скачать книгу бесплатно
Вспоминая идеи, объединявшие эту последнюю группу в конце 1860-х годов, Петрункевич был достаточно самокритичен. «Конечно, можно сказать, что это были мечты, ни на чем не основанные, но не надо забывать, что это было время великих реформ, когда не только молодежь, но и люди почтенного возраста помолодели и строили планы для будущей России». Семерых «мечтателей» объединила идея обновления России на почве осуществленных крестьянской, земской и судебной реформ. Понимая всю их непоследовательность, они считали, что «общество получило благодаря этим реформам точку опоры и почву для общественно-полезной работы, которая сама по себе неизбежно должна была раздвинуть рамки, установленные правительством, и подготовить страну к самому широкому самоуправлению».
Но прежде чем проводить реформу самоуправления, предстояло уничтожить все привилегии, полностью уравнять всех граждан в гражданских и политических правах и ликвидировать сословные различия. Сферу компетенции земства предполагалось расширить, освободить его от «устаревших вмешательств администрации и подчинить контролю специальной власти». Важной идеей было распространение земского самоуправления на волостной уровень. Считалось, что работа земского собрания в уезде не создает у крестьянина должного чувства сопричастности, он не понимает, за что платит деньги. Надо отдать должное И.И. Петрункевичу и его единомышленникам: в 1860-х годах они это понимали, но сделать, по-видимому, ничего не могли.
Однако школьное дело они уже тогда в родных краях начали налаживать. Как только Петрункевич приехал в Плиску, он убедился в полном отсутствии в уезде школ. Таковую он решил открыть в своем имении, выделив для этой цели специальный флигель. Правда, не согласовал это ни с каким начальством, справедливо полагая, что «если в уезде нет школ, то не может быть и школьного начальства». Предположение оказалось ошибочным; школу под угрозой суда пришлось закрыть.
Вскоре один из единомышленников Петрункевича – М.А. Имшенецкий занял пост председателя уездной земской управы, и это дало возможность всей группе постепенно знакомиться с тонкостями земского дела, не дожидаясь выборов. Петрункевич выстроил-таки на своей земле школу с целью передать ее земству, которое помогло ему собрать на строительство средства.
Таким образом, к 1868 году – году выборов гласных на второе земское трехлетие – Петрункевич обладал если не четкой программой действий, то во всяком случае некой системой принципиальных установок. Он был полон сил, энергии и желания заниматься тем, чем закон предписывал заниматься земству.
В конце лета 1868 года Петрункевич был избран на крестьянском избирательном собрании гласным уездного земства, а затем последнее делегировало его в состав губернского земства. Петрункевич называет четыре направления, в которых преуспело земство во второе трехлетие своего функционирования: введение института мирового суда; начало учреждения народных школ и открытие земской публичной библиотеки; принятие системы бесплатной врачебной помощи населению; перевод натуральных повинностей в денежные и распространение их на все сословия.
Земская деятельность Петрункевича и его единомышленников на Черниговщине протекала с переменным успехом: периодическое изменение состава уездных гласных оказывало прямое влияние на ход дела в губернском земстве. Бывали периоды, когда удавалось сделать многое; были и такие, когда и уездное, и губернское земские собрания оставались «пассивными исполнителями текущих дел». Вспоминая в 1920-х годах историю этого периода, Петрункевич писал, что «каждая ее страница отмечена тем или другим насилием или беззаконием безответственной власти и бессилием земства». Он подчеркивал, что работу в те годы в земстве либералов было бы правильнее назвать борьбой – борьбой с правительством и администрацией.
В 1878 году произошло событие, которое привело к временному прекращению земской деятельности Петрункевича. 4 августа народоволец Степняк-Кравчинский заколол шефа жандармов генерала Мезенцева. В своих воспоминаниях И.И. Петрункевич писал, что это «было фактом исключительной важности и исключительного успеха террористов». Правительство обратилось к обществу с призывом поддержать самые решительные меры в борьбе с террором. Многие земцы не сомневались, что отвечать должны были именно они, так как земство представляло в обществе «единственную часть, достаточно организованную и способную к какому-либо действию». Петрункевич вспоминал: «Перед всеми нами стоял в те годы выбор: либо добровольно зачислить себя в армию полицмейстеров, либо защищать свободу – как против самодержавия, так и против террора».
Ситуация требовала образования некой коалиции, которая могла бы обратиться с ответным обращением к правительству. С этой целью И.И. Петрункевич вместе со своим коллегой А.А. Линдфорсом поехал в Киев для встречи с группой влиятельных украинофилов. В ходе этих консультаций было принято решение воспользоваться для проведения более широкого совещания предстоящим заседанием по поводу посмертного юбилея украинского писателя Квитко-Основьяненко, которое должно было состояться в Харькове в последних числах ноября.
На праздновании этого юбилея собралось большое количество разномастной публики. И.И. Петрункевич был предупрежден, что после официального заседания планируется банкет, на котором не рекомендуется «брать особенно высоких политических нот, так как на обеде будут разные лица, и некоторые из них могут испугаться». Тем не менее Петрункевич, получив слово, практически сразу же обозначил политическую направленность своего выступления. Было бы хорошо, чтобы все так заботились о народе, как заботился покойный юбиляр, сказал он и сразу же перешел к теме убийства генерала Мезенцева. «Существуют различные взгляды на общественную деятельность. Террористы, например, находятся на линии огня, стремятся к недостижимому; с другой стороны, малорезультативна и деятельность лиц, кто эмигрирует, надеясь на влияние с Запада. Нужно работать в России и добиваться свободы путем организации общественных сил». Образованная часть последних «одинаково против террора, идет ли он снизу или сверху, ибо знает, что таким путем дойти до свободы и конституции так же невозможно, как невозможно этим путем достигнуть спокойствия и порядка в стране. Террор одинаково свидетельствует как о слабости правительства, так и о слабости общества. Убийство генерала Мезенцева есть новое напоминание о том, что невозможно долее поддерживать двусмысленное положение, занятое обществом в борьбе, которую ведут террористы с государственной властью… Наступает момент, когда общество обязано высказаться прямо и откровенно, что, не одобряя террористических убийств революционеров, оно также не одобряет и правительство, которое отказывается понять, что система государственного порядка, которую оно так упорно защищает, не соответствует ни достоинству русского народа, ни интересам великого государства; что правительство обязано приступить к коренной реформе и сделать все, от него зависящее, чтобы прекратить террор мирным путем, а не путем казней. Общество одинаково против убийства из-за угла и против виселицы». «Нужно немедленно организовать особую комиссию, которая выработала бы проект объединения всех оппозиционных сил в стране», – резюмировал Петрункевич. Исходя из этих соображений, Петрункевич и Линдфорс обратились к лидерам украинофилов с просьбой устроить им встречу с «главарями южнорусских террористов».
Встреча состоялась 3 декабря 1878 года. Петрункевич в своих воспоминаниях следующим образом формулирует предложение, с которым они с Линдфорсом обратились к террористам: «Временно приостановить всякие террористические акты, чтобы дать земцам время и возможность поднять в широких общественных кругах и прежде всего в земских собраниях открытый протест против правительственной внутренней политики и предъявить требование коренных реформ в смысле конституции, гарантирующей народу участие в управлении страной, свободу и неприкосновенность прав личности».
Петрункевич предложил всем оппозиционным деятелям соединиться «для добытия конституции». Средства предлагались следующие: подача петиций, мирные демонстрации, агитация посредством печати, издаваемой за границей и доставляемой контрабандой. У Петрункевича сложилось впечатление, что «предложение имело некоторый психологический успех и что если нам удастся сдвинуть общественное мнение с мертвой точки равнодушия, то террористы поймут необходимость приостановить свою активную деятельность… Если бы правительство проявило хоть сколько-нибудь готовность сговориться со страной, террор потерял бы под собою почву…»
В январе 1879 года состоялась очередная сессия Черниговского губернского земского собрания, на которой Петрункевичу предстояло выступить с заявлением о том, что «русское общество, не обладая в законе никакими гарантиями, лишенное возможности опираться на общественное мнение, которого не существует в нашей стране, и не замечая у правительства желания утвердить свой авторитет на моральной основе, бессильно оказать правительству какое-либо содействие в его борьбе с террористами». Накануне заседания текст заявления получил в городе широкое распространение, даже раскупался публикой и стал известен местным властям, которые руками председателя собрания губернского предводителя дворянства Неплюева воспрепятствовали чтению доклада. В апреле И.И. Петрункевич за это несостоявшееся выступление был сослан в город Варнавин Костромской губернии.
