скачать книгу бесплатно
Умершие в мире живых. Европейские исследования
Коллектив авторов
Методы антропологии
В книге рассматриваются различные аспекты коммуникации между живыми и усопшими в круге европейских, преимущественно христианских культур, характеризуемые на основе полевых этнографических исследований, проведенных в рамках исследовательского проекта, поддержанного Российским научным фондом (грант № 18-18-00082). Издание содержит обширную библиографию, вводящую в проблематику современных исследований смерти, и информативные иллюстрации рассматриваемых материалов.
Предназначена для исследователей в области гуманитарных и социальных наук, а также для широкого круга читателей, интересующихся этой областью знаний.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Умершие в мире живых: Европейские исследования
Методы антропологии
THE DEAD IN THE
WORLD OF LIVING
EUROPEAN STUDIES
Печатается по решению Ученого Совета Института этнологии и антропологии РАН от 17 октября 2023 г., протокол № 8
Публикуется в рамках исследовательского проекта РНФ «Умершие в мире живых: кросс-культурное исследование коммуникативных аспектов танатологических практик и веровании?», грант № 18-18-00082
Рецензенты:
д. и. н. А.?А. Новик
д. и. н. Д.?А. Функ
Коллектив авторов:
С.?В. Соколовский (Введение, Глава 5), Е.?С. Данилко (Глава 1), Е.?Г. Чеснокова (Глава 2), И.?А. Морозов?, А.?А. Шрайнер (Глава 3), О.?Д. Фаис-Леутская (Глава 4), И.?А. Кучерова (Глава 6, общ. ред.)
© Соколовский С.?В., отв. ред., фотография на обл., 2024
© Коллектив авторов (текст, иллюстрации), 2024
© Институт этнологии и антропологии им. Н.?Н. Миклухо-Маклая РАН, 2024
© Издательство «Альма Матер», оригинал-макет,2024
© Издательская группа «Альма Матер», серийное оформление, 2024
Введение. Кросс-культурные исследования и коммуникация с умершими
Антропологи, исследовавшие смерть в разных культурах, пишут о множественных ее формах и в полемике с биологическими трактовками рассматривают ее не как универсалию, но прежде всего как культурный конструкт, обладающий уникальными характеристиками в разных человеческих сообществах. Учитывая основательную критику кросс-культурного метода в исследованиях смерти (глубокий его критический анализ, обусловивший последующий поиск иных методов и синтез широкого круга существующих концептуализаций телесности и смерти в социальных науках, представлен в: Fabian 1973), в приведенных в этой книге региональных исследованиях была поставлена цель изучения не только принятой в полевой этнографии кросс-культурной вариативности смерти и погребальных обрядов (ср.: Palgi, Abramovitch 1984), но и выявления онтологической множественности телесной кончины (ср.: Mol 2002).
Исследователи традиционной культуры концентрировали свое внимание на судьбе биологического, или органического, тела, отслеживая культурные представления об усопших, их физических телах и душах, поведении скорбящих – на их ритуалах и способах преодоления утраты. Посмертная судьба тела социального, как ни странно, привлекала значительно меньшее внимание. Благодаря современным успехам когнитивных наук, мы знаем, что сознание неразрывно связано с телом, воплощено (embodied), и что личность может рассматриваться как распределенная совокупность следов ее деятельности, не исчезающих после смерти тела физического. Коммеморативные практики и общение с усопшими связаны с этими следами деятельности, и поскольку всякая коммуникация материально опосредована, внимание к ее материальным аспектам и актантам, к нетривиальным персонажам, включающим, помимо усопших и скорбящих, связанные с ними артефакты, города и ландшафты, памятники и архивы, тексты и изображения, оказывается вполне оправданным. В этой перспективе культура может закономерно рассматриваться как ансамбль продолжающих свое посмертное существование социальных тел ушедшего поколения, их изобретений, идей, практик, ритуалов и знаний, на основе которых развиваются и реализуются идеи, практики и знания нового поколения. Исследования распределенного и воплощенного сознания, вдохновляющие современные подходы в когнитивных науках, социальной психологии, социологии знания и материальной семиотике поддерживают и конкретизируют такой взгляд на культуру, как совокупность следов (инскрипций, или программ) деятельности предшествующих поколений.
Коммуникация с умершими подчиняется универсальным законам общения и не является в этом смысле какой-то девиацией или исключением. Субъектами такого общения могут быть не только люди, но и социальные институции и корпорации. Например, законодательство, касающееся таких вопросов, как захоронение, кремация, погребение, организация кладбищ, имеет не только санитарный аспект или заботу о живых, но и коммеморативный аспект и заботу о мертвых. Поскольку любая забота выражается в мыслях, действиях, поступках, словах и текстах, она имеет коммуникативную сторону. Это означает, что все институализированные формы регуляции обращения с умершими также включают коммуникативный аспект. Представления о том, что есть человек и какова его посмертная судьба, также варьируют от культуры к культуре, и даже в рамках одного общества от одной субкультуры к другой, или от одного социального слоя – к другому. Европейцы и африканцы, коренные народы обеих Америк, Азии и Австралии могут общаться со своими умершими или их душами через духов или богов. Формы такой коммуникации также представляют едва ли не бесконечное число вариаций и типов.
Одной из немногих универсалий, объединяющих культы предков, похоронные обряды и другие практики, существующие в отношении умерших, предоставляющих основу для их сравнений в столь разных культурных сообществах как, например, датоги (Танзания), ва (КНР), старообрядцы (Россия) или греки (Кипр), является сам факт общения с умершими, наличие множественных каналов коммуникации между живыми и мертвыми. Такой аспект рассмотрения смерти ставит проблему выбора концепции коммуникации, способной послужить фундаментом для сравнения и параметров, по которым такое сравнение могло бы производиться. В известных на сегодняшний день теориях и моделях коммуникации – биологических, информационных, когнитивных, семиотических, – сколь бы они ни различались, есть общий набор элементов, присущих всем этим подходам, а именно наличие адресатов и адресантов, канала, сообщения и его характеристик (цель, содержание, плотность, направление, контекст) и эффектов или результатов коммуникации. Это те самые параметры, которые позволяют сравнивать конкретные коммуникативные акты и описывать их разнообразие, опираясь на общее представление об их структуре в целом. Следует добавить еще один, быть может, самый важный, поскольку он определяет многие аспекты уже перечисленных – средство коммуникации или медиа, за счет, с помощью или посредством которого осуществляется само общение, – ритуал, речь, письмо, сон, сеанс магии, камлание, кино и фото, цифровые формы коммеморации и т. д. Представляется, что в известной максиме Маршалла Маклюэна The media is the message! подчеркивается именно детерминированность общения особенностями той среды, в которой оно разворачивается.
Отсюда вытекает важный методологический принцип для кросс-культурного анализа: сравнение не должно выходить за рамки конкретных медиа или культурно близких коммуникативных сред. Иными словами, допустимо сравнение особенностей ритуала общения с умершими одной культуры с аналогами в других исторически или географически близких или связанных с нею культурах, или особенностей онлайн-коммеморации в одной сети или стране – с другим сетевым сообществом или страной; сравнения же, в которых игнорируются специфика и границы таких коммуникативных сред, оказываются заведомо либо слишком формальными и абстрактными, либо банальными из-за слишком общего, т. е. тривиального характера получаемых в них результатов.
