скачать книгу бесплатно
Девочка хмурится от знакомой фразы. Вечерняя смена. Сквозь испарения тающего на шубе снега она чувствует знакомый и сложный запах. Мамины духи, не мамины духи, сигаретный дым, хотя дома мама не курит. Приторный и спиртовый запах того, что наливают обычно в бутылки с высоким горлышком. Девочка на лавочке дернулась вперед – но ласковым, профессиональным движением Маргарита Петровна придвинула её локтем к шкафу.
– Может быть, сначала расскажем, что сегодня произошло? – спросила она ласково настолько, что из уголков её губ брызнула крошечная розовая слюна.
Девочка всхлипнула, открыла дверцу с лисичкой, вытащила наружу полусмятый листочек, протянула матери. На белом фоне плясала выведенная синим фломастером фигура с круглой головой. В правой руке фигура сжимала палочку. Красную палочку. Красный и синий. Маргарита Петровна торжествующе молчала, и по её лицу гостья поняла, что должна обо всем догадаться сама.
– Кто это, милая?
– Папа, – ответила она исподлобья.
Маргарита Петровна заложила точеные, покрытые темным пушком руки друг за друга, важно кивнула, но продолжала молчать.
– Ну… А почему у него лица нет? – аккуратно спросила мама, разглядывая синий пустой круг на тонкой короткой шее.
– Мама, это кафа-а-а-андр, – тянет девочка, – а это шлем у него.
– Зачем папе шлем?
– Потому что он космонавт! Ты же сама сказала!
Мама, приоткрывшая было рот, сейчас же плотно сомкнула фиолетовые губы.
– А что тогда… за палочка у него в руке?
– Ин-ди-ка-тор, – с выражением произнесла малышка, нахмурив крошечный розовый лоб.
– Индикатор, – завороженно, качнувшись вперед, повторила Маргарита Петровна. – А теперь расскажи, зачем ты насыпала Ванечке в кашу стакан соли?
Глава 6. Семья электролетчика
– Ничего не пойму, – раздосадованно бормотал Евгений Борисович, по третьему разу перекладывая с места на места протоколы допросов. – Вы разговаривали с его семьей? Матерью? Соседями? Где все это?
Веня вместо ответа брякал ребром ложечки в кружке. Задумчиво наблюдал, как синица за окном клюет разложенное на железном подоконнике печенье.
– Вениамин!
– А?
– Где, говорю, протоколы допроса родственников?
– А… – отозвался Веня вяло. – Там, в файлике посмотри…
Евгений Борисович нащупал в ворохе гладкий, липнущий к пальцам файлик. Толщина файлика не оставляла надежд: три тонких листочка А4. Пробег глазами по диагонали подтвердил ожидания: не знаем, не подозрительный, не шумел, хорошо чинил. Жена: Анастасия Буранова. Дети: Иван Буранов, Авдотья Буранова.
– Они что, незарегистрированные?
– Не-а, – ответил Веня. – Жена библиотекарша, получает копейки. Тихо ненавидит мужика. Зачем рожала от него двоих – непонятно. Сын какой-то ненормальный, не разговаривает совсем, и дерганый. Дочка тогда еще только по полу ползала – какой там допрос.
Он помолчал. Отпил кофе. В тишине было слышно, как комок растворенного неспрессо скатился вниз по пищеводу и со всхлипом шлепнулся в желудок.
– Знаешь, нам ведь даже не пришлось их искать, – сказал Веня, прицепившись взглядом к черной дорожке шрифта. – Она сама на нас вышла. Сказала, мол, муж пропал. Так и так, электрик. А мы как раз искали злодея из Чистяков, ну и сложили два и два. Выходит, баба сама его и заложила нам, пусть и не нарочно.
– Так, может, не он? – нахмурил брови Евгений Борисович. – Вдруг она сама его порешила и следы заметает, а там, в поселке – совсем другой тип?
