей предполагает, что панегирик написан непосредственно для СЕ. Однако строго это не доказано, да и невозможно было доказать в связи с отсутствием материала для сопоставления. Не решён вопрос и о личности «Анании чернеца», «повелениемь» которого изготовлена рукопись. Большинство учёных видит здесь указание на монашеское имя Ивана Даниловича (из других источников не известное), хотя ещё М. Н. Тихомиров отвергал тождество Калиты и Анании и считал, что колофон неоднороден по составу. Эту гипотезу в настоящее время поддерживают С. М. Каштанов и Л. В. Столярова[169 - См.: Тихомиров М. Н. Древняя Москва (XII–XV вв.). М., 1947. С. 187; Каштанов С. М., Столярова Л. В. Древнейшее московское Евангелие… С. 280.].
Некоторый свет на данные вопросы проливает неизвестный ранее список Похвалы Ивану Калите, обнаруженный нами в сборнике РГБ, Рог. 662 (далее – Р). Это рукопись в 4°, на 322 л., датируемая 20-ми или 30-ми гг. XVI в.[170 - Встречаются филиграни следующих видов: 1) литера P под цветком, Лихачев № 1554 (1529 г.); 2) литера P, перечеркнутая, под цветком, не отожд.; 3) тиара, Лихачев № 1630 (1536 г.); 4) щит с тремя лилиями под короной, Брике № 1826 (1521 г.); 5) единорог, Лихачев № 1539 (1527 г.); 6) рука в манжете под цветком, Лихачев № 1573 (1530 г.). Сборник не имеет начала; утрачен один лист между л. 27 и 28 и два (вероятно) листа между л. 319 и 320.] Сборник переписан одним опытным каллиграфом[171 - Если не считать восстановленного л. 6 (вероятно, скопированного со старого ветхого листа; л. 1–5 – пустые, новейшей бумаги) и приписок на л. 82, 318об., 321–322об.], дважды копировавшим в 10-е – 20-е гг. XVI в. Сильвестровский сборник XIV в.[172 - Речь идёт о рукописях ГИМ. Увар. 85–1° и ГИМ. Муз. 1197 (первая рукопись переписана данным писцом полностью, вторая – наполовину). См. об этом: Грибов Ю. А. Значение палеографических особенностей для определения состава и генеалогии четьих сборников // История и палеография: Сборник статей. М., 1993. Вып. 1. С. 34–55; Он же. О реконструкции новгородского иллюстрированного сборника XIV в. // Хризограф. Вып. 3: Средневековые книжные центры: местные традиции и межрегиональные связи: Труды международ. научн. конф. Москва, 5–7 сентября 2005 г. С. 253–267 (фотоснимки – в обеих работах). По данным Ю. А. Грибова, тот же писец переписал и часть Толковой Палеи ГИМ, Вахр. 89.] Состав рукописи таков: л. 6–81об.: поучения, преимущественно из Пролога и Измарагда; л. 83–224об.: богослужебные тексты; л. 225–283об.: Хождение игумена Даниила; л. 283об.–314: «Летописець Рускыя земли…» (последнее известие – 7008/1500 г.); л. 314: «Колко днии Адамъ пребысть в раи»; л. 314–317об.: краткий летописец от сотворения мира до Седьмого Вселенского собора; л. 317об.– 318: «О семи верстах человеческых»; л. 318: изречения о Псалтыри («Псалтырь составленье Давыдово…»), числа от 1 до 100 000; выписка из Послания Климента Смолятича в редакции толковых сборников («Никтоже бо можеть уведати силу алфе без Божья строения…»[173 - Ср.: Вершинин К. В. Послание Климента Смолятича и толковые сборники // Текстология и историко-литературный процесс. Сборник статей. М., 2017. Вып. V. С. 23.]); л. 318, 319–319об. (л. 318об. – пустой): изречения Григория Богослова, но без её ростовских Исаака «Рурина» (Сирина), Нила, Максима; л. 319об.: «Слово, како вспросили ученици Господа…»; л. 320 (между 319 и 320 – лакуна): фрагмент флорилегия, начинается словами: «река течеть во брезех каменых…»[174 - Ср.: Розанов С. П. Материалы по истории русских Пчел. СПб., 1904 (Памятники древней письменности и искусства. № 154). С. 60–62.]; л. 320об. –321: «Словеса о родех о всех, написано вкратце. Симонова (!) роду на пол-30 язык: 1 – евреи, 2 – персы…» (из Повести временных лет, с дополнениями).
Похвала Ивану Калите (начало). РГБ, Рог. 662, л. 311об.
Похвала Ивану Калите (продолжение). РГБ, Рог. 662, л. 312
Похвала Ивану Калите (окончание). РГБ, Рог. 662, л. 312об.
