скачать книгу бесплатно
Психологическая безопасность в мегаполисе
Коллектив авторов
Книга содержит доклады Второй научно-практической конференции «Психологическая безопасность: Человек в мегаполисе», организованной и проведенной Государственным бюджетным учреждением «Московская служба психологической помощи населению» (ГБУ МСППН) Департамента семейной и молодежной политики города Москвы и состоявшейся 22 декабря 2010 г. В работе конференции принимали участие также сотрудники Института психологии Российской академии наук (ИП РАН), Института социологии Российской академии наук (ИС РАН) и Центра социальной помощи семье и детям (ЦСПСиД) «Благополучие». Представлен опыт использования разных подходов, техник и технологий, применяемых при оказании психологической помощи различным категориям жителей мегаполиса в целях обеспечения их психологической безопасности. Также затронуты проблемы понимания и переживания террористической угрозы, домашнего насилия в городских семьях, изложены программа тренинга стрессоустойчивости и теоретическая модель компетенций, необходимых психологам-консультантам, оказывающим помощь по телефону неотложной психологической помощи.
В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Психологическая безопасность в мегаполисе
Ответственный редактор А. И. Ляшенко
А. И. Ляшенко
Психологическая безопасность человека в мегаполисе
Размышляя над темой психологической безопасности, невольно обращаешься к таким понятиям, как государственная безопасность, экономическая безопасность. И в том и другом случае речь идет о состоянии защищенности субъекта, его устойчивости.
В этой связи можно сформулировать понятие «психологической безопасности» следующим образом – это состояние субъекта (человека или семьи), характеризующееся достаточным уровнем защищенности от влияния стрессоров, устойчивостью к различного рода стрессорам.
Безопасность рассматривается классическими теориями мотивации как один из ведущих предметов потребности. Наряду с этим удовлетворение потребности в безопасности считается важным условием реализации потребностей более высокого уровня, таких как потребности в уважении и самоуважении и потребности в самовыражении. Наверное, обобщая практический психологический опыт, можно утверждать, что психологическая безопасность является одним из основных условий нормального, свободного психологического развития и функционирования личности в обществе.
Вместе с тем очевидно, что условия существования человека в современном обществе создают угрозы не только физического, но и психологического свойства.
При рассмотрении проблемы психологической безопасности возможно использование многофакторной модели.
Так, очевидно, что одни и те же стрессоры, характерные для современного общества (в том числе и стрессоры, имеющие психологическую природу), по-разному воспринимаются различными людьми. Подверженность человека воздействию психологических опасностей во многом может определяться его индивидуальными особенностями, его личной историей, например, наличием в ней «непрожитых» травм, особенностями семейной истории и среды. С другой стороны, наличие опыта успешного преодоления трудностей, владение эффективными совладающими стратегиями позволяет человеку противостоять влиянию психологических и иных стрессоров.
Безусловное влияние на восприятие психологической опасности/безопасности оказывает характер самих стрессоров: как их содержательная характеристика, так и их масштабы. Связь содержательной характеристики актуального стрессора с содержанием прежних травм усиливает переживание опасности. Вовлечение в травматические, стрессовые события близких людей, угрозы будущему самого человека и его семьи усиливают такие переживания. Большие масштабы стрессовых событий могут вести к катастрофизации восприятия опасности события, усиливая тем самым ощущение психологической опасности.
Третьим важным фактором является наличие социальных макро- и микро-условий, опосредующих влияние угроз на самоощущение и самосознание человека. Наличие поддерживающей среды и инфраструктуры дает человеку средства, позволяющие смягчить влияние опасностей и угроз, почувствовать собственную значимость и большую защищенность, в то время как отсутствие социальной поддержки лишь усиливает чувство одиночества, покинутости, непонятности, столь характерные для переживания опасности.
Особенно актуальна проблема психологической безопасности для жителей больших городов. Известно, что жители современных мегаполисов практически во всех промышленно развитых странах систематически подвергаются воздействию множества стрессогенных факторов, что негативно влияет на состояние их здоровья, психики, на их социальное благополучие. Москва не только не является исключением, но и служит примером стрессогенной среды.
К наиболее значимым факторам возникновения стресса в мегаполисе можно отнести следующие.
1. Перенаселенность. Житель крупного города вынужден постоянно «ужимать» свое индивидуальное психологическое пространство, что в конце концов приводит к таким негативным последствиям, как подавленность, бессонница, раздражительность, ухудшение состояния здоровья, межличностные конфликты и т. п.
2. Транспортные проблемы. Это прежде всего большие временные затраты на дорогу. Потраченное таким образом время отнимается от отдыха, от семьи, уменьшает возможности личностного развития. В данном случае можно говорить о комплексе проблем: это не только усталость и раздражительность, но и постоянный страх опоздать, не успеть к назначенному сроку.
3. Высокий уровень преступности также является значимым стрессогенным фактором, сопутствующим повседневной жизни горожан. Необходимо особо отметить такой вид страха, возникший в относительно недавнее время именно в городах, как страх стать жертвой террористов. Он может выражаться в избегании людных мест и массовых мероприятий.
4. В последнее время к особым стрессогенным, характерным для большинства крупных городов мира, следует отнести проблемы межнационального общения, непродуманные механизмы социальной адаптации людей с иной культурой к местным обычаям.
5. Одной из актуальнейших проблем, определяющих многообразие стрессовых расстройств у современных жителей мегаполисов, является проблема информационного воздействия окружающей среды (информационно-психологического пространства). Она уже опережает многие другие. Особое место здесь занимают реклама и СМИ, которые часто наносят вред формированию личности детей и подростков и стабильности семьи; эта угроза пока недооценена.
