Правовая жизнь общества: проблемы теории и практики. Монография

скачать книгу бесплатно


Уровень негативно-правовой активности (в сравнении с уровнем активности позитивной) – это показатель, измеритель качественного состояния правовой жизни, эффективности проводимой государством правовой политики. Не следует думать, что такая активность включает только различного рода правонарушения. Сюда входят и такие отношения, которые на данный момент времени остаются не урегулированными правом, хотя нуждаются в этом. Речь идет о лоббизме, выдаче зарплаты «в конвертах» и т. п., которые в различных странах решаются по-разному. К примеру, лоббистская деятельность в ряде стран узаконена, т. е. является легальной. Думается, что предлагаемое учеными-юристами принятие и в России закона о регулировании лоббистской деятельности позволит перевести эту деятельность в позитивное правовое поле, сделать ее тем самым формой позитивной правовой активности части российских граждан.

Негативная часть правовой жизни и правовой активности в полной мере неистребима. Негативная активность части граждан – это явление социальное[51 - См.: Долгова А. И. Преступность и общество. М., 1992; Карпец И. И. Преступность: иллюзии и реальность. М., 1992; Ли Д. А. Преступность как социальное явление. М., 1997; Сидоров В. В. Социальные противоречия и преступность. Саратов, 1989; Виг И. Соотношение прав и обязанностей человека и проблемы преступности // Государство и право. 1995. № 7. С. 44–49; Чукмаитов Д. С. Организованная преступность как фактор, дестабилизирующий институты гражданского общества // Право и государство. 2013. № 2. С. 78–80; Сессар К. Воззрения на преступность и изменение общества // Криминология: вчера, сегодня, завтра. 2013. № 28. С. 32–36; Паршин И. С. Причины и условия коррупционной преступности // Российский следователь. 2014. № 1. С. 36–40.], обусловленное наличием у них негативной правовой установки. В формировании такой установки решающую роль играет не биологическая природа человека, а природа и содержание общественных отношений и противоречий. Это бесспорно доказано специалистами-криминологами в отношении преступности, которая является одним из главных проявлений негативной активности в правовой жизни общества.

Негативная активность, в том числе преступность, – явление правовое. Данная позиция имеет принципиальный характер. Большая часть негативных проявлений в форме активных действий направлена против права и происходит в правовом поле, а не вне его. В этой связи трудно согласиться с некоторыми учеными, которые пытаются вводить в научный оборот новые термины: «юридическое поле» и «фактическое поле»; «предправо»; «псевдоправо», к которому относят «теневое право», «антиправо»; «неправовой произвол», т. е. преступления; «параправо»; «неправо», т. е. «то, что не есть право»[52 - См., напр.: Самигуллин В. К. Право и неправо // Государство и право. 2002. № 3. С. 5–8.] и др.

В научной литературе существует позиция, согласно которой вне правового поля «простирается другая, неправовая жизнь, в том числе противоправная». На основании этого Н. И. Матузов приходит к выводу, что «криминальную жизнь (бандитскую, воровскую) нельзя назвать правовой жизнью в обычном, позитивном ее понимании. Это – не правовая жизнь, а антиправовая, как правило, уголовно наказуемая, общественно осуждаемая. Правовая система призвана противодействовать такой «жизни», вести с ней борьбу»[53 - Матузов Н. И. Актуальные проблемы теории права. Саратов, 2003. С. 112.]. При этом он признает, как очевидное, что правовая жизнь «состоит не из одних светлых начал, она включает в себя и негативные стороны». Но в то же время Н. И. Матузов считает необходимым различать «простой негатив, в частности морального свойства» и «преступную деятельность, преступный мир, живущий по своим законам – «законам джунглей» или «по понятиям». Исходя из этих рассуждений он заключает: «Правовая жизнь потому и называется правовой, что она основана на праве, законах, юридических нормах. …И было бы, на наш взгляд, ошибкой считать такой образ жизни правовым, нормальным, цивилизованным»[54 - Там же. С. 113. Подробнее см.: Матузов Н. И. «Правовая система» и «правовая жизнь»: теоретико-методологический аспект // Ленинградский юридический журнал. 2004. № 1. С. 15–19. См. также: Бабаев В. К., Баранов В. М. Общая теория права: краткая энциклопедия. Нижний Новгород, 1998. С. 21.]. В приведенных рассуждениях есть верные положения. Вместе с тем имеются, на наш взгляд, дискуссионные моменты, позиции не бесспорные, вызывающие ряд возражений.

Н. И. Матузов справедливо отметил, сославшись на Ж. – Л. Бержеля и А. К. Романова, что в решении вопроса о понятии и сущности права, правовой системы, правовой деятельности принципиально важна уверенность в определении границ собственно права и правил другой природы, действующих в обществе, что необходимо четко знать, где кончается правовое поле и начинается неюридическое пространство[55 - См.: Матузов Н. И. Актуальные проблемы теории права. С. 103; Бержель Ж. – Л. Общая теория права / пер. с франц. М., 2000. С. 36; Романов А. К. Правовая система Англии. М., 2000.].

Добавить, что указанное обстоятельство принципиально важно знать для адекватного восприятия правовой жизни как научной категории, а также правовой активности как ее формы (способа) и критерия качества. Иными словами, необходимо уяснить, что означает категория «неправо», выяснить, что при этом следует иметь в виду – «негативное право» (негативное, но право)[56 - См.: Бачинин В. А. Неправо (негативное право) как категория и социальная реалия // Государство и право. 2001. № 5.] или «то, что не есть право»[57 - См.: Самигуллин В. К. Право и неправо // Государство и право. 2002. № 3.].

Известно, что категорию «неправо» активно использовал Г. В. Ф. Гегель в своем фундаментальном труде «Философия права». Этим понятием он обозначал особенную волю, демонстрирующую произвол и отдельность индивида от всеобщей воли и всеобщего права, под которым он понимал естественное право. При этом сразу же отметим, что, согласно философско-правовому учению Гегеля, право и неправо есть категории одного порядка – юридического. Неправо – это тоже право, только негативное. Такой вывод вытекает из следующих гегелевских позиций о формах неправа.

1. Непреднамеренное неправо (простодушное). Гегель рассматривает его как явление правовое, указывая при этом, что оно имеет место среди субъектов с наивным, неразвитым правосознанием, не улавливающих разницы между правом и его нарушением. Воля таких субъектов полностью зависима от своих частных интересов. Свои личные желания, волевые стремления они считают правом. Из этого возникают усилия и действия (иногда самые разрушительные и кровавые), но за них им, по их же собственным убеждениям, не полагается наказаний, ибо они в своем ослеплении считают, что не хотят ничего из того, что противоречит праву. Подобные ситуации Гегель называет правовыми коллизиями[58 - См.: Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990. С. 139.].

2. Обман. Это, согласно учению Гегеля, ситуация, при которой одни субъекты создают видимость права для других. Настоящее право представляется как субъективное и только кажущееся. Обманываемый ставится в такие условия, при которых он верит, что с ним поступают в соответствии с правом, хотя на самом деле это не так. При этом субъекты способны с уважением относиться к требованиям стоящей над ними властвующей воли, но пренебрегают императивами всеобщего, естественного права. Гегель заключает, что «за гражданское и непреднамеренное неправо не полагается наказания, ибо я здесь не хотел ничего противоречащего праву. Напротив, обман влечет за собой наказание, ибо здесь речь идет о нарушении права»[59 - Там же. С. 141.]. И здесь, таким образом, речь идет о явлениях правовых, поскольку правонарушение – явление правовое[60 - См.: Байтин М. И. Сущность права. Саратов, 2001. С. 171.].

3. Принуждение и преступление. Гегель пишет, что «подлинное неправо представляет собой преступление, в котором не уважаются ни право в себе, ни право, каким оно мне кажется, в котором, следовательно, нарушены обе стороны: объективная и субъективная»[61 - Гегель Г. В. Ф. Философия права. С. 141.]. Но при этом преступление не перестает быть правовым явлением, в котором «именно право как абсолютное не может быть снято, следовательно, проявление преступления ничтожно в себе, и эта ничтожность есть сущность преступного действия». И далее: «Действительное право есть снятие этого нарушения (преступления. – В. З.), именно этим снятием (наказанием преступника. – В. З.) право показывает свою действенность и утверждает себя как необходимое опосредованное наличное бытие»[62 - Там же. С. 145.].

Исходя из рассмотренных позиций попытаемся прояснить, где начинается правовое пространство и где оно заканчивается.

