Россия и мусульманский мир № 10 / 2015

скачать книгу бесплатно

Россия и мусульманский мир № 10 / 2015
Коллектив авторов

Научно-информационный бюллетень «Россия и мусульманский мир» #280
В журнале публикуются научные материалы по текущим политическим, социальным и религиозным вопросам, касающимся взаимоотношений России и мировой исламской уммы, а также мусульманских стран.

Россия и мусульманский мир № 10 / 2015

КОНФЛИКТУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ – НЕТ!

ДИАЛОГУ И КУЛЬТУРНОМУ ОБМЕНУ МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ – ДА!

Современная Россия: идеология, политика, культура и религия

Цветные революции и гибридные войны

    А. Манойло, доктор политических наук, профессор кафедры российской политики факультета политологии МГУ им. М.В. Ломоносова, проректор «Гражданского университета»

Когда говорят о гибридных войнах и цветных революциях, довольно часто смешивают и путают эти понятия. Более того, после появления в широком научном дискурсе термина «гибридная война» появилась тенденция объединить все известные формы, методы и технологии вооруженной борьбы под одним «зонтичным» брендом – понятием гибридной войны. Прилагательные ставят под сомнение корректность отнесения гибридных войн к войнам и цветных революций к революциям. Понятия «война» и «революция» не нуждаются в уточнениях. Строго говоря, гибридные войны – это не совсем войны, хотя и имеют с известными нам войнами много общего. А цветные революции – не совсем революции, больше того – совсем не революции.

В современном мире тематика гибридных войн и цветных революций продолжает набирать все большую популярность. Это неслучайно: мировая цивилизация на современном этапе своего развития столкнулась принципиально новыми инструментами формирования новой политической реальности, чрезвычайно эффективными в условиях кризиса однополярного мира, но вместе с тем представляющими исключительную опасность для современных наций-государств.

Соотношение понятий

Опасность исходит из понимания того, что гибридные войны и цветные революции – явления сравнительно новые, с них только недавно сняли кавычки, и для этих явлений, способных потрясать и разрушать сами основы современного общества, еще не выработано сбалансированных противовесов, противоядий, сдерживающих механизмов, ограничительных норм международного права.

Сегодня, когда говорят о гибридных войнах и цветных революциях, довольно часто смешивают и путают эти понятия. Более того, после появления в широком научном дискурсе термина «гибридная война» появилась тенденция объединить все известные формы, методы и технологии вооруженной борьбы под одним «зонтичным» брендом – понятием гибридной войны. Это понятие является своеобразной надстройкой над появившимися ранее в научном дискурсе и потому значительно более изученными традиционными, информационными, психологическими, сетевыми, сетецентричными, проксивойнами и цветными революциями. Это тоже неслучайно: между гибридными войнами и цветными революциями, помимо принципиальных различий, существует много общего: оба этих явления рассматриваются как на феноменологическом (как явление), так и на технологическом уровне (как технология и инструмент политического воздействия). Оба явления еще недавно встречались исключительно в кавычках, что говорит о том, что не было еще выработано специальной терминологии, точно описывающей эти явления и принадлежащей только им. Наконец, оба этих понятия даются синтетическими конструкциями, базирующимися на известных понятиях «война» и «революция» с уточняющими прилагательными, меняющими их смысл.

Действительно, гибридная война по своей сути находится ближе всего к понятию «война», а цветные революции, являющиеся технологиями организации государственных переворотов, успешно маскируются под революции истинные. Вместе с тем сами прилагательные ставят под сомнение корректность отнесения гибридных войн к войнам и цветных революций к революциям. Понятия «война» и «революция» не нуждаются в уточнениях. Строго говоря, гибридные войны – это не совсем войны, хотя и имеют с известными нам войнами много общего. А цветные революции – не совсем революции, больше того – совсем не революции. Тем не менее, так же как и в случае с определением «информационная война», мы вынуждены пользоваться этим приемом, описывая новые явления через сравнения и аналогии с теми явлениями, событиями и процессами, смысл которых для нас предельно ясен.