Таким образом, едва ли не единственной действительно глобальной универсалией в рассматриваемой области культуры, сколь бы уникальными ни представлялись посмертные судьбы людей в различных культурах и религиозных системах, является сам факт коммуникации с умершими. Наличие этой универсалии позволило авторам данной серии книг изучать погребально-поминальную обрядность на разных континентах и в весьма существенно различающихся культурах и обществах с позиций общей перспективы и с опорой на общие принципы, что и предоставило возможность преодоления того скептического отношения к поиску универсалий в этой сфере, которое распространилось и утвердилось в социально-культурной антропологии под влиянием вполне обоснованной критики Йохана Фабиана. Тем не менее авторы постарались соблюсти принцип ареальности, и поэтому в данном томе публикуются лишь исследования, касающиеся круга христианских культур. За его рамками остаются те участники исследовательского проекта, которые проводили свои полевые исследования в Танзании, Китае и Иране. Публикация результатов исследований по этой части общего проекта еще впереди.
Проблематике смерти и похорон посвящена обширная археологическая, историческая, психологическая и социологическая литература. Различные способы коммуникации с умершими рассматривались при анализе магических ритуалов Д.?Д. Фрэзером, Э.?Б. Тейлором, Л. Леви-Брюлем, М. Элиаде (в мировом масштабе), В. Маннхардтом (в Европе), Б. Малиновским (в Океании), У. Уорнером (в США). Однако в XX в. в большинстве случаев все эти авторы не рассматривают специально способы общения с умершими, включая эту информацию в общее описание похоронно-поминальных обрядов и ритуально-обрядовых практик, направленных на коммуникацию с умершими. Подобные исследования существуют по отдельным народам мира. В разных культурах общение с умершими имеет собственные специфику и прагматику. Например, у русских, и шире – у славян, различные способы общения с предками были вписаны в календарную обрядность и в комплексы развлечений и ряженья, связанные с поворотными точками календаря (ср.: Чичеров 1957; Виноградова 2016; Ивлева 1994; Морозов 1998). Они были направлены как на регулярное обновление контактов с умершими при помощи умилостивительных жертв и ритуальных угощений для обеспечения «доли» жертвователей (урожая, приплода скота), так и на использование авторитета предков при установлении добрачных связей молодежи. В гораздо меньшей степени освещены эмоционально-личностные аспекты общения с умершими, например, обращение к ним в экстремальных ситуациях или в повседневном быту.
Особая область исследований посвящена умершим «неправильной» смертью (самоубийцы, утопленники) либо особым категориям умерших (колдуны и ведьмы, близнецы и др.), что определяет специфические способы их захоронения и коммуникации с этой группой покойников. В российской этнографической науке этой теме посвящены работы Д.?К. Зеленина, а также исследования представителей этнолингвистической школы Н.?И. Толстого. К ним примыкают работы о социальных различиях в захоронениях, характерных для разных культур, например, о специфике детских похорон в древнем Риме (Bodel 2016). Выделяется также корпус исследований, связанных с почитанием захоронений выдающихся деятелей (см., например: Rader 2003; Verdery 1999; Юрчак 2016). Эти исследования, безусловно, расширяют наши представления о коммуникативных моделях общения с умершими в различных социокультурных контекстах.
Важное значение имеет и изучение мортальных топосов в культурном ландшафте, в первую очередь, кладбищ. Например, в работе Н. Фишера «Память пейзажей в прошлом и настоящем. Культурологическое исследование» (Fischer 2016) кладбища рассматриваются как важный элемент культурного ландшафта, «образцы материализованной культуры памяти». Этому автору принадлежит также ряд работ по традиционным и современным погребальным традициям в Германии (Fischer 2012, 2016, 2018), в частности, исследование так называемой новой культуры захоронений, отражающей важные трансформации социальных структур, усиление мобильности населения, что выражается в тенденции «распространения культуры похорон и памяти в общественное пространство или природный ландшафт» (Fischer 2018). Кладбище часто представлено как локус, включенный в процесс конструирования и поддержания локальной и семейной идентичности, где осуществляется передача культурных традиций и ценностей (Блэк 2015; Bradbury 1999; Miller, Rivera 2006; O’Rourke 2007).
В российском научном дискурсе кладбище рассматривается преимущественно как локус традиционных похоронно-поминальных практик (Алексеевский 2010; Андрюнина 2014; Добровольская 2010; Карвалейру, Матлин 2010; Листова 2015; Рыжакова 2013). В научной литературе также затрагиваются вопросы, связанные с особенностями обустройства могил (Громов 2010; Кулешов 2014; Мохов 2014). Все большую актуальность приобретают исследования, в которых анализируются формы репрезентации социальных отношений и их трансформаций в пространстве кладбища или мест поминовения (Соколова 2011, 2014; Ушакин 2004, 2009; Филиппова 2009; Francaviglia 1971; Tarlow 2000). В предлагаемой вниманию читателей книге кладбище анализируется и как ключевое место различных способов общения между живыми и мертвыми, и как маркер этнокультурных и социальных групп с ярко выраженной спецификой общения с умершими.
Отдельную группу составляют работы, посвященные различным элементам похоронно-поминальной обрядности, обеспечивающим эффективную коммуникацию умерших и живых, в том числе исследования специальных обрядовых текстов, исполняемых при обращении к умершим (причитания, голошения и т. п.). Например, часть исследователей фокусируется на акустических аспектах практик, направленных на взаимодействие с умершими, которые могут содержать вербальный компонент (Толстая 1999; Адоньева 2004; Алексеевский 2007а и др.), сопровождаться игрой на музыкальных инструментах либо их примитивных аналогах (Агапкина 1999; Левкиевская 1999; Усачёва 1999; Цыденова 2007). Обеспечивать коммуникацию с умершим может и ритуальный шум, выступающий как антипод инструментальной музыки (Плотникова 1999; Славянские древности 2012). Звуковая коммуникация, как правило, односторонняя и адресована умершему, однако иногда она символически отображает его речь, направленную в мир живых (Ивлева 1994; Фёдорова 2009; Владыкин, Чуракова 2012).
Важную роль в рассматриваемых формах общения с умершими выполняет пищевой код (ср.: Седакова 2004; обзор исследований пищи на поминках и похоронах в христианской европейской традиции представлен в: Stewart 2017). В ряде работ общение с умершими родственниками в ходе ритуального застолья рассматривается в рамках теории обмена и потребления (Bonsu, DeBerry-Spence 2008; Dobscha 2016).
Особой формой, или средством обеспечения контакта с умершими, является представленный у многих народов мира обычай ряженья, который включался в ключевые календарные и семейные обряды – рождение ребенка, свадьба, похороны (ср.: Чичеров 1957; Пропп 1995; Ивлева 1994). При изучении способов коммуникации между живыми и умершими звуковые и пищевые коды, а также ритуальные маски могут быть рассмотрены как способ репрезентации мертвых (как конкретных личностей, так и абстрактных «предков»).
