Медиареальность

скачать книгу бесплатно

Медиареальность
Коллектив авторов

Учебное пособие «Медиареальность: концепты и культурные практики» подготовлено исследовательским коллективом Центра медиафилософии СПбГУ. Современная реальность – продукт цифровых технологий. Высокая скорость передачи сообщения, перенасыщенность событийного поля, аффективные и когнитивные перегрузки создают ситуацию информационного изобилия, в которой стираются границы между прошлым и будущим, вымышленным и подлинным, виртуальным и актуальным. Новая реальность предполагает новые культурные практики, новые формы сообщества, новое сознание.

Данное пособие предназначено ознакомить учащегося и любого заинтересованного читателя с действенными стратегиями понятийной ориентации, предлагаемыми как отечественными, так и зарубежными исследователями медиареальности. В учебное пособие вошли тексты, посвященные онтологической и эпистемологической проблематике медиатехнологий, эстетические манифесты и этические программы, описывающие культурные практики и способы заботы о себе в медиареальности. Издание снабжено словарем ключевых понятий.

Медиареальность: концепты и культурные практики

Предисловие

За последние два десятилетия слово «медиа» как в научных обсуждениях, так и в обыденном словоупотреблении звучит все чаще и настойчивее. Мы сталкиваемся с ним в лексиконе рекламных менеджеров, программистов, военных, политиков. Находим его также и в академическом сообществе, где медийные проблемы так или иначе серьезно обсуждаются в различных научных областях – от филологии до социологии, от теории коммуникации до философии. Несомненно, такая широта использования понятия, порой мешает его содержательной определенности. А значит, не лишним будет напомнить основные смыслы, которые вкладываются в это понятие. Слово «медиа» переводится с латыни как «средства, посредники». Как устойчивый термин оно получило широкое хождение в журналисткой среде, и в соответствии с буквальным прочтением ассоциировалось со средствами массовой информации. Позднее из информационного пространства термин медиа переходит в среду социологическую; начинается критический период его осмысления. Медиа перестают рассматривать только в значении посредников между исходным событием и реципиентом этого события, в них признают сначала инструмент манипулирования общественным мнением, а затем и автономную инстанцию власти. Выдвигается мысль о том, что медиа не столько транслируют объективную информацию, сколько определяют формы восприятия этой информации. Здесь берет начало осмысление феномена медиа, которое, тем не менее, ограничивается рассмотрением исторических, социальных и политических эффектов медиа в общественной жизни человека. Медиафилософия делает следующий шаг – полагая, что медиа не вне, а внутри нас, и, соответственно, медиааналитика совпадает с самосознанием и самоанализом: в понимании медиа, она обнаруживает ключ к пониманию общества, человека, мира.

Медиа вносят критические изменения в саму материю повседневности, превращая жизненный мир современного человека в медиасреду. Экранированная действительность, с которой сталкивается современный человек, вызывает подозрение в скрытой манипуляции со стороны самих медиа, а учреждение ими «диктатуры свободного выбора» принуждает к проблематизации таких тем, как свобода в меди-ареальности, технологический синтез коллективного фантазма и аудиовизуальный террор, осуществляемый индустрией развлечений. Здесь поднимается целый ряд новых пробле – рассеивание культурной идентичности в социальных сетях и сборка медиасубъекта, визуальная экология, конструирование гендера средствами медиа, сетевое потребление и информационный голод («булимия и анорексия медиасубъекта»), дигитальный вуайеризм и экгибиционизм, программирование и интенсификация в медиа-скуке, бесчувствие, анонимность, отчуждение, диктатура массмедиа-развлечений, экспансия насилия и экстаза, экстраполяция медиаигровой реальности за пределы традиционно отведенных им.

Мы уже не представляем нашу жизнь вне медиа: без перманентной информационной подзагрузки от новостных каналов, без фотоотчета о собственной жизни в социальных сетях, без навязываемых медиа способов общения, без континуального онлайн присутствия. Медиа вторгаются в коммуникацию человека, в апробированные традицией интерсубъективные и подтверждающие общность ритуалы, в сам образ повседневной жизни. Время, когда мы смотрели на мир через аппараты, приборы, гаджеты, безвозвратно прошло, сменившись временем, когда аппараты смотрят на мир через нас. Медиа скрывают от нас больше, чем мы через них видим, и дают нам больше, чем мы от них ожидаем.

