скачать книгу бесплатно
Когда Леське исполнилось семь лет, ее семья: мама, папа, брат и она – переехала в новый девятиэтажный дом. Папе на работе дали квартиру. Все, конечно, было непросто. Квартиру давно обещали и долго не давали. Либо предлагали не то. Но Леська обо всех этих перипетиях не знала. Просто в какой-то момент они всей семьей взяли и переехали. Прямо к сентябрю первого класса Леськи.
Она помнила, как рабочие вчетвером или даже впятером поднимали по лестнице на пятый этаж ее пианино. В доме был только один лифт, пассажирский. А пианино было большим и очень тяжелым. Рабочие долго и с явным трудом его поднимали. А потом занесли в комнату Леськи и брата. Поставили они его как-то странно, полубоком. Леська увидела это и сказала приехавшей из Мичуринска проводить внучку в школу бабушке Юле: «Как криво!» Бабушка согласилась: да, мол, кривовато. А потом Леська отчетливо услышала кухонный разговор бабушки с папой: «Ты представляешь, рабочие такую тяжесть несли на пятый этаж, а ей не нравится, как поставили! Фу, гадость!»
Для Леськи это был удар. И самое обидное, что непонятно, что теперь делать. Сказанного не воротишь. Но, во-первых, она не хотела обидеть рабочих, которые все равно уже ушли и ее слов не слышали. Во-вторых, она констатировала то, что видела. Ну а в-третьих, она никак не могла ожидать такого от бабушки Юли. Ведь та сама с ней согласилась! Да и вообще, бабушка Юля была отличной бабушкой. Она не заставляла доедать, высиживая часами за столом. «Не хочешь – не ешь, нам больше достанется!» – с улыбкой говорила бабушка им с братом. Она возила их с собой на работу, в библиотеку. Раньше она была заведующей, а теперь подрабатывала в своей же библиотеке уборщицей. Там можно было выбирать любые книжки! И читать их сразу или брать с собой. А еще бабушка Юля была необыкновенным рассказчиком. Когда она начинала какую-нибудь свою историю, обязательно смешную, все слушатели замирали, открыв рот. Заканчивалась любая ее история под гомерический хохот публики. В общем, бабушка Юля была молодец. А тут такое! В ее, Леськин, адрес. Леська сильно расстроилась и, так и не поняв, в чем провинилась, стала более придирчивой к своим словам.
Кстати, как раз этот случай открыл Леське странное распределение звука в новой квартире. Кухня, самое удаленное от их с братом комнаты место, идеально прослушивалась как раз с Леськиной кровати. А наоборот – нет. И вообще, вся остальная квартира была защищена в смысле подслушиваний. Каждая комната была сама по себе, там вполне можно было вести любые беседы без лишних ушей. А вот кухня… Да. Это было странно и интересно. Например, когда они с братом учились в старших классах, Леська, которую запихали спать, услышала «мужской разговор» одноклассников брата. Она узнала много нового об отношениях мужчины и женщины и много новых слов…
Но тогда, в пианинов день, ее голова была занята совсем другим. Она идет в школу! Целых два года, с тех пор, как туда отправился брат, она об этом мечтала. И вот уже совсем скоро. С садом покончено! Она будет ходить в школу и возвращаться домой к обеду. Она будет октябренком! А потом станет пионером! Леську все это сильно вдохновляло.
Тридцать первого августа Леську отпустили гулять. Всех домашних лихорадило. Переезд, новый дом, сборы детей в школу… Поэтому Леську отправили гулять с облегчением. Леська пошла за дом, на новую площадку. Собственно, весь их район был новый, военный городок еще отстраивался. Леська на улице познакомилась с какими-то девочками и мальчиками. Они отлично играли, лазали по лабиринту, бегали… Потом какая-то новая знакомая предложила Леське пойти к ней домой поиграть в кукол. Леська, естественно, согласилась. Они играли до прихода девочкиной мамы. Та спросила у Леськи: «А твоя мама знает, что ты пошла к нам?» Узнав, что нет, девочкина мама отправила Леську домой. Довольная и счастливая столь плодотворно проведенным временем, Леська прибежала к себе. А там!..
А там… В общем, на бедную Леську обрушился такой шквал всего самого неприятного, что Леська даже пожалела, что вернулась. Хотя, конечно, она должна была пожалеть, что вернулась так поздно… Пропала, никого не предупредив… Ну, и так далее. Чувство собственной вины заедало Леську. Мама тогда ругалась отчаянно.
Странно, что именно в главе про школу всплыла «ругательная» тема. И странно, и совсем не странно. Само здание школы, унылые коридоры, хмурые лица уборщиц, гардеробщиц, визгливые голоса поварих, недовольные – учителей… Все это рождало в Леське чувство виноватости. Презумпция виновности, непонятно перед кем, непонятно за что, но виновна, факт.
В школе Леська заковалась окончательно. Спрятала себя, какая она есть, подальше от чужих глаз и четвертных сценок. А миру представила объемную модель Леськи под названием «отличница и первая во всем». Она писала сочинения в стихах, которые зачитывались перед классом под бурные аплодисменты. Только придя в школу, в первом классе, сразу всех обогнала по скорости чтения. С самого начала училась на одни пятерки. В неучебной школьной жизни она была, кем только можно было быть: командиром звездочки, плавно перетекшей в председателя совета отряда, капитаном команды КВН, членом совета дружины, трижды принимала в пионеры на Красной площади. Она выиграла первый и единственный школьный конкурс «Поле чудес» с настоящими призами.