В конце 1886 года Петрункевич после вторичной высылки из Черниговской губернии приехал в Тверь, где уже жил в ссылке и где теперь решил обосноваться надолго. Условия борьбы в Твери представлялись Петрункевичу более благоприятными, нежели в Чернигове. За время его пребывания в Твери в 1883–1886 годах в ссылке под гласным надзором полиции он приобрел большое количество единомышленников. Костяк этого кружка составляли его брат Михаил Ильич, а также семья Бакуниных. В Тверь, расположенную между Петербургом и Москвой, стремились многие из тех, кому было запрещено проживать в столицах. В результате местное общество пользовалось устойчивой репутацией одного из самых либеральных в России. Таким образом, Тверь стала для Петрункевича «колокольней, которая, однако, должна служить нам не препятствием, чтобы видеть Россию, а сторожевой вышкой, с которой горизонт будет шире и виднее».
В Новоторжском уезде Петрункевич приобрел участок земли, который позволил ему участвовать в выборах земских гласных в 1891 году. Это был фиктивный ценз: жил Петрункевич в основном в Москве. Но в 1897-м он поселился в имении «Машук» и, устроив там «конституционное гнездо» (по выражению Б.В. Штюрмера), жил в нем до 1905 года включительно. В этот период деятельность Петрункевича постепенно начинает переходить на общегосударственный уровень. Земскими вопросами он уже не занимался так же плотно, как в Черниговском земстве.
Поселившись в «Машуке», Петрункевич полагал, что достигнет «результатов наиболее важных и желательных: разъединенные и даже взаимно враждебные общественные силы прочно будут связаны в местном самоуправлении и через него достигнут коренной русской реформы – замены самодержавия конституцией». Этим обусловлено то, что это был период «напряженной общественной работы» за «освобождение нашей родины от режима исключительных положений, насилий и беззакония».
Это, безусловно, очень интересный этап в жизни и деятельности И.И. Петрункевича, самый плодотворный, по его собственному признанию. В своих воспоминаниях он отмечает, что за все время его работы в Новоторжском уездном земстве состав последнего практически не изменялся, что позволило стабильно и последовательно вести земскую деятельность. Имело значение и то обстоятельство, что если в Борзне Петрункевич со своими единомышленниками пришел фактически на пустое место и всю работу земства они были вынуждены налаживать с нуля, то на Тверской земле система уже существовала и нормально функционировала.
Серьезным новшеством, внесенным И.И. Петрункевичем в работу Тверского земства, была организация кредитного товарищества. Кредит, являясь необходимым условием для нормального ведения хозяйства, конечно, в деревне существовал. Однако кредитованием занимались, как правило, зажиточные крестьяне, которые предлагали крайне невыгодные для основной массы населения условия. Тем самым развитие крестьянских хозяйств существенным образом тормозилось. Заметив это, Петрункевич пришел к мысли устроить «кредитное товарищество, которое могло бы выполнить три задачи: оказывать своим членам недорогой краткосрочный кредит вообще; оказывать кредит для покупки всяких предметов хозяйства: лошадей, скота, сельскохозяйственных удобрений и так далее; брать на себя посредничество в продаже предметов хозяйства и оказывать кредит под залог продаваемых предметов». Однако в России существовал типовой, так называемый нормальный устав кредитных товариществ, и он не предусматривал функций, предложенных Петрункевичем. По этому поводу следовало подавать специальное ходатайство в Министерство финансов.
Для учреждения кредитного товарищества нужно было собрать не менее тридцати подписей его будущих участников. Однако крестьяне крайне неохотно ставили свои подписи под непонятным документом – недостающие автографы Петрункевичу пришлось собирать среди членов семьи. Эта проблема неготовности крестьян к ведению дел, требующих аккуратности и точности, вообще очень волновала Петрункевича. Тем не менее он рассчитывал, что сумеет уделять товариществу достаточно времени в качестве исполняющего контролирующие функции попечителя.
По прошествии года устав товарищества был утвержден министерством, и оно начало работать, преодолевая недоверие крестьян. По словам Петрункевича, изменила отношение последних к кредитному товариществу покупка им несгораемого шкафа для хранения денег. После этого дело начало налаживаться. Благодаря тому что И.И. Петрункевич настоял на утверждении 9 % годовых по займам вместо обычных 12 %, удалось предложить условия лучшие, нежели у конкурентов – зажиточных крестьян и мелких лавочников. Убедиться в успехе начинания Петрункевича приехал из Москвы М.Я. Герценштейн, в ту пору директор Московского земельного банка.
Петрункевич и члены его семьи также взяли на свое попечение несколько тверских школ. В своих мемуарах Иван Ильич вспоминал, как они «снабжали школы книгами и учебными пособиями, а также устраивали на рождественских святках ели для учащихся, причем ни разу не встретили ничего, что было бы похоже на вмешательство школьной инспекции или полиции».
В первые годы XX века в России в очередной раз приобрел чрезвычайную остроту земельный вопрос. В 1905 году И.И. Петрункевич опубликовал на эту тему специальную брошюру, в которой подчеркивалось, что «аграрный вопрос застал нас столь же неожиданно, как и японская война» и что, в то время как «Россия справедливо признается страной земледельческой по преимуществу, земледелие менее всего привлекало внимание правительства».
Начиная формулировать собственный проект аграрной реформы, Петрункевич пишет, что государство крестьянам должно. Долг этот юридически не зафиксирован, но он есть, и при разработке новой системы землеустройства необходимо это учитывать. Мотивировал он это так: «Нужды государства (по развитию главным образом обрабатывающей промышленности) непрерывно возрастали и покрывались в основном крестьянским населением». Вывод же из этого патриарх русского либерализма делает такой: «Отчуждение частновладельческих земель должно производиться в пользу и за счет государства на началах отчуждения недвижимого имущества в видах государственной необходимости, подобно тому как производится отчуждение под железные дороги, улицы, устройство крепостей и так далее». Государство же будет «отдавать отчуждаемую землю тем, которые больше всего в ней нуждаются, совершенно независимо от того, существовали ли когда-нибудь между бывшими и будущими ее владельцами обязательственные отношения».
Подобная постановка проблемы удивляет, поскольку Петрункевич к тому времени уже заработал себе устойчивую репутацию политика, действующего «во имя права и посредством права». Впрочем, он сам поясняет свою позицию: «Вопрос о праве принудительного отчуждения земельного имущества в принципе не может в настоящее время встречать возражений, так как современное государство отрешилось от идеи священной и неприкосновенной собственности».
Заметим, что аграрный вопрос был главным пунктом разногласий внутри самой конституционно-демократической партии. Партийные лидеры всерьез опасались раскола. На II Всероссийском съезде кадетов (январь 1906 года) развернулась дискуссия о том, насколько идея отчуждения земли соответствует либеральным принципам. И.И. Петрункевич, стремясь не допустить раскола партии в такой важной ситуации, сказал, что в целях сохранения партийного единства он готов отказаться от своих радикальных идей. При этом он отметил: «Никто не покушается на частную собственность, так как собственностью государства станет только та земля, которая отчуждается… Только этим путем мы сможем разрешить величайший кризис».
Трудно не согласиться с высказываниями И.И. Петрункевича о том, что реальная аграрная политика должна была поставить в свою основу вопрос о расширении площади крестьянского хозяйства. Не отрицая необходимости внедрять в крестьянскую среду новейшие достижения сельскохозяйственной науки, Петрункевич предрекал неудачу подобным попыткам до тех пор, пока величина крестьянского надела не будет существенно увеличена.
Конструктивного решения так и не удалось найти. Споры по аграрному вопросу между либералами и правительством продолжались и были перенесены в Государственную думу.
Кадетская партия, признанным лидером которой считался И.И. Петрункевич, одержала победу на выборах в I Государственную думу: более трети депутатского корпуса (153 человека из 448) составили кадеты. Авторитет Петрункевича в партии еще со времен его бессменного председательства в Союзе освобождения был настолько велик, что после подведения итогов выборов вопрос о лидере парламентской фракции даже не стоял. Газета «Русские ведомости» написала, что, когда узнали, что И.И. Петрункевич выиграл выборы по Тверской губернии, стало ясно, что именно он, вероятнее всего, возглавит фракцию. Тем более что в ней тогда еще не было П.Н. Милюкова…
На съезде Конституционно-демократической партии (Партии народной свободы), состоявшемся в преддверии созыва I Думы (апрель 1906 года), конкретного решения о структуре фракции не было принято. Декларировались только общие принципы, формулируемые в духе постановлений IV съезда предшественника кадетов – Союза освобождения. Союз полагал, что его члены «могут вступать в Думу не ради участия в повседневных законодательных работах, а исключительно с целью борьбы за введение в России действительных конституционных свобод и учреждений на демократических основах, не стесняясь при этом перспективой возможности открытого разрыва с существующим правительством».
