скачать книгу бесплатно
Объясняли мы долго, что не стоит торопиться и закрывать дефект. Говорили, что слаб еще Костя и что надо как минимум с полгода подождать… Родители кивали и даже как будто соглашались. А потом поднялись на крыло и увезли сына в Москву, где в больнице Икс, за немалые деньги, закрыли Костину дыру дешевой пластмассой.
После этого Костю стали бить судороги. А так как (напоминаю) жили они со мной на одной площадке, то через две ночи на третью меня начали призывать к содрогающемуся в пароксизмах Косте. В конце концов Костя впал в эпистатус[5 - Эпилептический статус – часто повторяющиеся или непрерывные судороги.], из которого его удалось вывести только хирургическим удалением пластмассовой пластины, закрывающей дыру в его черепе.
А еще через два месяца Костя попал уже в гематологию с дебютом миелолейкоза, который, несмотря на все медицинские усилия, свел его в могилу. Были по этому поводу длительные разбирательства и пересуды. Как же в самом деле: произвели во время всех Костиных злоключений бесчисленное количество анализов, а заболевание крови – не диагностировали! Но сколько мы ни анализировали старые истории болезни и стекла с мазками Костиной крови, указаний на возможный лейкоз – не обнаружили.
Через год после смерти Кости пришел ко мне домой его отец с бутылкой водки:
– Извини, – говорит, – что не коньяк, но поминают всегда водкой. Давай выпьем и помиримся!
– А мы – ссорились?
– А то! Мы ведь все бумаги на тебя для прокуратуры подготовили, но я сказал: «П. К. – человек!» Уважаю, хоть ты нашего Костю и загубил! Не бзди! Не будем мы никуда писать. Проехали.
Что делать? Выпили, помянули.
Но мать Кости при встрече старается на меня не смотреть и не здоровается.
Anamnesis vitae
В Кабарде, в Заюково, жил легендарный целитель Адам. Лечил он не лекарствами, а словом, советами. У дверей его полуразвалившегося дома всегда толпились люди.
Однажды к Адаму пришла чета супругов. Оба они были очень толстыми. К Адаму они обратились в надежде похудеть. Адам посмотрел на них, горько улыбнулся и сказал, что не о том они беспокоятся и что через полгода один из супругов умрет. На вопрос «кто?» он ничего не ответил и занялся следующим больным.
Через год эти люди вновь обратились к Адаму, уже с претензиями:
– Прошел год, но мы оба живы и здоровы!
– А что вы хотели год назад? – сказал Адам. – Посмотрите на себя!
За год любящие супруги, ожидая неминуемой смерти одного из них, извелись так, что страшно похудели.
Усилитель молитв
I
Завидовать – тяжкий грех, но больным в коме нельзя не позавидовать. Многие стремятся к релаксу, кайфу, свободе от быта и желаний, к неторопливости. У больных, находящихся в коме, все это уже есть. Покой полный – атония, арефлексия. Силы не тратятся даже на дыхание – воздух в легкие нагнетает умный аппарат. Только сердце еще постукивает, но слабо-слабо, и поэтому души больных не рискуют отлетать далече: болтая ножками, сидят себе в рядок на подоконнике реанимационного зала, в обнимку с судьбами своих подопечных.
Этих душ в реанимации видимо-невидимо. Вон у той, розовой души – отравившейся уксусом девочки, сорок дней давно миновало, а она все не отлетает и шпионит за действиями врачей.
От этих врачей, клоунов в разноцветных костюмах, больным в коме – одни неприятности: лазят отсосами в самое нутро дыхалки, удаляя мокроту, тормошат: «Открой глаза! Пожми руку!» – колют иголками, стучат молотком по коленкам, назначают клизмы и ворочают с боку на бок, как прохудившиеся лодки.
Что врачи знают о жизни и смерти? Ничего. А больные, выходя из комы, обо всем виденном «по ту сторону» рассказывать не спешат. Чтобы особенно не приставали, вернувшиеся из комы, как заведенные, рассказывают одну и ту же ерунду: тоннель… полет над собственным телом… Таков уговор.
А то еще налетят в реанимацию, откуда не ждали, размахивая черными крылами, священники, и ну давай сплеча, крест-накрест, мочить всех подряд святой водой! Души нехристей в панике рассыпаются, как горошины, по углам. Помогает ли Бог коматозникам – не знаю. Статистики нет. Но общее впечатление таково, что атеисты после такого «мочилова» стремительно увядают. Как высохнет водица на челе – так и преставляются. Даже иудеи и мусульмане святую воду легче переносят.