И на фоне всего этого общественного признания и общей передовитости Леська страдала от неуверенности в себе. Ее дружба с девочками не клеилась. С мальчиками же все обстояло прекрасно. Но вдруг, после обидного выпада какого-то дворового хулигана, Леська застеснялась, что водится только с мальчиками. Совсем небольшой кусочек суши под ногами закачался на волнах сомнений и стеснительностей… Она не отказалась совсем от дружбы с мальчишками, но что-то внутри нее сломалось. Какой-то барометр благополучия и уверенности. Леська, натужно кряхтя, натянула на себя маску и тут, в самой любимой обстановке и с самыми безопасными людьми – мальчишками… Увы.
Леська помнила, что изначально хотела быть мальчиком. Ей казалось, что мальчикам, то есть мужчинам достались все самые интересные профессии. Космонавт, милиционер, военный, директор… А еще Леська тянулась за старшим братом. Не специально, но с удовольствием носила его клетчатые рубашки и джинсы, находилась в компании его друзей, чувствуя себя не своей. Девчонка, что тут поделаешь…
Леська очень долго стеснялась своей женской сути. И чем больше она в ней прорастала, тем сложней с ней было Леське. Привыкшей и коня, и избу, и все что хочешь делать наравне, а чаще – лучше, быстрей, звонче, храбрей мальчишек. Один мальчик влюбился в ее боевой характер и даже рассказал об этом своим друзьям. А те – рассказали Леське. Правда, к тому времени этот мальчик по имени Андрей уже перешел в другую школу. Леська ужасно внутри себя гордилась, что вот такой мальчик, в которого были влюблены все девочки класса, выбрал именно ее. Он ей тоже нравился, но она привыкла дружить.
А еще у нее преподавал историю учитель с правильной для историка и мыслителя фамилией Чаадаев. Он рассказывал, что является потомком того самого Чаадаева и что у него в гараже стоит лошадь. На переменах он уходил в свою маленькую комнатку, закрывал дверь и курил, пока из-под двери не начинал просачиваться синими клубами дым. В общем, он был странный мужчина. Но у него была харизма и загадка, и он нравился Леське. А она нравилась ему. Только не гадко-сомнительно, а в некоем предвкушении-ожидании, какой она станет, когда вырастет… Он видел в ней то, что и сама Леська в себе не видела, – красоту, породу, женственность…
Кроме того, у нее были сложносочиненные отношения с сыном маминой подруги. Сережа был на шесть лет ее старше, но выказывал к ней явную симпатию с самого Леськиного щенячьего возраста, лет с пяти. Всякие переглядки, особые слова, комплименты, вся эта странная и непонятная история продолжалась до ее шестого класса. Если бы Леська хоть немножко умела быть девочкой тогда, может быть, у них случился бы роман под названием «первая любовь». Прямо как в чудесном фильме «Вам и не снилось»… Но Леська не умела.
Еще ей нравились мальчики из их общей компании. Сложно сказать, в какой очередности. По кругу. Дима Петушков, Сашка Ирисов, Пашка Окунько, Коля Спиридонов. Он – особенно. Когда Леська закончила восьмой класс, они с этими ребятами и еще девчонками пошли в парк аттракционов. Погода была прекрасная. Солнечная, ясная, теплая. Они сами пошли далеко от дома в этот парк, сами выбирали, где кататься. А особенно – с кем кататься… Коля Спиридонов катал Леську. И другие ребята тоже. Она просто купалась во внимании. Эх, да чего там – в любви! Вот это удивительное чувство – быть в эпицентре любовного вихря – Леська испытала впервые… Настолько сильно она испытает его, только когда станет в два раза старше, перенесется из четырнадцати в двадцать восемь. И вот тогда, на тридцатилетии брата, сидя с его школьными друзьями на веранде родительского дома и бренча-попевая старые полузабытые песни, Леська почувствует себя растворенной в могучем потоке любви вот этих самых людей. Уже таких взрослых, таких серьезных… И поймет, что не зря она училась играть на гитаре, не зря подбирала и пела им песни, ведь на этих школьных, а потом и студенческих вечерах-попойках-посиделках росли и расцветали их души…
Между этими двумя вехами, конечно, множество эпизодов. Школьный выпускной брата, и ее кружат танец за танцем один за другим ребята… Горячая испанская ночь, бушует Фиеста, пригород андалузского города Малаги, а она держит на себе всю дискотеку, и все взгляды обращены к ней… Доминикана, и двое влюбленных мужчин борются за ее, Леськино, внимание… Другая дискотека, в зимней Москве, она танцует, сливаясь с ритмом, и ее тело ей послушно, а все окружающие, замерев, смотрят на нее… Солидный, тонкий и образованный мужчина робеет рядом с ней и показывает что-то в своем компьютере… Ее будущий муж смотрит на нее впервые в жизни, и в его глазах отражается любовь.