Работу по непосредственной организации деятельности фракции взял на себя Центральный комитет партии. 26 апреля на общефракционном собрании Милюков предложил избрать Временный комитет фракции из 10 человек на го дней, п мая 1906 года уже в постоянный состав Комитета было избрано 19 человек. 15 мая они определились с кандидатурами своих руководителей: председатель И.И. Петрункевич, его товарищи (заместители) М.М. Винавер и В.Д. Набоков, секретарь фракции А.С. Медведев.
Позиция Петрункевича как председателя Комитета во многом определяла политическую физиономию фракции. За 72 дня функционирования I Государственной думы Петрункевич выступал с трибуны пять раз. Выступления эти получили широкую известность и были изданы в 1907 году специальной брошюрой.
Эта брошюра начинается со знаменитой речи об амнистии – первого выступления, прозвучавшего с трибуны Государственной думы в день ее открытия, 26 апреля 1906 года. В тот день депутаты встретились с императором в Зимнем дворце, а затем направились в Таврический дворец, где должно было пройти первое заседание Думы. Плывшие на корабле по Неве депутаты миновали знаменитую петербургскую тюрьму «Кресты»; впечатление, произведенное тысячами, как казалось депутатам, простертых к ним оттуда рук, было настолько сильным, что согласованную ранее программу первого заседания решили изменить.
Сразу после избрания С.А. Муромцева председателем Государственной думы на трибуну поднялся И.И. Петрункевич и произнес речь об амнистии. «Долг чести, долг нашей совести повелевает, – сказал он, – потребовать амнистии для всех политических заключенных… Свободная Россия требует освобождения всех пострадавших». Очень короткое и сильное, это выступление действительно могло служить образцом ораторского искусства.
Печатный орган Партии народной свободы газета «Речь» писала, что «первые слова свободного собрания представителей народа… раздались спокойно, смело, уверенно». Им в ответ раздался гром аплодисментов; в этот момент «вся Дума испытала ощущение единства».
Вопрос об амнистии обсуждался и на последующих заседаниях. Здесь обнаружилось, что позицию, высказанную И.И. Петрункевичем, разделяют не все депутаты. Так, М.М. Ковалевский, выйдя на трибуну, предложил «довести до сведения Государя Императора о единогласном ходатайстве Думы о даровании им амнистии политическим заключенным». Петрункевич ответил: «Мы не желаем быть ходатаями, мы хотим быть законодателями». М.М. Винавер, занимавший в то время пост товарища председателя Комитета фракции, впоследствии писал об этом эпизоде, что «Партия народной свободы гордым окриком из уст Петрункевича отвергла мысль Ковалевского», тогда тоже, кстати говоря, кадета.
Известно, чем завершила свое существование I Дума. Замок, повешенный ночью на двери Таврического дворца, символизировал желание правительства продемонстрировать, кто в стране обладает реальной властью. Это привело к «продолжению заседания» Государственной думы на территории Финляндии, в Выборге, где действовали более либеральные законы. Именно там было подготовлено так называемое Выборгское воззвание, в котором экспарламентарии обращались к народу с призывом протестовать против роспуска Думы, оказывая пассивное сопротивление правительству.
Стенограммы выступлений, звучавших на этом собрании, в настоящее время находятся в распоряжении исследователей. Изучив их, можно судить о том, насколько участники совещания представляли себе всю тяжесть возможных последствий. Петрункевич, в отличие от некоторых своих коллег, сразу предрек подписавшим воззвание политическую смерть. Однако сделать это он полагал необходимым, более того, принял непосредственное участие в редактировании текста воззвания.
В итоге, как известно, состоялся суд, на котором участники собрания в Выборге были лишены политических прав. Отсидев два месяца в тюрьме, Петрункевич, которому уже перевалило за шестьдесят, стал постепенно отходить от партийных дел. Здоровье его к тому времени было уже далеко не идеальным, все больше времени он проводил в Крыму и все меньше принимал активное участие в текущей политической жизни. Его позиция в партии в это время действительно напоминала позицию патриарха: с 1909 по 1915 год он являлся председателем ЦК партии. Не вмешиваясь непосредственно в текущие дела, Петрункевич, избранный в 1915 году Почетным председателем ЦК кадетской партии, оставался для сподвижников неким нравственным ориентиром.
Революция застала И.И. Петрункевича в Ялте. В 1918 году он был вынужден эмигрировать и транзитом через Францию оказался в Америке, у своего сына Александра, известного палеонтолога. Затем он жил в Швейцарии, а под конец жизни обосновался в Праге. Работал над мемуарами, переписывался со старыми соратниками.
К сожалению, оказавшись в эмиграции, многие действующие лица российской политики рубежа веков начали, как это бывает, терять чувство реальности. В переписке с М.М. Винавером 77-летний И.И. Петрункевич, обсуждая вопрос, как добраться до России, писал: «Мы готовы ехать хоть в трюме… Вас, вероятно, мы уже не увидим до возвращения в Россию…»
Вновь увидеть родину Петрункевичу было не суждено. В 1928 году он скончался в Праге, где и был похоронен. Надпись на его могиле гласит: «Свободы сеятель пустынный, я вышел рано, до звезды».
«Основать новую Россию, которая будет существовать для своих граждан…»
Николай Иванович Кареев
Кирилл Соловьев
Николай Иванович Кареев родился 24 ноября 1850 года в Москве в семье военного. Это было «дворянское гнездо», с традиционным домашним образованием, с крепкими устоями. Детство в воспоминаниях Кареева ассоциируется с имением деда О.И. Герасимова в Муравишниках Сычевского уезда Смоленской губернии: большая патриархальная семья, многочисленная прислуга из крепостных, размеренный быт русской деревни. С шести до десяти лет Николай Иванович жил в Гжатске, где отец служил городничим, затем два года – в Сычевке. В 1863 году отец вышел в отставку, и семья переехала в имение Аносово Смоленской губернии. С весны по осень 1864-го Кареев учился в пансионе в имении Лошадкино. А в январе 1865 года поступил в 1-ю Московскую гимназию у Пречистенских ворот. В учебе он был, безусловно, лучшим; при этом уже в гимназические годы активно занимался репетиторством – в семье на тот момент лишних денег не водилось. Имя первого ученика Николая Кареева было записано на Золотой доске 1-й гимназии. Когда в 1868 году директор М.А. Малиновский, за что-то рассердившись на Кареева, приказал стереть его имя, с доски исчезли все записи – остались лишь следы желтой краски. «Кто это сделал?» – допрашивал гимназистов учитель Е.В. Белявский. Поднялся высокий молодой человек: «Это я сделал». – «Зачем же вы это сделали?» – «Если Кареева стерли с золотой доски, то мы никто не желаем быть на этой доске». Звали молодого человека Владимир Соловьев. Это был сын историка Сергея Михайловича Соловьева, и сам в скором будущем известный русский философ.
С Владимиром Сергеевичем Соловьевым Кареева связывала тесная дружба. Часто на квартире Соловьева-старшего, в здании университета, устраивались настоящие «рыцарские ристалища»: Н.И. Кареев и будущий экономист А.А. Коротнев сажали на свои плечи В.С. Соловьева и Н.А. Писемского (сына писателя), и те устраивали «побоища», демонстрируя свою доблесть.
С.М. Соловьева Кареев встретит на кафедре Московского университета буквально через год: ведь с 1869-го он – студент историко-филологического факультета. Кроме известного историка, лекции здесь читали В.И. Герье, Ф.И. Буслаев, Н.С. Тихонравов, М.С. Куторга, П.Д. Юркевич. На четвертом курсе Кареев окончательно определился с предметом своих научных изысканий: французское крестьянство эпохи позднего Средневековья и раннего Нового времени. Об этом его кандидатское сочинение и впоследствии магистерская диссертация. В 1873 году, после окончания университета, В. И. Герье предложил Николаю Ивановичу остаться на кафедре всеобщей истории для приготовления к профессорскому званию. Впереди были шесть лет напряженного учительского труда в 3-й Московской гимназии, который Н.И. Кареев совмещал с интенсивной подготовкой к магистерским экзаменам. И это далеко не все: неизменно посещая кружки и журфиксы, он становился «своим» в академической среде. Бывал в кружке М.М. Ковалевского, куда приходили И.И. Иванюков, А.И. Чупров, И.И. Янжул, С.А. Муромцев, В.А. Гольцев и др. Бывал и на журфиксах, которые устраивали В.И. Герье, Н.А. Попов и др.
