скачать книгу бесплатно
Я, поддерживая беседу, сказал, что на самом деле надо передавать землю тем, кто на ней работает.
И тут встряла женщина. Она как-то резко начала, будто продолжая уже какую-то беседу, в которой я-то не участвовал, но дама из министерства будто бы предполагала такую возможность или просто спутала меня с кем-то.
– А что, думаете, если отдадим всё в частные руки, вы будете жить лучше? Капитализм хотите?
– А капитализм… – начал философствовать уже не по-писаному Пётр Васильевич. – Знаешь, как они там живут? Захочешь что-нибудь иметь из имущества – почку продашь. Вот так и вы будете жить…
Я подумал, что они, наверное, с кем-то спорили на эту тему до меня, а я для них теперь заведомо стал как бы тем отсутствующим оппонентом, хотя моего мнения они и не знали. Однако я немного ошибся. Женщина сказала:
– Вы ведь Сергей Арсеньев? Читала я ваш материал про семейный подряд.
«О, – подумал я с иронией, – страна знает своих героев». Да и я её вспомнил: это же была Валентина Львовна, глава планового отдела. Но когда я приходил к ней в прошлом году спрашивать какие-то цифры статистики для своей статьи, она выглядела поистине недосягаемой, не такой, как сейчас. А тут по-домашнему сидела, трепалась о жизни, спорила. Поэтому я сразу её не признал.
– Ваш семейный подряд не приживётся…
Да, зря я решил, что меня читают. Как раз в этой, сто лет назад написанной статье я рассказывал, как ослепла женщина от непосильной работы на откорме телят. Но чиновница решила (ведь этот подряд уже стал какой-то не оправдавшей надежды иллюзией), что в статье я ратовал за новые методы работы.
Заключения её после продолжительного изъяснения были вообще странны:
– У вас никогда не будет хорошо. А мы всегда будем благополучны…
Говоря это, она явно спорила с кем-то другим, а не со мной, но, может быть, в моём лице видела, представляла всех тех популярных журналистов-«передовиков» всяческих перестроечных статей. И выливала из ушата своего гнева всю ненависть к ним на меня. Я к ним себя, наверное, из-за природной застенчивости, не причислял. Скромно пописывал ведомственные статейки. Но в начальственном говорении, мимике, интонации меня поразила её уверенность в своём некоем клане, который всегда будет наверху, над простым людом. Будто бы она знала наперед всё, что произойдёт потом, владела какой-то тайной, о которой простые смертные, посматривая телемуру о всяческих разоблачениях, просто не догадываются.
Я не стал спорить. Сытый голодного не разумеет.
И на самом деле желудок мой, поуркивая, просил прислать ему какую-нибудь пищу. Растущим мышцам молодого организма необходимы были белки и углеводы, на худой конец жиры, мозговым клеткам не хватало топлива для быстрого соображения. Но никакой еды в ближайшее время не предвиделось, потому что предстояла езда в автобусе около часа по времени. А потом последует пора протирания штанов – не менее двух делений циферблата, которые должна преодолеть большая стрелка – на заседании в набитом народом зале под монотонное говорение докладчиков.
Я сегодня планировал пойти после работы на тренировку. Свой мышечный тонус я постоянно поддерживал упражнениями. И нарушать режим просто так не собирался. К тому же после тренировки у меня намечалось продолжение вчерашнего свидания с приятной дамой, с которой я намерен был развивать отношения. А для этого моему организму требовалась хорошая подпитка в виде еды. И я прикидывал, успеваю ли выполнить все свои планы.
По всем приметам, мы должны вернуться к началу моих мероприятий. И это немного бодрило моё начинающее унывать настроение.
Было отчего приуныть. Как мне показалось, мои могущественные попутчики обиделись, не стали больше со мной разговаривать и демонстративно начали общаться только между собой.
«Плохая примета», – подумал я и занялся своими мыслями, размышлениями о том, где я могу перекусить.
После совещания, как всегда, планировался банкет.
(Недаром же, чаще всего, на таких мероприятиях редакторша присутствовала сама. И перед поездкой она мне сказала, что обед у меня будет, голодным не останусь.)
Но ввиду охладившегося ко мне отношения руководства я мог и не быть приглашённым. Да и сам я почувствовал некую антипатию к этому клану вечно процветающего управленческого аппарата, ни при каких условиях не теряющего своего благополучия.