Глава 6. Музыкальная школа
Леська сидела тихонько на задней парте кабинета сольфеджио, а на коленях ее лежала раскрытая книга Соловьева про приключения Ходжи Насреддина. Ей было хорошо. За окном бушевала весна, пели птицы, а здесь было тихо и торжественно. В солнечных лучах вились струйки пыли, мягко звучал голос Любови Васильевны, со всех сторон Леськи сидели ее друзья или просто приятные ей люди… Она и здесь была лучшей, так что тихонько подхалтуривала, время от времени читая свою любимую книгу. Леська прекрасно училась в музыкальной школе. Она ее очень любила. Без мазохизма или, наоборот, самолюбования. Она просто любила музыкальную школу именно такой, какая она была. Любила своих учителей, особенно учительницу по специальности, добрую и в то же время интеллигентно-строгую Валентину Леонидовну, и обладающую поистине фейским обаянием Любовь Васильевну, преподававшую хор и сольфеджио. Музыкальная школа отвечала Леське взаимностью. Ее любили, ценили, она вела концерты и даже иногда исполняла на них произведения своего собственного сочинения.
Леське нравилась особая атмосфера, царившая в музыкальной школе, кабинеты с высокими потолками и окнами. Гулкие коридоры, кабинеты с инструментами. Даже название здания, где была музыкальная школа, напоминало о чем-то возвышенном – Дом офицеров…
Закончила Леська музыкальную школу, конечно, на одни пятерки. И однажды даже выиграла конкурс этюдов. Но это было скорее случайностью, чем закономерностью. Потому что Леська боялась спортивной соревновательности. Она не любила конкурсы, слишком сильно волновалась и делала какие-нибудь глупые ляпы в давно доведенных до автоматизма пьесах. В какой-то момент концерта или конкурса у нее обязательно появлялась подлая мысль, что вот-де все ее слушают, все на нее смотрят, и сразу за этим внутри нее все холодело, замирало, предпочитая пересидеть опасный момент. Леська совершала глупую ошибку… После которой все снова начинало работать в полную силу, разум и руки опять начинали ее слушаться, и она благополучно доигрывала до конца. Так что победа в конкурсе была случайностью, а не закономерностью. Просто в этот день она ужасно торопилась на день рождения своей одноклассницы и мечтала лишь о том, чтобы быстрей отбарабанить и убежать. А потом уж Леська узнала от учительницы, что была лучшей среди всех, даже уже зарекомендовавших себя музыкальных «спортсменов». И ее фамилия висела некоторое время на стенде музыкальной школы с припиской – «первое место»… Все-таки Леське нравилось быть первой. Факт.
В музыкальной школе у Леськи были замечательные друзья. Им было вместе интересно, они все время что-то выдумывали. На выпускной вообще разыграли для учителей целый спектакль по мотивам сказки «Красная Шапочка», пародию на модные в те времена бразильские сериалы. Разговаривали они исключительно глупыми междометиями, типа «бум-кара-бырцшвак!», а один парень, исполнявший роль переводчика, говорил по-русски длинные смешные фразы. Они придумали себе наряды в духе бразильских героев. Леська играла бабушку. Она нацепила дурацкие очки на кончик носа, чего-то там изобразила на голове, а под широкое платье, взаправду взятое у бабушки, подвязала подушку. Весь этот вид дополнялся особого вида прихрамыванием и Леськиным темпераментом. Зрители хохотали.
Что касается сольфеджио, тут волноваться не о чем, Леська была молодец. У нее обнаружился замечательный слух, она с легкостью писала музыкальные диктанты. Музыкальный диктант – это когда учитель играет мелодию, а ученики должны ее записать нотами, соблюдая тональность, длительность, ритмику и все остальное. Причем никто ведь не говорит: «Начинайте с ноты «ля». Сами должны догадаться. Для многих музыкальные диктанты были совершенно непосильной задачей. А Леське удавались – и потому нравились. Кроме того, она была дисциплинированной в смысле домашних заданий.
Но вообще больше всего она любила другие задания – творческие. Когда, например, им на музлитературе включали какое-нибудь произведение. И нужно было рассказать о тех образах, картинках, которые возникали. Догадаться, как называется произведение или чему посвящено. Леське это очень нравилось. Более того, когда она сама играла, она всегда придумывала ту историю, которую играла. Иногда им давали задание придумать музыку или стихи к какой-нибудь картине. Леська однажды выбрала для описания картину Карла Брюллова «Последний день Помпеи». Картина и та реальная история, которая случилась много столетий назад, так потрясли Леську, что у нее родилось большое стихотворение, наполненное ее эмоциями. Написала она его на бегу, по пути в музыкальную школу, она вечно куда-то опаздывала. Но получилось от души. Вообще, удивительно, но именно этот момент, когда Леська бежала в музыкальную школу, на ходу соединяя слова и фразы… Момент, когда в голове у нее рождались образы далекого прекрасного города Помпеи уже на краю своего исчезновения… Именно этот момент запомнился Леське ярко, во всех деталях. Вместе с ясным вечерним небом, подсвеченным еще желтыми полосками заката…
А Помпеи, этот древний город, стал для Леськи символом Божьей воли, иногда сокрушающей, но все равно поразительной. Она и мечтать не смела о том, чтобы побывать на раскопках Помпей. Но все-таки мечтала. И почему-то эти мечты для нее были мечтами вовсе не про прикосновение к древности. Или про счастье ныне живущего в сравнении с погибшими тогда. Эти мечты, так же, как и все приключения Ходжи Насреддина, как и все-все в музыкальной школе, включая странные комнатные растения, похожие на карликовые деревья, с короткими жесткими ветками и темно-зелеными сочными листиками… Все-все это было для нее про любовь.