Все правовое начинается там и тогда, где и когда появляется право как система общеобязательных, формально-определенных норм, как властно-официальный регулятор общественных отношений, как мера юридической свободы, как определитель правомерного и неправомерного, законного и незаконного поведения. Отсюда выходит, что юридическое пространство – это вся сфера бытия права и всех субъектов, живущих, действующих в ней, со всеми позитивными (правомерными, законными) и негативными (неправомерными, противозаконными, но, по сути, тоже правовыми) его (права) проявлениями. И те, и другие проявления различаются по природе и направленности, как, например, правомерное и противоправное поведение. Однако по своему характеру они правовые и выступают составными частями юридической среды, являются сегментами правового поля.

На это обстоятельство указывает В. Н. Кудрявцев, отмечая, что «основное различие в рамках правового поведения – это различие между поведением правомерным и неправомерным, противоправным». «…» «Так как правовое поведение имеет две полярные разновидности, то и сама ответственность складывается из двух аспектов: позитивного и негативного»[63 - Кудрявцев В. Н. Правовое поведение: норма и патология. М., 1982. С. 3, 231–232.].

Как представляется, в приведенной позиции противоправное поведение не случайно названо правовым (но не правомерным). Здесь ярко выражена сущность права как регулятора поведения людей, как определителя правового характера их деятельности. Здесь четко проводится различие между правом как таковым и юридическим бытием (жизнью права и правовой жизнью людей, всех социальных субъектов, общества в целом), статической и динамической стороной права, правом как статическим механизмом и правом как механизмом действующим, работающим, обеспечивающим функционирование различных сфер жизнедеятельности общества. А последняя неизбежно включает (и даже зачастую порождает) различные негативные проявления[64 - См. подробнее: Малько А. В. Теория правовой политики. С. 53–56.].

Если признать, что правовое поле заканчивается там, где «простирается другая, неправовая жизнь, в том числе противоправная» (Н. И. Матузов), где начинаются нарушения, криминал, общественно осуждаемая деятельность и т. п., то возникает повод задуматься: а каково основное, главное социальное предназначение права, зачем нужны нормы права, законы и все иные правовые акты, в чем их социальный, юридический смысл, общественная ценность? Разве только в том, чтобы регулировать одобряемые обществом отношения? Очевидно, что это не так. Право порождает, создает такие отношения? Тоже нет. Право определяет, устанавливает, фиксирует, какие отношения в обществе полезны, допустимы, терпимы, желательны (и стимулирует их развитие), а какие нежелательны, вредны, опасны, недопустимы (и ограничивает их, борется с ними, способствует устранению их из социальной жизни в целом и правовой в частности). Исходя из этих рассуждений приходим к выводу о том, что есть из человеческих отношений правовое, что – неправовое (негативно-правовое), а что – внеправовое.

Правовое – это все то в обществе, что небезразлично праву. В это поле, пространство включены: а) позитивные процессы и отношения; б) негативные проявления, небезразличные праву, фиксируемые им в качестве отрицательных, общественно вредных или опасных; они тоже правовые, но со знаком минус; этот блок правовых явлений можно называть неправовым («действуя так, ты не прав, поскольку эти действия запрещены правом, которое не оставит тебя в покое, пока ты будешь так действовать, либо подвергнет тебя наказанию»), а лучше и понятнее – негативно-правовым. Те же явления в обществе, которые не имеют отношения к праву, безразличны ему, – внеправовые, поскольку не включены в сферу права, существуют и развиваются вне правового (регулируемого правом) пространства.

Исходя из изложенных выводов следует отметить, что главное теоретико-методологическое препятствие на пути адекватного реалиям понимания сущности и структуры правовой жизни – идентификация правового с правильным, одобряемым. Такая позиция традиционна для российского правоведения, да и в мире она довольно распространена. Преодолеть ее трудно еще и потому, что эта тенденция не новая, она имеет исторические философско-правовые традиции.

А. Кауфман писал, что «право – это не то, что содержится в нормах, не абстрактная схема для правильного действия, оно само является правильным действием и правильным решением в конкретной ситуации»[65 - Kaufmann A. Rechtsphilosophie im Wandel: Stationeneines Weges. Frankfurt. M., 1972. S. 131. Цит. по: Максимов С. И. Правовая реальность: опыт философского осмысления. Харьков, 2002. С. 184.]. Поэтому, – пишет С. И. Максимов, – наиболее конкретной (развитой) формой бытия права являются правильные действия и решения в конкретной ситуации самого субъекта. В них смысл права и предметная форма воплощения даны в единстве»[66 - Максимов С. И. Указ. соч. С. 184.]. При этом он ссылается на Ф. Аквинского, который отмечал, что в своей сущности право означает прежде всего «собственно справедливое дело»[67 - Там же.]. И далее он пишет о «каждом правовом решении» как о «правильном, истинном»[68 - Там же. С. 187.].

В принципе в приведенных высказываниях все верно. Право на самом деле есть справедливое дело. Однако думается, что сторонники рассматриваемой позиции имеют в виду лишь одну из сторон правовой реальности – позитивную, так называемую правомерно-положительную ее часть. Но ведь действующее, работающее право включает в свою орбиту не только позитивные общественные явления, но и негативные, противоправные, распространяя и на них свое влияние, свой инструментарий.

Категория «правовая жизнь» в этом смысле обладает несомненной спецификой как в юридической науке, так и в повседневной практике, которая формируется правовыми актами, а также обычными участниками различных правоотношений. Уяснить ее содержание невозможно без учета и правильного понимания взаимодействия с государством, правом, правовой политикой. Особое значение при этом имеет изучение наиболее важных аспектов взаимодействия, взаимозависимости правовой жизни и права. Различные подходы к пониманию права являются свидетельством не только его связи с жизнью и деятельностью индивидов, всего общества, но и убеждают в том, что без четкой трактовки сути такого взаимодействия невозможно правильно определить сущность ни права, ни правовой жизни.

Если жизнь сама по себе является категорией социологической, психологической, философской, то правовая жизнь общества в силу своей опосредованности правом – категория уже сугубо правовая, поскольку имеет все свои проявления именно в качестве явлений правовых, т. е. в сфере, полностью охватываемой влиянием юридических норм, предписаний.

Самая главная, изначальная, отправная позиция для правильного понимания сущности правовой жизни состоит в том, что эту сущность нельзя прямо выводить из того или иного определения права. Право и «правовое» (пространство, сфера, жизнь, активность и т. п.) – не одно и то же по своему смысловому содержанию. Право может быть определено в качестве системы санкционируемых и охраняемых государством норм, выражающих государственную волю общества и направленных на регулирование поведения людей в соответствии с принятыми в данном обществе устоями социально-политической, экономической и духовной жизни (М. Байтин, Н. И. Матузов и др.). Можно трактовать право и как общую волю, являющуюся результатом согласования частных или специфических интересов, выраженную в законе или иным способом признаваемую государством (В. В. Лазарев).

В этих, как и во всех других подходах, сущность и ценность права заключается в его внутреннем, «природном» предназначении служить людям, быть целью и средством для удовлетворения справедливых потребностей и отдельных граждан и общества в целом. Если напрямую, чисто механически соединить такое понимание права (а иным оно и не может быть) с жизнью общества, то, естественно, получится, что правовая жизнь, правовая деятельность (активность) – это всегда правомерное поведение[69 - См., напр.: Тепляшин И. В. Становление российской правовой государственности и правовая активность граждан // Журнал российского права. 2002. № 1. С. 39.], творческая деятельность, возможная лишь в рамках законности, выражающаяся в готовности к практической деятельности на основе уважительного отношения к праву, внутренней солидарности с его принципами[70 - См.: Баранов П. П., Русских В. В. Проблемы теории правосознания и правовой культуры. Ростов н/Д., 1999. С. 43; Гойман В. И. Правовая активность работника ОВД и проблемы ее развития (по материалам конкретно-социологического исследования) // Правовые вопросы деятельности ОВД в современных условиях. Ташкент, 1985. С. 85; Вопленко Н. Н. Индивидуально-психологические особенности формирования правомерного поведения // Вопросы теории государства и права. Саратов, 1980. С. 126; Оксамытный В. В. Правомерное поведение личности. Киев, 1985. С. 130–131; Казимирчук В. П. Социалистический образ жизни и социально-правовая активность личности // Социалистическая законность. 1977. № 3. С. 24, и др.].

Наши исследования показывают, что такая односторонняя трактовка не вполне объективна и не всегда адекватна реалиям правовой жизни общества, носит несколько ограниченный характер. Причинами, обусловливающими данный односторонний подход к пониманию правовой жизни, на наш взгляд, являются следующие обстоятельства.