Я вспомнил, как на одном заседании (мне случилось присутствовать), не замечая посторонних, Пётр Васильевич, будто бы находясь в своём узком кругу, говорил: «Вы что, решили, я заелся? Не делюсь ни с кем. Я беру только то, что мне положено. И не забываю своих…» Тогда этот его монолог мне был не совсем ясен. Выглядели его слова какой-то тайнописью. Я только смутно догадывался о каких-то ещё скрытых «течениях» в сельском хозяйстве, происходящих на фоне выращивания зерновых культур, в череде отчётов по привесам и надоям.
И здесь, в этой поездке, мне становилась более понятной система хозяйственной деятельности. Но с высоты своего двадцатисемилетнего возраста я смотрел на все эти скрытые «течения» с усмешкой. Мне хотелось просто жрать, и это было важнее всяких революционных настроений в обществе. Я решил, я сделал выбор, что не буду присутствовать с ними на банкете… если меня не пригласят.
И вот… Ничего примечательного на совещании не было.
Заседание закончилось. Я спустился на первый этаж, где была столовая, где суетились, организовывая банкет, повара и люди, ответственные за подготовку к встрече высоких представителей из областного центра.
Я немножко постоял у дверей в банкетный зал. Собирались люди. Прошли в дверь близко к друг другу, как Тяпкин и Ляпкин, молодцы-специалисты по внедрению новых технологий; щебеча о своём, о женском, прошла группа дам из министерства. Вот уже прошествовала Валентина Львовна, искоса взглянув на меня, но предложения посетить банкет мне не сделала.
Тогда я решил, что с этой буржуазией есть не буду, и пошёл к выходу из здания, надеясь перекусить в каком-нибудь районном общепите. Выбор мой между пресмыканием перед властями предержащими и свободой мнения был, казалось мне, однозначен. И он, выбор, даже потешил и возвысил в собственных глазах тщеславную сущность моего эго.
Я вышел на улицу и огляделся. Подтаявшие весенние дороги районного центра не располагали к пешему передвижению. Одноэтажные дома, находящиеся вокруг здания районных заседаний, ничем не напоминали какие-либо продуктовые точки. Да и людей-то на улице было мало, если не сказать, что не было вообще. И я очень обрадовался, когда увидел приближающуюся ко мне, идущую мимо здания местных советов, даму – ну точно! – средней окружности.
– Скажите, пожалуйста, где у вас здесь находится столовая или, на худой конец, магазин продуктовый.
– Магазин у нас есть, здесь недалеко, через дорогу. Но сегодня, я смотрю, он не работает. Может, Нинка-продавщица заболела. И столовая есть, рядом с молочным комбинатом.
– Это далеко?
– Да нет, километра четыре-пять отсюда. Кто их считает, эти километры, мы ходим туда на работу.
– А на каком автобусе туда доехать?
– Какие автобусы? У нас тут нет маршрутных автобусов… Пешком…
Я так расстроился, что даже забыл поблагодарить случайную прохожую, постаравшуюся помочь мне своим участием…
У меня не оставалось никаких вариантов. Ещё немного, и еда начала бы мне мерещиться, как миражи. Не хватало ещё, чтобы приснились колбасы и котлеты, подливы, макароны и картофельное пюре, которые вдруг на вершине галлюцинаций я почувствовал бы, как виртуально поглощаю с огромной скоростью и аппетитом.
Я перерешил своё решение. Не то чтобы пошёл на попятную, смирившись с участью не имеющих выбора. Кто-то из великих сказал, что нельзя отменять свои решения, но можно принять другие.
Я просто сказал себе: почему это я не могу поесть на законных основаниях на этом банкете? Я на работе. А деньги на послесовещательную трапезу выделены из бюджета.
Я повернул назад в здание. Вошёл в зал, из разных углов которого, да и из центральных частей, на меня удивлённо посмотрело несколько пар глаз. Я обратил внимание на сдвинутые, как на деревенских свадьбах, столы и массы яств, расставленные на них. Но прежде всего я почувствовал взгляд Валентины Львовны. Взгляд ошарашенного чем-то человека. Казалось, даже её платье в яркий горошек, засияв новыми переливами, выказало удивление моему появлению. Наверное, она ждала, что я брошусь на колени и начну умолять принять меня в свои буржуинские ряды, чтобы мог отведать трапезу совместно с высоким ареопагом представителей министерства.
Но как личность творческая, с неожиданными решениями складывающихся ситуаций, похоже, я оказался непредсказуемым, неблагодарным и беспардонным… с чьей-то точки зрения.
Я снял куртку, повесил на вешалку у входа. И прошёл в середину зала. Нагло сел за стол на свободное место напротив похожего на трон стула, на котором должен был сидеть понятно кто.