Одна из важных психологических проблем нынешних жителей больших городов – несоответствие ожиданий, запросов (особенно молодого поколения) и возможностей. В СМИ и рекламе создан и агрессивно пропагандируется виртуальный завышенный стандарт жизни, который долго не сможет стать массовым среди молодежи большинства социальных групп населения. Предлагая современному молодому человеку имидж «респектабельного господина» или «бизнес-леди» в «эксклюзивном» костюме и в «элитном» автомобиле, направляющегося в VIР-клуб, либо руководителя фирмы или банка, российская реклама формирует, как нам представляется, социальный стереотип и тем самым не просто прогнозирует жизненный успех или неуспех, но и закладывает будущее посттравматическое стрессовое расстройство. Происходит жесткое и крайне болезненное столкновение между ожиданиями и реальностью. Все это вызывает стрессовые реакции в ответ на массированное информационное и рекламное воздействие.
При этом в уязвимом положении оказываются люди законопослушные, нравственные, совестливые. Именно они пережили и продолжают переносить эмоциональные перегрузки и нравственные потрясения нашего времени. Именно они нуждаются в целенаправленной психологической помощи и поддержке.
Часть молодежи существует одновременно в двух мирах: в реальном – неудовлетворяющем, и виртуальном – приятном, в котором они иллюзорно обладают всеми желаемыми ценностями; часть – пытается противостоять реальности различными способами.
Из этой же почвы произрастают корни многих социальных проблем: от распространения практики антисоциального поведения (наркомания и алкоголизм) до протестного поведения (левый и правый экстремизм, религиозная и националистическая нетерпимость, социально-классовая ненависть), что мы и наблюдаем в последнее время.
Объектами воспроизведения телевидения стали маргинальные или криминальные обстоятельства: акты насилия, кровь, трупы – зоны боли и смерти. Шоковые объекты переживания вводятся в повседневный оборот, неумеренно тиражируются, варьируются, приобретая всё более откровенный, то грубый, то изощренный характер. Прицельная демонстрация ужасов и насилия приводит к тому, что можно обозначить как кризис сочувствия. Многократно перейдя порог восприимчивости, человек эмоционально оглушается, его запас эмоций истощается, он растрачивает природную сострадательность, становится не просто холоден, но в него закладываются полное и глубокое равнодушие к проявлениям зла и, что еще хуже, агрессивное отношение к окружающим.
С какими же проявлениями психологического стресса приходится сталкиваться в каждодневной работе специалистам МСППН в Москве? Прежде всего, это проявления эмоционального дисбаланса, характеризующиеся преобладанием отрицательной части эмоционального спектра. Человек испытывает чувство дискомфорта, отрицательно окрашенные эмоции в широком диапазоне, часто начинающиеся с тревоги в самых разных ее проявлениях. Субъективно это тревожные опасения терактов и техногенных катастроф на транспорте, разнообразные опасения за детей в условиях мегаполиса, тревожные ожидания ухудшения экономического положения семьи. Специалисты-консультанты обращают внимание на изменение мироощущения, формирование мрачной окраски мировоззрения, суждений и оценок, видоизменение системы ценностей клиентов. Мир воспринимается человеком в мрачных тонах. Это вызывает снижение уровня оптимизма, что затрудняет путь к продуктивному планированию деятельности в будущем.
Рис. 1. Диаграмма оценки степени кризисности ситуации для клиентов МСППН
Нам всем хорошо известно, что взаимодействие людей в мегаполисах кардинально отличается от общения людей в маленьких городках. В большом городе не так важны традиционные устои, правила и нормы жизни, тут они многообразны и размыты. Когда традиционные способы поддержки и взаимодействия с социальным окружением и с самим собой – ритуалы, церемонии и другие культурные формы – не работают, человек все чаще может разрешить кризисную ситуацию только в рамках специализированной помощи.
Семья – одна из важнейших жизненных ценностей общества, его основа, но в наше время семья – еще и один из самых неблагополучных социальных институтов. Это проявляется в неустойчивости браков, в дезорганизации общения в семье и социализации детей, в нуклеаризации и малодетности, которые являются следствием социально-психологического и духовно-нравственного неблагополучия общества в целом. Обостряются противоречия между жизненными установками и ценностями поколений, ослабевают этические мотивации различных слоев общества. Неудивительно, что за 7 лет работы Службы к нам обратилось около 380 тысяч москвичей. Большинство обращений клиентов в «Московскую службу психологической помощи населению» связано именно с семейными проблемами.
Большое количество обращений в Службу связано с проблемой воспитания детей. У многих современных молодых родителей практически отсутствуют умение понимать потребности маленького ребенка, навыки эмоционального взаимодействия, тактильного и речевого контакта, ухода и воспитания. Все эти составляющие в традиционной семье и культуре в целом передавались детям с помощью традиций, правил, норм реального семейного опыта. «Воспитание родительства» было органично включено в социальную и семейную жизнь.
В современной семье наблюдаются следующие тенденции:
1. Вместо семейных ценностей, ценностей родительства приоритет отдается профессиональной и личностной самореализации, личной свободе, материальному благополучию.
2. Родители часто отказываются от детей, передают их на попечение заменяющим лицам, в воспитательные и образовательные учреждения. Даже в полных семьях дети часто не чувствуют себя ценностью для родителей, а, скорее, обузой и помехой. Теперь в категорию социальных сирот приходится включать детей, растущих, в том числе, в обеспеченных семьях, в которых дети воспитываются наемными лицами (нянями, воспитателями, гувернерами), помещаются в элитные учебные заведения (лицеи, пансионы и т. п.), отправляются на обучение за границу на длительные сроки и т. д. По данным психологических исследований, у этих детей наблюдаются элементы «сиротского синдрома», выражающиеся в осложнениях эмоциональной и коммуникативной сфер, в нарушениях отношений привязанности, в искажении Я-концепции и других личностных образований, в том числе, выраженные нарушения формирования психологического компонента родительской сферы, свойственные социальным сиротам.
3. Зачастую сознательное желание иметь детей появляется поздно, когда уже имеет место нарушение репродуктивного здоровья вследствие искусственного прерывания беременности, препятствующее зачатию, вынашиванию и рождению ребенка и ведущее к возникновению психической травмы.