II
Историю семерых сегодняшних коматозников, что лежат в реанимации, я хорошо знаю. Но, почему впал в кому вот этот, восьмой – мальчишка двенадцати лет, – не понимаю. Не понимают этого и члены уже пяти комиссий, что разбирались с его случаем.
Началось все мирно. Привели на прием мальчика с дефектом правой теменной кости. Два года назад, отдыхая с родителями в Сочи, он упал и получил вдавленный перелом свода черепа. Курортные врачи удалили вдавленные отломки, а дефект в костях черепа закрывать не стали. Это распространенная и часто оправданная тактика. Неврологически мальчишка – без патологии.
Предложил я закрыть дефект, а мамаша мальчика говорит:
– Но нам ни в Москве, ни в Питере не стали делать операцию!
– А почему – объясняли?
– Да нет, – сказала мамашка.
«Интересно! – думаю. – Почему нет?»
Обследовали мы мальчонку. Здоров. Положили на стол. Ввели в наркоз. Обработал я операционное поле. Нарисовал линию разреза и стал обкладывать область вмешательства стерильными пеленками. И тут у ребенка остановилось сердце! Сорок минут реанимации: поломали ребра; «приделали» и ликвидировали двухсторонний пневмоторакс[6 - Пневмоторакс – скопление воздуха в плевральной полости, сдавливающее легкое. Нередко бывает при проведении непрямого массажа сердца.]; вводили злую лечебную химию внутривенно и внутрисердечно… На 41-й минуте у трупа мальчонки появилась «гусиная кожа» и далеко, в глубине грудной клетки, глухо стукнуло сердце. Раз… Еще раз… И вдруг сердце разом замолотило, как безумный барабан перед командой «Пли!». Формально – ребенок ожил. Но с тех пор и уже месяц с гаком он в коме. Значит, что-то знают столичные нейрохирурги, чего не знаю я, – при явных показаниях оперировать они мальчика не стали. А я – вляпался.
Обидно быть идиотом. Потом были разборки на всех уровнях. Комиссии, прокуроры. Сделай я хотя бы только надрез кожи – ни за что бы не отвертелся. А пацан лежит себе в коме и не тужит. Рыдает мамаша, ругаюсь я с реаниматологами, главный орет: «Не потерплю!» – день идет за днем, а все остается по-прежнему: сознания нет, зрачки широкие, мышечный тонус и рефлексы отсутствуют, сам не дышит.
III
Мастер стал натягивать куртку. К куртке были пришиты металлические крючки, как для кухонных полотенец. На этих крючках висели гроздья чего-то блестящего, похожего на дешёвые бусы. Такими, наверное, Кук совращал туземцев.
Я спросил:
– Вы этим торгуете? Что это?
– А это, видите ли, – усилители молитв. Когда человек молится совместно с единоверцами, да и в церкви – молитва сильна и угодна Богу. А дома? А в транспорте, когда на голову наступают? Эффект от молитв в таких условиях – ноль! Вы веры какой? Иудей, православный, буддист, адвентист седьмого дня?
– А что, есть разница? Бог-то один.
– Да, так многие считают. Но точно не знает никто. Поэтому я делаю усилители молитв для всех конфессий. Только я! Опасайтесь подделок! Вот эти серебряные – для мусульман. С множеством черных как бы звезд – для иудеев. Вот эти – для православных.
– А что это на них висюльки, как маленькие свастики…
– Заметили… Но именно эта форма наилучшим способом усиливает православные молитвы. Берите! Я вам уступлю, если оптом возьмете. Мужчины носят как браслеты, женщины – как бусы. Есть в виде диадемок. Эти исполнены в золоте. Вот эти – для «просительных» молитв. А эти, побольше, – для молитв благодарственных. Но их никто не берет. Покупайте! Усилители без обратной связи – за тысячу, а вот эти – разработка новая – за них прошу две. Видите на них три как бы камушка? Так вот: если «камушек» загорается зеленым огнем – значит, молитва дошла до адресата. А если зеленый огонек меняется на красный, то на вашу молитву есть положительная резолюция и желание ваше будет вскоре непременно исполнено. Один усилитель на три желания. Ваши взяли все.
– Кто это – «ваши»?
– Родственники ваших больных.
Я брать оптом, равно как и в розницу, отказался – и гений ушел.
IV
Через два дня у входа в реанимацию ко мне на шею вдруг бросилась мать этого самого мальчишки:
– Доктор! Милый, дорогой мой человек!