Большой корпус литературы посвящен историко-культурным исследованиям, в которых рассматриваются похоронно-поминальные обряды в контексте отдельных эпох (например, в трудах Й. Хейзинги, Я. Буркхардта и Ф. Арьеса), а также философско-танатологической проблематике (ср.: Янкелевич 1999). Другим примером, касающимся одного из регионов, включенных в данное исследование, является коллективная монография под редакцией Н. Ланери, посвященная социальному анализу погребальных традиций на Древнем Ближнем Востоке и в Средиземноморье (Laneri 2007). В ряде исследований отражены коммуникативные аспекты похоронно-поминальной обрядности и отношений с умершими в Средиземноморье (ср.: Danforth, Tsiaras 1982; Herzfeld 1991, 1993; Derderian 2001; Cassia 2005).
Ключевым интегративным понятием в рамках рассматриваемой проблематики является «смерть». Представления об умирании (предуготовлении к смерти) и посмертном существовании в разных культурах (ср.: Suzuki 2013) определяют способы коммуникации с умершими, ритуальные практики и поведенческие стереотипы. В научной традиции исследований смерти существует особое направление, фокусирующееся на социальных последствиях смерти близких людей и методах психологической компенсации и поддержки (этим аспектам посвящены многие публикации журналов Mortality и OMEGA – Journal of Death and Dying). В отечественной литературе способам обращения с умершими, представлениям о потустороннем мире, описаниям похоронных обычаев у разных народов мира, а также соответствующей терминологии посвящена книга «Лабиринт: Морфология преднамеренного погребения» (Смирнов 1997).
Отдельного рассмотрения заслуживает анализ практик взаимодействия с умершими в контексте рассмотрения больших и малых социальных групп, например, исследований отношения к смерти в Германии (Borckholder 2015).
В этом контексте важную роль играет анализ особенностей погребальных традиций в разных конфессиях. Тема похорон, и шире – смерти, посмертного наказания, пожалуй, одна из самых важных в современной старообрядческой среде. Кроме того, как показывают полевые исследования в селах, где старообрядческая традиция уже сильно размыта, похоронный обряд, тесно связанный с вероучением, нередко является практически единственным способом его выражения, а также определения верующими своей конфессиональной принадлежности как важного отличия от представителей других конфессий, проживающих в той же местности. Именно этот аспект нуждается в более тщательном рассмотрении, так как во многих современных исследованиях похоронная обрядность включается в комплекс семейного обрядового цикла (ср.: Кремлева 2001; Дронова 2007), а ее идентификационная функция обычно остается за рамками рассмотрения. Следует также обратить внимание на тот факт, что в устных интерпретациях темы смерти выявляются различные параллели с другими сообществами, переплетение устной и книжной традиций, включение советских ритуальных практик и т. д.
Рассмотрение перечисленной выше научной литературы показывает, что большинство исследований опирается на ограниченный в территориальном и социокультурном плане материал и вписано в заданные дисциплинарными и методологическими рамками задачи. Авторы, исследующие современные формы погребальной обрядности, зачастую используют новейшие методы исследования или обращают внимание на новые темы (например, изучают отношение к смерти, способы взаимодействия участников погребальной церемонии или место мортальных объектов в культурном ландшафте) и редко привлекают к анализу традиционные формы. Обобщающие труды посвящены описанию церемоний и ритуалов похорон различных этнических, конфессиональных и социальных групп и обычно не рассматривают коммуникативные аспекты похоронно-поминальных обрядов, в то время как работы, в которых данные аспекты все же затрагиваются, выполняются на материалах отдельных групп и, как правило, не ставят перед собой цели их кросс-культурного анализа.
Опираясь на эти и собственные исследования, авторы глав предлагаемой для изучения читателя книги уделяют особое внимание связям солидарности в родственных группах и той роли в их укреплении, которую играют похоронно-поминальная обрядность, сами умершие и многообразные формы общения с ними. Помимо этого, авторы глав вместе с анализом состояния исследований смерти в рассматриваемых регионах приводят также их результаты в сопредельных странах, дополняя таким образом это краткое введение, что дает возможность читателю более полно представить современное состояние европейских исследований в этой области научного поиска.
Глава 1
Музеи смерти как современное явление
Глобальное похоронное наследие
В современном мире, по наблюдению исследователей, культ смерти становится удивительным трендом, генерирующим огромное понятийное поле, несмотря на кризис гуманитарного знания и великих парадигм (Хапаева, Мохов 2017: 10). Появление новой терминологии, связанной со смертью, свидетельствует не только о своеобразной научной моде, но и о состоянии социальной среды, для которой смерть превращается в «продукт массового потребления». Тем более что публичность, наряду с ее интимной простотой, согласно Ф. Арьесу, – одна из необходимых характеристик смерти (Арьес 1992: 18).
В этом контексте хотелось бы рассмотреть так называемые музеи смерти, в том или ином виде появившиеся в последние десятилетия во многих странах мира, в том числе и в России. Обращение к их опыту, с одной стороны, интересно для анализа способов визуализации и музеефикации идеи смерти как социально табуированной темы, с другой— как очередная попытка ответить на вопрос: почему тема смерти выглядит одновременно и пугающе, и притягательно. Мои полевые исследования были связаны в основном с новосибирским музеем, а обобщение информации по мировым музеям производилось исключительно по материалам, имеющимся в интернете: официальные сайты учреждений, их страницы в социальных сетях, отзывы посетителей на различных платформах.
Весной 1970 г. в Монако по инициативе нескольких представителей похоронной индустрии была основана Международная федерация ассоциаций танатологов (FIAT/IFTA), целью которой провозглашались поддержка и развитие танатологических практик. В 1988 г. она была преобразована во Всемирную федерацию и превратилась в глобальную сетевую платформу для служб/компаний и поставщиков похоронных услуг, находящихся в более чем 80 странах. Федерацию возглавляет Совет, избираемый каждые два года на международной конвенции. В 2008 г. во время очередной встречи был поднят вопрос о необходимости «сохранения и защиты глобального похоронного наследия в интересах будущего человечества». В принятой в результате специальной Хартии такое наследие определялось довольно широко, как состоящее из объектов, зданий, сооружений и инструментов, связанных со смертью, а также обычаев, ритуалов и проявлений утраты и горя. В одном из пунктов Хартии говорилось о создании Ассоциации похоронных музеев и коллекций (АПМК) (Charter s. a.).
В настоящее время АПМК объединяет 28 организаций из 17 стран. В основном ее членами являются музеи, а также фонды и отдельные коллекции (Members s. a.). У ассоциации имеется свой основной документ, названный Конституцией, в которой обозначены следующие цели:
• содействие сохранению коллекций по истории и культуре похорон;
• предоставление информации и консультаций общественности;
• осуществление международного сотрудничества.