4. В последние годы все чаще наблюдаются кризисные явления в семейно-брачных отношениях. Они дают о себе знать в участившихся распадах брачных союзов, обострении семейных конфликтов, росте числа неблагополучных семей и т. д. Распространенное явление нашего времени – неполная семья, т. е. отсутствие одного из родителей в семье (мамы или отца). Исследования семейной психологии показывают, что одинокие родители менее нежны со своими детьми, уделяют им меньше времени, менее психологически доступны из-за необходимости выполнения других социальных ролей.
5. В настоящее время катастрофически растет проблема алкогольной и наркотической зависимости. Наличие у кого-либо из членов семьи зависимости – первый признак дисфункциональной семьи.
6. Актуальной в работе психологов Службы становится в последнее время тема домашнего насилия. За 2009 и 2010 гг. в Службу обратилось 425 человек с проблемами, связанными с психологическим или физическим насилием в семье.
Типичная модель семейной жестокости представляет собой применение силы наиболее сильным по отношению к более слабому. Сила может быть физической или же определяться статусом. Оба эти вида превосходства имеют место в случаях семейного насилия. В большинстве случаев ни избитые женщины и дети, ни избитые пожилые люди не обладают физической силой, достаточной для того, чтобы вступить в борьбу или сопротивляться своим тиранам.
Насилие в семье отличается высокой степенью латентности. Это объясняется, с одной стороны, нежеланием пострадавших обращаться в правоохранительные органы (некоторые не доверяют им, некоторые боятся лишиться материальной поддержки и т. п.), а также неспособностью некоторых зависимых членов семьи обратиться в правоохранительные органы (это относится, в первую очередь, к детям и престарелым членам семьи). С другой стороны, латентность насилия объясняется нежеланием и отчасти неспособностью правоохранительных органов обеспечить пострадавшим реальную защиту.
Психологические факторы дисфункциональности семьи – это деструктивные эмоционально-конфликтные отношения супругов, родителей и детей, психолого-педагогическая несостоятельность родителей, их низкий общеобразовательный уровень, деформированные ценностные ориентации и многое другое, что наблюдают наши специалисты, работая с клиентами.
Мы провели совместно с Институтом социологии РАН пилотажное исследование на тему «Безопасность москвичей и помогающее поведение».
Первая часть его позволяет выделить те моменты, которые могут стать проблемными ситуациями, требующими включения помогающего поведения. Также она дает представление о том, как различаются мнения москвичей на проблемы города и личные проблемы в зависимости от пола и возраста.
Вторая часть «Москвичи и насилие» дает представление о степени распространенности этого явления, сфер, в которых насилие кажется москвичам наиболее неприемлемым.
Третья часть «„Свои“ и „чужие“: кто они?» воспроизводит буквально фотографическую картину тех социальных ролей, которые, по мнению москвичей, наиболее тесно ассоциируются с понятиями «агрессор» и «чужой».
В ходе исследования москвичам задавался вопрос о том, какие проблемы в жизни столицы их беспокоят больше всего, а потом – с какими проблемами чаще всего приходилось сталкиваться им лично. Перечень вариантов ответа был одинаковым для обоих вопросов, в каждом случае предлагалось выбрать не более трех наиболее значимых проблем.
Данные ответов респондентов на эти вопросы представлены на рисунке 2 Характерно, что ни один из респондентов не дополнил перечень предложенных вариантов ответов такими проблемами, как «алкоголизм», «наркомания», «инфляция». Дополнения носили, если так можно выразиться, бытовой характер.
Рис. 2. Рейтинг городских и личных проблем, волнующих москвичей (в процентах)
Три наиболее важные проблемы Москвы – это организация движения (44 %), большое количество приезжих (41 %) и агрессия людей по отношению друг к другу (37 %). Именно с этими проблемами приходится чаще всего сталкиваться опрошенным москвичам.
Какие выводы можно сделать из ответов москвичей на вопрос о важных проблемах для города и для них лично?
Во-первых, исследование показало, что москвичей волнуют достаточно приземленные проблемы, которые составляют канву их повседневности, провоцируют тревожность, ощущение небезопасности проживания в мегаполисе. Это – агрессия и равнодушие окружающих (будь то сосед или чиновник), это транспортный коллапс, это огромное количество приезжих, которые чужды москвичам по своим культурным традициям и не стремятся ассимилироваться.
Во-вторых, мужчины, по сравнению с женщинами, намного более драматично воспринимают действительность. В повседневной жизни они выделяют больше раздражителей и более агрессивно реагируют на них, чем женщины. Это заметно и во время консультирования мужчин.
В-третьих, обращают на себя внимание межпоколенческие различия в выборе трех наиболее значимых проблем повседневности. Особенно настораживает мироощущение молодежи: их внимание сосредоточено на проблемах взаимоотношения с другими людьми, в которых они видят одни недостатки. Так, наиболее серьезная проблема для них – это большое количество приезжих, которые, как следует из комментариев, «навязывают свои правила и нормы» социальных отношений. Следующие проблемы – это, с одной стороны, агрессивность людей, с другой стороны, их безразличие. Таким образом, можно сказать, что московская молодежь в первую очередь озабочена враждебностью окружающей среды, ощущает небезопасность жизни в мегаполисе.
Наиболее регулярно с насилием сталкиваются молодые люди (57 % из них отметило, что это происходит часто или периодически). В наименьшей степени соприкасаются с насилием люди старших возрастов (50 лет и старше). Вообще не сталкиваются с насилием 44 % опрошенных из этой возрастной группы.
Наиболее негативную реакцию у опрошенных москвичей провоцируют случаи проявления насилия в двух сферах – во взаимодействии с представителями власти (44 %) и в семейных отношениях (41 %).
