скачать книгу бесплатно
Когда Петр считал нужным, он, ведя дипломатическую игру, мог убедительно опровергать невыгодные в этот момент слухи о своих истинных намерениях. Так 16 мая 1705 года тот же Уитворт доносил в Лондон: «…Граф Головин упомянул о стараниях шведских министров представить успехи царя и его планы относительно Балтийского моря опасными и вредными для Англии, Голландии и Пруссии; представления эти, по мнению русского правительства, уже повредили его отношениям с помянутыми государствами, что особенно сказалось при берлинском договоре. Поэтому графу приказано заявить, что царь готов дать ее величеству самые положительные уверения в своей решимости никогда не стремиться к развитию флота, к постройке больших военных кораблей на балтийских водах; ему нужно только с этой стороны отворить дверь торговле с Россией и возвратить область, несправедливо отторгнутую у его предков в мирное время»[38 - Сборник императорского русского исторического общества. С. 92.].
Но как только положение его упрочилось, Петр, как мы знаем, стал со свойственной ему бурной энергией именно «стремиться к развитию флота, к постройке больших военных кораблей» на Балтике, невзирая на недовольство Англии.
Будучи трезвым прагматиком в конкретных ситуациях, первый император в общем своем гигантском замысле оставался утопистом. Он проделал работу, соответствующую масштабам его замысла. Он принципиально реорганизовал всю систему управления государством. Он создал лучшую в тот период в Европе армию. Он создал эффективный карательный аппарат. Он, как уже говорилось, создал новую безжалостную налоговую систему. Он дал мощный толчок развитию промышленности, правда, под жестким контролем государства и при фактическом бесправии перед властью, как перед «сильными персонами» типа Меншикова, так и разного рода средней руки чиновниками.
При этом указом от 1 июня 1722 года император повелел, чтобы в государстве больше не было «вольных государевых гулящих людей». Все свободные люди, работавшие по найму, этот мощный резерв для развития свободной экономики, стали либо крепостными рабами, либо солдатами. Что резко искажало экономическую перспективу, не говоря уже о социально-психологической атмосфере в стране. В «Исторических замечаниях» 1822 года Пушкин идеально охарактеризовал ситуацию: «История представляет около него всеобщее рабство <…>. Все состояния, окованные без разбора, были равны перед его дубинкою». Подати за крестьянина теперь должен был платить его владелец. Этим прервалась последняя связь крестьянина с государством. Начался опасный процесс отчуждения от государства массы населения.
В то же время Петр по-настоящему открыл для русских людей европейскую культуру. Но уже цитированный нами М. А. Фонвизин писал: «Если Петр старался вводить в России европейскую цивилизацию, то его прельщала более ее внешняя сторона. Дух же этой цивилизации – дух законной свободы и гражданственности – был ему, деспоту, чужд и даже противен. Мечтая перевоспитать своих подданных, он не думал вдохнуть в них высокое чувство человеческого достоинства, без которого нет ни истинной нравственности, ни добродетели. Ему нужны были орудия для материальных улучшений по образцам, виденным им за границей…»[39 - Фонвизин М. А. Сочинения и письма. Т. 2. С. 114.]
Чувство человеческого достоинства тем не менее пробуждалось в русских людях как результат деятельности Петра помимо его желания. Оно даст о себе знать через пять лет после смерти императора в 1730 году, когда соратники Петра, замешанные в «дело» царевича Алексея, попытаются ограничить самодержавие и обеспечить права личности не только для дворянства, но и для подобия третьего сословия.
Декабристы, для которых чувство собственного достоинства и желание распространить необходимые права на все население России оказалось одним из главных побудительных мотивов к действию, были одновременно и противниками петровской государственной модели, и порождением его преобразований.
Результаты титанической работы Петра были многообразны и парадоксальны. Великий царь – воистину великий по масштабу замыслов и усилиям, вложенным в осуществление этих замыслов, не говоря уже о великих жертвах, которые принесла страна на алтарь этих преобразований, – был безгранично предан своей ведущей идее – построению на вулканической почве России «регулярного», устойчивого государства. Он желал общего блага, как он его понимал. Но темп и методы неудержимо искажали суть этого грандиозного замысла. Самовластие и бесчеловечность оказались опасными инструментами. Метод определял результат. Построенная императором государственная машина двигалась от кризиса к кризису. Могучая империя через триумфальные победы и горькие поражения, через периоды народного единства и свирепые мятежи, провоцировавшие не менее свирепые подавления, через периоды экономического подъема и политического застоя двигалась к катастрофе 1917 года…
Преобразования Петра Великого ставят перед нами целую череду трудно разрешимых вопросов.