АПМК – некоммерческая организация с головным офисом в Амстердаме, не преследующая политических задач, состоящая из рядовых, ассоциированных и почетных членов, юридических организаций, каждая из которых имеет своего представителя. В Конституции подробно описаны процедуры вступления в Ассоциацию, избрания и утверждения ее членов, функции правления, порядок уплаты и расходования членских взносов (Constitution s. a.). В АПМК входит и Музей мировой погребальной культуры в Новосибирске.
Далеко не все музеи, так или иначе связанные с темой смерти, – члены АПМК. Например, из немецких учреждений в ней зарегистрированы только Музей сепулькральной (от лат. sepulcrum – «погребение», «надгробный памятник») культуры в Касселе и кладбище Ольсдорф (Гамбург), тогда как, кроме них, в Германии имеется как минимум еще семь организаций такого рода: старинные кладбища, охраняемые как культурные памятники (Берлин, Ганновер, Кюндорф), музеи надгробий (Ульм) и кованых крестов (Эберсберг), коллекция графики «Человек и смерть» при Институте истории медицины Дюссельдорфского университета и, наконец, мастерская и музей «Пластинариум» доктора Гюнтера фон Хагенса в Губене. Не имеет членства в Ассоциации и популярный музей смерти в Лос-Анджелесе, больше известный как «голливудский музей похорон знаменитостей», и множество других организаций. Описать все «музеи смерти» в мире и даже просто составить их перечень вряд ли возможно, но изобилие подобных учреждений явно свидетельствует об их востребованности.
Большинство «похоронных» музеев возникло относительно недавно, в период с начала 1990?х гг., когда несколько из них появились почти одновременно в США и в Европе. К редким исключениям относится Музей похоронных принадлежностей в Вене, который начал выставлять свои коллекции артефактов с 1967 г., хотя перебрался в здание бывшего морга на центральном городском кладбище лишь в 2014 г., обновив экспозицию. Вообще, подавляющее большинство подобных музеев расположено непосредственно на кладбищах (Вена, Дублин, Барселона и др.) либо поблизости от них. Нередко статус культурно-исторического памятника получают сами погосты, превращаясь в музеи под открытым небом, как, например, Сан-Педро в Медельине (Колумбия). Несмотря на позднее институциональное оформление именно в качестве музеев, подавляющее большинство таких учреждений имеет богатую предысторию, с которой они напрямую или косвенно соотносят истоки свой деятельности. Так, ирландский музей Глазневин начинает рассказ о себе с 1832 г., когда некрополь Глазневин был основан легендарным государственным деятелем Дэниелом О’Коннеллом, а упомянутый выше музей в Касселе, открывшийся в 1992 г., ведет свое начало с похоронной реформы в немецких землях в начале ХХ в. На сайте швейцарского музея смерти в Базеле, представившего свои экспозиции публике в 1994 г., говорится, что коллекции собирались еще с 1961 г. На сайте новосибирского Музея мировой погребальной культуры, торжественное открытие которого состоялось в 2012 г., датой основания указан 1992 г., когда был приобретен первый экспонат.
Размещение на территориях старинных кладбищ или в зданиях, спроектированных известными архитекторами и издавна связанных с похоронной индустрией (бывший морг, семейное похоронное бюро, зал траурных церемоний и т. п.), повышает статус музеев как хранителей историко-культурного наследия. Артефакты, с которых началось формирование фондов, также косвенно способствуют «удревнению» истории и, конструируя уникальность места, используются в рекламных стратегиях. Барселонский музей погребальной культуры гордится коллекцией своих катафалков, служивших городу около сотни лет: «Важное решение сохранить их и собрать в одном месте означало создание первой и единственной (выделено мной. – Е. Д.) коллекции похоронных экипажей, существовавших во всей Европе и выставленных публично» (Benvinguts s. a.). Главным брендом Музея мумий в мексиканском Гуанахуато являются, соответственно, «мумифицированные останки наших географических и культурных предков (различной древности с 1870 по 1984 г.), крупнейшая в мире (выделено мной. – Е. Д.) коллекция природных мумий» (Escribe un Comentario s. a.). Это примеры тех музеев, где вся концепция тематически выстраивается вокруг одной специфической коллекции, в других фонды могут быть разнообразными и обширными. Но и в этом разнообразии выделяются некоторые вещи, обладающие самостью – исторической или художественной ценностью, нетривиальностью, выраженной мортальностью, наконец, аутентичностью. Подлинность выступает важнейшим критерием их ценности. Об «уникальной коллекции хирургических имплантатов умерших, кремированных в крематории» рассказывает базельский музей (Geschichte s. a.). Визитной карточкой Национального музея истории похорон в Хьюстоне, имеющего 15 постоянных экспозиций, являются экспонаты из Ватикана, раскрывающие секреты похорон пап и кардиналов (Celebrating s. a.), а в венском Музее похоронных принадлежностей, где стремятся познакомить своих гостей именно с «венской смертью», у посетителей есть редкая возможность увидеть настоящие кадры архивной кинохроники с траурной процессией, идущей за гробом императора Франца Иосифа I или барона Ротшильда (Bestattungsmuseum s. a.).
При этом, описывая собственные задачи, музеи, например Музей сепулькральной культуры в Касселе, отмечают сильнейшие изменения, происходящие в современной похоронной индустрии и требующие пристального внимания, документации практических стратегий людей в обращении с памятью о прошлом и их взаимодействии с собственной смертностью (Constitution s. a.) – таким образом музей как институт прошлого оказывается неизбежно связанным с настоящим. «Между традицией и современностью» обозначает свое место «интерактивный и мультимедийный» Музей похорон в Вене, расположенный в историческом здании, контрастирующем с новыми и ультрасовременными экспозициями. Такое самоопределение применимо ко всем описываемым объектам; их самопрезентации строятся как на «глубоких исторических корнях», ценности наследия и многовековых традиций, так и на обращении к современным реалиям и к современному человеку с его практиками памятования и преодоления утраты. Смахнув пыль столетий с артефактов, музеи смерти стремятся обнаружить под ней не просто осколки прошлого, но и нечто другое, заполняющее образовавшийся культурно-временной зазор между ушедшим и существующим. Они культивируют интерес к архаике, но не желают быть архаичными, они чтят музейные традиции, но стремятся вырваться из тисков традиционных представлений о музее. Так, здание японского Музея черепов, не выделяющееся в ряду типичных трехэтажных домов небольшого города Амагасаки, при взгляде с другого ракурса неожиданно оказывается огромным каменным черепом. А внутри «он совсем не похож на традиционный музей с рядами стеклянных витрин, наполненных пыльными реликвиями. Это настоящий бунт цвета и фантазии, потому что все доступное пространство от пола до потолка являет собой витрину» (Davies s. a.).