Характерно, что у мужчин семейная сфера насилия вызывает менее негативную реакцию (18 %), чем случаи проявления насилия на улице, в транспорте (27 %). Наибольшую же эмоциональную реакцию у мужчин-москвичей вызывает насилие, проявляемое представителями власти (55 %). У женщин, наоборот, наибольший протест связан именно с «домашним насилием» (56 %), на втором месте – насилие, проявляемое при взаимодействии с представителями власти (38 %).
Таким образом, по результатам исследования насилие является обыденным атрибутом жизни москвича, пронизывающим практически все сферы его жизнедеятельности. В этой связи роль помогающего поведения трудно переоценить, поскольку именно обыденность этого явления повышает потребность в человеческом участии, в информации о позитивных практиках социального взаимодействия.
Критерий «свой/чужой» является принципиальным для прогнозирования помогающего поведения. Другое дело, что универсальных списков «своих/чужих», которыми можно было бы руководствоваться в практической деятельности психологам, нет и, в принципе не может быть, поскольку эти определения существенно зависят от культурно-исторических традиций определенных стран, народов, социальных сообществ и коммун и являются динамическими, т. е. подверженными влиянию времени.
Рис. 3. Диаграмма, показывающая распределение ответов на вопрос: «Приходилось ли вам сталкиваться со случаями насилия?»
В настоящее время отсутствует сопоставимая и достоверная база данных по затронутому вопросу для Москвы. В этом смысле данные нашего исследования являются «пионерскими».
В ходе исследования применялся тест «Семантический дифференциал» (СД), который показал, что понятие «насилие» ассоциируется у москвичей в первую очередь с агрессором, а не с жертвой. Это может говорить о том, что агрессия воспринимается в качестве внешнего фактора, который не был спровоцирован «жертвой».
Результаты представлены на рисунке 4 (наиболее тесные связи отображены сплошными линиями, опосредованные – пунктирными).
Настораживает то, что опрошенные относят к безусловным агрессорам полицейских и чиновников.
Эти категории близки не только к понятию «насилие», но и к понятию «агрессор». Связь их с понятием «агрессор» более близкая, чем с понятием «жертва».
Рис. 4. Связи между агрессором и жертвой, оцененные посредством СД-теста
Безусловные жертвы – в первую очередь, обычные люди. Это покупатели, соседи, а также те, чья дееспособность ущемлена (инвалиды, пациенты).
Интересно «местоположение» гастарбайтеров и продавцов. Эти социальные роли в представлениях опрошенных очень тесно связаны с обоими понятиями – «жертва» и «насилие». Амбивалентность оценки вполне объяснима: с одной стороны, они являются порождением рыночной экономики и, как и все остальные, находятся под прицелом «безусловных агрессоров». С другой стороны, «безусловные жертвы» сторонятся их.
Таким образом, в целом исследование показало, что окружающая среда воспринимается москвичами как опасная и агрессивная.
В этих условиях, конечно, роль развития помогающего поведения в Москве трудно переоценить. Однако следует отметить, что в подобной социально-психологической среде спонтанно помогающее поведение развиться не может. Для этого необходимы серьезные усилия со стороны государственных и общественных институтов, сосредоточенные в первую очередь на исследовательской деятельности, которая сможет насытить фактами модель помогающего поведения. И уже на этой основе нужно осуществлять построение коммуникации с москвичами, акцент в которой должен ставиться на информировании о способах помогающего поведения в зависимости от той или иной ситуации. В связи с этим перед практической психологией сегодня стоят задачи по обеспечению условий создания большей психологической безопасности для человека, обращающегося за помощью. Первое место среди этих задач занимают следующие:
1. Используя различные методы (профилактические, просветительские, консультационные), способствовать развитию функциональных семейных систем, позволяющих человеку чувствовать свою компетентность, эффективность в решении проблем, в преодолении трудностей, в умении пользоваться помощью и полагаться на близких.
2. Способствовать овладению человеком эффективными навыками и стратегиями совладания.
3. Развивать и расширять практику применения психологических методов и технологий оказания помощи людям, оказавшимся в чрезвычайных, опасных, сложных жизненных ситуациях.
4. Способствовать созданию для человека поддерживающей социальной среды.
А. В. Юревич
Нравственное состояние современного российского общества как угроза психологической безопасности личности
Несмотря на докризисные экономические успехи, внутриполитическую стабилизацию и другие позитивные тенденции последних лет, общее состояние современного российского общества выглядит очень тревожным. Так, количество убийств на 100 тысяч жителей в нашей стране сейчас почти в 4 раза больше, чем в США (где ситуация в данном отношении тоже очень неблагополучна), и примерно в 10 раз превышает их распространенность в большинстве европейских стран. По количеству самоубийств не только среди населения в целом, но и среди молодежи в возрасте до 17 лет наша страна в 3 раза опережает США, занимая второе место в Европе и СНГ (по числу самоубийств среди молодежи – после Казахстана)[1 - При этом по ряду причин (таких, например, как стремление родственников представить самоубийство в качестве несчастного случая) недоучет самоубийств в российских регионах составляет около 13 % (Мягков, Ерофеев, 2007). Наблюдаются и такие тревожные тенденции, как снижение среднего возраста совершающих самоубийства, совершение их все более жестокими способами и др. (там же).]. По индексу коррупции за шесть лет (с 2002 по 2008 гг.) наша стана перебралась с 71-го на 147-е место в мире, а общий объем коррупционного оборота в России оценивается экспертами в 250–300 млрд долларов в год. Численность жертв несчастных случаев, таких как случайные отравления алкоголем и ДТП, по числу которых мы занимаем 1-е место в мире, свидетельствуют о безразличном отношении многих наших сограждан к своей и к чужой жизни[2 - Ежегодное количество жертв ДТП в современной России превышает потери нашей страны за все годы Афганской войны, а ситуация на наших дорогах характеризуется как «война на дорогах», «гражданская война» и т. п. (Максимова, 2007).]. В совокупности приведенные, а также другие подобные данные выстраиваются в целостную картину (см. таблицу 1), которая свидетельствует о болезненном состоянии нашего общества, и удивительно, что общественным сознанием они воспринимаются с меньшей остротой, чем, скажем, количество медалей, выигранных на Олимпиаде (что само по себе служит показателем состояния общества, равно как и одаривание дорогими автомобилями и без того небедных спортсменов-победителей).