Но тогда, когда Леська сидела на задней парте в кабинете сольфеджио, а на коленях у нее раскинулась жаркая томящаяся Бухара, ей еще было далеко до выпускного. Она успевала выхватить только пару строк. Но и это было очень приятно и волнующе. Любовь Васильевна ничего не замечала.
Глава 7. Неведомые луга
Леська летом ездила к бабушкам. Строго говоря, к бабушкам с дедушками. Бабушек было три, дедушек – двое. Увы, у одной бабушки не случилось дедушки. От этого у нее безнадёжно испортился характер, и бывать у этой бабушки в гостях Леське не особенно нравилось. Звали ее Зина.
Странное это имя. Одно время в СССР любили называть девочек Галями, Варями, Зинами, Лидами… Сейчас же само звучание этих имен адресует куда-то в недалекое, но отчетливо устаревшее прошлое, с граммофонной «Риоритой» на улице. Зин Леська знала не очень много. Но те, кого знала, были похожи уверенными голосами и способностью устроить скандал даже без повода. Еще знакомые Леське Зины любили порассуждать о глупости и неправоте других людей, как в общем, так и в частности. При этом Зины могли запросто с теми самыми людьми, которых при Леське клеймили позором, прекрасно общаться. Потому что обсуждали они их за глаза, а, разговаривая с ними, возмущались поведением кого-нибудь другого. Все это создавало особую интимность в отношениях Зин с другими. Люди не подозревали или не хотели подозревать, что сами являются точно такими же объектами Зининого злословия. Леська на этот счет не питала иллюзий. Правда, прозрение случилось, когда она стала постарше. Кстати, тогда же, когда стала старше, она встретила совсем другую Зину. Добрую, тонкую и заботливую… Но все это потом.
А тогда, в летние школьные каникулы, Леська с братом вбрасывались на Достоевскую, 35, города Мичуринска, в рыжий одноэтажный дом довоенной постройки, огороженный забором. Дом был со ставнями и парадным выходом прямо на улицу. К сожалению, этот выход когда-то был наглухо закрыт, и выходить из дома приходилось через крыльцо в глубине двора. Ну а потом – через калитку на Достоевскую улицу. Это было как шагнуть из одного мира в другой.
Когда Леська стала чуть-чуть постарше, летние вечера на этой улице стали преисполнены особого смысла. Каждый теплый вечер, когда на улицу стекались ребята и девчонки, обещал ту самую, долгожданную встречу. Там и тогда происходило много интересных вещей. Затевались разные игры, «Испорченный телефон» там или «Съедобное-несъедобное». Складывался и зажигался в сумерках гигантский костер, рассказывались страшные истории… Все это было, конечно, про любовь.
А с другой стороны калитки, за домом и двором, был сад. Он потрясал Леську, казался ей огромным. В конце сада еще и тек ручей. Леське казалось, что когда она доходит до конца сада, она попадает в другую реальность. Она смотрела за забор, видела участки соседей и поражалась им так, как будто видела лунный ландшафт. Да, наверное, и ему она бы так сильно не удивлялась. Там, за забором, происходила какая-то отдельная неведомая жизнь. И ее Леська видела в особых красках. Даже небо за забором было другим, ярче и богаче палитрой.
Когда Леська смотрела за забор сада, маленькая и мечтательная, она одновременно видела и не видела, что там. Ей чудилось чье-то огромное непостижимое счастье, любовь, загадки, которые ей никогда не разгадать. Там, за забором, было то, к чему она хотела, но не могла прикоснуться. Там были жаркие экзотические страны, особые люди, неведомые пути, долгожданные встречи… Там была та жизнь, к которой Леська стремилась всей душой, но которая была далека от нее, закрыта и еще запечатана. На всякий случай. Там была вольная воля, выбор, идущий от сердца.
Там было все не так, как здесь. Потому что здесь – запреты без причин и оснований, запреты ради запретов. Страхи, возведенные в ранг хорошего тона. И лучшее, что могла сделать Леська здесь, по эту сторону забора, – ждать.
Глава 8. Виола от Валио
Леська шла за руку с мамой и папой. Брат бегал вокруг. Они шли через огромное поле по широкой утоптанной дороге. Солнце светило ярко, но было не жарко, а приятно. Легкий летний ветерок дул в лицо и развевал волосы. Леська шла, жмурясь от солнца, и его тепло разливалось внутри по всему телу. Она шла и немножко подпрыгивала. Мама с папой разговаривали о чем-то, смеясь. Брат жужжал в игре. По небу пролетал самолет. А вокруг расстилалось кукурузное поле. Кукуруза казалась Леське высоченной, она запросто могла бы потеряться в этом поле, если бы сошла с дороги. Мама с папой остановились и нарвали в сумку несколько початков кукурузы. Початки были сверху зеленые, а внутри, если снять все слои кукурузных листьев, – нежно-желтые.
Потом они пришли домой, в свою квартиру. Такую летнюю-летнюю, с ленивым жужжанием мух, с приятным сквознячком. Мама сварила кукурузу и, когда Леська ее попробовала, это было невообразимо вкусно. После обеда Леська с братом вывалились гулять, играли с какими-то до этого незнакомыми ребятами до темноты… Играли интересно, расстались друзьями.