Что реально угрожало в конце XVII века Московскому государству – угрожало настолько, что требовались немедленные костоломные реформы? Насколько необходим был именно такой темп и метод реформ? Почему неискоренимы оказались пороки военно-бюрократической системы, созданной сокрушительной волей первого императора? Об этом задумывались лучшие умы России.
Еще предстоит подробный анализ эволюции взглядов Пушкина на деяния первого российского императора на обширном пространстве его незаконченной «Истории Петра».
Еще предстоит анализ эволюции взглядов Льва Толстого на деяния и личность Петра. 2 апреля 1870 года он занес в записную книжку: «Петр, т. е время Петра, сделало великое необходимое дело…» А до этого он говорил в феврале того же года Софье Андреевне: «Он был орудием своего времени <…>, ему самому было мучительно, но он судьбою назначен был ввести Россию в сношения с европейским миром». И в конце 1880-х годов: «пьяный сыноубийца», «Беснующийся, пьяный <…> зверь четверть столетия губит людей…» Что привело Толстого к этому яростному отрицанию своих сравнительно недавних представлений о Петре?
Отношение к петровским преобразованиям Ф. М. Достоевского заслуживает отдельного исследования. Имя Петра проходит сквозь всю его публицистику. В данном случае будет только намечен подход Достоевского к личности Петра и его деятельности.
В дневниковой записи от 8 октября 1866 года Анна Григорьевна Достоевская среди прочего сообщает: «… Бранил он (Достоевский. – Я. Г.) Петра Великого, которого просто считал своим врагом – и теперь винил его в том, что он ввел иностранные обычаи и истребил народность»[40 - Литературное наследство. М., 1973. Т. 86: Расшифрованный дневник А. Г. Достоевской. С. 234.].
Но за пять лет до этого в введении к циклу статей о русской литературе Достоевский писал: «Петр почувствовал в себе каким-то инстинктом новую силу и угадал потребность расширения взгляда и поля действия для всех русских – потребность, скрытую в них бессознательно и бессознательно вырвавшуюся наружу и которая была в их крови еще со славянских времен. Говорят, что он хотел сделать из России только Голландию? Не знаем; лицо Петра, несмотря на все исторические разъяснения и изыскания последнего времени, до сих пор еще очень для нас загадочно. Мы понимаем только одно: что нужно было быть слишком оригинальным, чтоб, быв московским царем, вздумать – не только полюбить, но даже поехать в Голландию. Неужели же один женевец Лефорт был и в самом дела тому причиною? Во всяком случае в лице Петра мы видим пример того, на что может решиться русский человек, когда он выживет себе полное убеждение и почувствует, что пора пришла, а в нем уже созрели и сказались новые силы. И страшно, до какой степени свободен духом человек русский, до какой степени сильна его воля! Никогда никто не отрывался так от родной почвы, как приходилось иногда ему, и не поворачивал так круто в другую сторону, вслед за своим убеждением!»[41 - Достоевский Ф. М. Поли. собр. худож. произведений: в 13 т. Т. 13. М.-Л., 1930. С. 46.]
Здесь, несомненно, восхищенная интонация. Но в том же 1861 году в первой статье цикла «Книжность и грамотность» Достоевский существенно меняет свой взгляд: «Велик был тот момент русской жизни, когда великая, вполне русская воля Петра решилась разорвать оковы, слишком туго сдавившие наше развитие. В деле Петра (мы уж об этом теперь не спорим) было много истины. Сознательно ли он угадывал общечеловеческое значение русского племени, или бессознательно шел вперед, по одному чувству, стремившему его, но дело в том, что шел он верно. А между тем форма его деятельности, по чрезвычайной резкости своей, может быть, была ошибочна. Форма же, в которую он преобразовал Россию, была, бесспорно, ошибочна. Факт преобразований был верен, но формы его были не русские, не национальные, а нередко и прямо, основным образом противоречащие народному духу.