Так, новая терминология рождается на прочном фундаменте аксиоматики политической науки, которая принята всем экспертным сообществом и которую никто не ставит под сомнение. Этот подход, помимо всего прочего, имеет еще и объективный характер: современный мир меняется с такой скоростью, динамика этих изменений настолько высока, что ежегодно возникают новые явления, не имеющие прямых аналогов в мировой истории, которые требуют своего определения и описания.

Тем не менее необходимо признать, что при всей эклектичности и публицистичности термины «гибридные войны» и «цветные революции» описывают объективные, реально существующие явления, и эти явления все больше распространяются в современном мире, оказывая заметное влияние на мировой политический процесс, политическую динамику и на трансформацию системы международных отношений. Наличие в их названии терминов «война» и «революция» указывают на их высокую социальную опасность, они играют сигнальную функцию, и такая оценка их опасности правильна. Не могу разделить мнение тех ученых, которые стремятся нивелировать значение этих новых явлений, утверждая, что гибридные войны существовали в истории человечества всегда. Мол, любая война является по своей сути гибридной.

Я убежден, что качественный эволюционный скачок и гибридные войны, и цветные революции совершили сравнительно недавно – в конце XX в. или даже позже. А их схожесть с войнами и «бархатными революциями» прошлого говорит в первую очередь о том, что ни одно принципиально новое явление не возникает в вакууме, оно всегда является результатом эволюционного процесса и всегда базируется на более ранних и более примитивных формах. Эти формы передают часть своих отличительных черт и технологических решений новым явлениям, но именно новые явления способны преодолеть технологический, военно-стратегический, цивилизационный барьеры, которые прежние формы преодолеть не в состоянии. Так происходит фазовый переход от одной политической реальности к другой, с одного витка эволюции к другому, более высокому, от набора аминокислот в «первичном бульоне» к первым формам белковой жизни. Так и в случае с гибридными войнами. По своему содержанию они – качественно новое понятие, более широкое, чем просто совокупность современных форм и методов вооруженной борьбы. То же самое можно сказать и о цветных революциях после событий «арабской весны», кризиса 2013–2015 гг. в Украине и «зонтичной революции» в Гонконге.

Точки сопряжения

Для того чтобы точно определить, как именно соотносятся между собой гибридные войны и цветные революции, необходимо сопоставить их между собой, выявить сходства и различия, связи, объединяющие их в тех событиях, где они находят свое проявление. Прежде всего необходимо определиться с тем, что же такое гибридные войны, поскольку на этот счет существует масса различных мнений, зачастую противоречащих друг другу. Точного и однозначного определения гибридным войнам нет. Известно лишь, что впервые этот термин был вброшен в оборот американскими фабриками мысли, такими как RAND Corp., Стэндфордский университет и др. Гибридные войны предполагают комбинированное использование стратегий, характерных для различных видов современных войн – традиционной, информационной, идеологической, экономической, для поражения сил и средств противника, достижения над ним военно-стратегического превосходства и силового принуждения к миру на условиях победителя. При этом гибридные войны могут вестись как в традиционной форме (предполагающей наличие линии фронта, тылов различной глубины и действия регулярной армии), так и в сетецентрической, где линия фронта отсутствует в принципе. В гибридной войне именно информационные операции (операции информационной войны) могут иметь решающее значение для принуждения противника к капитуляции. А боевые операции вооруженных сил могут играть сервисную роль, обеспечивая организаторов информационных войн пиар-материалом, необходимым для информационных атак на сознание и подсознание противника с целью скрытого управления его поведением.

Именно такую картину мы наблюдали во время второй войны в Ираке, где боевые действия американских войск являлись конвейером для производства пиар-новостей и «мыльных опер» про войну, в операциях в Афганистане, Ливии, Сирии и теперь – в определенной мере – в гражданской войне в Украине. Целью гибридной войны по-прежнему остается классическая цель войны традиционной – военное поражение, уничтожение и капитуляция противника. Это важно понимать, потому что в противном случае понятие гибридных войн быстро размывается и приобретает спекулятивную окраску.