Леська задумчиво смотрела на баночку плавленого сыра, где два слова повторяли одно другое, если переставить буквы. Она смотрела на простую картинку, изменившуюся со времен ее детства. Но все равно знакомую и близкую.
Леська смотрела – и внутри нее крепло и расширялось чувство, что там на картинке, мистическим и непостижимым образом запечатлена именно она, Леська. Это она стоит там, на фоне кукурузного поля, и это ее золотые волосы развевает ветер. Именно на нее влюбленно смотрит фотограф. А через объектив его фотокамеры – весь мир, залитый солнцем и бесконечным счастьем.
Глава 9. Девичество
«В горнице моей светло-о-о-о», – нежно вытягивала Капуро, пока в жизни у Леськи расцветал-распускался новый этап. Самый главный этап в жизни любой женщины. А уж Леськи особенно. Леська впадала в девичество, как в маразм. Незаметно, но неотвратимо.
Девичество поглотило ее всю, все ее мысли, все события ее жизни, все встречи и все расставания. Леська безудержно влюблялась, не отвечала взаимностью, страдала от непонимания и страха за собственную натуру. Ужасно далекую от совершенства и все-таки родную и любимую. Красивую и ужасную. Безобразную и прекрасную. Середины у Леськи и раньше не было, а уж в девичестве совсем пропала Леська. То она блистала королевой красоты, ее рисовали художники и устраивали фотосессии фотографы. А то ходила по дому растутехой, пугаясь своего отражения в зеркале и мучаясь, что ее, вот такую, моментально разлюбят или, что еще хуже, не полюбят. Она не могла, ну никак не могла собрать себя для предъявления общественности. И институт в этот день оставался без Леськи.
Все ее мысли были забиты одной только любовью. Самым мелким в мире шрифтом там было набрано это слово тысячи и миллионы раз. И ни для чего другого места не оставалось. Институт, учеба, сессии… Все это проживалось Леськой как: друзья, подружки, КВН, новогодние и прочие тусовки.
Была, правда, в ее жизни цельная часть без ухода в параллельные реальности. Это было участие Леськи в музыкальных коллективах, а потом – на короткое время, но все же – создание своего собственного. В чужих группах, гордо зовущихся «рок», она играла на синтезаторе. Спасибо музыкальной школе. А потом у нее сами собой стали выходить песни. Так странно. В какой-то момент Леська просто-напросто остановила беготню и сосредоточилась на написании песен. Сидела так иногда в расслабленном одиночестве, наигрывала на гитаре сама себе чего-то, и – бац! – откуда ни возьмись, песня. И, если кто слышал не врет, неплохие песни у нее получались.
С ребятами, которым Леська подыгрывала на клавишных, у них было много концертов. В разных странных местах и неизвестных клубах. У нее же самой, когда уже ей подыгрывали на ударных, соло, бас-гитаре, клавишных и трубе, был только один концерт. Только один. Да и то Леська ночь не спала перед ним, так трусила.
Глава 10. Путь без конца
Леську душили слезы. Они не текли, они именно ее душили. Не давали дышать, стояли комом в горле, текли из носа насморком. Леська страдала от невысказанных, задавленных, искренних своих желаний. Которых накопилось так много, и столько еще копилось каждый день, каждую минуту. Потому что Леська не умела, боялась или еще что, но не получалось у нее жить с ними вместе. Она хотела чего-то, мечтала о чем-то. И… шла в другую сторону.
И только сейчас, придя к особой этой, тридцатитрехлетней планке… Родив двоих детей… И разуверившись в родительских заветах… Только сейчас на Леську начало накатывать цунами понимания, что вот такая она, ее жизнь, и есть. Самая что ни на есть. Что она уже происходит. И мало того, произошла более чем на треть.
Чего ты, Леська, ждешь?
Чего ты ждешь, когда тебе хочется танцевать?! Быть в гуще людей и событий?! Наслаждаться жизнью в разных странах?! Общаться и встречаться с разными людьми?! Нестись вихревым потоком по миру?!
И когда тебе, Леська, так мучительно хочется быть собой… Быть собой, любимой.
Сколько раз, еще в школе, а потом в институте, она страстно хотела идти, бежать к друзьям. Тусоваться, веселиться, радоваться. Посещать разные места. Но сидела дома и делала какую-то ненужную глупую домашнюю работу. Или глупую ненужную учебу.
Леська замерла на грани со своим комом и слезами. Как канатоходец, она балансировала между молодостью и старостью. Вот что такое эти магические тридцать три. Это предел. Предел мечтаний, предел желаний. Это предел, когда становится окончательно ясно: будущее происходит сейчас. Оно же настоящее.
Настоящее, в котором Леськой ежедневно совершалось множество действий. Но не было того самого, самого точного, самого прицельного действия. Того действия, которого ей по-настоящему хотелось. И понимания, в чем оно, это действие состоит, тоже не было. Пока.
Но зато была вера, что она обязательно найдет его, то самое. Найдет. А найдя, совершит. Откроет белую дверь. А там…
В голове у Леськи кружились картинки, разрозненные и яркие. Ее несбывшиеся желания. Мечты, которые всегда жили в ней и никогда не жили в ее жизни.