Работа с нестандартными формами, использование технологических приспособлений, всевозможных гаджетов, комбинирование несочетаемых цветов и размещение объектов разного формата (подлинников и муляжей, реконструкций и точных копий) в непривычных контекстах – все это характеризует похоронные музеи, и все это используется ими для создания определенного эффекта, манипулирования ощущениями посетителей, которых призывают «использовать собственное тело и чувства, чтобы расширить восприятие разных материалов и поверхностей, услышать их звук, оценить их цвет и текстуру» (Arte, Arquitectura s. a.), предоставляют им шанс самим почувствовать изумление могильщиков, нашедших нетленные тела в земле (Escribe un Comentario s. a.), или обнаружить «неоспоримую мистику, излучаемую катафалками» (Historical Hearses s. a.). Воспользовавшись предложением музея и отправившись в ночную прогулку среди могил, прикасаясь к надгробиям, влезая внутрь исторических гробниц, слушая пение птиц и ощущая прикосновения ветра, люди могут одновременно насладиться магией места и осознать его культурно-историческую ценность (Arte, Arquitectura s. a.).
Посещение музея, таким образом, может интерпретироваться как форма путешествия во времени и культуре, когда человек оказывается лицом к лицу с местами и ситуациями, представляющими прошлое. Это позволяет ему получить моментальный и творческий опыт погружения в другое пространственно-временное поле. Результатами такого путешествия становятся приобретение знания и чувство вовлеченности в нечто, отличное от привычной реальности. Все это позволяет отнести похоронные музеи к категории так называемых новых музеев, культурная стратегия которых строится не столько на создании, консервации и хранении информационных ресурсов, сколько на взаимодействии с эмоциями посетителей, их чувственным опытом, личными переживаниями и впечатлениями. Принятое в литературе название для обозначения таких музеев – «постмузей» (post-museum) – свидетельствует об их связи с явлениями постмодерна (Hooper-Greenhill 2000: 21), когда привычная дидактическая функция музея «научить и объяснить» сменяется стремлением «дать почувствовать», а власть факта смещается на задний план под давлением эмоций. Так, в одном из материалов на официальном сайте новосибирского Музея смерти говорится, что «оказавшись в стенах Музея, люди испытывают самые разные эмоции: удивление, восторг, страх, сомнение, отвращение, гнев, радость, тревогу, грусть, печаль, смущение, сожаление, трепет, блаженство, удовлетворенность, благодарность, почтение, пиетет, спокойствие, неуверенность, разочарование, восхищение… Одно, наверное, объединяет всех – здесь никто не остается равнодушным» (Эмоции Музея Смерти 2020).
Наделение знаниями через эмоции и чувство вовлеченности трансформировало традиционные способы передачи информации, используемые музеями как образовательными институтами. Стремление музеев смерти поддерживать общественный интерес вступает в резонанс с желанием посетителей вновь пережить оригинальный эмоциональный опыт и конструирует образовательные и просветительские модели, не имеющие коннотаций с привычными школьными методами. Похоронные музеи предлагают огромное количество образовательных проектов, позиционируя себя как открытое межкультурное социальное пространство, в котором нет места «довлеющим презентациям и речам сверху вниз» (Angebots?bersicht s. a.). Они предназначаются разным категориям потенциальных клиентов: от профессионалов до любителей саморазвития. Например, кассельский музей проводит многодневные тематические семинары для работников похоронной индустрии «Как управлять кладбищем», «Практика погребения и общение с близкими, ориентированное на клиента», «Повышение квалификации для людей из медицинских профессий» и краткие курсы для гидов и дизайнеров о проектировании кладбищенских пространств или экологическом подходе к растениям, а также консультирует по различным вопросам (похоронное право, оформление надгробий и др.). Связанный с музеем исследовательский институт курирует научные проекты и предоставляет возможности для написания диссертаций, при нем имеются обширная библиотека и издательство, выпускающее собственный журнал, книги и каталоги.
Другой пример: при амстердамском музее Tot Zover («До скорого») существует похоронная академия – «платформа, осуществляющая обмен знаниями между наукой и практикой для частных лиц». В ее насыщенной событиями программе – лекции университетских профессоров, охватывающие самые разные области знания (от медицины до философии), музыкальные и литературные вечера, выставки, мастер-классы, художественные мастерские и т. п. Особенное внимание уделяется работе с подрастающим поколением: экскурсии и специальные лекции включают практические занятия, ориентированные на разные возраста и помогающие детям принимать первые утраты и справляться с горем. Есть, например, занятия, связанные с потерей домашнего животного, а на сайте размещены советы родителям для подобных случаев: «Проверьте, что дети осознают – животное мертво, а не спит. Расскажите детям, как это, когда оно больше не может двигаться. Спрашивайте ребенка о его чувствах, скажите, что он может задавать вопросы. Подумайте о том, что вы можете сделать, и будьте открыты для совершения обряда – написать ему или нарисовать картинку, завернуть [питомца] в кусок ткани или положить в коробку и похоронить, украсить его могилу, спеть для него. Пусть дети сами решат, что будет лучше» (Afscheid s. a.).
Все представленные практики, традиционные и инновационные, образовательные и социальные проекты похоронных музеев, объединенных в международную ассоциацию, отражают тенденции современной похоронной индустрии, ориентированной на проектирование открытой общественной среды и возвращение или обретение смертью новой роли в публичном пространстве (Мохов 2018а: 374). В таком контексте провозглашаемая музеями глобальная социальная миссия – сохранение и защита историко-культурного похоронного наследия – в итоге нацелена на формирование в обществе более глубокого понимания того, как смерть связана с жизнью. «Человек должен открыться смерти, если хочет открыться жизни. Культ жизни – это культ смерти. Цивилизация, которая отрицает смерть, в конечном итоге отрицает жизнь». Этими словами Октавио Паса открывается главная страница официального сайта Музея мумий. Им вторит цитата из Альбера Камю: «Не бывает света без тени. Тень необходима, чтобы узнать об этом» – на сайте музея Tot Zover. Сформулированная здесь миссия музея характеризует основные идеологические стратегии современных похоронных музеев: «Как мы поступаем со смертью, которая говорит нам, кто мы такие, откуда мы пришли и во что мы верим? Именно осознание смерти интенсифицирует жизнь, и накопление знаний о традициях, окружающих смерть, укрепляет понимание других. В таком понимании мертвые живы. И у многих людей есть вопросы, которые нужно задать, и мысли, которыми можно поделиться. Многие хотят поспорить об этом. Музей отлично подходит для такой цели. Это гораздо больше, чем здание музея. Это место встречи, где люди могут узнавать и размышлять о смерти, смертности и жизни» (Waarom s. a.).
Музеи, таким образом, предстают ритуальными и художественными пространствами, отражающими социальные и воображаемые представления о жизни, смерти и памяти, трансформирующимися вместе с культурами, которые их производят, воспроизводящими образы тех, кто их создает и посещает. Это места для встреч и символической коммуникации между живыми и мертвыми. Включенность музеев в кладбищенские ландшафты расширяет географические и хронологических границы музея как локуса и среды, усложняя их смысловое наполнение. Это роднит их с «гетеротопиями» М. Фуко (к которым он относит в том числе и кладбища), местами за пределами всех мест, которые, находясь в рамках культуры, сразу и представляются, и оспариваются, и переворачиваются (Фуко 2006: 196, 198).