1. Ошибочное понимание правовой жизни общества как сферы проявления только правомерной деятельности граждан, отождествление неравнозначных по содержанию понятий при оценке правового характера протекающих в обществе процессов, представление всего правового исключительно как правомерного, общественно полезного, позитивного.

Если понимать «правовое» как пространство, в котором присутствует право, то такая версия верна. Но на самом деле «правовое» – это не просто «вместилище» права, это пространство, в котором право действует, регулирует различные отношения, в числе которых не только правомерные действия, не только поведение, которое удалось сделать правомерным, а и то, которое пока не стало таковым, но его непременно надо ввести в правомерное поле, т. е. поведение неправомерное, но тоже имеющее правовой характер, охватываемое правом. А для этого такую деятельность, такое поведение никак нельзя искусственно выводить из правового пространства, отталкивая тем самым от регулирующего воздействия права.

2. Не вполне адекватное реалиям понимание ценности права, целевой направленности правовых норм, которые будто бы имеют своей целью только позитивное поведение. Это действительно так, если не учитывать того, что огромное количество правовых норм адресовано не тем субъектам, которые действуют правомерно, а тем, которые нарушают закон, совершают преступления. И цель данных норм не в том, чтобы превратить убийцу в активного участника законотворческого процесса, а в том, чтобы он перестал убивать себе подобных и чтобы другие субъекты, склонные к такому поведению, одумались и отказались от общественно опасных намерений. Есть нужные обществу проявления правовой жизни и ненужные, вредные и даже опасные для него.

Правовая активность непосредственно связана, «состыкована» с правами, свободами и законными интересами граждан. Реализуя те или иные права, свободы, конкретные законные интересы и преодолевая препятствия, мешающие их осуществлению, субъект правоотношений тем самым и проявляет свою правовую активность. Более того, он вынужден это делать, если желает добиться обладания конкретным социальным благом, особенно в тех жизненных ситуациях, когда его право на это оспаривается.

Наиболее эффективно на уровне позитивной правовой активности сказывается ее связь с законными интересами граждан. Если права и свободы устанавливаются государством, их признание, соблюдение и защита – его обязанность, то законные интересы возникают из конкретных жизненных обстоятельств. Само их появление – это уже проявление, показатель наличия у субъекта активной жизненной позиции, выражение общего социального настроя личности, ее отношения к окружающей действительности. Соизмерение, увязка возникающего интереса с правом – также исключительно ценный элемент активного действия, поскольку право не только не мешает, но и мощно содействует продвижению по пути реализации интереса, дает необходимый простор инициативе, личному усмотрению, одобряя и стимулируя общественно полезные действия и пресекая вредные или опасные.

Негативно-правовая активность также непосредственно «стыкуется» с законными интересами, но уже не со своими для действующего субъекта, а с теми, которые имеет другой субъект (субъекты) или общество в целом. Негативная активность всегда направлена против законных интересов других граждан, нарушает их, т. е. тоже непосредственно связана с правом, с его ограничительным, правовосстановительным и даже карательным воздействием. Последнее – не менее важное сущностное проявление права, чем создание гарантий осуществления гражданами их прав, свобод и законных интересов. Пресекая действия «негативного индивида», право тем самым всегда защищает, гарантирует реализацию законных интересов тех или иных позитивно действующих субъектов правовой жизни общества.

Принципиально важно понимать, что правовой характер (в смысле юридический) имеют и неправомерные действия, что не менее важной и конкретной формой бытия права является минимизация коррупции, организованной преступности и других преступных проявлений, преодоление злоупотреблений правом. Следует иметь в виду, что и в самом праве имеют место откровенные негативы: неконституционные нормы общефедеральных и региональных законов, указов президентов, постановлений правительств, инструкций, приказов, положений тех или иных министерств, ведомств, государственных комитетов, служб и т. д.; многочисленные противозаконные индивидуальные предписания местных чиновников. Все эти результаты и правомерных, и неправомерных действий «включаются» в правовую реальность.

«Простой негатив», негатив «морального, политического и иного свойства» – внеправовые действия, поскольку они безразличны праву. И правовая жизнь не потому называется правовой, что она содержит только правомерные, законопослушные, соответствующие юридическим нормам явления, а потому, что она включает весь комплекс общественных отношений, процессов, которые не безразличны праву и с этой смыслообразующей позиции урегулированы, подчинены правовым нормам. Но правовым нормам подчинены и действия правопослушных, позитивно действующих, инициативных индивидов, и тех, кто действует иначе, в том числе преступников.

А. И. Демидов в этой связи пишет, что «преступник, бросив вызов обществу, его установлениям, видит смысл своей жизни в исключении себя из круга регулируемых законом отношений, в их нарушении»[71 - Демидов А. И. Политико-правовая жизнь: ненормативный аспект // Правовая политика и правовая жизнь. 2002. № 3. С. 23.]. Да это так. Злоумышленник исключает себя из сферы легитимного порядка. Но как бы он ни старался, он не может реально «исключить себя из круга регулируемых законом отношений», он не может реально оказаться «вне права», «вне закона», потому что его деятельность не безразлична праву, она – объект правового интереса, внимания.

И принципиально важно понять, что наказание следует не столько за то, что опасный для общества субъект вышел за рамки допустимого правом, сколько за то, что он вторгся в ту правовую сферу, где как главные действуют наиболее жесткие правовые средства. Не стимулы, а жесткие и даже жестокие, но справедливые меры ответственности. Преступник не может, таким образом, по своему желанию выйти из правовой жизни, отделить себя от нее. Это можно сделать только с дозволения, допущения права. Право так устроено, что оно само удерживает в своих «сетях» правонарушителя, даже если последний успешно скрывается от общения с ним. Достаточно вспомнить о таких юридических феноменах, как сроки давности, принцип неотвратимости наказания за совершенное преступление и др. Можно укрыться в Лондоне где угодно, но остаться вне внимания закона и правоохранительных органов государства, на территории которого совершено противоправное деяние, по личному пожеланию обвиняемого или подозреваемого невозможно. Остается жить и постоянно думать об экстрадиции.

Если криминальных субъектов (как свидетельствует история, криминальными могут быть и структуры, институты общества и даже государство)«исключить» из правовой жизни (даже гипотетически), из круга регулируемых законом отношений, тогда в чем полный, истинный, реальный смысл права, правовых актов, норм? Да и какие такие действия должен совершить преступник, чтобы исключить себя из круга отношений, регулируемых законом, если сам закон этого не допустит? Как это можно сделать? Только одним путем можно оказаться вне права – не совершать преступления, а также не вступать ни в какие иные правовые отношения, т. е. перестать жить.

И еще заметим, что в учебниках по теории государства и права правомерное поведение, различные виды правонарушений, в том числе преступления, трактуются как виды правового поведения. А в учебнике по криминологии В. Н. Кудрявцев подчеркивает, что «преступность социальна», что есть много людей, которых «само общество сделало преступниками», что «преступная деятельность людей, совершение преступлений является особым видом социальной деятельности (со знаком минус)», выступает против сохраняющейся тенденции «выводить» преступность за пределы общества, отделять ее от него, призывает не забывать «о том, что преступность не просто социальное явление, а социальное явление, «включенное» в правовые границы», рассматривает отдельные преступления и преступность в целом как «явления социальной жизни», «форму социального поведения», «социально-правовое явление, нарушающее нормальное функционирование общественного организма», отвергает позицию, которая трактует преступника как «тип личности, как бы выпадающий из человеческой популяции»[72 - Криминология: учебник / под ред. В. Н. Кудрявцева и В. Е. Эминова. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1999. С. 6, 7, 9, 10–12, 16.].

Действие права в негативном сегменте правовой жизни (по отношению к нему) есть фактическая борьба за право. Это борьба за осуществление идеи права, которая часто разворачивается в неблагоприятных условиях, требует многого. При этом важно понимать истинную сущность права, его социальное предназначение. Сущность и ценность права проявляются не только в правомерных феноменах, но и в неправе, отрицая которое, право утверждает себя как самоценность в изначальном, всеобщем смысле права как уникального феномена. Как писал Гегель, посредством борьбы с неправом «право получает определение прочного и действующего», «оно… есть и имеет силу посредством своей необходимости»[73 - Гегель Г. В. Ф. Философия права. С. 138, 152.].