Современный человек обнаруживает себя в ситуации информационного избытка. Распространение сетевых технологий, совершенствование цифровых интерфейсов, высокие скорости коммуникации приводят к имплозии – критическому сжатия мира, предельному вовлечению внимания, агрессивной эксплуатации наших аффектов, боли, страха. Нас привлекает только то, что удивляет; но удивление в силу избытка информационных данных может вызвать только то, что угрожает, затрагивает, ранит. Образы, смыслы, аффекты, производимые медиа, становятся беспрепятственно и безгранично нашими, – они ответственны за наше понимание и проживание мира.

Как ориентироваться в мире информационного изобилия, экранной культуры, осетевленной чувственности и цифрового мышления? Ведь прежние установки знания претерпевают трансформацию вслед за изменением опыта мира. Как изнутри современности возможно мыслить о том, что определяет современную мысль, – иначе говоря, как возможно мыслить о медиа? Все эти вопросы определяют и ландшафт повседневности, и горизонт академических дискуссий: экзистенциально-аналитический аспект проблематики уравновешивается эпистемологическим, а сам феномен медиа все чаще оказывается в перекрестии теоретического прицела философии техники, философии культуры, философской антропологии, онтологии.

Центр медиафилософии – одна из первых в России институций, целенаправленно исследующих проблемы медиа. За 10 лет своего существования в его стенах были проведены всероссийские и международные конференции, в рамках которых объединились крупнейшие исследователи медиа со всего мира. Центр входит в «Реестр ведущих научных и научно-педагогических школ Санкт-Петербурга», итоги его работы отражены в 12 сборниках трудов Центра и в ряде монографий. При Центре медиафилософии образовались две исследовательские лаборатории – Лаборатория визуальной экологии и Лаборатория исследований компьютерных игр (ЛИКИ).

Данное пособие является плодом междисциплинарного взаимодействия и международного сотрудничества. Каждый текст написан авторитетным в своей области исследователем и соотнесен с актуальным положением дел в определенной тематической сфере. Тексты ориентированы на желающих познакомится с проблематикой, но, несмотря на это, требуют соответствующей теоретической подготовки. Задачу восполнения дефицита определений новых терминов берет на себя словарь, представленный в третьей части книги.

Для удобства пользования содержание учебного пособия разбито на три раздела:

1. Теоретические основы и культурные практики.

2. Манифесты, тезисы, подходы.

3. Понятийный аппарат медиафилософии.

Представленное учебное пособие может быть использовано в рамках образовательных программ магистратур, ориентированных на изучение культуры медиа, философии техники, медиатеории и антропологии. Оно должно помочь обучающимся в усвоении дисциплин по курсу магистерских программ «Культура медиа», «Теории коммуникаций», «Медиафилософия» и др. Во втором разделе представлены переводы крупнейших западных исследователей феномена медиа (среди которых К. Вульф, Д. Кампер, Л. Визинг, Д. де Керкхов, Д. Мерш, С. Мюнкер, М. Б. Н. Хансен, М. Хартман и др.).

Суммирующий многолетнюю работу коллективный труд интересен кристаллизацией нового вида рациональности – медиарациональности, отличающейся подрывом представлений и ожиданий, традиционно вменяющих рациональности всеобщий характер, достоверность, надежность критериев, гарантированность методов, определенность в разметке границ. Поток формирующих медиапространство дигитальных образов, вопрос об истинности которых в принципе не стоит, размывает всякие границы, рассеивает идентичности, растворяет надежные ориентиры, проблематизируя возможность управляемой навигации. Медиасреда характеризуется децентрированностью, сингулярностью, сетевыми формами коммуникации. Соответственно, в основе медиарациональности лежит иной тип власти: не частная власть языка, не власть институтов, не право (и тем более не власть монополий или капитала), но власть скорости, доступности, интерактивности, развлекательности. Эта универсальная власть задает особый тип рациональности, опирающийся не на обоснованную истину и универсальный метод, а на новый вид социальности, не связанный с силовым противостоянием. В связи с этим новым форматом социальных связей учебное пособие может быть полезным для исследователей различных гуманитарных дисциплин, поскольку оно стремится уловить дух времени в эпоху медиального поворота. Как говорил Кант, решая вопрос возможности и рациональности «Вечного мира», не следует «предпочесть принципы философа решениям (например) юриста… но его (философа) следует выслушать», ибо «класс философов… необходим и тем, и другим для внесения ясности в их деятельности. Нет и оснований упрекать этот класс в пропаганде, так как по своей природе он не способен создавать сообщества и клубы».