И натурально рыдает. Халат на груди вмиг промок.
«Во как! – удивился я. – Вчера был „убийца“ и „блядин сын“, а сегодня – такие нежности!»
Тут реаниматолог поясняет:
– Мальчишка-то в сознание пришел! В одну минуту вдруг сам задышал! Сейчас он в полном сознании и адекватен. Как и не было ничего!
Ну что ж, думаю. День хорошо начинается. И женщина вполне еще ничего – мягонькая. Только все женские запахи из нее высквозило в больничных коридорах. Пахнет от нее как от мягкого больничного инвентаря. И тут вижу на склоненной ко мне на грудь голове диадему, как две капли воды похожую на те, что продавал гений, а на ней – три огонька. Один красный, два зеленых. Так! Красный – это ответ на ее молитву о сыне. Сын пришел в сознание. А о чем две ее еще не «отоваренные» молитвы? Мамой клянусь, что мы, врачи, в этих молитвах упомянуты! Худо нам станет, когда зеленые огоньки станут красными! Придётся покупать у гения еще один усилитель молитв и дарить его мамке. Пусть отмаливает нам прощение!
Anamnesis vitae
На похоронах мужа вдова ударилась ногой о край гроба. Через день вся нога резко отекла, покраснела. При надавливании на отечную ногу ощущался «хруст» – развилась газовая гангрена. Лечение больной было безуспешным, и на девятый день после смерти мужа она умерла.
Жить, болеть, выздороветь и умереть
I
Больная старушка в отделении абдоминальной хирургии. Сухие руки, темные – на белой простыне. Глаза голубенькие. Я, в то время врач-интерн, прошу ее показать живот: старушка умирает от перитонита. В глазах у больной – ужас:
– У вас руки холодные…
У нее – рак желудка с множественными метастазами. От этого в брюшной полости скапливается большое количество жидкости – асцит.
Старушка «блатная», и поэтому ее положили в нашу больницу и сам заведующий отделением, Степан Николаевич, проколов брюшную стенку, выпустил 10 литров коричневатого выпота[7 - Выпот – жидкость, которая накапливается в животе онкологического больного с метастазами.]. При этом он повредил кишку, и у больной начался перитонит. Бросились ее героически лечить, но успехов не достигли, и теперь старушка умирает.
Это был первый в моей практике случай печальных последствий, вызванных действиями врача.
– Что теперь заведующему будет? – спросил я своего куратора Палыча.
– Ему – ничего не будет. Если бы это сделал я – пожурили бы «старшие товарищи». Рядовому ординатору влепили бы выговор, посношали на ЛКК[8 - ЛКК – лечебно-контрольная комиссия.] и категорию могли бы не подтвердить. Тебя бы – просто убили. А почему ты, собственно, так хочешь хоть кого-то да наказать?
– Так умирает же от нашего прокола… В смысле – прокола кишки.
– Она умирает от рака! Не будь у нее этой болезни, стали бы выводить асцит? И если Николаевича посадят в тюрьму, как ты, похоже, хочешь, кто будет оперировать больных, запланированных на месяцы вперед?
Больница наша – не санаторий. В ней как бы положено умирать. А иначе можно подумать, что вовсе и не больница у нас, а так – поликлиника со спальными местами.
Психологически для врачей и родственников больных предпочтительнее, чтобы больные умирали или сразу после поступления в больницу, или после долгой волынки в реанимации, под фанфары, кимвалы и бубны последних достижений медицины.
В первом случае неожиданная смерть оглушает и притупляет остроту потери как для врачей, так и для родственников. На врачей в таком случае почти не жалуются. Во втором случае все – и врачи, и родственники так устают от длительного ожидания неизбежного, что вполне не против того, чтобы их дорогой больной культурно помер с соблюдением всех церемоний.
Сколько можно, в самом деле! Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. В связи с этим возникает вопрос. Где лучше умирать? В больнице или в кругу близких? (Так и вижу этот «круг»: тридцать три плачущих родственника и у каждого – стакан воды в руке…)
На деле родные предпочитают, чтобы папы-мамы умирали в больнице. Так спокойнее: не надо лицезреть агонию, бегать за бумагами о смерти, обмывать, одевать труп, держать его три дня дома и т. д. Подогнали катафалк к больничному моргу, загрузили, свезли, закопали. Самого больного никто не спросит: «Где вы, папа, хотели бы умереть?» Какое может быть разумное мнение у полупокойника?