Таким образом, правовая жизнь содержит комплекс всех юридических явлений, включающий как позитивные, так и негативные составляющие. Если к первым следует отнести само право (отражающее права человека, идеи справедливости, гуманизма, свободы и т. п.); правовую систему в целом; механизм правового регулирования; законные правовые акты (правомерные действия, их результаты, юридические документы); юридические поступки (как разновидность правомерного действия – юридического факта) и события как юридический факт; правовые режимы и составляющие их первичные юридические средства (льготы, поощрения, дозволения, запреты, наказания, обязанности и т. п.); правоотношения и юридическую практику; правосознание и правовую культуру; законность и правопорядок; юридическую науку и образование (и их структуры) и т. д.; то ко вторым – в основном негативные, противоправные явления (преступления и иные правонарушения; их субъекты и криминальные структуры; коррупцию, злоупотребления, деформации правосознания, выражающиеся, в частности, в правовом нигилизме, идеализме, популизме и дилетантизме; ошибки в праве и иные, препятствующие положительной юридической деятельности факторы)[74 - См.: Малько А. В. Теория правовой политики. С. 53.].

В. А. Бачинин прав, утверждая как очевидное: «Поскольку существует позитивное (положительное) право, то может существовать и негативное (отрицательное) право как неправо»[75 - Бачинин В. А. Неправо (негативное право) как категория и социальная реалия. С. 14–15. Аналогичной позиции придерживаются и другие ученые. См., напр.: Раянов Ф. М. Введение в правовое государство. Уфа, 1994. С. 47; Он же. Азбука государства и права. Уфа, 1997. С. 22.]. Действительно, понятие «неправо» не менее содержательно, чем его противоположность – фундаментальная категория «право». «Право и неправо, являясь в филологическом отношении антонимами, стоят, однако, рядом, подобно тому, как в одних и тех же смысловых рядах пребывают понятия света и тьмы, добра и зла, истины и лжи. Пользование каким-либо одним из них предполагает непременный ценностно-смысловой фон, создаваемый его противоположностью»[76 - Бачинин В. А. Указ. соч. С. 14.].

Негативные формы поведения – часть, сегмент правовой жизни, одна из ее форм. Это, в частности, вытекает из древнего и общепризнанного принципа «Nullum crimen sine lege» (нет преступления без указания в законе). Он законодательно закреплен в большинстве стран мира, в том числе в Конституции РФ (ст. 54), УК РФ (ст. 3, 8, 9).

Некоторые негативные проявления могут рассматриваться как отклоняющееся поведение, которое существует объективно, независимо от того, является оно противоправным и наказуемым или нет. Но только криминализация наиболее вредных и опасных для общества форм такого поведения в законе делает соответствующие виды отклоняющегося поведения противоправными, а негативная активность становится относительно определенным и правовым явлением. Вне связи с принципом законности негативная активность утрачивает этот основополагающий признак и уже не может рассматриваться как часть правовой жизни, ее способ и критерий качественного состояния.

Следовательно, негативная правовая активность – это не любое поведение, отклоняющееся от аморфных моральных, религиозных, идеологических и им подобных норм и установок, существующих в той или иной стране, хотя, как небезосновательно считают специалисты, последнее может и должно изучаться в связи (соотношении) с противоправным поведением.

Парадоксальность соотношения позитивной и негативной активности в правовой жизни состоит в том, что они своеобразным образом дополняют друг друга. Более того, специалисты небезосновательно усматривают в негативной части правовой жизни определенное позитивное значение для общества[77 - См.: Малько А. В. Теория правовой политики. С. 56–59.]. Речь идет о следующих обстоятельствах.

1. Все революционные, глобальные по своему значению идеи, процессы, качественно менявшие общественные отношения, возникали сначала в рамках теневой, неформальной части правовой жизни, протекали и развивались как негативно воспринимаемые обществом и правом формы активной деятельности, не признавались изначально в качестве приемлемых в действующем законодательстве. К примеру, идеи свободы, справедливости, равноправия считались первоначально ересью и ворвались в буржуазное законодательство из неофициальной сферы. Наглядным примером может служить и диссидентское движение в период советской власти, представители которого тогда подпадали под статьи Уголовного кодекса, а сейчас признаются видными прогрессивными общественными деятелями.

2. При определенных условиях средством достижения прогрессивных целей может служить гражданское неповиновение, в котором политический конфликт становится правовым. Речь идет о нарушении закона, подлежащем наказанию. Но гражданское неповиновение, «будучи противоправным и наказуемым, не заслуживает морального осуждения. Наоборот, в лучших своих традициях оно морально безупречно. Это поведение высоконравственных людей, идеалистов, альтруистов, приносящих свои личные интересы в жертву общему благу и справедливости»[78 - Мартышин О. В. Политическая обязанность // Государство и право. 2000. № 4. С. 11–12.]. Вполне обоснованным представляется также вывод о том, что абсолютно правомерный, ненасильственный мир – это нереальная перспектива. Более реальной является задача сократить масштабы насилия, негативной, деструктивной активности, попытаться свести ее к минимуму.

3. Негативный сегмент правовой жизни постоянно дает импульсы для развития и совершенствования позитивной ее части. Наличие негативной правовой активности, ее давление на характер общественных отношений вызывает обратную реакцию. Общеизвестно, что участие позитивно настроенной части общества в борьбе с противоправным поведением другой части – одна из форм положительной правовой активности, которую всемерно надо стимулировать. Деформации правосознания, ошибки в праве, новые виды преступлений и т. п., которые выступают негативными проявлениями правовой жизни, стимулируют поиск противоядий, изобретение новых юридических конструкций, правил, средств.

4. Позитивная правовая активность, не подкрепленная стимулирующими средствами, не находящая опоры в правопорядке, может превращаться в негативную, но имеющую позитивную направленность. Это становится парадоксальной, но вполне реальной чертой правовой жизни современной России. Приведем конкретный пример.

В редакцию газеты обратился с письмом работник отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Он пишет, что, поступая на службу, хотел работать активно, бороться с преступностью, но в процессе работы столкнулся с поголовным нарушением законности со стороны руководства отдела. Его заставили собирать «дань» с наркоторговцев. Дальше процитируем: «Не знаю, что там думают в Москве, но я терпеть не желаю. Мне больно видеть, как пропадает молодежь, как пропадает наш город (Саратов. – В. З.). Собрал бригаду из нескольких надежных человек. Сейчас мы собираем данные о наркобаронах и наркоторговцах, а потом начнем их отстреливать. Призываю ментов во всех городах и весях делать то же самое. Иначе России – хана»[79 - Самосуд – единственное решение // Аргументы и факты: региональное приложение для читателей Саратова и Саратовской области. 2002. Март. № 12.]. Думается, комментарии излишни.

5. И позитивная, и негативная правовая активность выступает в качестве ориентиров при определении направлений правовой политики, которая должна реагировать на протекающие в обществе процессы – и позитивные, и негативные. Последствия несвоевременного реагирования, бездействия убедительно, на наш взгляд, иллюстрируются приведенным примером.

Правильно утверждает А. В. Малько, что «нигде еще никакая правовая система не смогла победить преступность и иные проявления теневой юридической действительности. Их можно лишь минимизировать, нейтрализовать же на сто процентов нельзя. По крайней мере, этого еще никому не удавалось»[80 - Малько А. В. Современная российская правовая политика и правовая жизнь // Правовая политика и правовая жизнь. 2000. Ноябрь. С. 24.].

Негативная правовая активность – массовое явление. Это характерная черта современной российской правовой жизни – массовость негативных проявлений правовой активности, с одной стороны, и низкий уровень позитивных ее форм – с другой, обусловленный невысоким уровнем правосознания, правовой культуры, широким распространением правового нигилизма, правового дилетантизма и юридической неграмотности большинства граждан.

Теневой сектор правовой жизни – это не только теоретическая конструкция, но и реальность современной российской правовой жизни, которая расцвела пышным цветом в условиях ослабления государственности, безграничной бюрократизации, бесконтрольности и безответственности. В связи с этим уже в начале своего правления Президент РФ В. В. Путин в Послании Федеральному Собранию Российской Федерации 8 июля 2000 г. вынужден был признать, что «диктату теневой экономики и «серых» схем, разгулу коррупции и массовому оттоку капитала за рубеж во многом способствовало само государство», что «вакуум власти привел к перехвату государственных функций частными корпорациями и кланами. Они обросли собственными теневыми группами влияния, сомнительными службами безопасности, использующими незаконные способы получения информации»[81 - Российская газета. 2000. 11 июля.].

Опасность для общества представляют все виды негативной активности, но особо в этом отношении выделяется такое социальное явление, как преступность, а в ней – коррупционная и организованная. С учетом активности субъектов этих видов преступности они должны быть объектом особого внимания при осуществлении правовой политики.

Организованная преступность – это весьма разрушительный для общества и государства элемент преступности, это целый пласт, системное образование в структуре деструктивного сегмента правовой жизни. В ее рамках развиваются многие негативные проявления социально-правовой активности, в которых участвуют в качестве активных субъектов представители различных слоев общества:

• система внутреннего управления (своеобразный криминальный менеджмент) и противодействия государству в интересах получения сверхприбылей за счет ограбления государства и общества;

• боевые формирования, специфические силовые структуры, оснащенные современными материально-техническими средствами, обеспечивающие «безопасность» преступных сообществ, в том числе от общества и государства;

• множество специалистов («работников») различных сфер экономической, научной деятельности, консультантов по правовым и иным вопросам, адвокатов;

• группы (весьма многочисленные) влияния в государственных органах, включая правоохранительные, мощный аппарат лоббирования своих интересов в представительных органах власти. Огромная часть граждан (далеко не бесталанных) оказывается активной силой противоправной деятельности.

Следует прислушаться к научным выводам о том, что организованная преступность, напрямую связанная с коррупцией, пытается обеспечить свое существование на длительный период, т. е. она думает на перспективу, ставит стратегические цели и задачи и пытается их достигать. «Тем самым мафия претендует на выстраивание собственной теневой политики. Именно в этом таится главная опасность данного вида преступности. Если не срабатывает государственно-правовая политика, на ее место «выдвигается» теневая, которая пытается решать проблемы общества с помощью своей системы ценностей и своих преступных средств»[82 - Малько А. В. Современная российская правовая политика и правовая жизнь. С. 24; Он же. Антикоррупционная политика России: проблемы формирования // Правовая политика и правовая жизнь. 2003. № 3. С. 77.].

Только при системной стратегии заинтересованных структур, постоянном использовании разнообразных средств и технологий масштабы коррупции, организованной преступности, всех других форм негативной активности в правовой жизни могут быть минимизированы и появятся определенные успехи в борьбе с этим массовым социально-правовым явлением.

Резюмируя, отметим следующее. Правовая жизнь, правовое поведение личности и правовая политика государства взаимосвязаны и взаимозависимы. С одной стороны, правовая жизнь (и правовая активность как ее важнейшая часть) дает возможность оценить эффективность правовой политики, исследовать ее сущность, поскольку она (правовая политика) реально воплощается именно в юридической действительности, в правовой жизни личности, государства, всего общества. С другой стороны, правовая политика играет огромную роль в упорядочении и организации правовой жизни, развитии позитивных и сдерживании, минимизации негативных форм поведения граждан, в планировании будущего развития российского законодательства, в развитии социально ценных политико-правовых процессов и последовательной борьбе с негативными проявлениями.

3. Правовая жизнь общества: теоретико-методологические аспекты исследования (А. В. Малько, В. В. Трофимов)

Развитие юридической науки в настоящее время сопряжено не только с появлением новых теоретико-правовых знаний и расширением сферы прикладных разработок, но и с усложнением аппарата и методов научного исследования. Этот процесс для науки права является закономерным и в то же время сложным и противоречивым. Стремление освоить все новые и новые области права (раздвинуть рамки предмета исследования) не всегда дополняется методологическими возможностями (наличием адекватных подходов и методов изучения). Вместе с тем привлечение новых методов (в частности, из других гуманитарных или естественных наук) не всегда означает высокий коэффициент полезного действия от их применения в силу специфики предметного поля юриспруденции.

Одновременно с этим противоречивым и неоднозначным является и процесс «наращивания» категориального аппарата науки права, особенно если это касается так называемых всеобщих правовых категорий. С одной стороны, юриспруденция испытывает «дефицит» целостных и в некоторой степени претендующих на «универсальность» теоретико-методологических моделей познания мира правовых явлений (чтобы охватить в том числе такие несистемные явления, как «теневое право», инфраправо, «множественность нормативных систем» и пр.). С другой стороны, этот «дефицит» имеет парадоксальный характер, поскольку требуемый массив понятий и категорий, выражающих собой свойственную им методологическую функцию, не отсутствует как таковой (практикуются такие обобщающие понятия, как «правовая сфера», «правовая среда», «правовая реальность» и др.). Однако использование вводимого категориального аппарата либо не приводит к желаемому эффекту, либо «заглушается» теми критериями рациональности, «научности» традиционной методологии, которые сформировались в рамках общей теории права. (Хотя, если говорить о мировоззренческих, философских основаниях, то предпосылки смены таковых (к новым типам рациональности) стали ощущаться как необходимые и «назревшие» в отечественной философии с конца 80-х гг.[83 - См., напр.: Лекторский В. А. Современное научное познание и развитие теоретико-познавательных исследований (§ 1) // Диалектика, познание, наука / отв. ред. В. А. Лекторский, В. С. Тюхтин. М., 1988. С. 5–13.])

В определенной мере невысокий «коэффициент полезного действия» правопознавательных конструкций, заключенных в правовых категориях методологических приемов обусловливается недостаточной их разработанностью и не очень устойчивой связью с соответствующими данным правовым категориям философскими моделями (основаниями). Поэтому обратной стороной «дефицита» «понимающих» практик является «инфляция» и нередко хаотичное «нагромождение» терминов, понятий, категорий, которые может быть и могли бы выполнять предназначавшуюся им роль и функцию в полной мере, но не осуществляют этого или в силу неправильной их интерпретации, или в силу неадекватного контекста.

Общая оценка методологического и категориального аппарата, как представляется, именно такова. Не секрет, что практически любое из понятий, претендующих на статус так называемых всеобщих правовых абстракций либо «предельных правовых категорий»[84 - См.: Васильев А. М. Правовые категории. Методологические аспекты разработки системы категорий теории права. М., 1976. С. 58.], получает очень часто неоднозначную интерпретацию и истолкование. Это и обусловливает определенный научный скептицизм и делает многие исследовательские попытки бесперспективными[85 - Как представляется, не случайно в последнее время наблюдается некий отход теории права от проблем разработки общеправовых понятий и перенос познавательной активности на специально-юридические и в главной мере инструментальные вопросы.].

Определенным образом это объясняется самим характером любой гуманитарной науки, имеющей дело не с материально-осязаемыми объектами, а с их духовным «отражением» в виде мнений, суждений, взглядов, теорий, идей и т. д. По этой причине имеющая место «неоднозначность», «плюралистичность» теоретического и методологического компонентов общей теории права может быть оценена как объективная данность. Несомненно, что и то главное ядро «сомнений» во всем организме правовой теории в виде отсутствия единого «общего понятия права» есть следствие того же рода причин. Тем не менее всегда возможен научный консенсус, который станет итогом развития, диалектики правовой науки. Интенсивность, качество роста во многом будет зависеть от открытости системы правовой науки, от ее предрасположенности к модернизации, новым идеям и концепциям.

Современная правовая наука, выполняя свою главную миссию по содействию процессу развития права, последовательно пытается выйти на путь целостного познания правовых явлений в их взаимосвязи и взаимозависимости[86 - По мнению А. М. Васильева, мыслить о праве – значит «теоретически представлять себе целостную картину правовой сферы общественной жизни». Васильев А. М. Указ. соч. С. 73.], комплексного изучения не только статики, но и динамики права. Опыт правовой истории достаточно убедительно доказывает, что изучение права исключительно в рамках догматической юриспруденции не дает критериев для определения пригодности «положительного» права в настоящем и тем более в будущем. Право, познаваемое таким способом, становится «вещью в себе», приблизиться к «открытию» которой не представляется возможным. Как верно в связи с этим отмечает А. И. Демидов: «Догматизированная теория просто не может эффективно взаимодействовать с практикой, не в состоянии охватить новые реалии…»[87 - Демидов А. И. О методологической ситуации в правоведении // Правоведение. 2001. № 4. С. 18.].

В структуре современной правовой теории в отличие от относительно недалекого прошлого все более активно проявляются в своем истинном предназначении элементы философского и социолого-правового осмысления права. От «юриспруденции предметов» наука стала осуществлять постепенный переход к «юриспруденции отношений», которая, по справедливому замечанию русского правоведа Е. В. Спекторского, представляет собой двойной интерес, методологический и социальный. Смысл методологического интереса, по его мнению, заключается в рассмотрении правовых явлений как предметов правовой теории в отношениях между ними, в системе[88 - См.: Спекторский Е. В. Христианство и правовая культура // Русская философия права: антология. СПб., 1999. С. 372.].