В 1876 году Кареев успешно сдал магистерские экзамены, а в сентябре 1877-го выехал в Париж для работы над диссертацией. Огромную помощь в организации поездки оказал учитель – В.И. Герье. В Париже Кареев тесно сошелся со многими знаменитостями русской эмиграции: П.Л. Лавровым, Г.А. Лопатиным, П.А. Кропоткиным, М.П. Драгомановым. Познакомился и с известным французским историком Фюстелем де Куланжем. Через год, в июне 1878 года, историк вернулся в Москву. Архивный материал собран – оставалось лишь переписать набело диссертацию, что и было сделано в имении Аносово. Уже зимой вышла книга «Крестьяне и крестьянский вопрос во Франции в последней четверти XVIII века». А 21 марта 1879 года состоялась защита. Она прошла необычайно бурно: в ходе диспута о диссертации весьма резко высказывался сам Герье. Публика же была целиком и полностью на стороне диссертанта, сопровождая аплодисментами его смелые и убедительные аргументы. В защиту выступил и молодой доцент М.М. Ковалевский. Впоследствии, однако, именно В.И. Герье предложил уже магистру Карееву место экстраординарного профессора Варшавского университета.
С августа 1879 года Н.И. Кареев – в Польше. Варшавский период жизни оказался сложным: надо было преподавать в русскоязычном университете в польском городе с польскими студентами и множеством польских профессоров. И в такой ситуации Кареев сумел стать одним из любимейших преподавателей местного студенчества. Помимо чтения лекций по всему курсу всеобщей истории и активной публицистической деятельности он приступил к написанию докторской диссертации «Основные вопросы философии истории». В 1882–1883 годах Николай Иванович – вновь в Западной Европе, в Париже и Берлине, где большую часть времени проводит в библиотеках, заканчивая диссертацию. И еще одно важное событие произошло в варшавский период: в ноябре 1881 года Кареев женился на дочери московского преподавателя географии Софье Андреевне Линберг.
24 марта 1884 года состоялась защита диссертации в стенах Московского университета. В ноябре 1884-го была подана просьба на имя декана историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета В.И. Ламанского о занятии освободившейся должности профессора всеобщей истории. Университет медлил с приглашением, а Кареев спешил покинуть Варшаву. С января 1885 года он уже преподает в Александровском лицее Санкт-Петербурга, а через полгода, с 23 августа 1885-го, Кареев становится приват-доцентом столичного университета. С осени 1886 года он также читает лекции на Высших женских (Бестужевских) курсах. Экстраординарным профессором его назначили в конце 1886-го, а через четыре года, в 1890-м, – ординарным. Как и полагалось либеральному профессору, Н.И. Кареев включился в активную общественную деятельность: он участник Литературного фонда, Исторического общества, Отдела для содействия образованию, он посещает различные журфиксы и кружки. Кроме того, редактирует «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона, работает в комитетах и обществах пособия студентов. А еще монографии, учебники, публицистические статьи… В 1899 году, после студенческих волнений, Н.И. Кареев был уволен из университета. Скорее всего, причиной послужила занятая им позиция: на Совете университета историк настаивал на смягчении полицейских мер по отношению к студентам, открыто выступил с требованием отставки ректора В.И. Сергеевича, не скрывал своего неприятия политики министра народного просвещения Н.П. Боголепова. Вплоть до начала 1906 года он оставался отлученным от университета, преподавая лишь в Александровском лицее, а с 1902-го – и в Политехническом институте.
Репутация оппозиционера вынесла Н.И. Кареева на гребень волны русской революции 1905 года. К предыдущей опале добавился еще и арест в составе делегации, которая ходатайствовала перед руководителями царского правительства о недопущении кровопролития 9 января 1905 года. 12–22 января Н.И. Кареев находился в заключении в Петропавловской крепости. В 1905 году в аристократических салонах поползли слухи, будто он входит в тайное революционное правительство. Правда же состояла в том, что профессор вел активную общественную жизнь, участвуя в организации Академического союза, объединившего оппозиционно настроенных по отношению к действующему режиму преподавателей. Волей-неволей Кареев оказался в эпицентре политической борьбы, так как Академический союз являлся составной частью чрезвычайно влиятельного Союза союзов.
Членство в Конституционно-демократической партии Кареев считал в некотором роде случайностью. Если бы партия народных социалистов (энесов) образовалась ранее кадетов и не призывала к бойкоту выборов, рассуждал в воспоминаниях историк, он непременно вступил бы в нее. Свою роль у кадетов Кареев всячески преуменьшает: «Я участвовал в организационных собраниях партии и выступал в устраивавшихся ею митингах, но не был за все время ее существования членом Центрального комитета, и если очутился председателем городского ее комитета, то в нем больше следил за внешним порядком прений, чем играл сколько-нибудь руководящую роль». (Он руководил Санкт-Петербургским комитетом партии вплоть до октября 1906 года, когда его сменил В.Д. Набоков.) Участие в политической и партийной работе Николай Иванович объяснял исключительно чувством гражданского долга: никакой склонности к подобной деятельности он не ощущал. И поэтому с роспуском I Думы с удовольствием отказался от продолжения «политической карьеры».
Однако на какое-то время историк превратился в политика; в избирательной кампании пригодились его навыки и знания. Так, в марте 1906 года в «Вестнике партии Народной свободы» Н.И. Кареев опубликовал статью об Учредительном собрании в программных положениях партии кадетов. Сравнивая Учредительные собрания во Франции 1789 года и в Пруссии 1848 года, он утверждал необходимость для России прусского варианта, при котором этот институт формируется для разработки и принятия конституции, а не для представления суверенной воли нации в условиях крушения прежнего режима. Практически через месяц правительство убедительно докажет, насколько академична подобная дискуссия: 23 апреля 1906 года Основные законы будут приняты без участия Учредительного собрания. Но это событие не могло смутить кадетов, уверенных в своей исторической правоте. Как писал в той же статье Кареев, «конституционно-демократическая партия верит в то, что установление в России той конституции, главные лозунги которой партия пишет на своем знамени, властно диктуются самой историей и потому должны рано или поздно осуществиться: ни больше, ни меньше, по ее глубокому убеждению, не может успокоить потрясенную страну от новых напрасных и опасных потрясений».
Выборы по Петербургу в Государственную думу были двухступенчатыми. 20 марта 1906 года избирали выборщиков. Весь этот день Николай Иванович провел в актовом зале университета, где голосовали избиратели по Васильевскому острову. «Этот зал, носивший еще на себе некоторые следы только что пронесшегося шквала, имел необычный вид, перегороженный направо и налево от остававшегося посередине свободным прохода барьерами, за которыми стояли большие картонные коробки, на урны совершенно не похожие, и находились члены подкомиссий, проверявших документы избирателей, отмечавших их в списках, бравших из их рук и опускавших в урны их избирательные документы. Я был в числе членов одной комиссии и впоследствии исполнял не раз такую же должность, так что бывшее тогда и бывшее после слились в моей памяти в одну общую картину». Но единственное, что отличало тот мартовский день, вспоминал историк, – это необычайное воодушевление и надежды на лучшее. Однако явка на первые выборы в столице оказалась сравнительно низкой. Всего по городу зарегистрировали 146 тыс. избирателей. И только 46 % из них явились к урнам в назначенный день. Победа кадетов в Петербурге была впечатляющей: всюду они получили абсолютное большинство голосов. Больше всего – в Нарвской части (68 %), меньше всего – в Адмиралтейской (57 %). 14 апреля 1906 года в зале городской думы предстояло собраться 175 выборщикам, чтобы избрать депутатов от Петербурга. Не явились только шестеро. Кандидаты от Конституционно-демократической партии получили от 145 до 159 голосов. Остались недовольными представители рабочих, чьих кандидатов не поддержало кадетское большинство. Рабочие отказались даже сняться на совместной фотографии выборщиков от Санкт-Петербурга. Этот инцидент слегка омрачил радость победы. И тем не менее вечером того же дня многие участвовавшие в заседании, новые депутаты, представители партии, собрались в ресторане Донона. Отмечали очевидный успех, вспоминали прошедшую кампанию, говорили о будущем, которое рисовалось исключительно в светлых тонах. Как писал Н.И. Кареев, оптимизм и уверенность в скором успехе сохранятся вплоть до 13 мая, когда будет оглашена декларация правительства И.Л. Горемыкина.
Однако впереди 27 апреля 1906 года – день открытия I Государственной думы. Удивительно теплая, солнечная погода. Н.И. Кареев доехал на извозчике до Адмиралтейской набережной, зашел к В.Д. Набокову (как и он, депутату от Санкт-Петербурга), и они вместе пошли пешком к Зимнему дворцу. А потом случилось все то, что хорошо помнил любой перводумец: речь императора; кораблики, перевозившие депутатов из Зимнего в Таврический дворец; белые платки арестантов из «Крестов», умолявших об амнистии. Как только кораблики пристали к берегу, толпа подхватила Кареева и понесла его на руках к Таврическому дворцу. А потом темпераментная речь И.И. Петрункевича об амнистии, гордая осанка первого председателя Думы С.А. Муромцева. Примечательно, что впоследствии, при распределении мест в зале Таврического дворца между фракциями, Н.И. Кареев сидел вместе с представителями левых, социалистических фракций. Однако это объяснялось не политическими пристрастиями: просто Николай Иванович плохо слышал правым ухом и предпочитал сидеть по левую руку от собрания.