Таблица 1
Некоторые показатели состояния современного российского общества (по данным на 2008 г.)
Перечисленные в таблице 1 показатели дополняются другими данными, демонстрирующими, какое общество мы построили под красивыми лозунгами свободы и демократии: ежегодно 2 тысячи детей становятся жертвами убийств и получают тяжкие телесные повреждения, от жестокости родителей страдают 2 миллиона детей, а 50 тысяч – убегают из дома, пропадают 25 тысяч несовершеннолетних, 5 тысяч женщин гибнут от побоев, нанесенных мужьями; насилие над женами, престарелыми родителями и детьми фиксируется в каждой четвертой семье; 12 % подростков употребляют наркотики; более 20 % детской порнографии, распространяемой по всему миру, снимается в нашей стране; около 40 тысяч детей школьного возраста вообще не посещают школу; детское и подростковое «социальное дно» охватывает не менее 4 миллионов человек; темпы роста детской преступности в 15 раз опережают темпы увеличения общей преступности; в современной России насчитывается около 50 тысяч несовершеннолетних заключенных, что примерно в 3 раза больше, чем было в СССР в начале 1930-х гг. (Анализ положения детей в РФ, 2007). А в 2009 г. в нашей стране насчитывалось около 700 тысяч сирот (больше, чем после Великой отечественной войны) и было совершено 106 тысяч преступлений против детей, 2 тысячи детей были убиты (Аргументы и факты, 2010).
Количественные данные, в свою очередь, могут быть дополнены хорошо известными бытовыми примерами, выражающими состояние современного российского общества. По-прежнему широко распространена практика «крышевания», рейдерства, «черного риелторства», финансовых «пирамид», других видов мошенничества. Милиция находится в странных отношениях с преступным миром, мало напоминающих бескомпромиссную борьбу с ним, и постепенно превращается в коммерческую структуру по платному возбуждению и закрытию уголовных дел. В школах продаются наркотики. Публичная речь, в том числе на телевидении и радио, изобилует матом и блатным жаргоном. Бомжи стали непременным атрибутом вокзалов и других публичных мест. Интернет переполнен фильмами, где в деталях показано, как ученики избивают своих учителей. Пожилых людей сотнями убивают ради того, чтобы завладеть их квартирами. Пьяные матери выкидывают в окна своих младенцев. Существует (в XXI веке!) и такое явление, как рабство и работорговля, причем в прямом, а отнюдь не в метафорическом смысле слова. Развязно-агрессивные юнцы демонстративно не уступают места в транспорте пожилым людям, а порой и способны убить за сделанное им замечание. Широко распространены секты, практикующие, помимо всего прочего, и человеческое жертвоприношение. А типовой реакцией значительной части нашей молодежи на гибнущего рядом человека стал… хохот.
Все это – не сцены из фильма ужасов, а наша жизнь, наше общество, причем поражают не только сами подобные явления, но и его терпимость к ним, их восприятие как привычных и непреодолимых. О. Т. Богомолов пишет: «Ежедневно сталкиваясь с вопиющими фактами беззакония и произвола, люди утрачивают остроту реакции на них, постепенно проникаются безразличием к происходящему» (Богомолов, 2008б, с. 19). А К. Н. Брутенц отмечает, что «Россияне почти без всякого протеста и нравственного неприятия (курсив мой. – А. Ю.) выживают в условиях тотальной коррупции, всеохватывающего взяточничества, сопровождающего едва ли не каждый их шаг, разгула криминалитета» (Брутенц, 2008, с. 396–397). При этом, как констатирует В. Е. Семенов, «Создается впечатление, что ни в одной развитой стране мира нет ныне такой, нацеленной на моральную и физическую деградацию народа, свободной пропаганды пороков» (Семенов, 2008, с. 172), камуфлируемой под свободу и демократию. Так формируется толерантность к злу и смирение перед ним, способствующие его утверждению во все более бесчеловечных формах. Стираются и грани между добром и злом, что запечатлено, например, в очень популярном в отечественных телефильмах образе «хороших» бандитов, пустившем глубокие корни в массовом сознании, как это видно из опросов и бытовых высказываний наших сограждан. При всем разнообразии перечисленных явлений, а также процессов, характеризуемых приведенными выше статистическими данными, их можно подвести под общий знаменатель, которым служит моральная деградация современного российского общества или, используя известное выражение Э. Гидденса, «испарение морали». О. Т. Богомолов отмечает, что «Нарушения общественной морали, норм социальной справедливости, представлений о гражданской чести и ответственности встречаются у нас на каждом шагу» (Богомолов, 2008б, с. 19). А К. Н. Брутенц дает такую оценку современного российского общества: «Наше общество в нравственном отношении нездорово. Оно, по крайней мере, в крупных городах – да и не только в них – в значительной мере развращено. Сегодня Россия – это страна, где взятка стала будничным делом, нормой жизни, почти не вызывающей протеста, где коррупция пронизывает государственный аппарат и сферу бизнеса, затрагивая то и дело рядового человека, впрочем, уже привыкшего к ней; где алкоголизм, наркомания, суицид служат «громоотводом», средством избавления от тягот беспросветной жизни, а социальные контрасты достигли ошеломляющего уровня; где права трудящегося человека плохо или вовсе не защищены; где криминал чувствует себя довольно свободно, а личная безопасность граждан далеко не обеспечена, где обитают миллионы беспризорных детей и подростков, легион бомжей и проституток. Такая ситуация нетерпима, поскольку грозит распадом общества, его полной моральной деградацией» (Брутенц, 2008, с. 403).