Каждый день, каждую секунду, стремясь в колумбийские джунгли или утонченный Париж, Леська ждала чуда. Чуда, которое все наполнит смыслом, – и все заживет, запоет, затанцует. Леська жила в его предчувствиии…
Все страны, в которых Леська хотела бы пожить и никогда не жила. Все языки, на которых Леська хотела бы говорить – и не говорила. Все друзья, к которым так яростно она стремилась, и, достремившись, не успевала насладиться их обществом… Все поиски смысла жизни и жизнь в бессмысленности… Все разочарования и потери… Неожиданно для себя Леська почувствовала, что во всем этом сумбурном нагромождении мыслей и чувств, воспоминаний прошлого и надежд на будущее, есть то, что она знает наверняка. То, что это самое расширяющее чувство живет внутри нее. Чувство любви без адреса и прописки. Это оно стегало ее и гнало куда-то. Накрывало тоской. Ободряло надеждой. Пугало датами.
Оно наполняло все смыслом – бессмысленным, потому что бессловесным. Оно разливалось по всему телу безмятежностью, когда она смотрела на свою семью. Леська внезапно до мурашек почувствовала, как долог этот путь. И как чудесно идти по нему. Где он пролегает, куда ведет?.. Да какая разница… Путь Леськи, как русло реки, пролегает и идет туда, куда бегут все реки мира. Куда идут все души. А значит, любви будет только прибывать…
– Раз я так хочу путешествовать, встречаться, удивляться, любить, творить и говорить с людьми об этом, значит, это мне и делать, – Леська счастливо вздохнула, посмотрела на дорогих своему сердцу сопящих мужа и детей и закрыла ноутбук.
Конец
Анна Буданова. Барабанщица
Удар, еще удар. Вика с силой колотила безропотного плюшевого медведя, прижавшегося к углу дивана. Хватит. Она опустилась рядом с противником и обняла его за мохнатую шею. Медведь растопырил свои мягкие лапы в объятия и ткнулся в нее чуть покосившимся от удара носом-пуговкой. Хватит, хватит, – еще раз выдохнула Вика. Ну, хватит, – она с силой шлепнула рукой по дивану. Из глаз брызнули слезы. Она еще сильнее прижалась к искусственному меху своего только что отъявленного врага. Мех быстро стал мокрым и неприятно колол лицо. Можно еще пойти побить бутылки об стену соседнего дома. У входной двери стояла сумка (вчера приготовила выкинуть). Но тут же смекнула: осколки, дети. Решительно выкинула эту мысль из головы и выдохнула уже более свободно. Поуютнее устроившись на диване, поджав под себя ноги, она огляделась вокруг. Небольшая квартирка в пятиэтажной хрущевке, смежные комнаты. Эту квартирку Вика создавала по крупицам, стараясь превратить из убогого ободранного жилья в уютное маленькое гнездышко. Получилось. Квартира ожила. И вот теперь она сидела в этом, мать вашем, гнезде, как в золоченой клетке, в которую сама себя загнала. За дверью сопело маленькое двухлетнее счастье. Раскисать долго было нельзя.
Вообще она умела держать удар. Семь лет назад, полная планов и надежд на счастливое будущее, она приехала, как говорили, «покорять Москву». Перспективы были самые радужные. Она окончила театральный вуз в Челябинске с красным дипломом и была уверена, что сеть столичных театров просто жаждет заполучить ее в ведущие актрисы. Но предположение оказалось предположением. Ее не ждали, ее не брали, ее не хотели и ею не интересовались. Она на фиг никому была не нужна. Вика, усмехнулась, вспомнив, как чуть было не попала в один из известных столичных театров через… постель. Но высокое моральное воспитание (мама была заслуженным педагогом России) не дало ей права воспользоваться столь завидным предложением модного режиссера, за которым водилась такая слабость. И театр стал процветать далее без нее. Потом была работа в небольшом самодеятельном коллективе, каких в ту пору было немереное количество, съемные квартиры, постоянная нехватка денег, работа на днях рождениях деток богатых родителей и безуспешные попытки пройти кастинг хоть в какой-нибудь захудалый сериал. После всех мытарств на горизонте нарисовался он – столичный мальчик. Влюбленный и восторженный.
Всерьез она его не восприняла. Как известно, московские дети – совсем не то, что приезжие лимитчики. Они особо не парятся, что им надо где-то жить и на что-то есть. У них это – изначальная данность. Поэтому серьезные отношения заводить с этими парниковыми особями – дело абсолютно неблагодарное. Но Роман оказался очень настойчив. Ухаживать он умел. Денег на рестораны у него не было, так как он тоже пополнял плеяду неизвестных и невостребованных актеров, зато фантазии было хоть отбавляй. Он то выкладывал под окнами ее квартиры огромное сердце из горящих свечей. То голосил любовные серенады. То, стащив с очередной работы немного воздушных шаров, преподносил ей букеты из скрученных разноцветных сосисок. В общем и целом, через какое-то время Вика сдалась. Свадьбу сыграли скромную, но веселую. Весь «театральный бомонд» присутствовал в полном составе. Первое время все шло неплохо. Театр доходов не приносил, но дети богатеев регулярно праздновали свои дни рождения, так что работы хватало. Они сняли небольшую квартиру, съездили отдохнуть в Сочи и Геленджик, купили старенький автомобиль и, в общем, наладили вполне себе достойный образ жизни.