Выступил Н.И. Кареев в Государственной думе всего четыре раза. Два его выступления пришлись на 3 мая 1906 года, и оба имели программный характер. «Не человек существует для субботы, а суббота для человека. Человеческая личность существует сама для себя, она не может быть употребляема ни для какой другой цели, а между тем на основании основных принципов, которые имели силу в России до сих пор, были некоторые субботы, в жертву которым приносилась человеческая личность, и таких суббот в России было громадное количество. Все эти субботы соединились в одну громадную субботу, которая называется Россией». Иными словами, уважение к человеческой личности не было базовым началом внутренней политики Российской империи, поэтому «мы теперь должны основать новую Россию, которую точно так же должны будем любить, но Россию, которая будет существовать не сама для себя и не для охраны каких-либо исторических традиций, а будет существовать для своих граждан». Следовательно, в России должен установиться принцип равноправия народов, ее населяющих, и государство должно основываться на их братстве и взаимовыгодном партнерстве. Цель этого выступления – убедить депутатов исключить выражения «русская земля» и «русский народ» из ответного адреса Думы императору: по мнению Кареева, народное представительство не может забывать, что Россия – многонациональная держава.
В тот же день Н.И. Кареев выступил с защитой принципа парламентаризма, отстаивая необходимость ответственного правительства перед Государственной думой. Он сравнивал Россию с Францией 1789 года. По его мнению, революционный накал 1790-х годов связан с тем, что тогда не удалось выработать модель парламентской монархии, прийти к идее ответственного правительства. «Мы переживаем такой момент, когда только полное единение монарха и нации может вывести страну из того исторического тупика, в который она попала». А 6 июня, выступая по поводу проекта о гражданском равноправии, Кареев будет отстаивать снятие всех юридических ограничений, сковывавших гражданскую и политическую инициативу женщин.
Однако скромная роль, которую играл Н.И. Кареев в Думе, не должна вводить в заблуждение. В «партии профессоров» авторитет видного историка был значительный. Не случайно на предвыборном заседании санкт-петербургской группы кадетов он оказался на втором после В.Д. Набокова месте по числу голосов, отданных за него как за партийного кандидата в депутаты Государственной думы. Не случайно кадеты, как об этом вспоминал М.М. Ковалевский, серьезно рассматривали кандидатуру Н.И. Кареева на должность министра народного просвещения в гипотетическом правительстве, ответственном перед народным представительством.
9 июля 1906 года Кареев проснулся очень поздно: накануне вечером, будучи крайне усталым, он просил не будить его. Пройдет еще время, пока он выйдет на улицу, купит газету и узнает, что Дума распущена. Первым делом Николай Иванович направится в клуб партии кадетов. Там он ждет новостей из Выборга, куда еще ранним утром поехало большинство членов фракции. В своих воспоминаниях Кареев пишет, что вскоре кто-то привез текст воззвания, составленного депутатами, и присутствовавшие в клубе члены Государственной думы недолго думая отправили телеграммы в Выборг с просьбой присоединить их подписи к документу. Скорее всего, он запамятовал: текст воззвания составили лишь на следующий день. Участвовал Кареев и в одном из партийных собраний в Териоках, где обсуждалась дальнейшая тактика кадетов.
На этом политическая деятельность Н.И. Кареева закончилась: историк вернулся на университетскую кафедру, преподавая параллельно в Психоневрологическом институте, на Высших женских курсах и курсах П.Ф. Лесгафта. Он был также одним из организаторов Педагогического института. Все это совмещалось с продолжавшейся общественной деятельностью в Отделе самообразования и Литературном фонде. В отличие от многих коллег по I Государственной думе, Кареев не был осужден за подписание Выборгского воззвания: к заключению приговорили лишь тех, кто непосредственно в Выборге поставил свою подпись под «крамольным» документом.
На фоне всех этих событий шла фундаментальная научная работа. С 1892 по 1917 год вышло семь томов «Истории Западной Европы в новое время». Издаются учебники и учебные пособия Кареева, историографические очерки, разнообразные исследования. Разброс тем едва ли не пугает современного историка, привыкшего к сугубо узкой специализации: тут и «Государство-город античного мира», и «Монархия Древнего Востока и греко-римского мира», и «Западноевропейская абсолютная монархия XVI–XVIII веков», и «Происхождение современного народно-правового государства». Кроме того, в 1913–1914 годах Кареев издавал «Научный исторический журнал».
Политика потихоньку напоминала о себе. В 1914 году историк неожиданно для себя оказался в немецком плену. Начало войны застало его в Карлсбаде; проезжая через Дрезден, он был задержан и пять недель оставался под арестом. События февраля 1917 года, как-то незаметно для Н.И. Кареева, переросли в революцию. Он всячески уклонялся от политической работы: фактически не принял предложения баллотироваться депутатом Петербургской городской думы, не участвовал в работе партийных комитетов. Вся его «революционная» активность заключалась в публицистических статьях о судьбах Учредительных собраний на Западе да в работе в комиссии, принимавшей бюллетени на выборах. И еще: 27 апреля 1917 года Николай Иванович участвовал в совместном заседании депутатов всех четырех созывов Думы, посвященном юбилею открытия представительного учреждения в России. Продолжается его работа в Академическом союзе. И при этом летом 1917 года он спешит уехать из Петрограда в Зайцево, имение своего родственника О.П. Герасимова. В августе заезжает в Москву, где присутствует на заседаниях Государственного совещания, – и снова в Зайцево.
Лишь в октябре вместе с семьей Николай Иванович вернулся в Петроград, «чтобы провести одну из самых тяжелых зим в жизни». (Правда, следующая зима, по его воспоминаниям, оказалась еще тяжелее.) Приход к власти большевиков выбил Кареева из привычного ритма. В 1917–1919 годах он продолжает преподавать в университете, хотя аудитории опустели. Знакомых в Петрограде становится все меньше. И все меньше возможностей для публикации трудов. Тем не менее ученый не прекращает писать. В 1918 году вышла его книга «Великая Французская революция».
Лето 1918 года он опять провел в Зайцеве, а летом 1920-го выехал в Аносово, где прожил более года, читая лекции крестьянам и работая над книгами по истории и социологии. Прочел ряд лекций и в Сычевке – в обмен на бесплатную доставку семьи в Аносово. Тот период можно назвать сравнительно спокойным и благоустроенным. Но по возвращении в Петроград Николай Иванович оказался в бедственном положении: профессорского жалованья стало явно недостаточно, литературная деятельность ограничивалась фактической невозможностью публикаций. 1920 и 1921 годы
Кареев описывал так: «Вспоминаются холод, тьма, недоедание, безденежье и невозможность многое достать и за деньги». Семья профессора поселилась в двух сырых комнатах, так как свою квартиру он еще прежде уступил художнику М.В. Добужинскому. Это было время постоянного поиска еды и дров, голодных обмороков и дырявой обуви. Кареев подрабатывал случайными лекциями, жена занималась шитьем. Доходы от литературной деятельности возобновились в 1922 году. Однако новая власть всячески напоминала о себе. После 1924 года Кареева фактически отстранили от преподавания, прекратилась и публикация его научных трудов. В 1926-м – новое несчастье: смерть жены. В декабре 1928-го арестован сын Константин. Правда, уже 4 февраля 1929 года его освободили: вероятно, это связано с тем, что примерно тогда же Кареев был избран почетным членом АН СССР. Теперь он получал персональную пенсию, читал лекции в Академии наук. После реквизиции Аносова Николай Иванович любил проводить летние месяцы в санатории Центральной комиссии по улучшению быта ученых в селении Узком, в бывшей усадьбе Трубецких, где в 1900 году скончался друг его юности В.С. Соловьев.
Казалось бы, жизнь почти восьмидесятилетнего старика вошла в привычную колею… Но 18 декабря 1930 года на заседании методологической секции общества историков-марксистов академик Н.М. Лукин обвинил Кареева в «антимарксистских выкриках», фактически связав его деятельность с недавним процессом Промпартии. В сущности, это был донос, отравивший жизнь историка: он писал письма, оправдывался, ждал новых выпадов со стороны «истинных представителей марксистского учения». 18 февраля 1931 года Н.И. Кареев скончался.
