скачать книгу бесплатно
Город, ветер, двое на «вы».
Получилось девяносто две фотографии.
Одна была общая.
Он поставил телефон на парапет, включил камеру и таймер, они быстро сели на ступеньки набережной и полминуты сидели неподвижно. Был в этом какой-то девятнадцатый век, фотоателье Карла Буллы, фото на память: не дышать, не двигаться, важность момента. Он чуть склонил голову в её сторону, как и положено кавалеру на старинной открытке.
На следующий день опять встретились у Довлатова.
Довлатов их ждал.
Периферическим зрением оба заметили, что открылись ворота в знаменитый двор Толстовского дома. Быстро, с ловкостью двенадцатилетних, побежали к воротам. Успели. Она юркнула в арку, а он попридержал дверь.
– Хочется кому-нибудь хорошее сделать, пропустить, но, видимо, хорошее никому не нужно.
Огромный арочный Толстовский двор принял двоих в свою утробу.
– Я сегодня короткометражку придумал. Представьте: два человека – мужчина и женщина. Первый кадр: он просыпается в своём доме, одёргивает шторы, смотрит в окно. Следующий кадр: она едет в поезде. А можно и без первых кадров. Просто встречаются двое и говорят друг другу: «привет – привет», обезличено так, не обращаются друг к другу ни на «вы», ни на «ты». Мы пока не понимаем, знакомы они или первый раз друг друга видят. Идут куда-то, и он ей рассказывает… Ну сейчас я наугад что-нибудь придумаю: «Вот видите балкон? С него в свое время упал граф. И после этого таких балконов больше не строили. А теперь посмотрите сюда…». Ну то есть мы понимаем, что девушка приехала в город на экскурсию, он – экскурсовод. И вот как бы ничего не происходит, они гуляют, он рассказывает ей о городе, но зритель при этом чувствует, как этих двух незнакомых людей друг к другу тянет, бешено. Сильное напряжение, которое нарастает. Всё на уровне энергии. И вот в конце короткометражки они просто прощаются. Пока. Пока. Всё.
– Мне нравится, – сказала девушка.
Но ей показалось, что она не первая, кому он рассказывает эту только что придуманную короткометражку.
Режиссеры – люди опасные и продуманные. Особенно, когда у них есть собственный сценарий.
А впрочем, это неважно. Люди часто рассказывают всем одни и те же истории. И даже не потому, что желают понравиться, а, наоборот, возможно, просто ждут какой-то другой, инаковой реакции.
– Смотрите, какая стенка красивая. Интересно, это такой дизайн или просто штукатурка посыпалась, – сказал он и стал фотографировать.
Стена замерла, не дышала, желая ещё больше приглянуться.
Девушка тоже сфотографировала, чтобы в памяти телефона осталась эта стена. Память телефона как-то связывалась с её собственной памятью.
Питер включил белую ночь.
Их перехватила улица Зодчего Росси.
– «Зодчего»… Зачем такая архаика? – сказал он. – И зачем вообще эта добавка, все же знают, кто такой Росси.
– Звучит красиво, – ответила она. – И, может быть, ещё из коллективного чувства вины. Он построил Петербургу дворцы, а умер в бедности на съёмной квартире. Справедливость держит дистанцию от Земли, соблюдает карантин.
Стало темнеть, загорелись люминесцентные вывески баров.
За одним из вечерних столиков сидел Петр I. Его глаза горели, отражая экран смартфона. Сам царь был сумрачен.
Девушке очень хотелось сфотографировать эту сценку, но было понятно, что царь бы её не помиловал. Его рабочий день закончился. Он больше не хочет фотографироваться. Он хочет быть просто уставшим человеком.
Двое свернули с центральных улиц и оказались в лабиринте дворов-колодцев. Темнота, дворы не заканчивались, выхода не было. Но вдруг в одной из арок показался свет. Это ресторанная улица Рубинштейна сияла и пела. Людей было очень много. Довлатов потерялся в толпе.
А потом Питер сократился до одного неба. Размером примерно метр на метр. Квадрат светил с потолка чёрным светом. Малевич сидел на мансардной крыше гостиницы и водил кисточкой, рисуя ночь. Двое сидели в комнате и следили за его работой.
Наступило молчание. Посередине комнаты стояла кровать. Стояла и на себе настаивала. Она была композиционным центром.