Все шло даже прекрасно, пока в один из дней Вика не обнаружила две синеватые полоски в тесте на беременность. К такому повороту сюжета Рома был не готов. Нельзя сказать, что он не хотел детей или не любил Вику, он просто был не готов. Они разделились на два лагеря. Вика, порхающая от счастья будущего материнства, и Рома, угнетенный проблемами заработка денег и содержания семьи. Как человек ответственный, он начал браться за все, что надо и даже не надо. И очень скоро, как это бывает даже с молодым и растущим организмом, силы стали его покидать. 28-летний красавец превратился в занудного, усталого, вечно раздраженного мужчину, который приходил домой поспать и поесть. Его голова, забитая графиком работ и передвижением денежных сумм, которых, как ему казалось, всегда не хватает, отказывалась понимать, что кто-то в этой семье нуждается не в банковском автомате по выдаче денег, а в любящем отце и нежном муже. Ему казалось, что он непонятый герой, который несет в жизнь доброе и вечное, а его зачем-то заставляют стирать пеленки и ходить в магазин за памперсами. Чтобы максимально избежать недостойных для Супергероя дел, он находил дела, Супергероя достойные. Починить машину одного друга, разобрать завал из старых бревен на даче другого друга, подменить сослуживца по работе, у которого ну очень большие проблемы, сыграв за него третий гриб на детском утреннике. Все это отнимало очень много времени, так много, что на Вику и маленького Сашу его почти не оставалось. И вскоре огромный плюшевый медведь, привезенный Ромкой в роддом вместо букета цветов, стал единственным мужчиной в доме.
Ей, погрязшей в пеленках, распашонках, молокоотсосах, баночках пюре, прививках, соплях, слезах и прочей атрибутике счастливого материнства, катастрофически не хватало хоть часочка в день, да хоть в два дня, да хотя бы раз в неделю, чтобы просто сделать вдох-выдох в полном одиночестве. Роме это было абсолютно непонятно. Вика сперва пыталась объяснить, потом – настоять, потом – поругать (даже поскандалить), но вскоре поняла, что все бесполезно. И оставила все как есть до того самого дня. Он был оговорен сотни, тысячи, сто тысяч раз. Были сверены все графики работ, выступлений и перемещений. Все выверено и вычерчено. Ура. Наконец-то Вика посвятит его себе. Первый свободный день за два года, совпавший с днем рождения подруги. Хороший повод отдохнуть, расслабиться, просто вырваться из ненавистных уже 20 стен, с учетом коридора, санузла и малюсенькой кухни.
И вот, когда она, переодевшись и накрасившись по случаю, доставала из коробки давно не надеваемые туфли на каблуках, раздался звонок чертового мобильника. Ну почему именно сейчас у Толяна прорвало трубу, ни пятью минутами позже, когда бы она уже неслась к остановке автобуса, ни днем раньше, ни ночью, ни утром, почему именно в этот самый момент?! И Ромка с виноватым видом сообщил: «У Толяна жопа, надо помочь. Но я быстро, туда и обратно. Ты еще успеешь. Вы ведь не на час собираетесь. Я правда быстро». Он уже натягивал куртку. Хлопнула входная дверь. А Вика так и осталась стоять посреди узкого коридора с модными туфлями в руках. Это была точка невозврата. Она знала, что быстро не получится. Будут откачивать воду, потом поедут на рынок за какими-то деталями, потом будут долго крутить краны, потом, не справившись, вызовут сантехника, короче – в лучшем случае к десяти вечера управятся. Она аккуратно положила туфли обратно в коробку и пошла в комнату, где ее косолапый друг превратился на время в боксерскую грушу.
Ну, вот и все. Вика вытерла мокрые полоски на лице и поднялась с дивана. Надо заниматься полдником. Скоро из соседней комнаты раздастся мам, мам, мам… Ну да, актриса из тебя не получилась, счастливая жена и мать тоже, но в целом все не так уж и плохо. Эта обычная фраза, которую Вика произносила каждый раз как некое заклинание-успокоение… Сегодня оно почему-то не работало. На кухонном столе валялись газеты, счета за квартиру и еще какие-то рекламные листовки, которые обычно раскидывают в почтовые ящики. Вика машинально начала сгребать их со стола. Остекление окон, дачные дома со скидкой, магазин дешевых товаров, школа барабанщиков. Вика задержала взгляд на маленьком листочке. Объявляем набор в школу игры на ударных инструментах. Срок обучения три месяца. Индивидуальные занятия с педагогом. График посещения свободный. Телефон для записи на собеседование такой-то, Игорь. Интересно. Вдруг вспомнилось, что в 13 лет она фанатела по Deep Purple и мечтала отжигать на клубных вечеринках родного Челябинска с популярной местной группой. На секунду задумавшись, Вика решительным жестом взяла телефон.
– Здравствуйте, я по поводу собеседования.
– Здравствуйте, – раздался в трубке приятный мужской голос. – Я вас слушаю.
– Хотела бы узнать, можно прийти на собеседование в ближайшие дни?
– Да, завтра с часу до четырех. Вам удобно? Тогда ждем вас, метро Чистые пруды, Большой Харитоньевский переулок, 12. Вход с торца дома.