– Может, – покорно согласился Вениамин. – Только улик никаких не нашли. Хотя… она была рада, что он исчез. Говорила, жизнь всю испортил. Мол, обещал забрать в новый дом и все такое, а сам… Типичная бабская песня.
Евгений Борисович, хмыкнув, переписывает адрес огрызком карандаша в свой потрепанный блокнотик. «Интересно, кто такой Горбоносов, что в его честь улицу назвали? – думает он, выводя последнюю букву круглым, как в начальной школе, почерком. – А, впрочем, нет. Неинтересно».
* * *
Троллейбус. На стекле – вмерзшая в снежные завихрения открытка. Мэр города с бородой Деда Мороза держит мешок с субсидиями и прибавками к пенсиям и стипендиям.
За стеклом проплывает чернильная тьма леса. Там, за стволами, угадывается прямоугольник дома. Дома, окна которого не светятся, вопреки обещаниям того самого мэра. Женщина в кудрявой барашковой шапке недоверчиво поджимает губы, вздыхает. Облачко серебристого пара сейчас же растворяется в воздухе.
– О чем ты думала, Дуня? – раздраженно говорит женщина девочке на соседнем сиденье.
Девочка увлеченно и ритмично пинает серым валенком спинку сиденья напротив.
С сиденья встает, тревожно оглядываясь, худощавый мужик неопределенного возраста. Близоруко щурится в круглых очках, замечает девочку, закрывает рот прежде, чем выплеснуть свой дрожащий упрек. Мать нервно и быстро мотает головой. Дуня быстро подмигивает правым глазом, и незнакомец тотчас расплывается в улыбке. А потом старик в нелепой шляпе, неровно балансируя от поручня к поручню, исчезает в глубине салона. Дуня разворачивается валеночками в проход.
– Дуня, – вкрадчиво тянет мать. – Зачем ты насыпала соли в кашку этому… мальчику?
– Стакан соли может убить человека, – серьезно отвечает она, не оборачиваясь. – Я читала в твоем журнале. Мама, он сказал, что не бывает электриков-космонавтов! – срывается она вдруг на жалобный крик. – Он сказал, что я сама придумала все! Он сказал, что нету никакого папы.
Мать вздыхает, выпуская облачко винного пара. Привычно быстро считает цифры на красно-белом билете: несчастливый.
– Глупенькая, – проговаривает она ласково. – Он ведь заметил бы, что каша соленая.
– Да, – грустно констатирует девочка. – Он и заметил.
Про отца речь не заходит: правду знают обе женщины, и маленькая, и большая.
– Пошли, бедовая, – вздыхает мать, подталкивая девочки к двери. – И брат твой такой же…
До дома Дуня и мать идут молча.
У подъезда стоит синеватая тень с надписью во всю спину.
Оборачиваясь к ним от сломанного домофона, Евгений Борисович приветливо машет рукой:
– Вы не знаете, как Анастасию Буранову найти?
Женщина замирает на месте с открытым ртом, мучительно вглядывается в краснощекое лицо.
– А зачем вам? – осторожно интересуется она, закрывая спиной девочку в маленьком полушубке.
– По поводу мужа, – суровеет участковый.
В его ладони – небольшая, распечатанная на плохом принтере фотография с портретом. Даже среди горизонтальных помех можно различить прямой нос, большие впалые и будто вечно уставшие глаза, сжатые тонкие губы – и понять, что хозяйка портрета стоит напротив.
– Не знаю я, где он, – сердито отвечает женщина. – Он не приходил, не звонил, не писал, я переехала на новую квартиру и вообще никому из соседей не говорила куда. Не хочу ничего о нем слышать, и знать его не хочу.
– Ма-а-ам, не ври, – отчетливо произносит девочка за спиной.
Дуня наклоняется вбок – чтобы выглянуть из-за шубяной маминой спины и внимательно рассмотреть полицейского. Полицейский наклоняет голову вниз, чтобы внимательно рассмотреть крошечную девочку – с высоким лбом отца и прямым маминым носом.