Стол (или хозяева стола) был хлебосольным. Несмотря на отсутствие изобилия продуктов питания у населения. Здесь по-русски широко была представлена гамма блюд, питаться которыми не побрезговали бы и цари. Сразу, что бросилось в глаза, – шашлычное мясо с косточкой, целая гора. Салаты всяких видов: от винегрета до крабового. Рыбные ломтики с какими-то овощами. Поджаренные кусочки куриных окорочков. Намазанная икрой и маслом булочная нарезка. Стояла в хрустальных вазочках и сама икра, чёрная и красная. Не увидел я только икру пролетарскую, баклажанную. Стол дополнялся бутылочками с разными напитками. И, не стесняясь своего присутствия на столь серьёзном мероприятии, стояли пузыри водки и элегантные стеклянные наполнители с разнообразными алкогольными напитками. Я чуть не подавился слюной. И не знаю сам, как удержался от того, чтобы не наброситься на еду.
Есть, в смысле жрать, пока не начинали. Ждали главу застолья. Он пришёл, сразу направился к подобию трона. И, глянув на меня, как показалось, хмыкнул, прожёг взглядом начальницу планового отдела. По-видимому, эта встреча со мной за столом у него не была запланирована.
Но он махнул рукой. Все загомонили, начали накладывать пищу, наливать напитки. В этих действах я, пожалуй, даже опережал всех, потому что сразу начал засовывать в рот салаты и бутерброды.
Разливали водку и вино. Бойкий парнишка слева тоже попытался налить мне водки, но я отказался. У меня вечером тренировка. Как я мог напиться? Это не ускользнуло от опытного взгляда Петра Васильевича.
– А ты что не пьёшь? – спросил он меня, ведь сидели-то мы с ним напротив друг друга.
– Я, Пётр Васильевич, непьющий, – соврал я.
– Смотри, – сказал строго старший, – не заложи, а то заложишь тут нас всех…
Поэтому они побаивались, не желали моего присутствия…
Я хотел проговорить что-то лояльное, типа я свой, буржуинский, но уже положенный в рот кусок куриного окорока помешал мне произнести слово, и я только замычал в ответ.
Вскоре Васильич, занятый произнесением тостов, перестал вообще обращать на меня внимание. И с каждым его новым стаканом я всё больше понимал, отчего у него такое старческое, измученное лицо. Явно не способствуют здоровому цвету лица постоянные послесовещательные заседания за обильным столом. Но это часть работы, труда в этой сфере деятельности. И, похоже, он был ударник…
А я насыщал свой организм белками и углеводами старательно, целенаправленно. И, может быть, где-то подспудно, в глубине сознания, блуждали мысли, что я вот тут жру, а настоящие люди борются за светлое будущее. Отстаивают свои жизненные позиции. Не боятся ни холода, ни голода.
Что-то подобное могло мелькать в сознании, но наголодавшийся организм не допускал близко к сердцу «крамольные» мысли.
Да, где-то в неведомом пространстве принципиальные журналисты вели расследования экономических преступлений, рисковали жизнью ради правды, истины для. Снимали репортажи и писали массово читаемые статьи.
А я, как бы их соратник и коллега, сидел в тесном кругу плевавших на их потуги правителей жизни. И, казалось мне, они, эти властные люди, были правы: в любых обстоятельствах благополучие им не изменит, не может произойти что-то такое, чтобы они почувствовали себя неуютно. Словно это благополучие им завещано без учёта времени, навсегда, вовеки веков – что бы там против них ни задумывали и ни замышляли их недруги. Чтобы ни происходило, они всегда наверху, над народом, над его проблемами. Я жрал икру, то чёрную, то красную, просто ложкой. Запивал десятью разновидностями лимонада и в это время, выбирая кусок шашлыка побольше, особо не раздумывал о том, что всё-таки когда-нибудь должна наступить чудесная эпоха, когда все люди в зависимости от их потребностей и способностей будут есть всё, что захотят, пить сколько хотят. И начнёт на родной земле расцветать, как весенние сады, справедливость. Будет колоситься в полях рожь и пшеница как символ могущества любимой Родины.
Евгений Колобов
Евгений Витальевич Колобов родился в 1955 году в семье военнослужащего. С 1972 по 2002 годы проходил службу в разных должностях в Вооружённых силах СССР и Российской Федерации.
Победитель Гран-при на международном конкурсе «Янтарный берег», призёр многих литературных конкурсов. Член Интернационального Союза писателей с 2019 года.