В этом и заключается основное отличие гибридной войны от цветной революции. В отличие от гибридной войны, главной и единственной целью цветной революции является организация государственного переворота и ничто иное. Цветные революции – это технологии государственных переворотов в условиях искусственно созданной нестабильности, в которых давление на власть осуществляется в форме политического шантажа, а инструментом шантажа выступает молодежное протестное движение, организованное по специальной сетевой схеме. Цель цветных революций – государственный переворот; после его успешного осуществления цветная революция заканчивается. На практике цветные революции довольно часто перерастают в вооруженные мятежи или сочетаются с военной интервенцией, но применение военной силы в цветных революциях – скорее исключение, чем правило. Но цветные революции, являясь технологиями демонтажа политических режимов, создают условия для вмешательства других государств во внутренние дела страны, ставшей жертвой цветной революции, для военной интервенции, военных мятежей, гражданских войн. Это мы хорошо видим на примере Украины.

Таким образом, все же наличие существенных отличий не позволяет полностью объединять современные гибридные войны, ставшие новой формой и содержанием современных вооруженных конфликтов, и цветные революции, ставшие инструментами организации государственных переворотов и принудительного демонтажа политических режимов. Гибридная война – это последовательность боевых операций, цветная революция – технология. Это не позволяет рассматривать цветную революцию в качестве одной из фаз гибридной войны, хотя технологии цветных революций могут использоваться в гибридных войнах в строгом соответствии с целями и задачами гибридных войн. Вместе с тем все же есть кое-что, что их объединяет: цветные революции довольно часто становятся прелюдией для гибридной войны, формируя условия, необходимые для перевода конфликта в военную фазу. Примером этого может служить нынешняя Украина. При этом часто реализовывается следующая цепочка: цветная революция (инцидент – протест – майдан) – вооруженный мятеж – гражданская война – гибридная война. Цветная революция при этом играет роль спускового механизма гибридной войны, а ее технологии могут использоваться организаторами гибридных войн в целях провоцирования вооруженного конфликта.

Цветные революции сквозь призму гибридных войн

В современной политической реальности цветные революции – одно из наиболее разрушительных и наименее изученных явлений мировой политики. Именно с ними сегодня связывают технологические схемы и приемы осуществления принудительного демонтажа политических режимов в государствах с неустойчивыми формами демократии, построенной по западным лекалам, или в государствах восточного типа, в которых демократическая форма правления довольно часто в принципе отсутствует.

Сопровождающий госперевороты демонтаж государственности и утрата суверенитета выдаются за процесс демократизации, модернизации, либерализации или «приобщения к европейской культуре», и несколько реже – за действие «мягкой силы».

Практически всегда прямым следствием цветных революций, помимо осуществления их главной (и единственной) задачи – совершения государственного переворота, становится погружение страны в политический хаос, который американцы любят называть «управляемым», переход страны под внешнее управление (вспомните назначение иностранцев-«легионеров» на ключевые посты в Кабинете министров современной Украины), а также гражданская война, геноцид мирного населения и военная интервенция.

Дальнейшая судьба этих государств печальна: люди, экономика, природные ресурсы становятся расходным материалом для инициирования цветных революций в других странах, для провоцирования новых международных конфликтов, в которых особая роль отводится новым акторам – государствам-провокаторам, ведомым марионетками, поставленными Вашингтоном, готовыми на все ради расположения и благосклонности своих настоящих американских «хозяев».

Довольно часто страны-провокаторы (такие как Грузия в российско-грузино-югоосетинском конфликте 2008 г., Украина в гражданской войне в Донбассе или некоторые страны Балтии, предоставляющие свою территорию для ударных группировок НАТО) получают от США статус основного союзника вне блока НАТО и миллиардные кредиты на закупку новейших вооружений и военной техники.