Живые – тупо рациональны. Живым нужен «позитиff» и здоровый образ жизни. Всегда, когда слышу агрессивные призывы к такому образу этой самой жизни – спорту, диетам и «здоровому сексу» (интересно, как выглядит секс нездоровый?), – мне вспоминаются голые до пояса, загорелые и белозубые спортсмены, марширующие по Красной площади пред очами Сталина. Или немецкие штурмовики. Те тоже были очень здоровыми ребятами. Нездоровых они, как и мы, считали лузерами и травили керосином внутривенно.
Для всех это кончилось плохо: и для спортсменов, и для штурмовиков, и для немецких шизофреников. Почему-то идеи сокрушительного здоровья присущи именно тоталитарным режимам.
II
Вернемся к нашим больным. Умирающие, они всегда симпатичнее выздоравливающих и, тем более, гораздо симпатичнее они здоровых выписантов. Умирающие – не жалуются. Все им – до лампочки. Главное тут – не мешать.
У выздоравливающих же появляются неисполнимые желания и аппетит. Они капризно требуют внимания и разносолов. Выздоровевшие больные и их родственники – хуже всех. Пока больной тяжел – все говорят: «Лишь бы выжил!» Когда идет на поправку: «А когда у него речь восстановится?» (Дождешься! Многое он тебе скажет, когда сможет!) Перед выпиской: «Он совсем другим стал! Лечили плохо!»
А еще через месяц выписанный больной под диктовку жены пишет жалобу министру здравоохранения: «После операции, из-за безответственных действий хирурга П. К. и медсестер из кружка его члена, у меня снизилась половая потенция. От этого моя счастливая семейная жизнь – под угрозой. Прошу разобраться, наказать и восстановить».
Так что смерть – не самый плохой вариант. Даже похороны, которых многие страшатся, мало чем отличаются от свадьбы: те же цветы, музыка, выпивка. Только чокаться нельзя.
Anamnesis vitae
Случай мании: человек зарабатывал, выпрашивал, крал деньги и жег их. Таким образом он хотел уничтожить Мировое Зло.
Фак мимо кадра
В палате № 3 мальчишка шести лет с опухолью головного мозга примостился на подоконнике и рисует на казенном листе А4 акварельными красками. Рисунок его мне сразу не понравился. В два цвета, синий и черный, нарисовал он три, предположительно человеческие, фигуры.
Говорю:
– Привет, Пикассо! Что это у тебя за Авиньонские девушки?
Максим смотрит на меня с укоризной:
– Это мама, папа и я!
– А почему у тебя и мама и папа – в платьях? И ноги у них какие-то короткие!
Мальчишка тычет в черную фигуру пальцем и возражает:
– У папы не платье! Это – ряса. И совсем не короткие ноги у моей мамы! Это у нее платье такое длинное!
Отец у Максима – сельский священник. А мать, стало быть, – попадья, и мини-юбки ей в самом деле – не пристали.
– А небо у тебя почему черное?
– Это – тучи! Сейчас дождь пойдет.
И Максим начинает смело ляпать по всему рисунку черные (опять этот цвет!) кляксы.
– А это у тебя что? Вот это, между тучами… Самолет?
– Это Господь Бог наш сущий на небесах. Он всегда такой. Его у нас много на стенке висит.
Максим перенес три операции и теперь готовится еще к одной, четвертой. Была у него уже и клиническая смерть, и кома в течение месяца…
Больной, лежащий на койке через одну от Максима, внезапно захрипел, свернул голову направо, закатил туда же глаза и забился в судорогах… Если после приступа будет еще и афазия, то искать аневризму надо будет в левом полушарии мозга, в переднем адверсивном поле. Сделаем ангиографию системы левой внутренней сонной артерии.
– Во как его кондратий-то лупит! – буднично прокомментировал Максим и запел: – Томболия-тромболетта, тромболия, тромбола!
Вот этим он и славится! После первой операции у Максима появилась способность к сочинению бессмысленных стишат, которые он поет на один мотив, типа «карамболина-карамболетта». Наши же больные вообразили, что песенки Максима имеют тайный смысл. Стоит ему появиться у нас в отделении – тут же начинают его навещать с фруктами-шоколадками болезные со всей больницы. Особенно те, кому предложили хирургическое лечение. Слушают, записывают, трактуют и осмысливают Максимовы бессмысленности, а потом многие отказываются от всякого лечения и поспешно выписываются.
Тут есть какая-то тайна. Больные люди охотно верят именно ущербным людям: воющим дедам-отшельникам, безграмотным знахаркам, невинным младенчикам…