Часть индустрии развлечений
«Весь персонал одет в одинаковые красные футболки, на которых с одной стороны написано “удивляйтесь”, а с другой – “развлекайтесь”» – это фраза из статьи об открытии Музея смерти в Москве зимой 2014 г. (Открытие музея смерти 2014). Фраза точно описывает эмоциональную палитру, доступную потенциальным посетителям, – это спектр между удивлением и развлечением. Музей, о котором шла речь, являлся частью или звеном музейного проекта, инициированного и организованного известным бизнесменом и политиком, бывшим губернатором Архангельска Александром Донским. Первым в этом ряду, летом 2011 г., был открыт музей эротического искусства «Точка G» на Новом Арбате, через год такой же появился в Санкт-Петербурге. Следующим детищем Донского стал почти сразу же скандально закрывшийся «Музей власти», в котором выставлялись портреты государственных лиц в весьма нелестных для них образах (в женском нижнем белье, с наколками и т. д.) (Мясникова 2013). И, наконец, в декабре 2013 г. появился Музей смерти в Санкт-Петербурге, расположенный на первой туристической линии, на Невском проспекте.
Музей, судя по фотографиям из Сети, занимал четыре небольшие комнаты в подвальном помещении. В первом зале посетителей встречали два скелета, облаченные в наряды жениха и невесты. С полки, освещенной красноватым светом, на них печально взирал ангел. Вдоль стен располагались витрины с разноцветными черепами из пластика, урнами для праха, муляжами посмертных масок и каких-то ритуальных предметов. Примерно такой же набор ожидал и в следующих погруженных в полумрак комнатках, которые соединялись коридором с развешанными по стенам картинами и фотографиями. В конце коридора стоял манекен в темной длинной одежде, олицетворяющий саму Смерть, а рядом – пустой гроб для желающих сделать особенное селфи. Эстетический эффект призвано было произвести на публику надгробие с фигурой лежащей обнаженной девушки. Последний зал, по замыслу организаторов, видимо, должен был отражать многообразие погребальных традиций в мире, но акцент получился в большей степени восточным. Здесь можно было увидеть скелеты в китайских костюмах и в наряде самурая, статуэтки будд, копии воинов знаменитой терракотовой армии. Не обошлось в музее без африканских масок и отмечаемых в отзывах гостей как самых экзотичных и любопытных экспонатов гробов курьезных форм из Ганы.
По такому же принципу был организован уже упоминавшийся и принадлежавший тому же владельцу музей на Новом Арбате в Москве. В заведение можно было попасть с общего входа с «Точкой G», миновав щедро украшенный презервативами гардероб и войдя в дверь рядом с большим кожаным черепом. Здесь также имелись четыре зала, в первом размещались надгробия, во втором – погребальные урны, а два последних были полностью отведены под необычные ганские гробы. Эта коллекция рекламировалась как самая большая в мире, сообщалось, что все экспонаты, включая гроб в виде матрешки с фигурой Ленина внутри, привезены с африканского континента.
Открытие и того и другого музеев освещалось на различных интернет-ресурсах. В публикациях, призывавших посетить новое необычное место, присутствовала общая риторика: упреждая гостей от возможного скепсиса в отношении музея с пугающим названием, вызывающим неизбежные ассоциации со всевозможными «комнатами страха», они подчеркивали, что заведение «удачно совмещает статус развлекательного и образовательного» (Соловьева б. г.) и даже может быть отнесено к «классическим музеям, где представлены разные экспонаты, иллюстрирующие в основном похоронные ритуалы народов мира» (Музей смерти б. г.). Дополнительными бонусами являлись погружение в таинственную и мистическую атмосферу и, конечно, удачные снимки для социальных сетей: «А уж заглянуть в глаза (опять, ой) многочисленным черепам или египетскому богу смерти Анибусу и выложить в Инстаграм фотографию банки с человечиной… в общем, там правда интересно. Советуем» (Соловьева б. г.). Все это, по замыслу создателя новых просветительских учреждений, открытых для всех, призвано было избавить посетителей от мистического страха смерти (Андреева 2015).
В отличие от мировых похоронных музеев, описанных выше, российские музеи смерти были рассчитаны только на возрастную категорию 18+, никаких детских образовательных программ не предусматривалось, взрослых, впрочем, тоже. Гостям музея в Санкт-Петербурге образовываться и просвещаться предстояло главным образом самостоятельно. Всю необходимую информацию можно было почерпнуть из подписей к экспонатам и планшетов с описаниями. В Москве в какой-то период при музее проводились экскурсии. Из отзывов посетителей следует, что основное их содержание составляли сомнительные с точки зрения достоверности истории в жанре дешевой мистики. Например, о бытовавшей неизвестно где и когда традиции сопровождать на кладбище труп богатого горожанина в стеклянном катафалке с запертым в нем живым вороном, о совокупляющихся скелетах, якобы обнаруженных в таком виде на раскопках Помпеи, и т. п. В целом культурный уровень музея оценивался в отзывах невысоко: отмечались отсутствие вкуса в оформлении, обилие непроверенной информации, очевидная коммерческая направленность; наконец, неуважительное отношение к смерти (Suririna 2014).
Судя по этим отзывам, а также по кратковременности проекта, – оба музея прекратили свое существование через несколько лет после открытия, – выполнение провозглашенной социальной миссии не являлось для создателей музеев смерти первоочередной задачей. Говорить о сохранении культурно-исторического наследия изначально было излишне, учитывая содержание коллекций, состоящих в подавляющем большинстве из муляжей. На аутентичность претендовали только урны для праха и забавные гробы из Ганы, но и эту информацию уже невозможно проверить. В коммерческом плане деятельность «музеев», видимо, оказалась не слишком успешной в сравнении с другими заведениями семейного бизнеса. По крайней мере, использовать освободившееся помещение под сухой бассейн с шариками оказалось выгоднее. Можно предположить, что часть музейного реквизита используется для создания атмосферы в других аттракционах, объединенных под одной крышей или находящихся поблизости: музее эротики «Точка G», Лабиринте страха, Зеркальном лабиринте, квесте «Побег из тюрьмы», аттракционах «Дом вверх дном» и «Бей посуду». Это все развлекательные учреждения из сети компании Big Creativ (Big Fanny), принадлежащей семье Донских. Сеть включает уже более 70 заведений по стране и за рубежом (Евдокимов 2018).
Недолговечность темы смерти в этой развлекательной сети не означает ее невостребованности в целом. Так, недавно Музей черепов и скелетов появился в Зеленоградске, небольшом курортном городке Калининградской области. Это новоизобретенная достопримечательность, наряду с «Домиком ангелов» и эксплуатирующим любовь публики к котикам «Мурариумом». «Мы открыты! Веселые и прикольные скелеты ждут Вас! Для всех гостей нашего Музея Бонус – Ленточный Лабиринт» – читаем на первой странице сайта (Музей черепов б. г.). Уверена, что это не единственный пример такого рода – появление и исчезновение всевозможных аттракционов, эксплуатирующих тему смерти, превращается в привычную часть индустрии развлечений.