Похвала Ивану Даниловичу читается в составе летописца, занимающего л. 283об.–314[175 - Заметим, что в 1955 г. с рукописью (судя по листу использования) ознакомился А. Н. Насонов, прилагавший особенные усилия к разысканию неизвестных летописных текстов. Однако ни среди опубликованных работ учёного, ни в его личном фонде (Архив РАН. Ф. 1547) нам не удалось обнаружить сведений о рукописи Рог. 662.]. Исследование этого сложного памятника будет нами предпринято в особой работе. Предварительно можно отметить, что перед нами свод, среди источников которого – летопись, сходная с Симеоновской (следовательно, и с Троицкой), и другая летопись, близкая к Московско-Академической в её последней части, но без её ростовских известий.
Похвала находится после статьи 6970 г. о смерти князя Василия Васильевича. В начале текста вместо «князе великом Иване» (запись в СЕ) читается: «князе Иване Васильевиче всея Русии» (л. 311об.). Таким образом, сводчик начала XVI в. «переадресовал» похвалу современному ему князю, но дата 6847 г. осталась неизменной. Непонятно, откуда Похвала попала в Р, но её инородность по отношению к окружающему тексту очевидна. Противоречит она и сохранившейся в летописце под 6836 г. уникальной немосковской характеристике Ивана Даниловича, которого «татарове посадиша… на великое княжение» (л. 298 об.).
Сам факт обнаружения второго списка похвалы Калите делает версию о составлении памятника специально для СЕ маловероятной. Едва ли перед нами копия рукописи 1339/1340 г. Стали бы в библиотеке небольшого Успенского монастыря на Лявле, куда вложено Евангелие, искать книжные редкости? Основанный в 1520 г. Антониев Сийский Троицкий монастырь во время создания рогожской рукописи также не был сколько-нибудь заметным центром книжности[176 - Кукушкина М. В. Монастырские библиотеки Русского Севера: Очерки по истории книжной культуры XVI–XVII вв. Л., 1977. С. 25–26. Обычно считается, что книга была передана в Антониев Сийский монастырь в 1632–1633 гг. (Каштанов С. М., Столярова Л. В. Древнейшее московское Евангелие… С. 253), однако документами это не подтверждается и не опровергается (Кукушкина М. В. Монастырские библиотеки… С. 76), так что теоретически СЕ могло оказаться там и раньше.]. Но важнее другое. Р содержит большое число разночтений по сравнению с СЕ, что было бы трудно объяснить в случае копирования последнего (тем более если учесть его крупный, парадный устав). Вот наиболее показательные примеры (исключаем явные ошибки и пропуски). В Р читаем: «поклонятся ему многые царии (!) и князи, и приведеть за себя многыя земли, и долговеченъ будеть». Этот фрагмент отсутствует в СЕ; он отсылает к Пс. 71:11 («И поклонятся ему вси царие земстии, вси языцы поработаютъ ему»), возможно, также к Пс. 71:15 («И живъ будетъ»); между тем Пс. 71 обильно цитируется в похвале и выше, и ниже[177 - Борисов Н. С. Политика Московских князей… С. 338.], так что есть основания относить фрагмент к архетипу текста. Вместо «благородному князю» (СЕ) читается «богомудреному князю» (lectio difficilior, лексема весьма редкая[178 - Отмечена дважды в переводных текстах X–XI вв. (в основном значении «одаренный от Бога мудростью») и единожды в послании митрополита Фотия (но в особом значении «заключающий в себе Божественную мудрость» – не о личности, а об умении, «реместве»): Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 27. М., 2006. С. 261.]); вместо книжного «помощникъ» – просторечное «помочникъ»; вместо ошибочного «вдовци» – правильное «вдовици» (которых Калита «от насилникъ изимая»); наконец, вместо «въ апустевший земли» – «в запустеивший (!) земли».
Границы текста в Р совпадают с тем отрезком записи СЕ, что помещается между введением и заключением с упоминаниями «Анании чернеца»: «Написано бысть си Еуангелие въ граде Москове на Двину къ Святей Богородици повелениемь рабомь Божимь Ананиею черньцемь [следует текст Похвалы]. Сии бо великий рабъ Божий Анания чернць (!), поминая его святительскый санъ…» Все это позволяет вернуться к мысли М. Н. Тихомирова о вставке в запись СЕ готового литературного произведения, разорвавшего рассказ об «Анании чернеце»[179 - Уже после сдачи статьи в печать обнаружилось, что в книжности XVI в. Похвала Ивану Калите не одинока. Большая часть памятника приводится в анонимном послании (вероятно, новгородского или псковского происхождения), которое нам известно по единственному списку второй половины XVI в. РГБ, Унд. 1084, л. 273об. -293 («Предисловие азбуки толковыя вкратце… к некоему христолюбцу во власти сущу»). Здесь Похвала отнесена к скончавшемуся Василию III. Судя по контексту («самого кормчиа лишени есми», л. 276об.), послание следует датировать временем не позднее середины 40-х гг. XVI в.].
Приложение
Рогожский список Похвалы Ивану Калите
РГБ, Рог. 662, л. 311об. –312об.
Круг чтения семьи великого князя Дмитрия Ивановича по материалам записей на книгах