Учебное пособие «Медиареальность: концепты и культурные практики» подготовлено исследовательским коллективом Центра медиа-философии СПбГУ как ответ на вызов современности; как провокация и одновременно как руководство по информационной безопасности и визуальной экологии; как книга, открывающая изнанку современности; и как академическое издание, направленное на введение читателя в суть современной ситуации в медиафилософии. Книга знакомит не только с основными проблемами теории медиа и медиафилософии, но и с наиболее значимыми методологиями, резонансными текстами, а также с исследованиями в этой области наиболее влиятельных авторов.

I. Теоретические основы и культурные практики

Виртуальная реальность как предпосылка медиареальности

I

Общепризнанный предшественник virtus по собственно лексическому и культурному смыслу обнаруживается в виде ?????,[1 - См., напр.: Novum Lexicon Gr?cum Etymological et Reale. Christiano Tobia Damm. London, 1833; Dictionnaire Еtymologique Latin. M. Brеal, A. Bailly. Paris, 1891; Ausfuerliches Lateinisch-Deutsches Handwoertebuch. Karl Ernest Georges. Leipzig, 1880.] что означает «прославленный (хотя пострадавший) и благороднейший либо духом, либо телом, либо расположением фортуны», «превосходные и желаемые качества и обстоятельства»,[2 - Novum Lexicon Gr?cum Etymological et Reale. Christiano Tobia Damm. London, 1833.] превосходные качества и доблесть человека (homme) и воина.[3 - Dictionnaire Еtymologique de la Langue Grecque. P. C h a ntraine. Paris, 1983.] Это слово обладало существенным значением в истории греческой мысли и было атрибутом (гомеровских) героев, обозначая их доблести и достоинства, а также их превосходство, но при этом применялось и к повседневной жизни полиса. Второе же значение ????? – важность или большая ценность чего-либо. Кроме того, ????? связано с ??????? (что переводится как «лучший, превосходный»).

Кроме ?????, virtus имеет и менее очевидного, на первый взгляд, но не менее интересного родственника. Некоторые этимологи высказывают версию о родстве латинского корня vir и греческого ????, (вариант – ???[4 - Novum Lexicon Gr?cum Etymological et Reale. Christiano Tobia Damm. London, 1833.]) на основании того, что санскритский корень последнего слова выделяется как vira-s.[5 - Dictionnaire Еtymologique Latin / M. Breal, A. Bailly. Paris, 1891.] Один из вариантов индоевропейской праформы – *wer[6 - Мелетинский Е. М. Герой // Мифы народов мира: энциклопедия: в 2 т. М., 2000.] (тот же корень в Гермес, Гера и т. д.) Это вполне может коррелировать с праформой virtus *uiro-.[7 - Concise Etymological Dictionary of Latin by T. G.Tucker. Max Niemeyer Verlag. Halle (Saale), 1931.] Ср. также санскр. vira-s (герой)[8 - Dictionnaire Еtymologique Latin. M. Brеal, A. Bailly. Paris, 1891; также см.: Chamber ’s Etymological English Dictionary/ ed. by A. M. Macdonald. New York, 1960.] или virah (мужчина, герой),[9 - Juret A. Dictionnaire Еtymologique Grec et Latin. Macon, 1942.] готское vair (человек, мужчина), немецкое wer (кто, который).[10 - Dictionnaire Еtymologique Latin. M. Brеal, A. Bailly. Paris, 1891.] Такая версия представляется правдоподобной, исходя также и из семантики обоих корней: герой осмысляется как средоточие силы и доблести, а также традиционно выделяется его охранительная функция.