Народ не мог видеть окончательной цели реформы, да вряд кто-нибудь понимал ее даже из тех, кто пошел за Петром, даже из так называемых „птенцов гнезда Петрова”; они пошли за преобразователем слепо и помогали власти для своих выгод. Если не все, то почти так»[42 - Там же. 108.].
Естественно, встает вопрос об эволюции и противоречивости взглядов Достоевского на дело Петра. И это понятно – Достоевский был в непрерывном движении.
В 1875 году – в последние годы жизни – Достоевский подвел некий итог своему анализу петровской деятельности.
«Второстепенность и мелочность „взглядов” Петра.
– Флот (для одной Швеции).
– Петербург – перемещение центра грубое.
– Забыл и совсем не понимал идеи веры и православия.
– Народ как податный материал.
– Раскольники (лишь бы платили деньги).
– Чины (обратились в то же дворянство, но только слегка <?> подточенное. Как бы не сознавали, что делали).
– Совершенное отсутствие экономического чутья в идее помещики и все его слуги с уничтожением частных хозяйств и личности. Идея, достойная персидского шаха.
– Развратник и нигилятина. Понятие о чести и шпаге.
– Изверг – сыноубийца»[43 - Литературное наследство. М., 1971. Т. 83: Неизданный Достоевский: Записные книжки и тетради 1860–1881 гг. С. 364.].
Это заметки из записных тетрадей, сделанные для себя.
Последний пассаж вполне совпадает с толстовским: «Пьяный сыноубийца» – «Изверг-сыноубийца».
И дело не в том, насколько справедливы выводы Достоевского. Важно – к чему он в конце концов пришел. И хотя в последующие несколько лет иногда проскальзывают более лояльные отрывочные оценки, но приговор произнесен.
Связь художественных текстов Достоевского с психологическими последствиями петровских преобразований – революции Петра – особая многообещающая тема.
В эпоху Александра I, в предреформенное и пореформенное время, интерес русских писателей к Петру был живым и острым. И принимал на первый взгляд неожиданные формы.
15 сентября 1857 года Салтыков-Щедрин, отнюдь не славянофил, категорически сформулировал свое отношение к первому российскому императору в письме к литератору И. В. Павлову: «Вот ты ругаешь Петра за крепостное состояние и за бюрократию, однако ж и оправдываешь его обстоятельствами времени; а я так и того не делаю, а просто нахожу, что он был величайший самодур своего времени»[44 - Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: в 20 т. Т. 14. М., 1972. С. 183.]. Салтыков-Щедрин понимал, как мучительно трудно будет России выламываться из петровской модели.
Тень Петра витала над судьбами лучших представителей русской интеллигенции.
Владимир Сергеевич Печерин – один из самых нетривиальных персонажей в истории русской мысли, талантливый филолог, бежавший из николаевской России, перешедший в католичество и на двадцать лет ставший миссионером и проповедником монашеского Ордена редем-птористов, основанного в первой трети XVII века для проповеди слова Божия среди бедных и обездоленных. Разочаровавшись в монашестве, уйдя из Ордена, Печерин, вернувшийся к напряженным размышлениям о судьбе России, писал из Дублина в октябре 1865 года своему племяннику: «Вы, мне кажется, смотрите с мрачной стороны на развитие русского народа. Если народ невежествен и учиться не хочет, то что ж тут делать? Нельзя же насильно его образовывать. Ведь петровская система никуда не годится. Тут надобно иметь терпение. Хорошие доктора, когда видят, что сами не могут помочь больному, оставляют действовать природу»[45 - Печерин В. С. APOLOGIA PRO VITA МЕА. Жизнь и приключения русского католика, рассказанные им самим. СПб., 2011. С. 72.]. То есть умудренный своим мучительным жизненным опытом, опытом радикальных решений, Печерин противопоставляет революционности Петра эволюционный метод.
Но деятельность первого императора – именно деятельность, а не результат, что принципиально, – одобряли люди, казалось бы, совершенно по-иному представлявшие себе смысл русской судьбы и пути ее реализации.