Таким образом, описанные Музеи смерти в Москве и Санкт-Петербурге были одинаково далеки как от задач сохранения историко-культурного наследия совместно с ассоциацией похоронных музеев, так и от музейной деятельности в принципе. Но рекламные стратегии и презентации тематического материала, используемые и теми и другими видами учреждений (развлекательными и ориентированными на сохранение культуры), обнаруживают определенное сходство. И те и другие предоставляют публике определенный контент, оформленный как музейное пространство. И те и другие говорят о решении неких культурно-просветительских задач, в рамках которых формулируют важную социальную миссию. Все это свидетельствует о легкости, с какой тема смерти может включаться как в программы ЮНЕСКО по спасению культурных памятников, так и в программу увеселительных шоу, а учреждения, называемые музеями, – служить пространством и для серьезного разговора о смерти и умирании, и для аттракциона со «страшилками».
«Со многими смыслами и для всех возрастов»: Музей мировой погребальной культуры в Новосибирске
Как устроен Музей смерти
В первый раз я попала в новосибирский Музей мировой погребальной культуры (Музей смерти) в мае 2019 г., в период подготовки и проведения ежегодной культурной акции «Ночь музеев» (Данилко 2019). Для меня это было новое, неожиданное и самое интенсивное за последние годы поле. За несколько дней удалось вместе с сотрудниками включиться в процесс подготовки обновленной экспозиции к празднику и таким образом изучить ее изнутри. А в течение музейной ночи было записано около 30 интервью с посетителями. Выборка была случайной, но я старалась, чтобы в нее попали люди разных возрастов, мужчины и женщины. Записывались тексты экскурсий в музейных залах и в крематории, а также была сделана серия обширных интервью с сотрудниками после окончания события. Это было качественное, а не количественное исследование, поэтому я не ставила задачи составления репрезентативной выборки и соотнесения материала интервью с социальными типажами. Посетителям задавались вопросы об их восприятии происходящего, причинах посещения музея, полученных впечатлениях. В подавляющем большинстве случаев интервью быстро перетекало в формат свободной беседы, в которой затрагивалось множество разных вопросов (страх смерти и потери близких, отношение к кремации и другим видам погребения, личные истории и т. д.). Во время второго полевого исследования в феврале 2020 г. мне хотелось понаблюдать за повседневной жизнью музея вне крупных праздничных мероприятий. В течение недели я находилась в музее весь рабочий день, помимо интервью с посетителями, состоялись беседы с сотрудниками реставрационных мастерских, дизайнерами, экскурсоводами.
Первоначально свои исследовательские задачи я видела лишь в рассмотрении способов визуализации и музеефикации идеи смерти как социально табуированной темы, но по мере развития ситуации мне все больше хотелось понять, почему музейное пространство стало таким притягательным, что стремятся увидеть, услышать, ощутить и унести с собой для размышлений те, кто приехал сюда этой ночью и собирается вернуться снова. Также было интересно узнать, как функционирует Музей в качестве института прошлого и какие мемориальные практики здесь используются.
Итак, торжественное открытие Музея мировой погребальной культуры (Музея смерти) состоялось в 2012 г., хотя на официальном сайте указан 1992 г. – именно в это время состоялась первая международная выставка похоронного дела «Некрополь», организованная С.?Б. Якушиным, одним из основателей современной похоронной индустрии в нашей стране. Первые приобретенные им предметы стали началом музейного фонда, который постепенно разрастался и сегодня насчитывает уже не одну тысячу экспонатов (Якушин а б. г.). В 2003 г. в Новосибирске заработал крематорий, и в нем сразу образовался музейный уголок. В настоящее время основная экспозиция и временные выставки размещаются в трех зданиях.
Путевым указателем для пришедших в музей служит памятник в форме надгробия из черного камня с высеченной на нем золотыми буквами надписью (см. илл. 1). Позади него высится скульптурная композиция, изображающая широко раскинувшую крылья хищную птицу, очевидно, стервятника. И в разные стороны расходятся аккуратные, усаженные с двух сторон соснами дорожки. Та, что уходит немного правее, мимо оборудованной горками, качелями, фигурками животных и динозавров детской площадки, приводит посетителей к самому крематорию и открывает вид на музейные здания и колумбарий. Аллея с памятниками в виде погребальных урн завершается лестницей к центральному входу в крематорий. На ступенях его возлежат каменные львы, само здание с полукруглой колоннадой, треугольным портиком и статуей на куполе ассоциируется у гостей с чем-то торжественным и особенным:
Торжественный – вот правильное слово. Он выглядит как театр или собор европейский. Все яркое, подсвеченное (ПМ1 Данилко Е.?С.: 01).
Поразилась зрелищем крематория. Да это подлинный дворец фараона. Мягкий таинственный свет, стекло, отражения, гравюры, амфоры. (Сильно!.. б. г.).
Три музейных корпуса не строились специально под выставочные залы, а были приспособлены из имеющихся помещений:
Вот это [первый зал] – бывшая котельная воинской части, она досталась по наследству, ее полностью перестроили. Второе здание – это вообще ангар для бронетехники. А третий – это был склад для гробов и продукции цехов, его сейчас тоже сделали выставочным залом (ПМ1 Данилко Е.?С.: 02; см. илл. 2).
Тая свои богатства внутри, снаружи здания выглядят просто, но торжественно. Эффектно смотрится корабль с фигурой смерти на корме у входа в первый корпус.
Основная экспозиция и временные выставки, в соответствии с тезисом об открытости музея для всех, включают в себя информационно богатый и разнообразный контент. «Густо. Насыщенно. Неотразимая по силе эмоционального воздействия “застывшая картинка Вечного”» – пишет в своем отзыве о музее учительница из Бердска, побывав здесь на экскурсии со школьниками (Это надо не мертвым… б. г.). С этим утверждением трудно поспорить. Изначально просторные, но теперь тесные от обилия экспонатов музейные залы предлагают посетителям возможность ознакомиться если не со всем, то с со значительной частью всего, что когда-либо связывалось или ассоциировалось со смертью. Первый корпус открывает экспозиция, посвященная викторианской эпохе в Англии, здесь можно узнать о мужском и женском трауре, детской смертности, траурной моде, а также о видах погребальных урн, способах распоряжения прахом, причинах смертей в царской России и пр. Отдельный корпус отведен под похоронный транспорт: сотни мини-моделей катафалков разных стран и эпох выставлены в витринах, десятки катафалков настоящих, в натуральную величину, выстроились в два длинных ряда. В них можно посидеть по одному и с компанией, их можно трогать и фотографироваться на их фоне.
Но наиболее полно стремление рассказать о различных культурах погребения воплощается в экспозициях третьего корпуса музея. Войдя в него, посетитель оказывается в открывшейся как раз к музейной ночи костнице или катакомбе мертвецов, которая, по замыслу организаторов, должна напоминать подземелья монахов-капуцинов в итальянском Палермо. Вдоль стен и на полу здесь развешаны, расставлены, усажены в кресла и уложены в гробы несколько десятков скелетов, наряженных в костюмы, отражающие их этническую, социальную или профессиональную принадлежность (см. илл. 3). Их образы воплощают неминуемость и неизбирательность смерти. Здесь матросы и музыканты, китайцы и мексиканцы, старухи и младенцы. На некоторых скелетах таблички с короткими фразами вроде «Жизнь не то, что прошло, а то, что осталось» или «Как рождаемся – не помним, как умрем – не знаем». Пол костницы составлен из намогильных плит, а потолок украшен огромной люстрой из костей и черепов. Застывших в изумлении и не решающихся войти детей подбадривают взрослые: «Не бойся, они не настоящие». Несмотря на понимание «ненастоящести», фейковости экспонатов, короткое замешательство, неоднозначную реакцию вид зала вызывает и у некоторых взрослых. У одних это интерес:
Да, это не настоящие плиты, но имена-то, наверно, настоящие, не придуманные. Вот это странно как-то. Но здорово сделано!