Вместе с тем такому комплексному пониманию общего объекта правовой науки (за редким исключением) практически не соответствует ни одна из имеющих место юридических категорий. Категории «правовая форма» и «правовая система»[89 - Хотя следует признать, что именно в этой категории по сравнению с иными обобщающими категориями (например, «правовая действительность», «правовая реальность», «правовая сфера») в наибольшей степени нашла адекватное отражение (при этом достаточно последовательно и четко) соответствующая методологическая конструкция (имеется в виду системное знание и системный подход).] оставляют за своими рамками негативные правовые явления, «правовая действительность» исключает из сферы изучения правовую историю (преемственность в праве)[90 - О проблематичности использования понятия «правовая действительность» с точки зрения философских оснований см.: Сырых В. М. Логические основания общей теории права. Т. 1. Элементный состав. М., 2004. С. 124–127.], «правовая культура» ограничивает себя статическими аспектами (описанием уже существующих или существовавших ранее политико-правовых «учреждений»). Категории «правовая материя» и «правовая идея» – из разряда крайних точек (полюсов) осмысления правовых явлений. Первая соответствует «догме» права (анализу и характеристике юридических конструкций), вторая – доктрине права (метафизике права).

С научной точки зрения искомой научной новизной (или относительной новизной[91 - Следует отметить, что использование данной терминологической конструкции имело место еще в советской правовой науке. Так, С. С. Алексеев в своих произведениях указывал на возможность использования категории «правовая жизнь» (несколько отождествляя, правда, ее с понятием «правовая действительность»). В ней он видел обобщающее, синтетическое понятие, охватывающее правовые явления и в статичном, и в динамичном ракурсах, т. е. весь мир правовых явлений. См., напр.: Алексеев С. С. Общая теория права. Т. 1. М., 1981. С. 91.]) и соответствующим эвристическим потенциалом обладает понятие «правовая жизнь». Есть достаточно веские основания придать этому понятию особый категориальный статус[92 - Своеобразной точкой отсчета можно считать научную статью: Малько А. В. Категория «правовая жизнь»: проблемы становления // Государство и право. 2001. № 5. С. 5–13. См., также: Малько А. В. Новые явления в политико-правовой жизни России: вопросы теории и практики. Тольятти, 1999; Он же. Политическая и правовая жизнь России: актуальные проблемы. М., 2000. С. 35; Он же. «Правовая жизнь» как важнейшая категория юриспруденции // Журнал российского права. 2000. № 2; Он же. Современная российская правовая политика и правовая жизнь // Правовая политика и правовая жизнь. 2000. Ноябрь. С. 21; Он же. Правовая жизнь: основы теории // Правовая жизнь в современной России: теоретико-методологический аспект / под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. Саратов, 2005. С. 43; Он же. Теория правовой политики: монография. М., 2012. С. 34 и др.], что является принципиально значимым для построения соответствующей системы знаний, имеет методологическое значение для изучения всей проблемы как в плане детерминации логики ее теоретического осмысления, так и выбора адекватных средств и способов познания, определения места в категориальном строе общей теории права. Категория «правовая жизнь» в контексте современного понятийно-категориального аппарата юриспруденции призвана выполнять функцию замещения известной нехватки методологически содержательных категорий, отражающих весь спектр правовых явлений.

Вместе с тем по мере вхождения в поле теоретической юриспруденции данная категория стала претерпевать те или иные «волны» критических замечаний. Главным образом, потому, что к ней начали применять мерки традиционного (классического) типа научного мышления, по сути, перекрывая тем самым процесс развертывания присущего категории «правовая жизнь» методологического потенциала, чем обусловлены определенные трудности процесса идентификации в системе теоретико-правовых понятий и категорий.

Вопрос с самого начала приобрел дискуссионный характер[93 - См., напр.: Баранов В. М. Теневое право. Н. Новгород, 2002; Матузов Н. И. Правовая жизнь как объект научного исследования // Правовая жизнь в современной России: теоретико-методологический аспект. С. 9–38; Брызгалов А. И. Юридическая наука сегодня: теоретико-методологические проблемы, которые ждут решения // Журнал российского права. 2001. № 6. С. 48; Он же. О некоторых теоретико-методологических проблемах юридической науки на современном этапе // Государство и право. 2004. № 4. С. 20–21; Асланян Н. П. Понятие гражданско-правовой реальности: постановка проблемы // Общество, политика, экономика, право. 2010. № 1. С. 69–76; Асланян Н. П. Понятие правовой реальности: постановка цивилистической проблемы // Известия Иркутской государственной экономической академии. 2012. № 5. С. 100–108; Личман Б. В. Многоконцептуальность методологии российской юриспруденции // Вестник Уральского института экономики, управления и права. 2013. № 2. С. 60–67; Черных Е. Н. Категория «правовая жизнь»: вопросы методологии // Правовая политика и правовая жизнь. 2014. № 3. С. 8–15 и др.]. Вместе с тем уже сам факт внимания к данной проблеме может говорить о том, что требуется ее более детальное рассмотрение[94 - Проблема изучения феномена «правовой жизни» получила развитие в целом ряде актуальных научных работ: Трофимов В. В. Правовая жизнь: теоретические и социально-философские проблемы исследования // Правовая политика и правовая жизнь. 2003. № 4. С. 124–133; Михайлов А. Е. Правовая жизнь современной России: проблемы теории и практики: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Саратов, 2004; Правовая жизнь в современной России: теоретико-методологический аспект / под ред. Н. И. Матузова и А. В. Малько. Саратов, 2005; Затонский В. А., Малько А. В. Категория «правовая жизнь»: опыт теоретического осмысления // Правоведение. 2006. № 4. С. 4–17; Малько А. В., Михайлов А. Е. Правовая жизнь общества. Саратов, 2007; Шиянов В. А. Правовая система и правовая жизнь общества: теоретический аспект взаимодействия: автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2008; Трофимов В. В. Концепция правовой жизни: теоретико-методологическое значение // Правовая политика и правовая жизнь. 2009. № 2. С. 61–68; Малько А. В., Трофимов В. В. Теоретико-методологическое значение концепции «правовой жизни» // Государство и право. 2010. № 7. С. 5–13; Ноздрин А. Н. Правовая жизнь как категория современной юридической науки: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Мариуполь, 2013 и др.].

Вообще само по себе неоправданным представляется обособление юридической науки в плане использования так называемой жизненной стратегии познания мира правовых явлений от иных областей гуманитарного знания. В политологии, экономике уже давно приобрели соответствующий категориальный статус понятия «политическая жизнь», «экономическая жизнь» и т. п.[95 - См., напр.: Лузан А. А. Политическая жизнь общества: вопросы теории: монография. Киев, 1989; Борисенков А. А. Политическая жизнь общества // Социально-политические науки. 1991. № 7; Чудинова И. М. Политическая жизнь // Социально-политический журнал. 1994. № 11–12; Краснов Б. И. Политическая жизнь общества и ее демократические параметры // Социально-политический журнал. 1995. № 4 и др.] Эти сложные и многоаспектные понятия отражают соответствующие сложные явления в области политики и экономики. И следует полагать, что приход данных научных сфер к необходимости использования искомых понятий не был искусственным или в чем-то надуманным; вполне очевидно, это стало результатом определенных объективных процессов развития научного знания, тенденций его перехода на новые уровни (типы) рациональности[96 - См.: Степин В. С. Саморазвивающиеся системы и постнеклассическая рациональность // Вопросы философии. 2003. № 8. С. 5–17.].

А если это так, то почему правовая наука не принимает эти вполне простые данности и не становится на эти линии (тенденции) развития научного знания. Ведь вполне очевидны эвристические преимущества от подобного рода новаций. Эта новая категориальная матрица, каковой является понятие «правовая жизнь», ни сколько не размывает предмет юридического знания, а, напротив, придает ему не только технический (юридико-догматический), а истинно социальный (социально-правовой) характер, каковой и должна быть правовая наука в своем предназначении. Так называемая чистая юриспруденция даже не пытается увидеть эти очевидные истины, но так или иначе вынуждена будет их признать, когда «жизнь» вынудит это сделать, обусловит необходимость обратить внимание на сложные социально-правовые процессы.

Именно на данную сложность мира правовых явлений, их многообразие и противоречивость ориентирована исследовательская стратегия «правовой жизни». Как достаточно верно отмечает К. В. Шундиков: «Концепция правовой жизни бросает вызов проблеме сложности объекта юридической науки, по сути, является попыткой выработать более адекватный (по сравнению с ранее применяемыми) методологический алгоритм ее решения. Соответственно актуализируется и проблема поиска корреспондирующих сложности объекта поставленным научным задачам методологических программ»[97 - Шундиков К. В. Синергетический подход в правоведении. Проблемы методологии и опыт теоретического применения. М., 2013. С. 111.].

Безусловно, при обновлении понятийно-категориального аппарата науки крайне важным является следование соответствующим философским и методологическим ориентирам, которые обеспечивают творческое развитие частных научных теорий, в том числе юриспруденции как ветви гуманитарного знания. Сегодня уже нет необходимости опровергать попытки «отрицания» значения для правовой науки общих понятий и категорий, философских и методологических построений по причине их «очевидной ненаучности»[98 - Керимов Д. А. Философия и правоведение // Проблемы методологии и методики правоведения. М., 1974. С. 8.]. Этот этап юридическая наука уже преодолела. Однако в настоящий момент приходится сталкиваться с иной проблемной ситуацией, которая обусловливается кризисным состоянием современного науковедения в целом, что не может не сказываться на состоянии юридической науки и теории государства и права в частности. Правоведение эти проблемы не игнорирует и по мере возможного осуществляет научные поиски и предпринимает шаги по их решению. Учеными этот ключевой вопрос обоснованно актуализируется[99 - См.: Керимов Д. А. Методология права (предмет, функции, проблемы философии права). М., 2000; Демидов А. И. Указ. соч.; Актуальные проблемы методологии юридической науки // Правовая политика и правовая жизнь. 2001. № 1. С. 182–193; Сырых В. М. Указ. соч.; Он же. История и методология юридической науки: учебник. М., 2012; Честнов И. Л. Актуальные проблемы теории государства и права. Эпистемология государства и права. СПб., 2004; Козлихин И. Ю. О нетрадиционных подходах к праву // Правоведение. 2006. № 1. С. 31–40; Панов Н. И. Методологические аспекты формирования понятийного аппарата юридической науки // Правоведение. 2006. № 4. С. 18–29; Гревцов Ю. И., Хохлов Е. Б. О юридико-догматических химерах в современном российском правоведении // Правоведение. 2006. № 5. С. 1–23; Пугинский Б. И. Методологические вопросы правоведения // Правоведение. 2010. № 1. С. 6–19 и др.].

В то же время, очевидно, что из собственного внутреннего кризиса методологии общая теория права сможет выйти только при условии «чуткого» реагирования на все «импульсы», исходящие из системы философского знания, поскольку общая теория права в методологическом плане всегда предстает как «звено познания между философским уровнем обобщения и прикладными юридическими науками»[100 - Васильев А. М. Общая теория государства и права как фундаментальная наука правоведения // Правоведение. 1975. № 1. С. 8.].

В связи с этим справедливо подчеркивается в литературе, что «не стоит переоценивать познавательных возможностей категорий правоведения. Юридическая наука не может обойтись без категорий философии и общенаучных понятий. К примеру, философские категории в любом правовом исследовании выступают в качестве исходных мировоззренческих установок, методологических оснований. Велико также значение категорий «смежных» для правоведения наук – социологии, политологии и др.»[101 - Нырков В. В. К вопросу о категориальном статусе научных абстракций правоведения // Новая правовая мысль. 2003. № 1. С. 10.].

Определим основные вопросы, которые стоят перед современной наукой права и от решения которых может зависеть ее внутренняя динамика. Первый вопрос: достаточно ли известных «чистых» логических абстракций для познания всего многообразия правовых явлений, всех деталей их «организованных» и «неорганизованных» совокупностей? Второй вопрос: какими должны быть исходные допущения правовой науки (гипотезы о мире права) и соответственно где границы познаваемого ею объекта. Каковы его параметры?

В поисках «внешних оснований» ответов на данные вопросы обращаемся к философскому знанию. «Объективно-истинные знания о праве не могут быть выше результатов, которые теоретически планируют получить специалисты с помощью соответствующих философских оснований и основанных на них методах исследования»[102 - Сырых В. М. Логические основания общей теории права. С. 34.].

По мнению известного отечественного философа Л. А. Микешиной, современная философия познания нуждается в обогащении понятийного аппарата в связи с расширением представлений о рациональности и включением в когнитивную практику наряду с трансцендентальным субъектом эмпирического субъекта познания. При этом, как полагает ученый, необязательно изобретать новые термины, речь идет, скорее, о признании правомерности использования многих уже известных понятий, в числе которых называются понятия интерсубъективности и коммуникации, жизненного мира и жизни (выделение и курсив наши. – А. М., В. Т.) в ее небиологическом значении.

Обращение к жизни как к феномену культуры и истории обусловлено, во-первых, необходимостью постижения изначального опыта восприятия реальности и выявления непосредственного, дорефлексивного знания, предшествующего разделению на субъект и объект; во-вторых, осознанием недостаточности, неполноты абстракции чистого сознания – логической конструкции, в конечном счете лишающей человека познающего тех связей, которые соединяют его с реальным миром. Обращение к феномену жизни предполагает расширение сферы рационального, введение новых его типов и соответственно понятий и средств концептуализации, а также принципов перехода иррационального в рациональное[103 - См.: Микешина Л. А. Философия познания. Полемические главы. Гл. V. Эмпирический субъект и категория жизни. М., 2002. С. 193–194.].

Подобные установки прослеживаются в утверждениях Н. Н. Алексеева: «Но тот, кто человеческое общество мыслит наподобие некоторого правового порядка, тот неизбежно… упускает из виду, что значительные и наиболее, пожалуй, первичные слои общественного бытия людей строятся не на отвлеченной идее справедливости и права, но на живом и жизненном чувстве… представляющем разветвления глубоких и общих порывов к жизни. С точки зрения идеи юридического упорядочения вся эта стихия общественной жизни представляется неважной, ненужной и мало понятной. Самое большее, если ей придают значение некоего иррационального икса, который существует постольку, поскольку может оформляться правом. Но между тем эта общественная стихия не только не представляет из себя бесформенной материи, получающей впервые жизнь от правового закона, но полна богатейшего и самостоятельного жизненного содержания»[104 - Алексеев Н. Н. Основы философии права. Прага. 1924. Цит. по: История философии права. СПб., 1998. С. 586.].

Б. А. Кистяковский также не соглашался с теми, кто мог указать на то, что изучение права, существующего в жизни, а не записанного в законах, только затруднит исследователя, но ничего не даст нового в смысле познания права. Нет, именно потому, что «жизнь так богата, многостороння и разнообразна, … она не может целиком подчиниться контролю закона и органов, наблюдающих за его исполнением … К тому же писаное право неподвижно, оно изменяется только спорадически, и для изменения его всякий раз требуется приводить в движение сложный механизм законодательной машины. Напротив, правовая жизнь состоит из непрерывного движения, в ней все постоянно изменяется, одни правовые отношения возникают, другие прекращаются и уничтожаются»[105 - Кистяковский Б. А. Философия и социология права. СПб., 1998. С. 206–207.].

Г. Д. Гурвич в свою очередь отмечал: «Абстрактные юридические понятия оказываются совершенно не способными охватить всю полноту турбулентного движения реальной правовой жизни с ее спонтанно возникающими и непредсказуемыми институтами»[106 - Гурвич Г. Д. Социология права // Гурвич Г. Д. Философия и социология права. Избранные сочинения / пер. М. В. Антонова, Л. В. Ворониной. СПб., 2004. С. 575.].

Одним из тезисов, который проводят оппоненты внедрения категории «правовая жизнь» в юридическую теорию, является то, что она не соответствует пониманию права как некой области «должного», положительно-правового. Так, в своей статье Е. Н. Черных отмечает, что «стремление объять в одной категории весь известный мир права как специфическую форму жизни общества приводит к смешению познавательных стратегий и инструментов, и, как следствие, к конструктивной и элементной несогласованности. Уже в самом названии категории «правовая жизнь», которая является синтезом Сущего – «жизнь» и Должного – «правовая», проявляется эклектичность ее конструкции, в виде проблемы соединения двух онтологически разных и обычно противопоставляемых сфер: действительности фактической и области идеальной, нормативно-ценностной, что является результатом комбинации разных познавательных стратегий: социологической и нормативно-ценностной»[107 - См., напр.: Черных Е. Н. Указ. соч. С. 9].

Действительно, это «эклектика», но эклектика, определяемая жизнью. В ином случае, к чему же тогда (к какому объекту) применять искомое «должное», если не к «сущему» и каким же образом можно обеспечить автономность того и другого? В конечном счете кто сказал, что правовая жизнь может выражать только «должное» и кто опровергнет, что само «должное» не выражает некое «сущее», которое является его жизненно-бытийной основой и что «должное» не способно проникать в материю жизни, становясь частью «сущего», в чем-то меняя его, в чем-то меняясь вместе с ним? Думается, тезисы кантианской критики теоретического разума, с которой связано отрицание (невозможность обнаружения) в «сущем» стандартов «должного»[108 - См. об этом: Новгородцев П. И. Кант и Гегель в их учениях о праве и государстве. СПб., 2000.], вряд ли здесь будут весомым аргументом, причем не только в вопросах рассуждения о правовой жизни как категории социолого-правового порядка (и в этом смысле составляющей понятийный аппарат общей теории права), но и о праве как нормативно-ценностной субстанции, которая тем не менее не утрачивает свой социальный характер и потому должна рассматриваться лишь в связи с социальной жизнью. Строго догматический подход (в котором замечаются элементы субъективно-идеалистической философии), проводимый в данном случае критиками «правовой жизни», не дает возможность увидеть, что право в отрыве от жизни – это только «форма», закрытая для жизненного содержания.