Алексей Степанович Хомяков, один из основателей славянофильства, ведущей историософской идеей которого была идея саморазвития общества, в своей основополагающей работе «О старом и новом», решительно отрицавшей правомочность вмешательства в процесс саморазвития внешних факторов, тем не менее позже писал: «…Один из могущественнейших умов и едва ли не сильнейшая воля, какие представляет нам летопись народов, был Петр. Как бы строго ни судила его будущая история (и бесспорно, много тяжелых обвинений падает на его память), она признает, что направление, которого он был представителем, не было совершенно неправым; оно сделалось неправым только в своем торжестве, а это торжество было полно и совершенно». И еще более определенно: «Трудно сказать, чего именно хотел Петр и сознавал ли он последствия своего дела. По всем вероятностям, он искал пробуждения русского ума.
Многие из его современников, может быть самые достойные его понимать, не поняли его. Петр вводил к нам европейскую науку; через это он вводил к нам всю жизнь Европы. Таково было необходимое последствие его дела, но в этом отношении он был не бессознателен. Его борьба была с целою несколько закосневшею жизнию, и он боролся с нею во всех ее направлениях. Он вводил все формы Запада, все, даже самые неразумные; он искажал многое, чего не должен был касаться; он искажал прекрасный язык русский, он искажал самое свое благородное имя, коверкая его в голландскую форму Питер; но это было ему необходимо. Он хотел потрясти вековой сон, он хотел пробудить спящую русскую мысль посредством болезненного потрясения. – Этот суд не строг. Человек боролся, и в борьбе разгорелись страсти, и он увлекся тем нетерпением, которое так естественно историческим деятелям, которое так естественно всякому человеку при встрече с препонами в подвиге, который он считает добрым»[46 - Цит. по: Ранние славянофилы: А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, К. С. и И. С. Аксаковы / Сост. Н. Л. Бродский. М., 1910. С. 53.].
Но характеризуя конечный результат преобразований Петра, Хомяков декларирует: «В России эта ошибка достигла громадных, почти невероятных размеров <…>. Формы, облекающие просвещение, приняты были нами за самое просвещение»[47 - Там же. С. 54.].
Позиция европейски образованного и на Европу ориентированного славянофила Хомякова по своей парадоксальности вполне соответствует парадоксальности петровской эпохи. И это характерно для большинства попыток четко оценить «революцию Петра» (по Пушкину. – Я. Г,!), не поддающуюся простой и плоско объективной оценке.
Н. Я. Данилевский, теоретик панславизма, провозгласивший идею особого пути России и считавший, что Европа нам чужда и враждебна, выразительно начертал картину России, какой она стала после петровских преобразований, и постарался дать этим преобразованиям уравновешенную оценку.
В своем знаменитом труде «Россия и Европа» он писал: «Если Европа внушала Петру страстную любовь, страстное увлечение, то к России относился он двояко. Он вместе и любил, и ненавидел ее. Любил он в ней собственную ее силу и мощь, которую не только предчувствовал, но уже сознавал, – любил в ней орудие своей воли и своих планов, любил материал для здания, которое намеревался возвести по образу и подобию зародившейся в нем идеи, да под влиянием европейского образца; ненавидел же самые начала русской жизни – самую жизнь эту, как с ее недостатками, так и с ее достоинствами. Если бы он не ненавидел ее со всею страстностью своей души, то обходился бы с нею осторожнее, бережливее, любовнее. – Потому в деятельности Петра необходимо строго отличать две стороны: его деятельность государственную, все его военные, флотские, административные, промышленные насаждения, и его деятельность реформативную в тесном смысле этого слова, т. е. изменения в быте, нравах, обычаях и понятиях, которые он старался произвести в русском народе. Первая деятельность заслуживает вечной признательной, благоговейной памяти и благословения потомства. Как ни тяжелы были для современников его рекрутские наборы (которыми он не только пополнял свои войска, но строил города и населял страны), введенная им безжалостная финансовая система, монополии, усиление крепостного права, одним словом, запряжения всего народа в государственное тягло, – всем этим заслужил он себе имя Великого – имя основателя русского государственного величия. Но деятельностью второго рода он не только принес величайший вред будущности России (вред, который так глубоко пустил свои корни, что доселе еще разъедает русское народное тело), он даже бесполезно затруднил свое собственное дело: возбудил негодование своих подданных, смутил их совесть, усложнил свою задачу, сам устроил себе препятствия, на поборение которых должен был употребить огромную долю той необыкновенной энергии, которою был одарен и которая, конечно, могла бы быть употреблена с большею пользою. К чему было брить бороды, надевать немецкие кафтаны, загонять в ассамблеи, заставлять курить табак, учреждать попойки (в которых даже пороки и распутство должны были принимать немецкую форму), искажать язык, вводить в жизнь придворную и высшего общества иностранный этикет, менять летосчисление, стеснить свободу духовенства? К чему ставить иностранные формы жизни на первое почетное место и тем накладывать на все русское печать низкого и подлого, как говорилось в то время? Неужели это могло укрепить народное сознание? Конечно, одних государственных нововведений было недостаточно: надо было развить то, что всему дает крепость и силу, т. е. просвещение; но что же имели общего с истинным просвещением все эти искажения народного облика и характера? Просвещение к тому же не насаждается по произволу, как меняется форма одежды или вводится то или другое административное устройство. Его следовало не насаждать извне, а развивать изнутри. Ход его был бы медленнее, зато вернее и плодотворнее»[48 - Данилевский Н. Л. Россия и Европа. СПб., 1895. С. 285.].
Безусловно, можно согласиться с Данилевским относительно темпа и методов преобразований. Но он странным образом не учитывает, что без введения этих внешних форм было бы невозможно и то, что он так решительно одобряет – создание мощной военной державы. Справедливо говоря – и это важно! – о ненависти к старомосковскому быту во всех его ипостасях, Данилевский игнорирует полную психологическую невозможность для радикального преобразователя сохранять то, что ненавидишь. Не воздействуя на стиль поведения и быт служилого слоя, невозможно было бы создать новую армию и управленческий аппарат, то есть то, что, по мнению Данилевского, обеспечивало «государственное величие».
И тут уместно вспомнить горький вопрос генерала Фонвизина: «Стал ли русский народ оттого счастливее?»
Горький смысл этого вопроса становится тем более ясен, что, по мнению авторитетных исследователей, целые блоки петровских реформ, поглотившие в процессе реализации огромные финансовые затраты и человеческие усилия, были фактически ликвидированы вскоре после смерти реформатора как недееспособные. Старая московская система оказалась более живучей, чем представлялась Петру.
Н. П. Павлов-Сильванский писал: «Реформы Петра в области центрального и местного управления, как доказал П. Н. Милюков, тесно связывались с развитием московской Руси, и они уцелели только в той мере, в какой соответствовали требованиям развития; все же остальное, в чем Петр, в увлечении мнимою силою своих повелений, вышел за пределы дозволенного ходом развития, все это было или прямо отменено Меншиковым через год после его смерти, или же под новою скорлупою сохранило старое ядро. Так после смерти Петра I отменена была вся новая, оказавшаяся непомерно сложной и дорогой для страны провинциальная администрация»[49 - Павлов-Сильванский Н. 77. Феодализм в России. М., 1988. С. 145.].
Характерна и, безусловно, полна смысла формула: «В увлечении мнимою силою своих повелений». «Мнимою силою…»
Дело было не только в Меншикове. Решительной ревизией многих нововведений первого императора занялся Верховный тайный совет, в который входили вчерашние соратники Петра, в том числе и замешанные в «деле» царевича Алексея. Этот натиск контрреформ подробно проанализирован в уже цитированной монографии Е. В. Анисимова «Государственные преобразования и самодержавие Петра Великого». Проблемой контрреформ занималась целая плеяда историков – П. Н. Милюков, М. М. Богословский, А. А. Кизеветтер, Н. П. Павлов-Сильванский.
Можно сказать, что Е. В. Анисимов в названном исследовании подвел итог этому многолетнему процессу.
О Петре напряженно думали русские мыслители, оказавшиеся в эмиграции и пытавшиеся разрешить «загадку русской революции».
В 1946 году Бердяев писал: «Необычайный, взрывчатый динамизм русского народа обнаружился лишь от соприкосновения с Западом и после реформы Петра. Герцен говорил, что на реформу Петра русский народ ответил явлением Пушкина. Мы прибавим: не только Пушкина, но и самих славянофилов (отрицавших реформу Петра), но и Достоевского, и Л. Толстого, но и искателей правды, но и возникновением оригинальной русской мысли»[50 - Бердяев Н. А. Русская идея // Основные проблемы русской мысли XIX и начала XX века. Париж, 1946. С. 8.].
Но в работе «Истоки и смысл русского коммунизма» Бердяев утверждал: «Можно было бы сделать сравнение между Петром и Лениным, между переворотом петровским и переворотом большевистским. Та же грубость, насилие, навязанность народу известных принципов, та же прерывность органического развития, отрицание традиций, тот же этатизм, гипертрофия государства, то же создание привилегированного бюрократического слоя, тот же централизм, то же желание резко и радикально изменить тип цивилизации. Но большевистская революция путем страшных насилий освободила народные силы, призвала их к исторической активности, в этом ее значение. Переворот же Петра, усилив русское государство, толкнул Россию на путь западного и мирового просвещения, усилил раскол между народным и верхним культурным и правящим слоем. Петр секуляризировал православное царство…»[51 - Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 12.]
Бердяев писал это в середине 1930-х годов. А приблизительно в то же время – в 1934 году – И. А. Ильин выступил с лекцией «Творческая идея нашего будущего» в Риге, Берлине, Белграде и Праге, которую опубликовал в 1937 году, когда состоялась первая публикация сочинения Бердяева (на английском языке). Но подход к петровским преобразованиям у Ильина принципиально иной.
Он говорил: «От Феодосия Печерского до Сергия, Гермогена и Серафима Саровского; от Мономаха до Петра Великого и до Суворова, Столыпина и Врангеля <…> – вся история России есть победа русского духовного характера над трудностями, опасностями и врагами. Так было. Так и еще будет и впредь»[52 - Цит. По: Полторацкий Н. Иван Александрович Ильин. Жизнь, труды, мировоззрение. Нью-Йорк, 1989. С. 44.].
То, что для Бердяева насилие над народной душой, то для Ильина «победа русского духовного характера».
Спокойно-мудрый Г. П. Федотов в страшном 1918 году, находясь еще в России, в горьком и проникновенном эссе «Лицо России», перечисляя возможные ответы на вопрос «где лицо России?», писал: «В гении Петра и нечеловеческом труде его..»[53 - Федотов Г. 77. Лицо России. Париж, 1988. С. 51.]
Можно было бы множить мнения лучших русских умов, но и приведенного достаточно, чтобы понять – сколь сложна объективная оценка того, что произошло с Россией волею первого императора. При этом надо иметь в виду, что и Пушкин, и Толстой, и Достоевский, и Бердяев, и Ильин, и Федотов, мучительно размышлявшие над судьбой страны, были абсолютно искренни – как в своих оценках, так и в перемене позиции.
Тексты, вошедшие в этот том, подобраны по схожему принципу. Их авторам не было нужды кривить душой. Они пытались воссоздать российскую жизнь такой, какой она им представлялась. И потому она приобретает яркие и, насколько это возможно, объективные черты.
Это относится и к личности главного героя.
Воссозданная этими текстами историческая картина, надеемся, даст читателю богатый материал для размышлений о судьбе нашего Отечества и возможность сделать собственные выводы.
При публикации материалов, вошедших в этот том, мы придерживались позиции, предложенной Ю. М. Лотманом и Б. А. Успенским, справедливо заметившим в одной из совместных работ, что издание произведений XVIII века «требует в каждом отдельном случае поисков оптимальных именно для данного текста решений»[54 - Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Текстологические принципы издания // Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1987. С. 524.].
Так в текстах Б. И. Куракина и И. А. Желябужского были сохранены все особенности авторского написания (по нормам старой орфографии и в некоторых случаях пунктуации), так как это позволяет сохранить авторскую манеру и передать дух эпохи.
В тех случаях, когда это затрудняло бы восприятие написанного, орфография дана по современным правилам; частично проведена унификация написания.
В переводных текстах орфография и пунктуация также даны по современным нормам, но лексика по возможности соответствует времени создания текстов.