У других – дискомфорт:
Мне было некомфортно. Вот здесь я хожу нормально, а вот там как-то… Понимание есть, да, пусть это муляж, но когда-то это были люди живые. И даже если они мертвые, это в любом случае память о них. Получается, ты по ней идешь. Этот момент коробит. Если была бы возможность обойти, я бы сто процентов обошла. А тут… Я прямо остановилась и глазами пыталась найти место, как можно по-другому. Но вариантов нет. И это же специально делается (ПМ1 Данилко Е.?С.: 01).
По мере продвижения по залу эта неоднозначность, связанная с размытостью, нечеткостью границ реального/нереального, настоящего/ненастоящего, периодически проявляется снова. Пугающие экспонаты соседствуют в витринах с экспонатами, вызывающими улыбку, оригиналы и муляжи расположены рядом. Сложность различения реальности и ее симуляции поддерживает психологическое напряжение и обостряет восприятие. Как отмечает Л.?С. Выготский, сущность восприятия материальной стороны предметов не заключается в самой по себе форме, форма не существует самостоятельно и не самоценна. Ее действительный смысл открывается лишь тогда, когда мы рассматриваем ее по отношению к тому материалу, который она преобразует, «развоплощает» (Выготский 1986: 50).
Рассказ экскурсовода о различных традициях похорон строится на обобщениях, хотя и изобилует интересными деталями и подробностями. При этом чем дальше от нас культура, тем более условной, экзотичной и даже шокирующей становится информация о ней. У витрин с африканскими масками и статуэтками, которые, как подчеркивается экскурсоводом, относятся к категории настоящих артефактов и в силу этого обладают особой энергетикой, ведется рассказ о неких племенах, практикующих страшные ритуалы с человеческими жертвоприношениями, убивающих детей и беременных женщин, пьющих кровь во имя деторождения и т. д. В какой части Африки, в какой конкретно стране это происходит, какой народ таким образом обеспечивает продолжение рода – не уточняется, речь о неких абстрактных племенах. Достоверность информации легитимизируется лишь подлинностью экспонатов, создавая тем самым еще одно поле коммуникации между оригиналом и копией, и пространством игры с ощущениями посетителей, теряющими границу между происходящим понарошку и на самом деле. Так как в соседней экспозиции уже не оригинальность предмета, а точность копии, ее абсолютная приближенность к исходному варианту, служит обстоятельством не столько придающим истинность знанию, сколько рационализирующим ситуацию.
Полное или частичное отсутствие описаний музейных предметов в большинстве витрин компенсируется, с одной стороны, рассказом экскурсоводов, с другой – замещается «общей атмосферой», которая оказывается для некоторых посетителей даже более значимой. Нагромождение в витрине множества предметов, которое удручает музейных сотрудников, понимающих необходимость атрибуции, все-таки подчиняется определенной логике:
Человек подходит к витрине и видит предметы, которые он не понимает, почему они здесь лежат. Они, на самом деле, все или почти все, имеют какой-то смысл (ПМ1 Данилко Е.?С.: 02).
Этим «смыслом», точнее неким смыслообразующим компонентом (помимо принадлежности к эпохе или явлению), позволяющим связать разрозненные предметы в композицию, является эстетика. Так, именно красота, визуальная гармония, сочетаемость цветов и форм оказались, по сути, главными критериями при отборе и размещении экспонатов в нескольких новых экспозициях, которые готовились к открытию в музейную ночь и в составлении которых (в частности, мексиканской) мне довелось принять участие вместе с сотрудниками. Слово «красивый» применительно к залам, отдельным вещам, музею в целом звучало во многих интервью и присутствует в отзывах на сайте: «Очень красивый музей. Очень красивые коллекции. Внутри залов очень красивая и торжественная обстановка» (Красоту – видно… – б. д.). По наблюдению исследователей, смерть, помещенная в художественные репрезентации, т. е. отстраненная от реальной жизни, бывает неотделима от эстетического удовольствия (Bronfen 1992: 17). И, как пишет З. Бонами, «в отличие от дидактического принципа “обучение через наглядность”, постмузей создает прежде всего “пищу для глаз”, его цель – смотрение как таковое» (Бонами 2019: 69).
Описывая свои впечатления от посещения музея, помимо красоты, люди отмечали его полезность, познавательность, а также «атмосферность». Никто из опрошенных не пожалел о потраченном времени, при этом мои собеседники продемонстрировали удивительное разнообразие мнений и оценок. Практически каждое утверждение или впечатление, услышанное мною в одном интервью, оказывалось впоследствии опровергнутым в каком-либо из последующих: все мистично / все обыденно, все натуралистично / все завуалированно. Одни говорили о переизбытке конкретной исторической информации, мешающей почувствовать ту самую «атмосферу» или «смерть вообще», другие, напротив, ощущали ее недостаток:
Это, конечно, здорово, что мы можем проникнуться атмосферой, но иногда чего-то не хватает. Мне не хватает информации. Табличек под экспонатами. Мы череп нашли и не могли понять чей. [Настоящий?] Непонятно.
Мнения разделились и когда речь зашла о присутствии здесь детей: от «это место не для детей» до «обязательно вернемся с детьми, они должны об этом знать». Восприятие раздробилось, чувства «растрепались», оказавшись на некой грани, не поддающейся описанию:
Вот как сказать, не знаю. Не знаю. Растрепанные какие-то чувства. То ли надо, то ли нет. То ли интересно, то ли что к чему. Вот на грани (ПМ1 Данилко Е.?С.: 01).
Таким образом, эстетическое решение экспозиций, отсутствие очевидных последовательностей в презентации материала и различная степень насыщенности/достоверности информации, которые могут иметь в некоторых случаях вполне утилитарное объяснение (недостаток площадей или ограниченность знаний о том или ином явлении), способствовали в итоге формированию концептуального единства, порождающего ту саму множественность смыслов, о которой говорится на сайте музея. Посетители получают возможность использовать бесконечно разные модели интерпретации увиденного, обращаясь одновременно как к рациональному знанию, так и к эмоциям.
Пространство коммуникации «на границе миров»
Здания музея и крематория составляют обширный ритуальный и парково-архитектурный комплекс. Это кладбище и одновременно парк. Как написано на сайте крематория: «Парк памяти, кладбище ХХI века, где царит особая атмосфера» (О новосибирском крематории б. д.). И как отмечают сотрудники музея, это место – единственное в своем роде в России, но вписанное в мировую практику:
