скачать книгу бесплатно
А проворною мышкою, с самоваром под мышкою,
От людей хоронясь, во родной Куналей.
Пой пичуга-заступница о беглянке-преступнице,
Гой еси, о восстании мужиков-кулаков,
Как в глухие тридцатые староверы брадатые
Казнь Господню устроили, активистам-чертям.
А за это им было кому пуля в кулацкое рыло,
А кому – по этапу за Яблоновый хребет,
Из Петров-Забайкальского жинка сбёгла кулацкая,
Жизнь беречь бесперечь – сберегла самовар…
Самовар, тульский пар, самоварище!
Сам поет, петь зовет сотоварищи,
О латунный живот можно греться,
Оживить умеревшее сердце…
Вот стоит он, пузатый, сияет,
Человеческий род продолжает…
Эх да что не пыль – поем – в полюшке запылялася,
Ох и запялялася…
Итигэлов
Человек может быть иль не быть,
Чумазый, голодный в морозной степи сирота-пастушонок,
Говорят, под хохот хозяйский, он звонко сказал: Буду Хамбой!
Грея озябшие ножки в теплой коровьей лепешке.
Человек может быть иль не быть,
Чистым и вечным, как в детстве,
Черепом Йорика еще можно быть,
Чем-нибудь сгнившим, истлевшим, отжившим…
Полон к юдоли земной состраданья и скорби,
Понял тщету мира вещей и вещью не стал,
В позе лотоса, йогин бурятский,
Погрузился в неевклидово царство самадхи.
В сумерках старых богов-тенгэриев –
Сумеру, златою горою волшебной в своем животе,
Живого, мама его носила,
Святого, степь донашивала.
Быть иль не быть Итигиловым,
Выйти из чрева земли через семьдесят пять материалистических лет,
Смертию смерть поправ,
Сущим во гробех живот даровав…
Харджиев. Золотой век
Татлин пришел посмотреть на мертвого Малевича,
Только и сказал: «Притворяется»,
Туфанов, старый заумник, калека, горбатый, нелепой наружности,
В 1928-м, на вечере ОБЭРИУ…некогда Хармса с Введенским живородивший,
Малевич, там же, сидевший важно,
Крученых говорящий: «Бог – тайна, а не ноль. Не ноль, а тайна» Татлин восхищавшийся и ссорившийся без конца с Ларионовым, Малевич ссорившийся и восхищавшийся без конца Ларионовым,
Ларионов, наш Сезанн, ни на кого не похожий, всеми любимый
и со всеми ссорившийся,
Любимые ученики Малевича за его супрематическим гробом
в исполнении Суетина,
Чьи абстракции напоминали иконы,
Чьи живописные и авангардистские слоны разбрелись
по его женам…
Перебежавшие от Шагала слетающими витебскими евреями,
Прескверным характером даже в триумфальном Париже оплакивавшем
иудушек-учеников,
Жена художника-лефовца, истеричка, но что-то в ней было,
Жаловавшаяся Маяковскому и Лиле Брик на неверного мужа…
Ибо все уже было создано до революции,
И даже дрянь человек Родченко уже пришел на все готовое,
Хлебникова любимый художник Филонов,
Хотя и провалился потом в Париже, ходил пешком по Европе…
Кандинский, фовист, ничего не понимавший в русском конструктивном
лубке,
Кисло защищал его Малевич: «он все-таки беспредметник»
Но Хлебников, еще раз Хлебников… в нем есть все,
Уходя в никуда, мне сказал Мандельштам…
Ахматова: я всегда мечтала дружить с тем, кто не любит моих стихов,
Набоков, графоман и бездарность, ругавший русский язык
в «Приглашении на казнь»,
Писавший статьи под фамилией Человеков – Платонов,
Пили мы с ним как-то водку и разговаривали о Евангелии…
И далее интервьюер пытает у сказочного Харджиева:
И так, Николай Иванович, что вы думаете о канонизации Мандельштама?
– Американцы сделали из него Брокгауза и Ефрона,
А он, хоть и гениальный человек, но весь помещается у меня на одной
ладони…
Я, словно горное озеро, несу столько лет великую правду о Велимире, Ясность внесу я, наконец, о поэте, рождающемся раз в тысячу лет, Оклеветанном пятитомником, где ни одного правильного текста, О короле времени песнь Кастальских ключей время настало пропеть… но ограблен я и убит…
Оживить ребёнка. Украина
Оживить бы эту крохотную девочку, что на руках у отца,
О, оживить бы ее, пусть в куклы свои играет,
А не осколками от гаубичных снарядов,
А не хвостовым опереньем ракет залповой установки «Град».
Кто нашу Полиночку ухватил за бочок,
Кто нашу кровиночку утащил во лесок –
Щоб в орудийном прицеле – жили и пели,
Говорить и умирать хотели?..
Крутится-вертится того света серенький волчок,
Крошит в окровавленный космоса комок,
Тащит на убой под ракитовый кусток –
В тоненькое одеяльце завернутую, баюкая, несет…
Баю-бай, свет Полина Витальевна, баю-бай!..
Бабай по ютьюбу успокаивает – то не снаряды, то новогодние
хлопушки от Деда Мороза…
Баюшки баю,
Бездны мрачной на краю…
10.06.14
Унга-Зирунга
Ах, эта песня рабов из бразильского сериала Рабыня Изаура,
Ази-зун-г рун-гэ знаменитое, с суржика португальского:
«Высокий сладкий тростник
Ой, высокий сладкий тростник
Гля, какой высокий
Высокий и сладкий
Ой, сладкий!»
А мелодию, оказывается, сочинил Доривал Каимми,
Автор генералов песчаных карьеров моей хулигансой юности…
И дело вовсе не в том, что по капле выдавливать из себя раба,
Или выдавливать из широт и долгот себя – рабов и господ страну,
А просто – о, достоевскиймо – от ударов хлыста умирая,
Оставаться свободным, унг-зирунг напевая…
Евгений Рейн[2 - Рейн, Евгений Борисович – русский поэт, писатель. Живёт в Москве]
Заколдованный звуками струн…
Что же такое поэзия? Возможно ли дать окончательное определение? Теофиль Готье утверждал, что «поэзия – это лучшие слова в лучшем порядке». Импрессионист Борис Пастернак писал, что это «двух соловьев поединок». Но ближе всего к определяемому абсолюту, на мой взгляд, является строка Василия Андреевича Жуковского из поэмы «Камоэнс»: «Поэзия есть Бог в святых мечтах земли».
Обязателен ли для поэзии метр, т. е. ямб, хорей, анапест, амфибрахий, дактиль? А созвучное окончание строк, в просторечии именуемое рифмой? Гомер писал, вернее, складывал стихи гекзаметром – это метр, основанный на дактилическом звучании. Рифмы у него не было. Рифма пришла в европейскую и русскую поэзию в Средние века из поэзии арабской. Еще Пушкин предсказывал конец рифмованной поэзии, ссылаясь на то, что количество правильных рифм в русском языке ограничено. И для своего времени он был прав.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