Многоточием в угловых скобках показаны опущенные фрагменты текстов, а также в угловых скобках приведены необходимые пояснения (как прежних издателей, так и составителя). В квадратных скобках восстановлены смысловые пропуски и сокращения (прежде всего там, где это необходимо для понимания текста; в случае если по контексту смысл написанного ясен, сокращения не раскрываются), многоточием в квадратных скобках показаны пропуски в оригинале.
Знаком сноски (арабскими цифрами) в каждом материале обозначены номера примечаний, расположенных в конце настоящего издания.
Гистория о царе Петре Алексеевиче и ближних к нему людях. 1682–1694 гг
Б. И. Куракин
Князь Борис Иванович Куракин (1676–1727) как личность был уникальным порождением петровской эпохи. Человек европейской культуры, получивший образование в Италии, он с глубоким уважением относился к культуре и традициям старины. Разумеется, в этом отношении он был не одинок. Нечто подобное можно сказать о князе Дмитрии Михайловиче Голицыне, авторе конституционного проекта 1730 года. Но особость эпохи, формировавшей таких людей, в князе Борисе Ивановиче выразилась особенно ярко.
Аристократ, потомок двух древних родов – князей Куракиных и князей Одоевских, – свояк Петра I, женатый на Ксении Лопухиной, сестре первой жены царя Евдокии, он и вырос рядом с Петром в Преображенском, где после кровавого мятежа стрельцов в 1682 году жила вдовствующая царица Наталья Кирилловна с сыном и ближними людьми.
Родившийся в 1676 году, будучи на четыре года младше Петра, он прошел рядом с юным царем все этапы до приобретения Петром абсолютной власти. В частности, с самого начала служил в потешных войсках, превратившихся в мощную боевую силу – петровскую гвардию. Его военная карьера связана была с Семеновским полком. Болезненный юноша, он тем не менее проявлял незаурядную храбрость. В автобиографическом сочинении «Жизнь князя Бориса Ивановича Куракина, им самим описанная» он рассказывал о своем участии в отчаянной контратаке во время первого Азовского похода: «…И я со знаменем белым был, от первой роты своего регимента, на которой вылазке в бою, аж до самого вечера, то у меня в руках знамя пробили с города два раза из пушки, и мне кафтан под левую пазуху прострелили и рубашку, только что мало тела не захватили».
В Полтавской битве князь Борис Иванович командовал Семеновским полком. Но Петр разглядел в нем иные таланты. Князь Куракин стал одним из лучших русских дипломатов своего времени, чья деятельность была высоко профессиональной и эффективной. С 1711 года и до конца жизни он представлял Россию в ключевых европейских странах – в Англии, Голландии, Франции. И умер в 1727 году в Париже.
Он обладал несомненным литературным дарованием и много писал. Свое жизнеописание он начал так: «Принужден был совестью своею всегда описать то выявленное…» Но главным его замыслом была русская история с древних времен до петровского царствования включительно. Эту задачу он определил себе в том же описании, сочиненном в 1705 году. Свидетельствовать о виденном он считал непременным долгом. По разным причинам им была выполнена лишь небольшая часть этого грандиозного замысла, осуществлять который он начал только в последние годы жизни. Но «Гистория о царе Петре Алексеевиче и ближних к нему людях. 1682–1694 гг.», несмотря на ограниченный временной охват, оказалась драгоценным источником для понимания не только и не столько фактической стороны дела, сколько для осознания человеческой драмы верного сподвижника царя – преобразователя, понимавшего необходимость реформ, но в глубине души не принимающего его самовластный стиль и безжалостную ломку вековой традиции.
«Гистория» – сочинение бесстрашно правдивое. И главная ценность его в том, что в нем сквозит боль и горечь истинного патриота. Боль и горечь, которых не могло быть и не было в мемуарах даже самых осведомленных и наблюдательных иностранцев.
Публикуется по изданию: Архив князя Ф. А. Куракина.
Кн. 1 / Под ред. М. И. Семевского. СПб., 1890.
1727 г. 7/18 майя
В помощи Вышняго и в надеянии Его святой милости продолжение веку моего и во исцеление от моей болезни, начинаю сей увраж <сочинение, труд (ouvrage – франц.), давно от меня намеренной, в пользу моего отечества, Всероссийской империи и в угодность публичную, прося Вышняго, дабы благословил мне, по моему желанию, ко окончанию [сей увраж] привести.