При всей неоднозначности отношения современного общества к такого рода мятежам все же следует признать, что большинство из них – чрезвычайно эффективный инструмент преобразования политической картины мира, который сегодня находится в неустойчивом и несбалансированном состоянии, называемом «кризисом однополярного мира».

При этом довольно часто свет истинной – «незамутненной» – демократии народам мира несут те самые силы, с которыми США – источник и главный организатор всех бунтов – борются всеми возможными (в том числе военными) способами. В цветных революциях «арабской весны» носителями демократических ценностей выступили монархии Персидского залива – Саудовская Аравия и Катар, жесткие авторитарные государства, в которых демократией даже не пахнет. В Египте главной движущей силой «демократизации» общества стали «Братья-мусульмане», в Ливии – исламисты, в Сирии – все те же исламисты, представленные широким спектром террористических организаций – от сирийских ячеек «Аль-Каиды», выставившей свои отряды для борьбы с Б. Асадом, от «Талибана» до «Исламского государства Ирака и Леванта» (ИГИЛ).

На Украине для Соединенных Штатов Америки передовым отрядом «демократизации» общества и его «приобщения к европейским ценностям» стали неонацисты, целое поколение которых США вырастили за 20 лет «независимости» страны, прошедших с момента распада Советского Союза.

Даже при поверхностном рассмотрении несложно увидеть технологию, причем одну-единственную, применяющуюся последовательно (с незначительными доработками) к различным странам как либерально-демократического, так и авторитарного типа. Однако довольно большое количество политиков и ученых продолжают рассматривать перевороты на феноменологическом уровне как социальное явление, природа которого связана с процессами модернизации традиционных обществ, обеспечивающих им скачкообразный переход в современный уклад.

Основными мотивами такого подхода, помимо принципа взвешенности, непредвзятости, историзма и следующей из него позиции принципиального отрицания любых «конспирологических» инсинуаций, нередко выступает стремление упростить себе жизнь.

Если цветные революции – явление объективное, связанное с особенностями протекания исторического процесса на современном этапе развития общечеловеческой цивилизации, то противодействовать им – дело заведомо бесполезное, так как социальное явление устранить из жизни общества нельзя, но можно пытаться регулировать его уровень социальной опасности, минимизируя издержки и максимизируя конструктивные качества.

Но при этом не очень понятно, почему именно в последние десятилетия, в эпоху просвещенной демократии и глобального демократического общества наиболее эффективным инструментом разрешения этих самых объективных противоречий стали сценарии и схемы государственных переворотов. Ведь их единственная цель – насильственный захват и удержание власти любыми способами, развязывание террора против собственного мирного населения (пример – Украина).

В целом же феноменологический подход к цветным революциям ведет к фактическому оправданию их организаторов и исполнителей. С них тем самым снимается клеймо уголовных преступников, ответственных за разрушение государства, за жертвы среди мирного населения, за геноцид, этнические чистки и военные преступления. Такие, которые сейчас совершают ВСУ и многочисленные «добровольческие» карательные батальоны в Донбассе.

В том что цветные революции являются современной формой истинных революций, таких как кубинская или никарагуанская, есть все основания сомневаться. Практически все из них, начиная от «бархатных» в Восточной Европе и заканчивая украинским евромайданом и «зонтичной» в Гонконге, сделаны как под копирку по одному и тому же, как его называют в Великобритании, «демократическому шаблону».

Все разговоры о демократизации и мягкой силе, транзите демократических ценностей (или дрейфе их же) выглядят при этом как легенда прикрытия (выражаясь языком разведчиков и шпионов), так как именно этим они и являются. Их сила в другом: перевороты дают гарантированный результат при строгом соблюдении технологического цикла.

Эти технологии действуют как часы и дают сбои только в редчайших случаях, что делает их высокоэффективным и потому опаснейшим инструментом демонтажа современных политических режимов. И сегодня он находится в руках (в эксклюзивном владении) североамериканских англосаксов – прямых авторов и разработчиков этих технологий. Только они умеют этот инструмент применять таким образом, чтобы не нарушить технологический цикл.