В латыни существует целый ряд словообразований с использованием корня vir-. Так, semi-vir обозначает невзрослого человека или животное мужского пола, и, кроме того, может употребляться для обозначения женоподобного мужчины.[11 - Ibid.] Образование же trium-viri обозначает представителей политической власти, тогда как triumviratus – их собирательное обозначение.[12 - Ibid.] Корень этот обнаруживается в русском слове вира (плата за человека) и виртуоз (заимствовано из итальянского, об этом значении я буду подробнее говорить далее), в немецком wer и т. д.[13 - Concise Etymological Dictionary of Latin by T. G. Tucker. Max Niemeyer Verlag. Halle (Saale), 1931.]

Образование virtus представляет собой производную форму от vir и обозначает, согласно латинской грамматике, соответствующее качество. Латинское понятие virtus уже заключает в себе некоторые из тех семантических аспектов, которые окажутся существенными и в современном понятии виртуальной реальности.

Согласно латинско-русскому словарю,[14 - Дворецкий И. Х. Латинско-русский словарь. М., 1976.] слово virtus имеет четыре значения, которые, скорее, нужно рассматривать как группы значений: 1) мужественность, мужество, храбрость, стойкость, энергия, сила, доблесть; 2) доблестные дела, героические подвиги; 3) превосходное качество, отличные свойства, достоинства, талант, дарование; 4) добродетель, нравственное совершенство, нравственная порядочность, душевное благородство. В качестве примера к четвертому значению слова virtus есть изречение Цицерона «Est virtus nihil aluid quam ad summum preducta natura», что переводится там же как «Добродетель есть не что иное, как доведенная до совершенства природа».

Что касается соотношения античной и христианской философии, традиция понятия virtus оказалась преемственной, в том числе традиция собственно языковая, поскольку латынь продолжала играть ведущую роль в философском дискурсе. Приняв обозначенный в словарной статье вид, семантика виртуального оказалась востребованной в философии схоластики. Параллельно с этим, хотя и чуть раньше в хронологическом отношении, происходило исчезновение virtus из повседневного языкового обихода. Сам корень vir(t)– оставался употребительным в европейских языках. В отдельных европейских языках трансформировались его значения, которые, например, уже не коррелировали в лексическом отношении с конструкциями нормативной маскулинности и т. д.

В то же время в философии схоластики латинское virtus переживало то, что можно назвать собственно философской терминологизацией. Виртуальное и виртуальность оформлялись здесь как категории, которые могут быть названы одними из существенно важных для философии схоластического направления (нужно отметить, что и в своем новом обличье корень vir(t)– оказывался, таким образом, среди центральных понятий соответствующего дискурса).

Именно в схоластической философии берет свое начало представление о том, что виртуальное постулирует некую действительно отдельную реальность или другую реальность. Впоследствии это представление стало устойчивым и широко распространенным до наших дней. В этих условиях раздельность реальностей явилась не только способом обоснования христианского абсолютистского совершенства, но и попыткой человека – возможно, неосознаваемой, – укрыться от тотализирующего захвата христианской идеологии (что, в свою очередь, заложило основы для понимания виртуального как эскапистской практики и техники).

Но вместе с тем в схоластическом значении virtual отчетливо просматриваются и прежние античные компоненты семантики. Собственно слово virtus означает не что иное, как святость святого (как раньше оно обозначало героизм героя). «Святость как проявление сверхъестественных способностей и силы святого (virtus), с одной стороны, была знаком божественной избранности и милосердия, божьим даром, с другой – результатом личных усилий святого. На протяжении средневековья следование самым суровым формам личной аскезы служило своего рода индикатором избранности и обладания сверхъестественной силой. […] В эпоху высокого средневековья […] святость […] приобретает преимущественно этический смысл – она отражает полноту личных достоинств индивида». Мы видим, что и содержательное наполнение понятия святости перекликается со смыслом античного понятия героизма: в обоих случаях подчеркивается избранность героя, связанная как с божественным даром, так и с личными достижениями («полнота личных достоинств индивида»), а также принадлежность героя одновременно двум мирам – земному и божественному (ср. c греческим мотивом рождения героев от брака земного мужчины и богини или земной женщины и бога). Общим для понятий virtus античного и схоластического периодов является и мотив смерти как героя, так и святого, особая роль этого события в конституировании как героизма, так и святости. Так, культ святых был во многом культом мучеников, мощей, т. е. мертвых, и сама суть как героизма, так и святости во многом связывалась именно с претерпеванием сверх-мучений.