Нравственная деградация наблюдается не только в «низах», но и в «верхах» – в высших эшелонах отечественной бизнес- и политической элиты. Яркие примеры ее откровенно безнравственного поведения: коррупция, «пиры во время чумы» в виде показных ярмарок предметов роскоши, предложения завсегдатаев элитных «тусовок» «идти в… всем, у кого нет миллиарда долларов», странные голосования в Государственной Думе, где на рядовых заседаниях присутствуют не более ста человек, уверенно голосующих за отсутствующих, и т. п.
В результате закономерно, что, согласно социологическим опросам, падение нравов воспринимается нашими согражданами как одна из главных проблем современной России, а «порча нравов» констатируется в качестве одной из худших тенденций (Левашов, 2007). А то обстоятельство, что, например, по данным Института Гэллапа, около 80 % граждан США тоже считают, что моральный климат в их стране деградирует, едва ли может служить для нас утешением.
Крайне тревожное нравственное состояние современного российского общества проступает во многих социологических и психологических исследованиях. Часто констатируется и антагонистическое противостояние двух видов морали – морали богатого меньшинства и бедного большинства (там же), хотя, конечно, видов морали и их «антагонистических противостояний» в нашем социуме можно обнаружить намного больше.
Социологические исследования высвечивают разительный контраст между российскими и западными нормами поведения в общественных местах. Наши студенты и молодые специалисты, проходящие обучение в западных странах, отмечают, что там незнакомые люди улыбаются друг другу, «однако когда эту улыбку привозишь на Родину, то чаще всего она не находит ответа, оказывается неуместной и постепенно исчезает» (Константиновский, Вознесенская, 2007, с. 107). А вот впечатление девушки, вернувшейся в нашу страну после зарубежной стажировки: «Все такие серые, злые, пихаются, толкаются, все ругаются. В метро, если час пик, то это битва и бойня. Меня это шокировало, и я вдруг поняла: „Боже мой! В какой стране я живу!“» (там же, с. 108).
И. В. Щербакова и В. А. Ядов изучали такую форму проявления вежливости, как придерживание двери в метро следом идущему пассажиру, у жителей Москвы, Санкт-Петербурга, Нижнего Новгорода и Будапешта. Наихудшие показатели продемонстрировали москвичи, а наилучшие – жители Будапешта, причем в будапештском метро это чаще всего делала молодежь, а у нас – люди среднего и пожилого возраста. Некоторые российские респонденты сравнивали поездку в метро в час пик с борьбой за выживание, в которой другие пассажиры воспринимаются как конкуренты на место в вагоне (Щербакова, Ядов, 2007).
Канадские социологи в 2006 г. провели исследование, продемонстрировавшее, что по частоте случаев helping behavior, выражающегося в готовности помочь ближнему, Москва замыкает список из 48 городов мира (там же). Другие сравнительные исследования бытовой культуры также демонстрируют, что по уровню хамства, агрессивности и ненависти к себе подобным мы явно лидируем, причем наблюдается тенденция к «брутализации», т. е. к еще большему ужесточению нашей общественной жизни (закономерно, что термин «брутализация» занимает видное место в терминологическом аппарате отечественной социологии). «Брутализируется» все – от отношений между супругами, нанимающими киллеров для выяснения внутрисемейных конфликтов, до способов совершения самоубийства. А около 50 % наших сограждан признаются, что хамят окружающим регулярно, считая такое поведение социальной нормой, причем наиболее часто это делают молодые и хорошо обеспеченные люди (Климов, 2006). Получены данные о том, что в нашей стране намного больше, в сравнении, например, с США, респондентов, утвердительно отвечающих на вопрос: «Может ли человек нарушать закон и при этом быть правым?» А число лиц, считающих, что законы нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах, то есть подлинно законопослушных, по крайней мере, на словах, в течение последних 15-и лет практически не меняется и составляет 10–15 % (Воловикова, 2004). В отличие от западных стран, где моральная и правовая социализация происходит в основном через подражание принятым в обществе нормам и законам, в нашей стране этот процесс либо «застревает» на начальной стадии, где послушание обеспечивается с помощью страха наказания, либо, минуя средний уровень, сразу «проскакивает» к высшему, характеризующемуся опорой на высшие этические принципы и совесть (там же)[3 - М. И. Воловикова, получившая эти результаты, опирается на классификацию Л. Колберга, который выделил 3 стадии освоения человеком моральных норм: 1) их соблюдение из страха наказания, 2) следование им из подражания другим – «потому что все так делают», 3) соблюдение под влиянием внутренних этических принципов (Kohlberg, 1977). Идеи, аналогичные содержащимся в классификации Колберга, неоднократно высказывались и в философии. «Воздерживаться от проступков не в силу страха, а из чувства долга» призывал Демокрит (цит. по: Дробницкий, 2008, с. 252). А О. Г. Дробницкий так описывает механизм «интернализации» морали: «Индивид постепенно как бы вбирает в себя общественное осуждение и одобрение и сам становится их проводником» (там же, с. 252).]. Аналогичные результаты дает изучение моральных суждений младших школьников, которые считают основными причинами совершения поступков страх наказания и сочувствие, причем за последние 70 лет эта схема объяснения мало изменилась (Кравцова, 2005). Зато изменилось другое. Опросы демонстрируют снижение удельного веса граждан, для которых приоритетными ценностями являются честность, порядочность, трудолюбие, вытеснение этих ценностей такими, как богатство и власть (Елецкая, 2009; и др.).