Вместе с тем любая технология предполагает повторение одной и той же последовательности элементарных операций. Организационная технология предполагает многократное чередование одной и той же последовательности этапов или фаз. Цветные революции не являются исключением: развитие событий в них всегда проходит через шесть ключевых этапов, выстраивающихся в единую технологическую цепочку.

В этой особенности кроется главная возможность организации системного противодействия им: если речь идет о применении одной и той же технологии, то действия и тактику поведения ее организаторов, исполнителей и сценаристов всегда можно просчитать на много ходов вперед.

Успешность операции целиком зависит от строгости соблюдения технологического цикла: каким бы сильным и гениально прозорливым ни был ваш противник, он будет вынужден следовать правилам и неизбежно пройдет все этапы, предусмотренные базовым сценарием цветной революции, и в той самой последовательности, которая указана в технологической «инструкции к применению».

Это, в свою очередь, означает, что, своевременно выявив признаки подготовки к мятежу и определив, на каком этапе эта операция находится, можно точно вычислить контрольную точку процесса, в которую противник обязательно придет, следуя требованиям и логике технологического процесса, и в которой он окажется уязвим для заранее спланированной и подготовленной контратаки.

С точки зрения эволюции, цветные революции и гибридные войны развиваются по разным траекториям, что также подчеркивает тот факт, что это явления, имеющие различную природу. Цветные революции стремятся выработать такую технологическую схему воздействия на политические процессы, при которой применение прямой вооруженной силы станет излишним и просто вредным для достижения конечной цели – организации государственного переворота под прикрытием массовых протестов. Гибридные войны, напротив, ищут для прямой вооруженной силы новые форматы, модели и ниши применения. Возможно, это прямой пример того, как именно классические инструменты политического воздействия – жесткая и мягкая силы – пытаются приспособиться к новой политической реальности, к новой среде, которая не является дружественной и податливой ни для чисто «мягких», ни для чисто «жестких» технологий. При этом эволюция жестких методов воздействия идет по пути гибридизации, «прививки» им «мягких» вакцин, часть из которых гибридные войны имплементируют в свой набор инструментов политического воздействия, комбинируя их и сочетая с «жесткими» инструментами (так появляется «умная сила»). А часть – отторгают, вырабатывая на них «антидот». Эволюция же «мягких» методов, к которым относятся классические схемы и технологии цветных революций, идет по пути «навешивания» на классическую схему, применявшуюся в «бархатных революциях» в Восточной Европе, новых «гаджетов». Это сервисные функции, предполагающие более широкое использование жесткой силы, такие как технологии «управляемого хаоса». В последних версиях цветных революций – например, в Украине 2013–2014 гг. – обязательным элементом сценария цветной революции стала работа снайперов по активистам Майдана и просто мирным гражданам с целью повышения уровня агрессивности толпы. Это типичный пример применения инструментов жесткой силы, имплементированных в более «мягкую» структуру сценариев цветных революций.

Именно на поле этих гаджетов технологии гибридных войн и цветных революций взаимно пересекаются: это информационные войны (операции и инструменты информационно-психологической войны) и технологии управляемого хаоса. И то, и другое успешно и эффективно используется и в гибридных войнах, и в цветных революциях, но – для достижения разных целей. В последнее время появилась мода на дальнейшее усложнение терминов: многие эксперты стали говорить о гибридной «хаос-войне», продолжая конструировать сущности и смешивая различные понятия. Во многом это размножение терминов не является оправданным. Их содержательная часть требует тщательного уточнения и конкретизации с опорой на методологический аппарат политической, военной и иных смежных наук.

    «Стратегия России», М., 2015 г., № 7, с. 17–24.