* * *
В тесной кухне только и хватает места для двух взрослых. Все остальное сжирает сервант, ящики, ящички, холодильник – советский, потрепанный, рычащий северным зверем, полоска белья на диагональной веревке, кастрюли. Каждый квадратик занят посудой, прихваткой, статуэткой. Евгений Борисович ловит себя на двойственном ощущении: все эти мелочи кажутся очень уютными и напоминают кухню в собственной (поправка: материнской) квартире. Но здесь их будто больше, чем нужно: отчаянная попытка заполнить малейшее проявление пустоты. Даже красивая хрустальная ваза для цветов не пуста: на три четверти она засыпана цилиндриками из спрессованной стружки. На выпуклых донцах – латинские буквы. Евгений Борисович прищуривается: среди обычных пробок парочка пластиковых. Хмыкает в пустоту.
Дуня сидит в коридоре, возится у самого порога с инструментами. Прикасается к пальцу индикаторной отверткой, отчего в полупрозрачном брюшке вспыхивает крошечный оранжевый огонек.
– Рассказывайте.
– Нечего рассказывать, – разводит руками Анастасия.
Бросает косой взгляд на дочь.
– А где же Ваня? – деловито интересуется Евгений Борисович, быстро делая пометки в блокноте.
Дуня вскидывает круглую голову.
– В школе, – отвечает мать после паузы.
Чашка в руках подрагивает, и женщина торопливо ставит её на стол.
– Времени – семь часов, – комментирует участковый. – Не поздновато ли для школы? Мальчик учится во вторую смену?
Женщина все-таки подносит к губам кружку, хлебает темный напиток, проглатывает – быстро, как алкоголь.
– Мальчик учится в интернате, – говорит она четко и размеренно, глядя в темную заоконную пустоту.
Стараясь не смотреть на треугольное нахмуренное лицо мальчика с холодильника, похожее на отцовское. Его день рождения обведен красным фломастером на крошечном квадратном календаре, который дали ей в банке. Календарь кричащего розового цвета – неизвестно, кто придумал, будто розовый – это женский, так ещё и возле месяца крошечным апострофом дописано слова «Мария». А возле двузначного числа – только одна буква.
Январь – «Мария».
13 – В.
Но участковый тоже бродит глазами по холодильнику. Наткнувшись на знакомое слово, в первый момент Евгений Борисович щурится, потом достает блокнот.
– Вы обращались в банк «Мария»?
– Да, – отвечает собеседница. – Надо было платить за квартиру, а зарплата в том месяце была совсем маленькая. Никому сейчас не нужны книги. А кроме этого женского банка, никто кредит не давал.
Она растерянно посмотрела на обветренные пальцы гостя, сжимающие крохотную записную книжку.
– Телефоны продавать пойду, наверное, – рассуждает она вслух. – Или какие профессии нынче в ходу?
– Электрики, – подает голос из коридора Дуня. – Хороший мастер всегда пригодится, так папа говорил…
– Да откуда ты вообще помнишь, что он говорил? – срывается мать. – Тебе только два исполнилось, когда… когда… Когда он улетел.
Дуня вскакивает с места, убегает в глубину комнаты. Немерцающая отвертка остается лежать в коридоре, направив жало к двери.
Евгений Борисович улыбается, трясет головой. Чудная семейка. Все с прибабахом. Дочь-вундеркинд, мать, застрявшая в книжках. Сыночек, которого нет. Призрак отца, заключенный крошечным огоньком в крошечном индикаторе. «А своего-то помнишь?» – напоминает он сам себе бессильно. Его мать на вопросы, когда он был в Дунином возрасте, не отвечала. А потом он перестал спрашивать.
И все-таки он это чуял своим тем самым шестым чувством, охотницким носом, зудящей фантомной трубкой Холмса – что напал наконец на нужный след.
– Скажите… – произнес он после паузы. – А у вас не найдется фотографии Озерцова?