Социологи констатируют, что «сегодня, в условиях интенсивной экспансии уголовно-криминальной субкультуры в обыденную жизнь россиян, у социума остается немного каких-либо социальных ограничителей, позволяющих противостоять этой экспансии. Нормативная система преступного мира, активно ретранслируемая через СМИ и продукцию массовой культуры, находит благодатную почву в обществе, испытывающем дефицит социальных ценностей (ценностную аномию), а традиционное для российской культуры непочтительное отношение к формально-юридическому закону только облегчает такое „вторжение“: сегодня в представлении многих граждан именно воровской закон олицетворяет собой справедливость» (Преснякова, 2006, с. 50). Характерны и такие утверждения социологов: «Элементы криминальной субкультуры сегодня так или иначе присутствуют во всех сферах жизни российского общества – от повседневной жизни до правил организации экономической и политической „игры“, от межличностных отношений до социальных институтов» (там же, с. 38). «Криминальная субкультура в последние годы масштабно проникает и в массовый культурный продукт – художественные фильмы и сериалы, блатные песни, звучащие по радио, в ресторанах, кафе, транспорте, детективы и боевики (которыми завалены все книжные прилавки), даже в рингтоны для мобильных телефонов» (там же, с. 38). По данным социологических опросов, больше половины наших сограждан систематически использует блатной жаргон (там же), к которому регулярно прибегают и представители нашей власти, чем только повышают свои рейтинги.
Симптоматичные результаты дали психологические обследования ограниченно вменяемых правонарушителей. Оказалось, что слово «свобода» они понимают как пребывание вне условий заключения под стражу и/или освобождение из мест лишения свободы, а в экзистенциальном плане – как вседозволенность, независимость от нравственного и государственного контроля (Кудрявцев, 2007). Налицо тенденция к экспансии такого понимания свободы на широкие слои нашего общества. Оно пустило глубокие корни в общественные настроения, особенно в молодежную среду. Как подчеркивает В. А. Ядов, любой социальный порядок, любая социальная организация – это совокупность ограничений, заключающих индивида в пространство несвободы (Ядов, 2006). А ситуации неизбежного ограничения свободы, например, в школе или в вузе, где учащиеся вынуждены соблюдать определенные правила, воспринимаются многими из них болезненно в силу уже самого этого факта. Интернет-фильмы, где в деталях показано, как школьники избивают своих педагогов, – одна из характерных для нашего времени реакций на такое ограничение.
Крайне тревожную картину высвечивают обследования современной российской молодежи, особенно – «детей 1990-х», впитавших в свою психику атмосферу тех времен и характеризующихся такими качествами, как индивидуализм, завышенные притязания в сфере потребления, нежелание думать о будущем, нетерпимость к «моральным проповедям», неуважение к старшим, наглость, развязность, агрессивность и т. п. Молодежная культура формирует собственные нравственные нормы, по-существу, анти-мораль, и весьма агрессивно отвергает моральные нормы старшего поколения. Для нее, в частности, характерно отрицание статусных иерархий и авторитетов, что тоже было характерно для атмосферы нашего общества в начале 1990-х. Тогда прежняя статусная иерархия рухнула, а новая еще не сложилась, а СМИ и либералы-реформаторы формировали отношение к нравственным принципам как к «пережитку» советских времен, как к предрассудкам, которые препятствуют свободе, бизнесу и т. д. (вспомним внедрявшиеся ими в массовое сознание идеологемы: «Нравственность препятствует экономическому развитию», «Человек стоит столько, сколько он зарабатывает» и т. п.). Псевдолиберальная идеология начала 1990-х запечатлена в психологии современной российской молодежи, хотя, к счастью, не всей.
Исследования показывают, что сейчас молодежь ведет себя более свободно и раскованно, нежели в советские времена (Фень, 2007), однако эти свобода и раскованность часто перерастают в развязность и разнузданность, – как выражаются некоторые журналисты, в «оскотинивание» молодежи. Симптоматично и то, что мат стал «рабочим дискурсом» ее значительной части, в том числе и представительниц прекрасного пола. Особенно удручает студенчество, интеллектуальная и культурная деградация которого более чем очевидны и, по-видимому, неизбежны в условиях как общей атмосферы нашего общества, так и появления избыточного количества «доморощенных» вузов, куда больше озабоченных количеством платных студентов, нежели их моральным обликом и поведением.
Регулярно констатируется демонстративное неуважение нашей нынешней молодежи к старшим по возрасту и социальному статусу. Широкое распространение приобрел такой феномен, как эйджизм, охватывающий негативные стереотипы в отношении старости и старения, а также соответствующие дискриминационные практики (Guddy, Fiske, 2004)[4 - Чаще этот термин применяется более широко – как обозначение любого предубежденного отношения к различным возрастным группам, в том числе и к младшему поколению.]. Психологи отмечают, что «в настоящее время в российском обществе сложилось устойчивое мнение об обострении взаимоотношений между возрастными поколениями, в частности между молодежью и пожилыми и старыми людьми» (Оглезнева, 2008, с. 136), что подтверждается данными многочисленных исследований. По данным опросов, примерно половина респондентов констатирует негативное отношение современной российской молодежи к старшему поколению и около 40 % – отрицательное отношение старшего поколения к молодежи (Ежемесячный бюллетень…, 2009). Констатируется и то, что в современном российском обществе «интолерантность в отношении старости проявляется в нетерпимости к лицам пожилого возраста со стороны молодого поколения и общества в целом» (Петрова, 2008, с. 138). При этом «исследования показывают, что значительная часть аморальных поступков, совершаемых молодыми людьми, связана с их ориентацией на групповые нормы, которые вступают в противоречие с общественными» (Короткина, 2008, с. 34). Демонстративное хамство и неуступание мест старикам – это не случайность, а принципиальная позиция, органично вписывающаяся в известное высказывание одного из идеологов наших реформ о том, что рыночное общество по-настоящему утвердится в России лишь тогда, когда вымрет старшее поколение. Не менее органично эта ситуация вписывается в мысль о том, что нравственное состояние общества определяется его отношением к старикам и детям.