«То, что я был каторжным, составляет мою гордость на всю мою жизнь…»
Василий Андреевич Караулов
Алексей Кара-Мурза
Василий Андреевич Караулов (1854–1910), человек удивительной судьбы, проделавший путь от радикального народничества к либерализму, родился в Торопецком уезде Псковской губернии в семье потомственного дворянина. Обучался в витебской гимназии, затем – в Санкт-Петербургском и Киевском университетах, но, увлекшись политикой, курса не окончил. Вместе с братом Николаем работал в «Синем Кресте» – обществе помощи политическим ссыльным и заключенным, являлся агентом Исполнительного комитета «Народной воли». После разгрома организации в 1883 году уехал в Париж, где участвовал в совещаниях оставшихся на свободе народовольцев. Вместе с Германом Лопатиным и Львом Тихомировым был участником партийного суда над провокатором С. Дегаевым. По возвращении в Россию, в качестве уполномоченного нового Исполнительного комитета, – арестован в Киеве и привлечен к военно-полевому суду по «процессу 12-ти народовольцев».
Прокурор требовал квалифицировать их преступления по 249-й статье Уложения о наказаниях, карающей за антигосударственные деяния смертной казнью. Однако у подсудимых оказалась сильная защита. Возглавил группу адвокатов такой мэтр, как Л.А. Куперник, о котором на Юге России ходила пословица: «Где Бог отступился – там еще можно к Купернику пойти!» Главным помощником Куперник взял восходящую звезду киевской адвокатуры А.С. Гольденвейзера. Свой отпечаток на ход и итоги процесса наложила также личность председательствующего на суде генерала П.А. Кузьмина. В 1849 году выходец из дворянской старообрядческой семьи, тридцатилетний штабс-капитан Генерального штаба Кузьмин был арестован по доносу провокатора Антонелли и провел пять месяцев в Алексеевском равелине Петропавловской крепости (вместе с М.В. Петрашевским, Ф.М. Достоевским и др.), а затем судим по знаменитому «процессу петрашевцев». Тогда Кузьмин сумел виртуозно самооправдаться и вышел на свободу. Но брезгливость к провокаторам он, дослужившийся до звания генерал-лейтенанта, судя по всему, сохранил на всю жизнь.
Итак, защите, во главе с Куперником и Гольденвейзером, удалось расшатать обвинение и вывести подсудимых из-под 249-й статьи. В итоге: ни одного смертного приговора, трое оправданы. В.А. Караулова приговорили к четырем годам каторжных работ с последующей высылкой на поселение. Высшие власти остались крайне недовольны: министр внутренних дел граф Д.А. Толстой лично запросил киевского генерал-губернатора А.Р. Дрентельна о причинах столь мягкого приговора. Тот ответил, что «каторжные работы, хотя бы и на четыре года, он не может считать мягким наказанием». Тем не менее генерала П.А. Кузьмина отстранили от должности председателя Киевского военно-полевого суда.
Осужденных по «процессу 12-ти» отправили сначала в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, а в конце декабря 1884 года перевели в Шлиссельбургскую тюрьму на Ореховом острове у истока Невы из Ладожского озера (она получила недоброе имя «сухой гильотины»). Летом 1884 года здесь, рядом со «старым корпусом» («Секретным домом», который заложил еще Петр III), была, под личным контролем императора Александра III, открыта «новая тюрьма», построенная «по американскому образцу»: сорок камер-одиночек 3,5 на 2,5 метра.
О шлиссельбургском заточении Караулова рассказал общавшийся с ним в тюрьме Н.А. Морозов, впоследствии выдающийся ученый. После того как несколько человек предприняли попытки самоубийства и режим был несколько смягчен, арестантам разрешили парные прогулки. В пару Морозову давали сошедших с ума заключенных: сначала Н.П. Щедрина, а потом В.П. Конашевича. «Кто не испытал этого сам, тот никогда не будет в состоянии понять, что значит жить в полном одиночестве в мрачной камере, как в могильном склепе, и день и ночь, целые годы, и в то же время думать, что приближается час, когда вы очутитесь вдвоем с сумасшедшим, который все время будет поверять вам свои галлюцинации, и вы ничем не будете в состоянии отвлечь его от них… Я чувствовал, что сам каждую минуту могу сойти с ума», – писал Морозов. Но неожиданно напарника снова сменили – им оказался Василий Караулов. «Мы начали перебирать знакомых, и я убедился, что он плохо говорит и путается в словах только потому, что отвык от разговоров… Караулов был для меня вестником лучших дней в неволе, а прогулки сделались настоящим праздником!.. И кто знает, сохранился бы мой рассудок, если бы он не явился ко мне на помощь как раз в то время, когда я в этом более всего нуждался… В полтора с лишком года наших ежедневных свиданий мы, конечно, истощили все предметы личных разговоров и поневоле начали уходить в область науки и говорить о великих проблемах физики и астрономии, которые тогда волновали не только меня, но и его».
Известная революционерка Вера Фигнер, знавшая Василия Андреевича еще до его ареста, впоследствии также узница Шлиссельбурга, вспоминала: «Это был, как говорится, ражий детина, громадного роста, широкоплечий, жизнерадостный, с лицом – кровь с молоком… Этот брызжущий здоровьем атлет вышел из Шлиссельбурга с лицом покойника». В 1888 году Караулова отправили на поселение в село Усть-Уду на реке Ангаре (Балаганский округ), позднее разрешили перебраться в село Устюг, поближе к Красноярску. А в 1893-м, по распоряжению генерал-губернатора Восточной Сибири, Караулов был переведен в сам Красноярск.
Существует версия, что молодой народоволец Караулов стал одним из прототипов (наряду с итальянцами Гарибальди и Мадзини, англичанами Байроном и С. Рейли, украинцем Степняком-Кравчинским) карбонария Артура Бертона – героя романа английской писательницы Этель Лилиан Войнич «Овод». Дело в том, что во время своего приезда в Россию в 1887–1889 годах (Василий тогда находился в Шлиссельбурге, а потом в ссылке) Этель Буль (будущая Войнич) довольно долго жила в петербургской квартире Карауловых, а также в их псковском имении, где работала над материалами о русском освободительном движении. Судьба сына-заключенного была постоянным предметом обсуждений в карауловской семье.
В Красноярске ссыльный В.А. Караулов – уже убежденный либерал, глубоко верующий христианин и противник политического террора. Он фантастически много читает, изучает языки, занимается частным преподаванием. Особенно углубленно развивает знания, полученные в юности по юриспруденции. Одна из его красноярских учениц, А. Черемных, написала: «Через его руки проходило почти все, что готовилось в гимназию или, поломанное нашей педагогической бюрократией, выброшенное за борт, готовилось держать экстерном. Большинство культурной молодежи енисейской губернии были учениками В.А., и целые поколения воспитывались под его благотворным влиянием. В.А. целыми днями бегал по урокам, как бедный студент». По словам мемуаристки, Караулов и его жена-врач, приехавшая к мужу в ссылку, играли тогда «первую роль в рядах красноярской идейной интеллигенции»: «В далеком сибирском захолустье, выброшенные за борт общественной жизни, они твердо и уверенно несли маленький светоч культурных общественных интересов среди холодных сибирских снегов, диких буранов и полновластия сильных мира сего».
А. Черемных вспоминала также, что Василий Андреевич обладал «редкой, своеобразной речью, то полной тонкого изящного юмора, то беспощадного сарказма, или мягкой, доходящей до нежности сердечности» и «неотразимо покорял всех, кто имел счастье знать его близко». Эти его особенности затем ярко проявятся в стенах Государственной думы. Ученица Караулова хорошо запомнила один из его любимых рассказов о начале работы в Красноярске: «Наконец приехала ко мне в Сибирь жена, получила она место врача, заведующего амбулаторией. Я же бьюсь, бьюсь как рыба об лед, никакого заработка найти не могу: „поднадзорный – и баста!“ Стыдно, понимаете, на жениных харчах было пробиваться. Росту я чуть не в сажень косую, аппетит адский, а работы никто не дает. А я, кажись, своротил бы гору работы – силой Бог меня не обидел. Стал я просить жену, чтоб устроила меня сторожем при амбулатории. Оказала она мне протекцию, жалованья положили мне 5 рублей и сказали, что в обязанности мои входит мытье склянок под лекарство. Обрадовался, служу при амбулатории. Засучил рукава, мою склянки, но только комнатка-то давалась мне маленькая, как чуть неосторожно повернусь – трах!..
Летят мои склянки вдребезги! Что за чертовщина! Скляночки малюсенькие, а ручища у меня огромная, – никак не приноровлюсь!.. Стала жена за месяц отчет писать, посуды больше чем на восемь рублей не хватает».