– Помните, вы говорили, что были в Италии и ели там мидии. И что в Голландии надо обязательно попробовать сыр, а в Германии – сосиски с капустой. Потому что это достопримечательности…
Он кивнул.
Она хотела продолжить монолог, но потом поняла, что роль неудачная. В конце должна была бы присутствовать фраза: «А я не хочу быть достопримечательностью». Но зачем тогда она пришла в гостиницу – вопрос.
…У него был такой фильм, где двое не спали. Точнее, они именно спали – просто засыпали вместе на одной кровати. И это было хорошо. Она про этот фильм думала.
Режиссёр умел держать паузы.
Наступило время окончательного монтажа.
Малевич пишет «Белый квадрат». Ночь не наступает.
Прощаются, сохраняя дистанцию.
– Пока.
– Пока.
Всё. Снято.
2. Легкий ветерок колышет волосы
Девушка надела новое платье – значит, это уже другая девушка.
Другая девушка и другой мужчина приехали в другой город.
Их встречал Свободный переулок. Такое название. От чего именно свободный – неизвестно. Но, проходя по такому переулку, приятно примерить его название на себя.
Свободные люди в Свободном переулке.
По чувству – это был приморский городок. В котором у тебя нет дел, обязанностей… Вообще ничего нет. И как будто тебя самого нет.
Всю жизнь так нельзя прожить, а два дня – можно.
– А куда мы идем? Ты уже был здесь?
– Да, давно.
Он был в этом городе шесть лет назад. И ел мороженое. И теперь создавалось впечатление, что он приехал на поиски этого мороженого. Причем он хотел купить его в том же месте, что и шесть лет назад: в парке, рядом с набережной.
Они долго искали. Вернее, они гуляли, разговаривали, смотрели, а «мороженое» – это была его подмысль.
Сработала синхронизация, и у нее тоже появилась эта под-мысль: ей казалось, что вот-вот и свет белого фартука просочится сквозь листву, и даже не он узнает мороженщицу, а она его. И скажет: «Ну, здравствуй. Шесть лет тебя здесь жду, а тебя все нет и нет. Нет и нет».
Наконец, нашли повозку с мороженым. Но это, конечно, была не та повозка, не тот продавец и не то мороженое. В городе встретили еще несколько лотков, но они тоже не подошли.
Делать было нечего. Свобода как отсутствие сюжета. Ищи мороженое, читай названия улиц, рассказывай о своем детстве.
Попадая в маленький город, ты сам несколько увеличиваешься, ты такой значимый теперь, ты единственен. А с тобой рядом мужчина. Или женщина. Или эльф. Неважно. В данную минуту это просто самое близкое к тебе существо. Возьми его руку – и это будет просто продолжение твоей руки.
Они шли куда глаза глядят.
А глаза были жадными и смотрели во все стороны.
Его манили стены из фортификационного кирпича – старые заводы и фабрики, построенные в готическом стиле.
– Мне тоже нравится готика. И шотландские сказки. Особенно концовки этих сказок: «И жили они долго и счастливо. И, если не умерли, значит, живут до сих пор». Или такая: «Гости пировали много дней, и, если еще не закончили, значит, и сейчас пируют». Там настоящее время не заканчивается.
Прохладная шелковая ткань ветра гладила ноги и плечи. Тени ложились на дома, как краска на влажную акварельную бумагу.
Они вдвоем могли бы совершить злодейство или хотя бы украсть ложку из кафетерия. Город как будто специально для них убрал с улиц всех свидетелей. Но нет, ничего не происходило, никакого развития сюжета и объединяющего действия.
Городу было скучно с ними, поэтому ночь пришла раньше, чем обычно. Явилась на Тверскую площадь, где главным был фонтан. Трогательный и торжественный. Как царь игрушечный.
– Пойдем к фонтану? А то приехали, а у фонтана не были, дураки, что ли.
Девушка кивнула. Ничего против фонтана она не имела.
– Знаешь, в моем родном городе было мало памятников, но был фонтан. Я часами на него мог смотреть и смотрел.
Встреча с фонтаном была чем-то вроде компенсации после невстречи с мороженым.
Двое смотрели на него. И фонтан был несколько смущен таким вниманием. Обычно все шли мимо, лишь мельком поглядывая на его работу.