Исследования показывают также, что «молодые люди выражают неоднозначное отношение к необходимости соблюдения социальных норм» (Шустова, Гриценко, 2007, с. 55). Хотя количественно преобладают те, кто, по крайней мере, исследователям отвечают, что нормы надо соблюдать (есть основания усомниться в искренности значительной части таких респондентов), но при этом широко распространена и такая позиция: «мы будем соблюдать законы и нравственные нормы, если нравственно поступать будет выгодно, когда будут выработаны законы, соответствующие потребностям современной личности, и когда эти законы будут осознанно ею выполняться» (там же, с. 50). А пока выгоднее нарушать законы и нравственные нормы, стремление к их соблюдению остается абстрактным. Подобный диссонанс – абстрактное признание одних норм и реальное следование другим, подчас прямо противоположным, как и всякий когнитивный диссонанс (Festinger, 1957), болезненно переживается человеком, порождает у него чувство внутренней дисгармонии, понижающее удовлетворенность жизнью (Шустова, Гриценко, 2007). Такое состояние нашего общества вносит свой вклад в печальную статистику самоубийств и нервно-психических расстройств в современной России.
Психологические, социологические, демографические и другие исследования, а также приведенная выше удручающая статистика разводов, социального сиротства, количества детей, рождающихся в неполных семьях, свидетельствуют о кризисе социального института семьи, тоже выражающем нравственное состояние нашего общества. Отмечается, что «Проблемы семьи и семейного воспитания в последние годы стоят как никогда остро: демографы, социологи, культурологи, психологи, педагоги подтверждают наличие глубокого системного кризиса этого социального института» (Спиридонов, 2008, с. 42).
Печальные результаты дают и психологические обследования современного российского бизнеса, свидетельствующие о том, что он не готов к политике социальной ответственности, которая воспринимается отечественными предпринимателями как противоречащая их коммерческим интересам, а понятие социальной ответственности совершенно по-разному трактуется бизнесменами и основной частью нашего общества (Чечурова, 2008). Это создает социально-психологические условия не только неизбежности регулярного возникновения финансовых «пирамид» и прочих проявлений недобросовестности предпринимателей, но и «холодной гражданской войны» между ними и госслужащими.
В общем, есть все основания говорить о комплексной и системной морально-нравственной деградации нашего общества, которую констатируют представители самых различных наук и которую можно считать подлинно «междисциплинарным» фактом. Психологи считают, что «Россия на долгие годы оказалась „естественной лабораторией“, где нравственность и правовое сознание граждан проходили суровые испытания» (Воловикова, 2004, с. 17). Социологи утверждают, что «в конце XX – начале XXI века российское общество, ввергнутое государством сначала в „перестройку“, а затем в „радикальные реформы“, постоянно испытывало моральные девиации и дефицит не столько социальных, экономических и политических, сколько нравственных ориентиров, ценностей и образцов поведения» (Левашов, 2007, с. 225). Они же констатируют «моральную аберрацию» мышления наших политиков – его дистанцирование от моральных ценностей и ориентиров, которые в нем вытеснены категориями экономического характера, такими как экономический рост, размер ВВП, показатели инфляции и др. (там же). Экономисты отмечают, что «среди составляющих той непомерной социальной цены, которую пришлось заплатить за радикальные экономические реформы в России, – пренебрежение нравственно-психологическим миром человека» (Гринберг, 2007, с. 588), «интенсивное искоренение морально-этической составляющей из социального бытия» (там же). Философы полагают, что «сегодня мы не имеем коллективных представлений о различии добра и зла, о том, что такое сострадание, справедливость, жалость, милость, доброта, хороший тон, правильная речь, самоуважение, уважение к другому, потеряло смысл традиционно русское понятие правды…» (Федотова, 2008, с. 793).
Институт психологии РАН в русле развиваемой в нем количественной макропсихологии (Юревич, Ушаков, 2007) разработал индекс нравственного состояния общества (ИНСО)[5 - Описание методики вычисления ИНСО см.: Юревич, Ушаков, Цапенко, 2007 и др. работы этих авторов.], позволяющий дать наглядную оценку этого состояния и основанный на интеграции таких его показателей, как количество (на 100 тысяч жителей): 1) убийств и 2) беспризорных детей и индексы: 3) коррупции, 4) индекс Джини, выражающий неравномерность распределения доходов[6 - Естественно, нравственное состояние общества выражается не только этими, но и другими показателями, но именно названные здесь представляются наиболее адекватными индикаторами его нравственной «температуры». При этом указанные параметры обнаруживают высокую корреляцию между собой, что подтверждает возможность их рассмотрения в качестве проявления единого целого. В целом же понятие нравственности на уровне как личности, так и общества можно разложить на 4 основные составляющие: 1) законопослушность, 2) цивилизованность, 3) моральность, 4) человечность, хотя они, естественно, во многом пересекаются друг с другом.].
Динамика оцененного количественно нравственного состояния российского общества в годы реформ и его соотношение с соответствующим показателем в других странах Центральной и Восточной Европы показаны на рисунках 1 и 2.
Как видно на рисунке 1, нравственное состояние нашего общества ежегодно ухудшалось с 1991 по 1994 гг., затем улучшалось до «дефолтного» 1998 г., после чего вновь ухудшалось до 2002 г., а потом вновь обнаружило тенденцию к ежегодному улучшению (за 2009 г. индекс не рассчитан ввиду того, что статистические данные, лежащие в основе его расчетов, пока отсутствуют). Не подвергая интерпретации выявленную динамику, отметим, что она почти полностью соответствует динамике макропсихологического состояния современного российского общества, оцененной на основе других показателей (см.: Юревич, Ушаков, 2007), а также временной развертке его характеристик, вычисляемых социологами (социальные настроения, социальный оптимизм и др.), что говорит о синхронном проявлении подобной динамики в самых различных сферах. Обращает на себя внимание и тот факт, что количественно оцененное нравственное состояние нашего общества в первые годы реформ ухудшалось высокими темпами, что свидетельствует о связи его ухудшения именно с реформами и с сопутствовавшими им событиями, а в течение последующих лет хотя и обнаруживало нелинейную, «волнообразную» динамику, но уступало уровню 1990 г. почти в 2 раза. Как показано на рисунке 2, оно существенно уступает и уровню европейских стран.