В первые годы нового века Василий Караулов – один из основателей красноярского Союза освобождения, затем – местной организации Конституционно-демократической партии. К этому времени он овдовел: П.Ф. Личкус скончалась от быстротечной чахотки. В ноябре 1905-го Караулов, частично амнистированный по Манифесту 17 октября, стал участником исторического съезда земских и городских деятелей в Москве. При обсуждении вопроса о будущем устройстве России примкнул к умеренным, поддержав конституционно-монархическую позицию их лидера, графа П.А. Гейдена. В стенограмме съезда имеется такая запись: «Г-н Караулов (Енисейская губ.) заявил, что он провел 24 года в тюрьмах и крепостях по политическим преступлениям, но не верит в осуществление демократической республики в России и присоединяется к гр. Гейдену от лица тех, которые послали его сюда». Однако по большинству других принципиальных вопросов он солидаризировался с кадетами, в том числе и по разделившему их с октябристами-«гучковцами» вопросу об автономии Польши. Правда, и здесь Караулов предложил формулировку, которая могла несколько смягчить ситуацию: «польскую автономию» он предложил называть «областным самоуправлением на началах общеимперской конституции»; однако эта компромиссная поправка была отклонена кадетским большинством.
Еще один участник ноябрьского земско-городского съезда, завершившего свою работу в московском («мавританском») особняке А.А. Морозова на Воздвиженке, П.Б. Струве, позднее вспоминал, что именно тогда близко познакомился с Василием Андреевичем: «То было время, когда трудно было идти против охватившего общество радикального возбуждения, перед которым пасовали отчасти по слабости, отчасти по оппортунистическому расчету и целые общественные группы, и отдельные лица… С той памятной встречи, когда в буфете-подвале Морозовского палаццо шлиссельбуржец-каторжанин Караулов подошел ко мне и, выражая сочувствие моему „умеренному“ заявлению, только что перед тем вызвавшему свист и шипение с хоров, протянул руку для знакомства, мы никогда не расходились ни по взглядам, ни по настроению».
Вернувшись в декабре 1905 года из Москвы в Сибирь, В.А. Караулов на ряде многолюдных собраний и в либеральной печати решительно выступил в защиту конституционалистской тактики своей партии и против экстремизма революционных организаций. Его умеренная позиция привлекла благожелательное внимание самого премьер-министра графа С.Ю. Витте, искавшего союзников в среде российской общественности. Вопреки скепсису министра внутренних дел П.Н. Дурново, Витте увидел в эволюции взглядов этого политического деятеля (от народовольчества – к конституционному демократизму) положительный пример в борьбе с крайностями революции. В докладной записке на Высочайшее имя премьер полагал «весьма полезным отменить лежащие на Караулове ограничения, дабы тем дать ему возможность более широкого служения здраво им понимаемому патриотическому долгу». В результате 2 февраля 1906 года ему было даровано полное помилование. Восстановленный во всех правах, он регистрируется частным поверенным при Красноярском окружном суде, активно сотрудничает в красноярской либеральной газете «Сибирь».
На выборах в I Думу кадетам удалось провести в выборщики по Енисейской губернии нескольких своих лидеров: В.А. Караулова – в Красноярске, А.М. Трескова – в Ачинске, А.А. Станкеева – в Енисейске. Однако губернское собрание избрало депутатами Думы значительно более левых кандидатов, примкнувших затем в Петербурге к «трудовой группе», – шушенского крестьянина Симона Ермолаева и минусинского врача Федора Николаевского.
Похожая история повторилась во время избирательной кампании во II Думу, в которую теперь активно включилась и красноярская организация социал-демократов, которая ранее выборы бойкотировала. Именно социал-демократам удалось провести в губернское собрание наибольшее число своих выборщиков, двое из которых – рабочие Иван Юдин и Федор Никитин были избраны депутатами. Правда, власти отменили избрание Никитина, и его место в Думе от Енисейской губернии занял близкий к социалистам-революционерам священник Александр Бриллиантов.
Осенью 1907 года, на выборах в III Думу, конституционного демократа В.А. Караулова в очередной раз избрали выборщиком от Красноярска. 23 сентября он выступил на общегородском предвыборном собрании граждан (на нем присутствовало около 600 человек). Главный смысл его речи передает заключительная фраза: «Правые смотрят в XVII век, а крайние левые – в XXI. Задача момента заключается не в организации пролетариата для борьбы с буржуазией, а в отстаивании конституционных начал общими силами всех прогрессивных групп».
Активным оппонентом частного поверенного, кадета В.А. Караулова был на тех выборах лидер местного отделения Союза русского народа, о. Варсонофий Захаров, также ставший выборщиком от Красноярска. Черносотенцы представили тогда в губернское управление список тех, кого, по их мнению, следовало лишить избирательных прав. Против каждой фамилии стояли пометки: «сидел в тюрьме», «находится под надзором» и т. д. Одним из первых в списке значилась фамилия Караулова.
25 октября 1907 года в Красноярске, в помещении губернского Общественного собрания, состоялись выборы депутата III Государственной думы от Енисейской губернии (в соответствии с «третьеиюньским» избирательным законом квота от губернии была сокращена до одного человека). Участвовали двадцать восемь ранее избранных выборщиков, но в первом туре ни один кандидат не набрал большинства голосов. Лидер черносотенцев, о. Варсонофий, вообще получил всего один голос и отказался от дальнейшей борьбы. На следующий день прошла повторная баллотировка, которая принесла победу В.А. Караулову (18 голосов из 27). 29 октября он выехал из Красноярска в Петербург для участия в открытии III Думы: проводы на железнодорожном вокзале и напутственные речи стали заметным событием в жизни города.
В Петербурге товарищи по партии помогли Василию Андреевичу снять небольшую квартиру в знаменитом «кадетском доме» № 7 на Потемкинской улице. Здесь, совсем рядом с Таврическим дворцом, он проживет три года со второй женой, Ольгой Ивановной, вплоть до своей смерти в декабре 1910 года.
В III Думе В.А. Караулов вошел во фракцию конституционных демократов и – одновременно – в «Сибирскую парламентскую группу», которая также находилась под кадетским влиянием. Он активно работает в комиссиях по вопросам вероисповедания (председатель – правый епископ Евлогий, затем октябрист П.В. Каменский), по делам Православной церкви (председатель – октябрист, затем член фракции националистов В.Н. Львов) и местному самоуправлению (председатель – лидер умеренно правых, затем националистов П.Н. Балашов). Однако наибольшую известность, как в стенах Думы, так и в обществе, принесло ему председательство в комиссии по старообрядчеству. В нее вошли также известные политические деятели различных направлений: лидеры октябристов А.И. Гучков и М.Я. Капустин, влиятельный кадет В.А. Маклаков, епископ Евлогий (Георгиевский), ультраправый Г.А. ГЦечков и др.
Отдавая много времени работе в комиссиях, конституционалист Караулов твердо придерживался линии на конструктивную работу с другими думскими фракциями и правительством, на так называемую органическую работу, часто повторяя: «Лучше маленькая рыбка, чем большой таракан». И эти усилия принесли успех: он фактически стал основным экспертом и оратором либеральной части Думы по вероисповедным вопросам, оказавшимся в 1907–1910 годах в центре внимания народного представительства.
Уже в ходе первой сессии III Думы, в конце 1907 – начале 1908 года, сибирский депутат показал себя влиятельным парламентарием, органично соединившим в себе глубокую христианскую религиозность с неменьшей верой в либеральные права и свободы человека. Для молодого российского парламента это было необычно: религиозную тематику всегда активно эксплуатировали правые, в то время как левые, рассуждая о правах и свободах, как правило, избегали говорить о религии. Именно В.А. Караулов, поначалу чуть ли не в одиночку, сумел организовать в Думе своего рода «центр» – не формальный, а глубоко содержательный, поставив во главу угла идеи «христианского либерализма». Его усилия оценили не только в родной кадетской партии, где практически не было специалистов по вероисповедным вопросам, но и значительное число доминирующих в Думе октябристов, либеральная часть которых быстро разглядела в нем полезного союзника в борьбе с правыми и националистами. Намечающийся идейный союз октябристов во главе с А.И. Гучковым и не чуждающихся вопросов религии кадетов (В.А. Караулова, В.А. Маклакова, В.С. Соколова) быстро принес новому «центру» конкретные кадровые и политические дивиденды. Так, личное оппонирование Караулова – товарища (заместителя) председателя вероисповедной комиссии – ее председателю, правому епископу Евлогию, привело к быстрой отставке последнего и его замене октябристом П.В. Каменским. В свою очередь, октябристы поддержали идею создания отдельной думской комиссии по старообрядческим вопросам и избрание В.А. Караулова ее председателем.