Соответственно, о виртуальном в более широком смысле в приведенной статье из словаря средневековой латыни говорится именно как о действенном и эффективном, обладающим эффективной силой воздействия. Если касательно ангелов или святых еще можно трактовать эту эффективность в исключительно духовном плане (при том что чудеса подразумевали все же именно физические, видимые результаты), то относительно лекарства или войска нельзя этого даже предположить. Тем не менее в схоластической латыни корень слова перестает угадываться как vir-; теперь он принимает вид virt-, что лишний раз подтверждает происходящие с ним существенные семантические изменения. Прежде всего круг значений корня существенно расширяется и подвергается дальнейшему абстрагированию.

Это семантическое изобилие в пределах одного понятия привело к закономерному семантическому смешению и в конечном итоге к путанице. Онтология virtus, превратившееся в virtual, теперь уже не организовывалось с той четкостью, которая была присуща античной эпохе его бытования. Конструирующее онтологию этого понятия сокрытие (умолчание), которое и в то время было его конститутивным элементом, ныне несколько видоизменилось: наряду со смыслообразующей функцией оно приобрело черты формального обслуживания семантического беспорядка и смысловой противоречивости. В этой связи получили существенное развитие и механизмы, техники конституирования онтологического сокрытия.

II

Виртуальная реальность конструируется с целью верификации проблематизирующейся регулярной социальной реальности. Эта задача осуществляется при помощи особой онтологической конструкции, которую следовало бы обозначить как конструкцию онтологической безответственности.

В рамках западной философской традиции полная онтологическая ответственность может рассматриваться как включенность происходящего в континуум реальности, не отменяя действенность причинно-следственных связей и регуляций. Если же речь идет преимущественно о социальном пространстве, то онтологическая ответственность представляет собой полную включенность в ткань социального и в конечном итоге проект контролирования Я через Другого, становление в процессе и результате такого контроля. Такая конструкция подразумевает регулярную интерсубъективность, связанную с наличием объективного опыта о мире, который присутствует независимо от личностных ситуаций и предъявляет себя всем членам социума.

Поскольку же конструкция виртуальной реальности онтологически безответственна, то и проект контролирования Я через Другого претерпевает здесь определенные изменения. Онтологическая безответственность виртуальной реальности означает, что противоречие между экзистенциальным и общезначимым приобретает в случае виртуальной реальности особенную остроту. В свою очередь, интерсубъективность всей конструкции также оказывается достаточно специфичной.

Принципиальная необлигатность виртуальной реальности означает, что тем самым теряется критерий общезначимости всей конструкции. Тем самым ставится под сомнение сама возможность интерсубъективности применительно к виртуальной реальности. Кроме того, в построении специфической конструкции интерсубъективности виртуальной реальности свою важную роль играет еще и декларирование «нереальности» виртуальной реальности. С одной стороны, эта декларированная «нереальность» поддерживает это сомнение в интерсубъективности. С другой, проблематизированная интерсубъективность виртуальной реальности, в свою очередь, связана с тем, что виртуальная реальность начинает оцениваться и восприниматься как нечто нереальное. Такая оценка, соединенная с проблематизированностью интерсубъективности, приводит нас к вопросу об окказиональности как основному принципу конструкции виртуальной реальности.

В свете проблемы виртуальной реальности следует указать на принципиальную непредсказуемость, случайность выбора тех средств и способов, которые применяются для конструирования виртуальной реальности. Поле окказиональных проявлений виртуального не предполагает сгуститься и стать некоей альтернативной системой, лечь в основу другого поля реальности или поля другой реальности, – иначе окказиональное утратило бы свои специфические свойства и возможности. В результате поле окказионального имеет вид сетчатый или фрагментарный, и смысл его существует лишь в виду основной реальности, которая составляет неизменный, отчетливо различимый фон для поля окказионального, что, в свою очередь, обеспечивает конструкцию онтологической безответственности.

Виртуальная реальность имеет собственные стратегии охранения от обретения полной онтологической ответственности. Это в первую очередь необлигатность виртуальной реальности. Чтобы сохранить эту свою существенную (одну из образующих) черту, виртуальная реальность прежде всего должна производить впечатление «безвоздушного пространства», в котором отменены законы и природы и общества. Объективная общественная данность предстает в этом случае также поставленной под вопрос. Точнее сказать, именно эта поставленность объективности под вопрос и создает в данном случае возможность для реализации проекта виртуальной реальности.