– Спасибо. Буду.
Впервые оставив маленького Сашу на улице с подругой, Вика стояла перед симпатичным молодым человеком, который не без интереса ее рассматривал. Видимо, девушки в этой школе были явлением достаточно редким.
– Мы занимаемся три месяца, два раза в неделю. Дни и время устанавливаете сами. В финале обучения концерт в ночном клубе совместно с рок-группой. Стоимость курса двадцать тысяч.
Вика утвердительно кивнула (деньги она уже успела занять).
– Тогда давайте определимся с финалом. Что будем играть, или вы пока не думали?
– Deep Purple.
– Простите, что?
– Deep Purple, – повторила Вика второй раз, нисколько не смутившись насмешливого взгляда Игоря.
– Извините, а у вас есть какое-нибудь музыкальное образование?
– Да. Восемь лет музыкалки по классу фортепиано.
– Ну, это в корне меняет дело. Тогда рискнем.
– Еще один нюанс. Я буду приходить не одна. С сыном. Ему два года. Он не ходит в детский сад. Оставить мне его не с кем. Поэтому придется вам терпеть его присутствие за двадцать тысяч.
Игорь улыбнулся:
– Это впервые в нашей практике, но… попробуем.
Учеба началась. Когда Вика впервые ударила по барабану, он отозвался внутри нее глухим стоном – эхом семи прожитых московских лет. Она словно заново пережила все: боль, обиду, унижение, непонимание, злость, нереализованность, несбывшиеся мечты, глупые надежды. Удар, еще удар. Она выколачивала это все из себя, из своей головы и из своего сердца. – Вот тебе столица нашей Родины. Вот тебе прима Большого и Малого театров. Вот тебе, чтоб ты сдох, бабник-режиссер. Вот тебе ночевки на вокзале. Вот тебе прохудившиеся сапоги. Вот тебе банка килек на два дня. Вот тебе обожаемая свекровь, живущая в соседнем доме и за два года даже нос не показавшая внука посмотреть. Вот тебе Толян с твоей гнилой сантехникой. Вот тебе слабая, раскисшая нюня, превратившаяся в мамку с вечно грязной головой и растянутыми футболками. Вот тебе… Она не остановилась, пока не выколотила из себя все прошлое, которое мешало, душило и не давало дальше жить.
Через три месяца Рома, вернувшись домой пообедать и не застав Вику с Сашей, обнаружил на кухонном столе под тарелкой для супа приглашение на выпускной экзамен в Ночной клуб “Zigzag”. В программке среди участников значилась Викина фамилия. Ромка набрал телефон жены. Он был вне зоны доступа. Немного подумав, позвонил Юле, ближайшей Викиной подруге.
– А, да. Знаю. Сегодня в 21.00. Ты приходи, приятно удивишься.
Ночной клуб был забит до отказа. На сцене ведущий выкрикивал имена выпускников. Рома увидел Юлю, рядом какой-то парень держал на плечах маленького Сашу. Рома начал пробираться к ним через толпу, но тут ведущий объявил:
– Виктория Белова.
Она вышла. Это была уже другая Вика. В рваных джинсах, белой майке, с короткой мальчишеской стрижкой (когда успела подстричься?). Она прошла на место барабанщика и… раз, два, три! – взлетели вверх барабанные палочки. Зал взревел, услышав знакомые ноты дип пёпла. Она энергично колотила по ударной установке. Зал так же энергично голосил знакомые слова припева. Ромка смотрел на нее. Что-то изменилось. Что-то неуловимое, то, что уже не вернуть. Он что-то упустил, но что и когда? Он теперь знал, что как раньше уже не будет. Не будет совместных поездок в Геленджик, не будет прогулок по ночной Москве, не будет вина из пакетика под деревом, не будет катания на плюшках, валяния в снегу, не будет бессонных ночей и ее счастливого взгляда, каким только она умела смотреть на него. Палочки взлетали и опускались, и с каждым их ударом она отдалялась от него все больше и больше На парапете сцены, освещаемый светом софитов, как символ их прошлой жизни, растопырив лапы, сидел огромный плюшевый медведь.
Марина Ковалюк. Танец с огнем
Шелестела листва – ворох времен. Терпкий запах почвы сгущался в воздухе и, заливаясь в легкие, опьянял. Видавшие многое шатры рвал ветер. Под Руаном разбился цирк-шапито, обещая жителям подарить радость и яркие впечатления в серые осенние вечера. На улице стоял 1987 год.
После представления жонглеры жарили каштаны; акробаты, облаченные в серебристые трико, устало сновали от стола к столу, наполняя тарелки; медвежонок Пашка непрестанно приседал и бил в бубен в такт аккордеону старика Жана.
– Ты не обращай внимания на него. Не принимай на свой счет: он со всеми такой – грубый, ворчливый, – успокаивал Агнешку Яков.
Агнешка молча водила палкой по земле.
– Да все нормально. Я привыкну. Я ко всему привыкаю.
– Что ты, Агнешка… Не стоит так… – Якову не было и тридцати, но он с родительским сочувствием смотрел на семнадцатилетнюю девушку, завернутую, как воробышек, в шерстяные палантины и шинелевое пальто.
– Агнешка, станцуй нам! – крикнула Ингрид, сбрасывая свои крылья на ящики с провизией.