Первым концептуальным выступлением Василия Андреевича в III Думе стала его большая речь 22 марта 1908 года с изложением позиции кадетской фракции по утверждаемой Думой смете Святейшего синода. Высказанные тогда идеи и предложения явились характерным воплощением христианско-либерального мировоззрения Караулова. С одной стороны, он поддержал идею разгосударствления церковной жизни, подчеркнув, что «деятельность правительства в XVIII столетии, в первой его половине, передавшая в распоряжение государства громадное большинство средств церквей и монастырей, была нарушением как гражданского, так и канонического права». Однако, с другой стороны, он решительно высказался в пользу демократизации самой церкви, перенесения центра православной жизни с церковной иерархической субординации на жизнь самоорганизующихся православных приходов. Отметив, что «основа всякой церковной организации – несомненно приход» и что «фактически в настоящее время приходов у нас не существует», оратор обозначил главные проблемы русского православия: «Зло заключается в фактически 2Угвековом уничтожении внутри присущего нашей православной церкви соборного начала, зло заключается в фактическом упразднении основной церковной общественной ячейки – прихода, потому что мы имеем церковь как здание, имеем священников, но не имеем приходов как общественной организации. Зло заключается в том, что у нас в настоящее время церковь мыслится не как союз верующих, а как иерархия, да вдобавок еще подчиненная государству. Вот устранение этих зол и будет снятием тяжелой государственной руки, и, я сказал бы, нечистой для этого дела, государственной руки со святого дела церкви». От имени кадетской фракции Караулов призвал увеличить правительственное финансирование именно приходов, ибо это «является первым шагом к освобождению церкви из пленения вавилонского государства, оно является первым шагом к восстановлению утраченного церковью соборного начала и первым шагом к учреждению прихода как общественно-церковной организации. (Рукоплескания в центре и слева.)»
Понимая, что монополия на определение религиозной политики уходит из рук правых в сторону сложившегося октябристско-кадетского центра, Святейший синод, непосредственно руководивший значительной частью депутатов от духовенства, попытался перейти в контрнаступление. В конце мая 1908 года, незадолго до думских каникул, один из лидеров правых епископ Митрофан (Краснопольский) предложил Думе расширить состав комиссий по вероисповедным вопросам и по делам Православной церкви за счет крестьянских депутатов. «Менее искусное в диалектических тонкостях, которые приобретаются преимущественно на адвокатском и судебном поприщах, – аргументировал епископ, несомненно причисляя к лицам, поднаторевшим „на адвокатском поприще“, и частного поверенного Караулова, – духовенство, естественно, в словесных турнирах, в которые превратились заседания комиссий вероисповедной и по делам Православной церкви, должно было уступить своим оппонентам, а это значит не отстоять свою церковную точку зрения на предметы веры… Некоторые постановления, предпринимаемые указанными выше думскими комиссиями, производят сильное смущение в умах и сердцах верующего народа».
Коллегу-епископа поддержал и преподобный Евлогий. Он рассказал, что ему пришлось уйти с поста председателя комиссии по вероисповедным вопросам, так как «направление ее работ противоречит интересам Православной церкви», и тоже предложил включить в комиссию депутатов-крестьян, «ввиду не соответствующего интересам православной веры направления в рассмотрении вероисповедной комиссии вопросов». В.А. Караулов вынужден был ответить: «Такую редакцию этого предложения я считаю для нас, православных членов комиссии, оскорбительной и недопустимой. (Бурные рукоплескания.)»
С прямыми нападками на Караулова выступил на этом заседании и его постоянный оппонент, правый курский депутат Г.А. Щечков. Выпускник Московского университета, дипломированный юрист, бывший земец, ставший черносотенцем, он странным образом соединял в себе восторженную англоманию со столь же искренним антисемитизмом. «Я стою за участие крестьян в этой Комиссии, – сказал Щечков, – но не так стою, как Караулов и другие сочлены его по фракции, которые кричат о благе крестьян и между тем желают уничтожить крестьянское сословие и заменить его еврейским всесветным рассеянием. (Смех; Милюков с места: Какая гадость! Г-н Председатель, остановите его!)» Члены Думы большинством голосов отклонили идею расширения комиссий.
Больше полутора лет комиссия по старообрядческим вопросам во главе с В.А. Карауловым скрупулезно работала над поправками к проекту закона о старообрядческих общинах, внесенному в Думу министром внутренних дел. Для председателя комиссии это время не только работы над текстом закона, но и постоянных поездок по старообрядческим общинам по всей стране. 12 мая 1909 года он наконец выступил с большим докладом. В нем, от имени комиссии, предлагалось внести в министерский проект ряд принципиальных поправок. Проект предусматривал закрепление за старообрядцами (а их к тому времени в России насчитывалось не менее 12 млн) не только права на их веру, но и на ее проповедование. По мнению докладчика, «исповедание веры, ни логически, ни нравственно, ни юридически, неотделимо от понятия проповедания», ибо «проповедание составляет неотделимую часть самого исповедания, являясь для исповедающих известное вероучение обязанностью». Согласно проекту «комиссии Караулова» уменьшалось число лиц, имеющих право ходатайствовать о создании общины (с пятидесяти до двенадцати) – «дабы учесть ситуацию в отдаленных краях Империи, малонаселенных, каковою является вся Восточная Россия». Разрешительный порядок регистрации старообрядческой общины заменялся явочным, равно как и утверждение духовных лиц и старост – на их простую регистрацию в губернских правлениях. Предлагалось также закрепить за духовными лицами старообрядческой веры официальное наименование «священнослужители по старообрядчеству», приближавшее их к статусу священников Русской православной церкви.
Думские правые и националисты резко выступили против этого проекта закона, называя его «разрушением устоев российской государственности». Лидер правых В.М. Пуришкевич заявил: «Нами, справа сидящими, чувствуется, что этот вопрос, обсуждаемый здесь с трибуны Государственной Думы, составляет эру в духовной жизни России». Цель левых – «создать рознь между нами, представителями православия»: «В этом лежит подкладка тех поправок, которые сами по себе не имели бы большого значения, если бы не преследовали глубоко ненавистной нам политической цели – создать раздор и разлад и всадить клин между нами и ими. (Бурные рукоплескания справа.)» Пуришкевич заметил, что еще исторические предшественники Караулова, «либералы-западники во главе с Герценом», поддерживали старообрядческих раскольников, «так как раскол вел, по их представлениям, к церковному индифферентизму, и они приравнивали его к политическому либерализму»: «Они полагали, что путем поддержки раскола возможно будет достичь социальных реформ и государственного переворота. Вот эта точка зрения: достичь государственного переворота путем культурного отношения к расколу – и была главной причиной того, что они пропагандировали свободу раскола, свободу старообрядчества».
Другой критик проекта, епископ Евлогий, заявил: под видом разрешения «проповедывания» проект Караулова узаконивает за старообрядцами право «религиозной пропаганды», что неприемлемо. «Здесь речь идет не о простой проповеди как принадлежности богослужения, а здесь вводится новое, хотя, может быть, несколько замаскированное начало, именно свобода пропаганды, свобода привлечения последователей из других вероисповеданий, не исключая и православного… Защищая православие, мы заботимся также о русской государственности».
Эта аргументация не осталась без возражений. 13 мая 1905 года В.А. Караулов заявил с думской трибуны, что предложение правых сохранить за Православной церковью монопольное право религиозной пропаганды ведет к деморализации и деградации самой господствующей Церкви: «Я полагаю, что именно те средства, средства затыкания чужого рта, средства пресечения иного мнения, привели Православную церковь к тому состоянию слабости и дезорганизации». Он сравнил нынешнюю ситуацию с печальной памяти временами гонений на последователей протопопа
Аввакума: «Пропаганда была строго запрещена. За пропаганду жгли. Аввакума сослали в ледяные сибирские пустыни и затем в Пустозерском остроге сожгли, чтобы пресечь его голос, а этот же Аввакум написал о своих страданиях страшную книгу, которая в течение десятков поколений жгла сердца многих миллионов старообрядческих масс (рукоплескания в центре и слева), которая создавала в ее среде десятки таких же Аввакумов, бестрепетно шедших на страдания и смерть. Эти меры создавали то, что к пропаганде, которую они прекратить никогда не могли, они прибавляли ореол мученика для проповедников… Теперь не будет плетей, костра, а будет каталажка, вонючая полицейская каталажка, арестный дом, высылка; но неужели же вы думаете, что то, чего нельзя было прекратить плетьми и кострами, можно прекратить полицейскими каталажками?» Василий Андреевич призвал депутатов не бояться слова «пропаганда»: «Была пропаганда, есть она, и будет она, и фактически вы ей воспрепятствовать не можете, всякими запрещениями вы ее усиливаете, и в этом не одна невыгодная сторона этого вопроса для православия: есть и другая. Те, кто употребляют такие меры, обращают невыгодные последствия не на тех, против кого они их употребляют, а уменьшают силу тех, кто их употребляет; и в этом, гг., есть историческая Немезида… Наша церковная иерархия за приказно-полицейским хребтом привыкла больше рассчитывать на этот приказно-полицейский хребет, чем на истинно церковное и христианское воздействие, чем на силу слова и на силу примера христианского действия».