На следующий день город, в котором они находились, стал еще меньше. Тверь превратилась в Торжок.
А прогноз погоды сообщал следующее: «+23, ощущается как +25. Легкий ветерок колышет волосы».
– Не прогноз погоды, а начало романа, – усмехнулась девушка.
Ветер и правда был нежным, теплым, ненавязчивым. Как и сам город.
Храмы, холмы, земля выворачивалась, дыбилась, скатывалась, как на картинах Петрова-Водкина.
Встречая очередной храм, девушка крестилась незаметно, словно стараясь не оскорбить чувства неверующих.
Он это заметил. И улыбнулся.
Улыбка совершенно меняла его лицо: детский человек, чей мальчик? А потом он снова возвращался в себя: взрослый, обособленный. Уединенный в себе. Фортификационный человек.
Вдруг город, по которому они гуляли, снова изменил облик: храмы пропали, дома исчезли, дороги размыло. Остались только лес и поле.
– Ты когда-нибудь была в панике?
– В смысле?
Он показал на табличку, стоявшую среди деревьев. На ней большими буквами было написано: «ПАНИКА».
– Что это?
– Деревня. С населением в семь человек.
– Интересно, как здесь называют жителей – «паникёры»?
И тут же представила, как достала местных жителей эта шутка.
…А прямо в поле, на столбе, висел телефон. Девушка взяла трубку. И услышала голос.
– Алё, здравствуй. А это кто? А в поле больше никого нет? Странно. Гроза, что ли, начинается?.. А ты не клади трубку, ладно? Расскажи лучше о себе… Ну как «что», я вот в Панике родилась, некоторые думают, что в Панике, но это неправильно. Была речка Паника, поникшая, а теперь так деревня называется, вот. У меня есть шесть друзей. Они все предали меня, но мы все равно живем рядом. Алё, ты не молчи, скажи что-нибудь: ты вообще кто? Как живешь?.. Я тоже нормально. А ты из какого города?.. О, я там была, белые ночи смотрела. Открытку привезла: там мост Дворцовый и Эрмитаж – красиво, но наяву все немножко не так было, не знаю, как сказать. Алё, да чего ты молчишь?! Как будто говорить не о чем! Ты что тут делаешь? На мост из валунов приехала посмотреть? Про мост не знаешь?! Ну, смотри: видишь дорожку вдоль поля? Вот, иди прямо, долго, и будет тебе мост. Там камни на собственной силе держатся, была дорога из Петербурга в Москву, и вот мост от нее остался. По нему еще Екатерина ездила, представляешь? Что-то мне с тобой прощаться не хочется – говоришь мало, но слушаешь хорошо. А мы с тобой, получается, первый и последний раз говорим, случайная встреча, да, ну ладно, иди, смотри…
Девушка повесила трубку и оказалась в Петербурге. «+20» ощущалось как «+17».
А он оказался в Москве. «+20» ощущалось как «+20».
И жили они долго и счастливо.
И, если не умерли, значит, живут до сих пор.
У смерти были розовые вьетнамки
1. Март
– Почему у тебя дома на календаре всегда март?
– Потому что на этой странице Белла Ахмадулина. Там дальше Горький хмурится, Шукшин щурится. Не, не надо. Пусть будут Белла и март. А то, что сейчас декабрь, это и так хорошо видно.
Она посмотрела в окно, как бы желая убедиться в верности своих слов. Черная речка была совершенно белой.
– Черная речка, Новая деревня, Старая деревня… – продолжила она. – Название этих районов не для амбициозных людей: понты некуда кинуть.
Двое в машине, на «Яндекс. Карте» высвечивается надпись: «Место дуэли Пушкина».
– Нет, ну место, конечно, неудачно выбрано, – заметил он. – Дорога, дома… Из окон могли увидеть, да?
– Да, жители каждый раз выходят на балкон и пытаются их остановить. Ни разу не получилось: Дантес стреляет, Пушкин падает в снег. А потом на то же место приходят кидать понты Волошин и Гумилев.
– Трагифарс по мотивам трагедии. Волошин, кажется, по дороге к барьеру сапог потерял или что там…
– Калошу. Долго ее искал, наотрез отказывался дуэлировать в одной калоше.
Снег серебрит город. За окном показалась церковь Рождества Иоанна Предтечи.
– Здесь Пушкин крестил своих детей.