О влиянии неэкономических факторов на социально-экономическое развитие общества

    М. Горшков, академик РАН, почетный доктор ЮФУ,директор Института социологии РАН

В отличие от большинства других общественных и гуманитарных наук, вовлеченных в процесс познания общества и изучающих отдельные функционирующие в нем подсистемы и подструктуры, внутренние закономерности их развития, социология исходила и исходит из представлений о социуме как целостном образовании. Благодаря этому общественное бытие, «измеряемое» социологами, принимает форму устойчивой, но одновременно способной к мобильности и движению системы взаимодействующих институтов и процессов, интерес к которым опосредуется их местом и ролью в системе общественных отношений, образующих единый – действующий и живой – социальный организм.

Разумеется, системно-целостный подход к анализу общества не является «визитной карточкой» сугубо и исключительно социологической науки. В большей или меньшей степени он находит отражение, например, в трудах философов и историков. Вместе с тем нетрудно заметить, что и те и другие трактуют целостность иначе, нежели социологи. Так, в философии речь идет о целостности мира, а в истории – о целостности единого исторического процесса. В отличие от этого в социологической науке целостность общества не носит умозрительного характера, но раскрывается как конкретная реальность, исследуемая посредством обращения не только к теоретическим, но и эмпирическим методам. Как следствие, опираясь на строго установленные научные факты, социология изучает общество через призму человеческой деятельности, раскрывает потребности, интересы, ценностные ориентации, деятельность людей, их отношение и связи друг с другом, столкновение различных интересов, ориентаций, видов и способов проявления активности и т.п.

Отметим и другое: со времени своего возникновения в качестве самостоятельной социальной науки и по сей день социология изучает и раскрывает целостность как систему механизмов, вызывающих и определяющих движение, развитие общества. Неудивительно в связи с этим, что предмет социологии предлагается трактовать через понятие многочисленных и разнообразных по характеру социальных механизмов функционирования общества как целостного организма, включая те, которые регулируют отдельные образующие его подсистемы, в том числе экономику [cм.: 4].

Трактовка развития экономики как социального процесса означает, что ее развитие рассматривается не изолированно от других сфер общественной жизни, а в тесной связи с ними. Причем связь эта осуществляется через социально-экономические группы, включенные не только в экономику, но и одновременно во все другие сферы общественной жизнедеятельности. Будучи включенными во все разворачивающиеся в социуме процессы – политические, духовно-нравственные, психологические, демографические и т.п., люди, организованные в группы, становятся каналами связей между экономикой и иными сферами общества. Например, через группы власти на экономику влияют политические факторы, через семью – демографические, через национальные общности – культурологические, этнографические и др. Что это означает? А это означает, что любая социально-историческая реальность складывается, утверждается, развивается как результат взаимодействия экономического и неэкономического.

Если сформулированное положение признать за неоспоримый факт, то все модели экономического роста, исходящие исключительно из объемной, количественной стороны развития экономической системы, характеризующейся расширением ее масштабов, следует считать крайне ограниченными и неэффективными. Неудивительно в связи с этим, что одной из актуальных проблем современной экономической (да и не только) науки становится проблема воздействия разнообразных факторов на темпы и устойчивость социально-экономического развития общества.

Особый интерес к этой проблематике стал проявляться учеными со второй половины XX столетия, на волне фиксируемого в то время подъема мировой экономики. Тогда же утвердилось мнение, согласно которому основными детерминантами экономического роста являются не только валовое накопление и научно-технический прогресс, но и, как правило, зачастую не учитываемый в классических подходах (таких, например, как марксизм или маржинализм) человеческий капитал – интенсивный производительный фактор формирования инновационной экономики и экономики знаний, включающий образованную часть трудовых ресурсов, инструментарий интеллектуального и управленческого труда, среду обитания и трудовой деятельности.