Финская рапсодия
Вторая стрелковая рота 18-го пролетарского стрелкового полка из последних сил торопилась занять обозначенный командованием рубеж перед замёрзшей, наверное, в это время рекой. Сотня красноармейцев после дневного марша должна оборудовать полноценную оборону, то есть защитить полк от возможного флангового удара финских вооружённых сил.
Кепарик, боец, призванный, как и все, три месяца назад, переставлял ноги по финской территории навстречу всё более холодному ветру. Команды взводных «Подтянись!» уже никого не подгоняли. Поле, на которое вышла 122-я, густо засеяно камнями разной величины. Одни камни прятались под снегом, другие торчали, достигая головы Кепарика. К такому можно было прислониться, на минутку укрыться от злого встречного ветра. Сил не хватало даже на ругательства. В этом Кепарь был признанным авторитетом. Призванный из города Ростова-на-Дону, за три месяца службы он так и не сдружился ни с кем из сослуживцев. Медлительные и туповатые, по мнению Кепарика, крестьянские парни держались вместе, над хилым Копаловым смеялись и допускать его в друзья-приятели не спешили.
Вот и сейчас они тупо шагали, оступались, поддерживая друг друга, помогая встать упавшим. На их лицах Кепарь читал мысли: «Ну что ж, идтить так идтить». Наступив на невидимый под снегом камень, Кепарь отчаянно выгнулся, стараясь удержаться, но в колене что-то хрустнуло, и Саня рухнул, зная, что никто не поможет. Он с трудом встал, опираясь на винтовку.
Етить-колотить, теперь ещё колено! Чтобы отвлечься, он стал вспоминать своих друзей-приятелей. Шумные, быстрые, как ножи, которые каждый таскал с собой. Компания, принявшая сироту Саню Копалова, была молодёжная. Она спасла от «сумы», а от «тюрьмы» спасла армия. Хотя тюрьма никуда не денется. Главное, только разобрался, как тут всё устроено, как здесь, в армии, жить, чтобы жилы не рвать, тут этот инцидент случился. Инцидент перерос в зимнюю войну. Вместо тёплого хлебного места это бесконечное поле и вот, ещё колено! Он полежал, пока не почувствовал: не встанет сейчас, то без посторонней помощи не встанет никогда. Покувыркавшись в мелком снегу, всё-таки поднялся и похромал вперёд. Через метров пятьдесят с удивлением почувствовал, что колено болит терпимо. Идти можно, даже не опираясь на винтовку. «Так ноги промёрзли, поломаешь и не заметишь», – пронеслась мысль под суконной будёновкой, которую он называл «кепариком», за что и получил армейскую кличку.
– Держись, Кепарик! – Обогнали братья-близнецы. – Может, на буксир взять?
Это не шутка? Впервые прозвучал намёк на помощь!
Братья двигались ненамного быстрее, и команда «Привал» настигла их на одном месте. Близнецы бросили цинки с патронами, воткнули приклады винтовок в снег и повалились на спину. Хотя Кепарику больше всего на свете хотелось упасть, он решил идти, потому как точно знал, что не сможет встать. Сейчас над ним не давила опасность отстать, стать объектом насмешек и взысканий командования. Он подобрал свой ритм движения и уверенно приближался к «голове» роты. Эта уверенность удивила самого бойца и его сослуживцев.
Слева надвигалась темнота леса. Ветер, кажется, стал меньше. Командир, сверившись с картой, задал новое направление, и вскоре рота уже долбила землю, оборудуя линию обороны.
Здесь Сане опять не повезло. Пробившись через промёрзший слой, он углубился примерно по пояс и наткнулся на огромный валун. Пришлось копать в метре от обозначенной линии будущих окопов.
– Вот гадство какое, и опять мне. – Он огляделся и, не зная, радоваться или злорадствовать, убедился: не одному ему такое счастье привалило. Как эти разрозненные лунки превратить в сплошную линию обороны, он не представлял.
Это представлял себе лейтенант, замкомандира роты. Впервые за год службы он похвалил Кепарика:
– На камень нарвался? Ну ничего, мы тут пулемёт разместим. А вы, Копалов, молодец, не ожидал. На марше не потерялись и окапываетесь не хуже других.
– Служу трудовому народу!
– Ага, служи в том же духе, – лейтенант черкнул что-то в своей планшетке, показал направление, куда дальше копать, и тяжёлым шагом пошёл к соседям.
«Тоже устал», – подумал Саня.
С двумя присланными пулемётчиками работа пошла быстрее. К ночи окопы и две большие землянки с разборными печками-буржуйками были готовы.