Понеже Российская империя от давняго времени славу свою имеет, как чрез дела военныя, так и чрез распростра[не]ние великое своих земель; славу же свою издревле так имела, что народ славянороссийской оттого свое имя восприял и назван славянороссийской народ, то есть от славных своих дел военных.
Но доныне еще справедливаго описания гистории о сей империи не явилося, того ради понужден сей увраж учинить – гисторию о сей империи, собрав из многих рукописанных ведомостей так пространно, сколько мог быть в состоянии собрать, присовокупля при том о всех делех политических всего царствования Петра Великаго, императора Всероссийскаго, также и о всей войне противу Швеции, начатой [в] 1700 году; также и о всех негоциациях <переговорах> с другими потенциями <возможностями>, а особливо которыя происходили чрез меня во всю мою бытность в посольствах при чужестранных дворех, начав с 1707 году, первой моей комиссии при дворе римском и по се число последующих, как при республике Венецкой, при дворе цесарском
с вольном городом Гамбурхом, при дворе курфистра гановерскаго, при дворе агленском, при Статах генеральных седми провинций
, при дворе прусском и дацском, при дворе французском.
И разделяю сей мой увраж на части для лутчего вразумления читателю.
Первая часть – гистория славянороссийской империи, древняя, от начала и по царство Михаила Федоровича, перваго сей царствующей фамилии Романовых.
Вторая – гистория с царства царя Михаила Федоровича и по се число.
Третья часть – особливо о войне с Швецией.
Четвертая часть – о всех придворных интригах, происходящих во время царствования Петра Великаго, понеже я тому сам свидетелем был, и от младенчества лет моих воспитан был при дворе, и всегда неотступно при нем был во всю войну и даже в самую баталию Полтавскую по 1709 год. А потом отлучился от двора отправлением моим ко двору гановерскому и в Англию. И с того числа по се время отлучился [от] двора и, при помощи Вышняго, продолжал мое время в политических делех. Однако ж, хотя и отлучен был, но сколько мог сведом быть, во отбытность мою, о интригах, при дворе происходящих, по самую смерть Петра Великаго и по нем, по се число, не оставлю ж объявить.
Четвертая часть о всех негоциациях, происходящих чрез меня при всех дворех моей комиссии
.
Сей мой увраж начал с помощию Вышняго в слабом моем здоровье, уповая на Его святую милость благополучно ко окончанию в добром здравии привести.
При сем же не хощу оставить и не дать знать читателю, чтоб понимал так, что сия гистория и все описание есть полное о сей империи, понеже все, что мог собрать, и к моему ведению есть, то объявил, и за верное имеет принять.
Но полную гисторию ожидать надобно чрез других, кто в том впредь труд свой также имеет приложить.
Но прошу моего читателя в настоящее время сим удовольствоваться, а на предбудущее от других к своему удовольству ожидать.
7190 году, от Рождества 1682 г., его величество государь царь Федор Алексеевич преселился в вечное блаженство марта месяца […]
числа в ночи. И был отягчен болезнями с младенчества своего и особливо скорбутика <цинги> и слабости в ногах, от которой скончался. Всего лет жития его было [20 л. 11 месяц.], всего царствования: [6 л. 3 месяца].
И по обычаю, когда смерть случается коронованной главе или крове их, ударено было в соборной большой колокол трижды для знаку народного.
И тогда ж и на утрие патриарх И[о]аким и вся Палата собрались и все чины знатные и персоны ко двору. И когда патриарх объявил всем о смерти и предложил о избрании на царство из двух братьев царевича Ивана и Петра Алексеевичев – и стало быть несогласие как в боярех, так и [в] площадных: одни – одного, а другие – другова. Однако ж большая часть, как из бояр и из знатных и других площадных, так же и патриарх, явились склонны избрать меньшого царевича Петра Алексеевича. И по многим несогласии того ж дня избрали царем царевича Петра Алексеевича. И в Крестовой, и у Спаса начали крест целовати, также и в соборе и на площади шляхетству и народу <т. е. шляхетство и народ>, а на Красном крыльце гвардии
стоящей <т. е. гвардия стоящая> того дня.