Женщина вздыхает, уходит в темноту комнаты, возвращается с цветным, но старым снимком. На нем они оба – она со взбитыми темными кудрями и он с рыжими волосами. Футболка с Че на нем, красная блузка с необычно широкими плечами на ней.
– Почему вы не дали эту фотографию год назад?
Она опустила взгляд, отвела в сторону.
Слова давались ей тяжело, особенно правда.
– Я тогда не хотела, чтобы его нашли. Сказала, что нет никаких фотографий.
– А теперь?
– А теперь надеюсь, что, может, хоть вы его найдете. Живого… или… или…
Она всхлипнула, затряслась. Сначала молча, прикусывая губу, но потом все громче, уронила лицо в вытянутые ладони, волосы скрыли её темным занавесом, как девочку из колодца. Евгений Борисович положил ладонь на гудящую спину. Оглянулся – зачем-то.
Из глубины комнаты внимательно смотрела на него маленькая девочка с отверткой в руках.
Глава 7. Пробелы и столбы
14.01
Ваня пошевелился на кровати, сел в темноте.
Поводил носом. Душная комната наполнена дыханием семерых его спящих соседей. В полумраке они медленно вздымаются на своих кроватях, освещенные фонарем из окна.
Прислушался: из коридора не доносились шаги, свет погашен. На этаже, по правилам, должна сидеть и бдеть покой ночная дежурная; но в такой час она тоже засыпает – на узкой лавке, накрытой тонким шерстяным одеялом. Мимо неё можно прошмыгнуть незаметно и свернуть к туалету – если проснется, то ничего не заподозрит: парень просто пошел отлить.
Она не будет задавать даже лишних вопросов, и не придется оправдываться или врать. Все знают, что Иван Буранов, страдающий задержкой психического развития, не говорит.
В туалете – секретный карандаш под оконной фрамугой. Его нужно аккуратно поддеть, чтобы тяжелая рама пришла в движение. В небольшую щель можно сначала выбросить припрятанную у батареи куртку, потом пролезть самому. Осторожно спуститься вдоль стены со второго этажа вниз, прыгнуть в наросший за ночь сугроб.
Идти нужно вдоль темных кустов. Тогда, если кто-то выглянет в окно, темное пятно не будет сильно заметно на фоне других темных пятен. Разве что отражающие полоски на куртке да оранжевый верх… Но там, где света нет, и отражаться нечему, а в папиной форме всегда будто теплее. Секретная тропинка, невидимая, но выученная наизусть, уводит дальше, к забору у стадиона, где есть еще один «секрет». Вперед, вперед.
От стадиона дорога изгибается между гаражей к частному сектору. На границе поселка живых и поселка машин стоит «собачий домик» – брошенная хозяевами сгоревшая изба без крыши и окон, которую облюбовали дворняги. Если двигаться не слишком быстро и не слишком медленно, можно пройти мимо собачьего домика и не потревожить его обитателей.
В хорошие времена Ваня старался приберечь немного еды из столовой, чтобы занести псам, но сегодня весь ужин съел сам. Для финального рывка нужны были силы. Впрочем, тут тихо. Значит, стая сама пошла на охоту по спящему району. Он знал слишком хорошо, чем может быть чревата встреча – под правым коленом остались шрамы от зубов. «Бедовый», – говорила мама. К своим четырнадцати годам он мог быть четырежды мертв. Пуповина, обвившаяся вокруг шеи восьмеркой. Глубокое озеро в первом классе. Стая собак. Электрический разряд. Прочие травмы были сущими мелочами – обычные для мальчишек вывихи, синяки, царапины; не очень обычные для мальчишек, но обычные для интернатовцев мокрые полотенца, подушка, прижатая к лицу, пока не начинают бегать в глазах черные муравьи…
Он вздрогнул от воспоминаний. Тропинка давно уже вывела сквозь частный сектор к спальному району многоэтажек. В одной из них его ждала сестра.