Мысленно полемизируя со сторонниками подобного одномерного (упрощенного) взгляда на правовую реальность, которая может складываться лишь из положительных, правомерных, правовых явлений, К. В. Шундиков в книге, посвященной синергетическому подходу в правоведении, способствующему анализу феномена «сложности» в праве, убедительно парирует сходные тезисы. В частности, автор справедливо отмечает, что так рассматривать систему правового регулирования – «значит не понимать его сложной природы и намеренно упрощать гносеологические и методологические задачи правовой науки, ведь целый ряд проблем (в частности, проблему формирования и функционирования права) невозможно ни поставить, ни исследовать, не выходя за рамки «строго правового» поля»[109 - Шундиков К. В. Указ. соч. С. 44.].

С позиции того же синергетического подхода предполагается рассматривать с необходимой глубиной и достоверностью различные динамические (положительные и отрицательные) процессы правовой жизни (стабильность и неустойчивость, кооперация и конкуренция параметров правового порядка; прогресс и регресс, цикличность правового развития; закономерное и случайное в правовой жизни и пр.), т. е. все те явления, которые могут находиться за рамками нормативных правовых предписаний, нередко вступать с ними в противоречие, но вместе с тем не терять своей принадлежности к миру права[110 - См. также: Шундиков К. В. Устойчивость и нестабильность в правовой жизни общества // Современное право. 2008. № 1. С. 33–38; Он же. Порядок отношений в системе правовой жизни общества: синергетический подход // Ленинградский юридический журнал. 2010. № 2 (20). С. 22–36 и др.].

Недооценка этого «жизненного» многообразия и есть, пожалуй, то главное познавательное «препятствие», которое выступает в качестве «тормоза» на пути развития правовой науки. Поэтому так важно «вернуть онтологическую укорененность познания вообще и науки в частности», обеспечить вхождение «науки в контекст жизни», переместить центр тяжести из области теории в сферу жизненной практики[111 - Гартман Н. К основоположению онтологии. СПб., 2003. С. 479.], начало которому, по замечанию С. А. Аскольдова, положил еще И. Кант[112 - См.: Аскольдов С. А. Философия и жизнь // Проблемы идеализма: сб. статей [1902]. М., 2002. С. 459.].

Таким образом, закладывая в фундамент познания мира правовых явлений категорию «жизни» или «жизненного мира» (феноменологическая традиция), можно будет осуществить попытку построения целостного видения этого мира, в основе которого находится жизнь (правовая жизнь). По мысли Г. Риккерта, философия жизни обладает всем необходимым, чтобы стать целостным учением, так как жизнь является «принципом мирового целого», что позволяет разрабатывать не только проблемы бытия, но также проблемы ценностей. Философия жизни главное свое преимущество видит в «антисистематическом устремлении». «Система ведь во всяком случае есть нечто неподвижное, затвердевшее, застывшее, а потому чужда и даже враждебна постоянно текущей и стремящейся жизни. Итак, философ не должен мыслить систематически в старом смысле. Понимая мир как Все – Жизнь, он должен вместе с тем видеть, что он не умещается ни в какую систему»[113 - Риккерт Г. Философия жизни. Киев. 1998. С. 284–285.].

Конечно, нет необходимости быть столь категоричными и следовать за философией жизни в ее «антисистематических устремлениях». Однако в качестве одного из «исходных допущений» следует осуществить постановку проблемы жизни как онтологического основания духовной и социальной реальности в центр современной правовой науки. Правовая жизнь может быть рассмотрена как то всеобщее, что обусловливает и объединяет все прочие правовые феномены в единый комплекс (употребляя термин «комплекс», возможно также применение «стоящего» за ним «комплексного подхода», используемого, как правило, в дополнение к «системному подходу»[114 - См. об этом: Резник Ю. М. Введение в социальную теорию: социальная системология. М., 2003. С. 330–331.]).

Во многом дискуссионный фон вокруг научного статуса правовой жизни общества возник потому, что данное понятие стало претендовать на то, на что претендовало до недавнего времени понятие «правовая система» – на то, чтобы стать предельно широкой категорией, охватывающей собой все юридические явления. Так, Н. И. Матузов в этой связи отмечает, что «в последнее время некоторые правоведы предлагают наряду с устоявшейся и общепринятой у нас и за рубежом категорией «правовая система» (предельно широкой, собирательной, многоэлементной) ввести в юридический лексикон как бы параллельное, но еще более объемное, по их мнению, понятие – правовая жизнь»[115 - Матузов Н. И. Правовая жизнь как объект научного исследования // Правовая жизнь в современной России: теоретико-методологический аспект. С. 11.].

Но очевидно, что данные категории не следует рассматривать как параллельные или однопорядковые. Думается, малопродуктивно включение в рамки правовой системы несистемных явлений, которые могут иметь признак «правового», поскольку прямо относятся к праву, но противоречат ему – правовой вакуум, правовой хаос, правовое отчуждение и пр., т. е. всего того, что выпадает из системных связей, нарушает эти связи, но не исчезает из самой жизни общества. Будет ли готова категория «правовая система» охватить все эти несистемные проявления, даже если усиленно расширять ее теоретические и методологические рамки (поскольку, следует признать, что системный подход не исключает в том числе и негативные явления, и явление «энтропии» в системе как некие проявления системности и системных механизмов)[116 - См.: Попков В. В. Двойственность: концепция и структура познавательной модели // Системный подход в современной науке. М., 2004. С. 235–236.]? Однако воспримет ли доктрина (теория) правовой системы эти аспекты, это также вопрос, да и необходимо ли это[117 - См. также: Трофимов В. В. Правовая система и правовая жизнь как способы познания юридических явлений // Правовая жизнь в современной России: теоретико-методологический аспект. С. 123–148; Он же. О методологическом потенциале категорий «правовая жизнь» и «правовая система» // Правовая политика и правовая жизнь. 2006. № 2 (23). С. 20–31.]?

Понятие правовой жизни, включая в себя понятие правовой системы, олицетворяет собой не только статические, но прежде всего динамические процессы, осуществляемые в юридической сфере, содержит не только системные, но и несистемные сегменты. Верно подмечено, что «правовая жизнь является процессом, действительностью в ее динамике, всегда завершающейся рано или поздно кристаллизацией правоотношений или их разрушением, … в противоположность понятию правовой жизни понятие правовой системы характеризует общество с точки зрения одной из его структур как продукта кристаллизации общественных процессов»[118 - Малахов В. П., Эриашвили Н. Д. Правовая жизнь, ее содержание и формы // Методологические и мировоззренческие проблемы современной юридической теории. М., 2011. С. 76.].

Эвристическое значение системного подхода, конечно, не следует недооценивать. Во-первых, системный подход позволяет сформировать целостную картину объекта, рассматриваемого во всем его многообразии и полноте. Во-вторых, при использовании системного подхода объект берется не сам по себе, не в изоляции от взаимодействующих с ним объектов, а в единстве и взаимосвязи с ними. Совокупность взаимодействующих с данным объектом явлений рассматривается в качестве его среды или метасистемы или системы более высокого порядка. В-третьих, системный подход ориентирован не только на раскрытие целостности объекта и обеспечивающих ее механизмов, но и на его преобразование в соответствии с объективной логикой его развития[119 - См. подробнее о научных основах социальной системологии: Резник Ю. М. Указ. соч. С. 297–399.].

Значение системного подхода для анализа правовых явлений не вызывает сомнений, так как он позволяет рассматривать их в целостном единстве, рассмотреть связи между ними. «С точки зрения теоретико-методологической, – отмечает Л. Б. Тиунова, – системные разработки в области права отражают одновременно два взаимосвязанных и разнонаправленных объективных процесса дифференциации и интеграции юридических знаний – системный анализ наиболее сложных комплексных образований и синтез разноплановых явлений в единый комплекс на основании объединяющего их свойства»[120 - Тиунова Л. Б. Системные связи правовой действительности. СПб., 1991. С. 48.].

Однако при всех неоценимых достоинствах системного подхода, которые практически полностью компенсируют имеющиеся в правовой науке негативные моменты и трудности, связанные с процессом его приложения к правовой материи[121 - См.: Тиунова Л. Б. Указ. соч. С. 15–18.]