Многочисленные исследования ключевых источников экономического развития, обращавшиеся к стандартным производственным функциям, не смогли подтвердить тезис о решающей (и тем более исключительной) роли в этом процессе накоплений «физического капитала» – средств производства и произведенных продуктов, участвующих в производстве товаров и услуг. Как следствие, на фоне усложнения структуры общественного воспроизводства возникла необходимость разработки моделей экономического роста, учитывающих влияние на него:

– информации;

– физико-географических условий;

– разнообразных институциональных структур;

– качественного и производительного труда;

– качества жизни;

– уровня культуры, образования, профессиональных навыков, знаний и интеллекта, состояния здоровья как компонентов человеческого капитала;

– психологических, духовно-нравственных и ряда других взаимосвязанных неэкономических факторов, через социальные практики доказавших свою способность быть действенными «мотиваторами» стабильного социально-экономического развития общества.

Установление причинно-следственных связей между экономическим ростом и обусловливающими его неэкономическими (зачастую и нематериальными, духовными, но при этом вполне объективными по своим последствиям) компонентами – проблема, бурно дискутируемая на протяжении последних десятилетий. Течение времени меняло лишь расстановку акцентов.

Вместе с тем стоит признать: несмотря на наличие достаточно обширной экономической литературы, посвященной различным аспектам влияния неэкономических факторов на рост национальной экономики, существующий уровень анализа недостаточен. Сохраняется категориальная разнородность трактовок и классификаций неэкономических факторов, недостаточно разработаны проблемы взаимодействия экономических и неэкономических факторов экономического роста, а также вопросы ранжирования и вклада различных неэкономических факторов в рост национальной экономики в краткосрочном, среднесрочном и долгосрочном периодах. Кроме того, научным исследованиям вышеуказанных проблем свойственно отсутствие устоявшихся подходов к определению направлений эффективного регулирования неэкономических факторов роста национальной экономики. С учетом сказанного выше данные проблемы нуждаются в самом пристальном внимании.

Глобальный экономический кризис 2008–2009 гг., последствия которого получили новое развитие в связи с резким изменением конъюнктуры на нефтяных и финансовых рынках в 2014 г., в еще большей степени продемонстрировал значимость неэкономических факторов в системе антикризисных мер и возможностей удержания экономической стабильности и восстановления хозяйственного роста. Внимание научной общественности, представителей политических кругов, различных социальных слоев и групп населения обращено в наши дни к изучению особенностей взаимосвязи, существующей между экономическими и неэкономическими составляющими социально-экономического развития, к разработке направлений и способов совершенствования регулирования неэкономических факторов, оптимизации их роли в преодолении внезапно возникающих кризисов.

При этом основным императивом проводимых изысканий становится гуманизация экономики, означающая приоритет человеческой личности в системе факторов и целей экономического развития [cм.: 3; 7]. Подобная постановка вопроса неслучайна, ибо сама сущность развития определяется ориентированностью на человека, на человеческий потенциал как основное богатство любого общества, а базовой целью экономического роста страны признается увеличение объемов производства благ и услуг во имя улучшения их качества и обеспечения на этой основе более высокого уровня жизни. В этом отношении общепризнанным становится тот факт, что наиболее важные и значительные по своим последствиям качественные сдвиги в воспроизводственном процессе лидирующих в экономическом отношении стран мира происходят не в материальной сфере, а в области, связанной с развитием человека, удовлетворением его потребностей.

Экономические и неэкономические факторы экономического роста обладают определенной асинхронностью в масштабах и глубине действия на разных фазах экономического цикла. В период экономического спада роль и значение некоторых неэкономических факторов возрастает, в то время как экономические факторы имеют все более ограниченное влияние. В периоды экономического подъема – наоборот. Это происходит потому, что адекватная антициклическая политика государства усиливает действие неэкономических факторов, которые играют трансляционную (передаточную) роль в экономической системе и воссоздают общественный, побудительный импульс к развитию экономики.

Иначе говоря, неэкономические факторы роста довольно трудно привести к общему знаменателю: они в разной степени воздействуют на экономический рост в краткосрочном, среднесрочном и долгосрочном периодах; в разной степени взаимосвязаны с экономическими факторами роста. Как следствие, их объективная или субъективная природа по-разному влияет на экономическое развитие (табл. 1).