Когда Саня Копалов получил приказ заступить в боевое охранение до двух часов ночи, он даже не удивился («не мой день!»), зато сторожевому тулупу обрадовался. Романовский тулуп был огромен. Тщательно очистив шинель от снега, перемотав обмотки, влез в облака бараньего меха. Пристроившись за гранитным валуном, загнал патрон в патронник, отложил винтовку в сторонку, чтоб, не дай бог, самому не застрелиться, настроился четыре часа бдеть, не за страх, а за совесть. Однако угрелся и… уснул. Сна требовала каждая клеточка его тела. Он вроде и не спал, слышал, как перекликались бойцы, выделенные в охранение, но ответить не было сил. Вскоре всё смолкло.
Проснулся… нет, не проснулся, просто почуял ужас – кто-то шёл по окопу. Только сил разлепить глаза не было.
Нащупав винтовку, просунул кое-как палец в рукавице на спусковую скобу и нажал в тот момент, когда финский штык, пробив овчину, вонзился ему в шею. Последняя мысль Кепарика: наконец-то высплюсь всласть!..
– Здравия желаю! Товарищ майор, разрешите доложить.
– Да ладно, старлей, я уже знаю, – замначальника разведотдела пожал руку командира роты, – пошли посмотрим.
– Кто же это? Как же это? – старший лейтенант, потерявший за ночь почти половину роты, бормотал себе под нос. – И ведь никаких следов. Как же это?
– Укатал роту на марше небось? – спросил майор, прыгая в окоп.
– Так ведь приказ срочно выдвинуться, занять оборону. Рельеф сами видели.
– Ну да, ну да, – майор повёл на правый фланг. – Четвёртый случай за двое суток. Почти три роты. Это без боевых действий.
– Вот, этот боец успел выстрелить. Поднял тревогу. Присыпанное небольшим снегом тело Кепарика лежало лицом вниз. Майор осторожно смёл с тела снег, осмотрел следы на дне окопа, смертельную рану.
– Отличный удар, точно по прямой. Почему боец в сторожевом тулупе?
– Дык… перемёрзли на марше.
– Ну да. Ты понимаешь, что жив лишь потому, что этот паренёк успел выстрелить?
– Так точно.
– А ну погоди, – майор осторожно сгрёб свежевыпавший снег. – Вот здесь вражина финская рукой опёрся, чтоб из окопа вылезть. Вот след ботинка, видишь?
– Ну у вас и зрение, товарищ майор.
– Опыт, лейтенант, опыт. Кто же такой смелый тут прошёл?
– Дальше живых нет.
– Пошли посмотрим.
Все наружные часовые были убиты ножом, ножом были переколоты и бойцы в большой землянке. Почти сорок человек было потеряно.
Наконец майор нашёл то, что искал.
– Вот здесь он спрыгнул, – линейкой замерил следы. – Рослый дядька под два метра, а башмаки не армейские. Неужто гражданский? Пойдём поищем, откуда он пришёл.
Человек я не бедный, не олигарх, конечно, но кое-какие «лишние» деньги у меня бывают. Как раз для хобби.
Увлекаюсь я охотой. Не с фанатизмом, но раз в три года могу позволить выезд за кордон на какую-нибудь экзотическую охоту. Львы и носороги не мой уровень, но в Испанию за редкой козой или в джунгли за кугуаром ездил. Компания наша разнородная и вполне демократичная. Есть необходимая сумма – поехали, нет – езжай в другом составе на Север, за гусем. Конечно, охотимся и в родных краях, благо природа позволяет. Кроме хороших ружей есть рации, тепловизоры, квадрокоптеры. Короче, пять-десять дней охоты, а впечатлений, разговоров хватает на год. Конечно, для тех, кто кормится охотой, это баловство, но стреляем-то мы сами, и ситуации бывают разные. Не всегда смешные.
В делах вынужденный застой, а тут предлагают съездить к финнам за полярным волком. Прикинул я свои возможности – потяну. И согласился. В северном городке на сотню домов в гостинице ждал проводник, он же переводчик и организатор охоты. Звали его Лемминкеннен и ещё три имени, а фамилия, оканчивающаяся на «ко», сразу вызвала ассоциацию с анекдотом про лыжные соревнования, когда русский комментатор говорит: «неважно сегодня бежит финский лыжник Хероватко». Не уловив русский юмор, Лемми… как там его… согласился откликаться на это прозвище – Хероватко. Народ в нашей артели был тёртый, прошедший горнило девяностых, нулевых и двухтысячных, общался исключительно на русском матерном, а чего стесняться, кругом чухонцы!