При этом, однако, речь вовсе не будет идти о фактической отмене пространства интерсубективного. Виртуальная реальность должна декларировать себя и как нереальную, и как асоциальную, – но именно и только для того, чтобы суметь достигнуть своих целей в пространстве реальной социальности.

Именно поэтому повседневное конструирование виртуальной реальности осуществляется более всего путем осуществления таких видов деятельности, которые каким-то образом «попирают» законы физические и/или социальные – измененные состояния сознания, интернет и т. д. Виртуальная реальность тяготеет, таким образом, ко всему необычному, – вернее, именно это обыкновенно и хотят в ней видеть, поскольку главным ее свойством полагают именно преодоление не столько самой повседневности, сколько скорее облигатности повседневности, и, шире, всего социального и физического мира, их неотменимости, – особенно силами отдельного человека, – причем преодоление этой облигатности именно с такой онтологической легкостью, которую декларировано обещает реальность виртуальная.

Проект виртуальной реальности возникает в обществе и представляет собой результат идеи об относительности регулярной социальности. В этом смысле сама идея о том, что регулярным пространством социального можно управлять, и даже просто изменять его, является существенно более важной, чем сами изменения как таковые. Что же касается конкретной реализации проекта виртуальной реальности, то при этом, как уже говорилось выше, рвется лишь несколько референтных связей, присущих эмпирической социальной реальности, в то время как все остальные должны сохраниться вписанными в общий социальный континуум. Для получения требуемого онтологического статуса виртуальная реальность нуждается в окказиональности как ключевой характеристике своих практик. Это означает, прежде всего, что виртуальная реальность не может конструироваться таким образом, чтобы ее смыслы и практики обладали интерсубъективностью, универсально значимой для общества в целом. На эмпирическом уровне социального конструирования это обстоятельство означает, что конструирование виртуальной реальности в каждом конкретном случае будет обладать не общесоциальным, а отчетливо корпоративным и обособленным характером.

Виртуальную реальность приходится конструировать достаточно обособленной, специализированной. Это также связано с принципами ее легитимации, с необходимостью конституировать эффект ее отделенности, отрешенности от реальности основной. Здесь дает о себе знать противоречие, коренящееся в самом понятии виртуальной реальности. Виртуальная реальность, таким образом, просто не может быть общей, для «всех людей», иначе она потеряет свой статус и опять же обратится в реальность. Она также не может быть делом одиночки, поскольку тогда она потеряет статус интерсубъективной реальности и все, что из этого следует. Наконец, корпоративность, замкнутость виртуальной реальности, – это еще и простой способ конституирования такого статуса.

На повседневном уровне такое положение достигается достаточно просто, в том числе исключительно количественным путем. Именно поэтому различные группы, объединяющиеся для конструирования виртуальных реальностей, так ревностно блюдут свою корпоративность, замкнутость, отъединенность от общества. Сами они чаще всего оценивают это как некий эскейпизм, оцениваемый в их восприятии скорее положительно. На самом же деле такая корпоративность и охранительность своего «избранного» статуса даже тогда, когда количество «избранных» возрастает существенно, обозначает именно охранительное стремление виртуальной реальности, направленное на то, что виртуальная реальность ни в коем случае не должна обратиться в реальность основную (регулярную, онтологически ответственную), – иначе она потеряет свой смысл. Виртуальное сообщество должно осознавать себя как обособленное, т. е. его участники должны осознавать его как таковое, для того чтобы виртуальная реальность, опять же, не превратилась в реальность основную, и не утратила, таким образом, все то, что привлекает в ней ее субъектов. Виртуальная реальность, соответственно, обязательно необязательна. Следовательно, нельзя в данном случае говорить об эскейпизме как таковом, поскольку подразумевается, что человек оставляет один «пласт реальности» в пользу другого. В виртуальной реальности «одно» и «другое» всегда присутствуют вместе, всегда «просвечивают» друг сквозь друга, и удерживают этот баланс, не допуская его снятия.

Иначе говоря, конструирование виртуальной реальности не может быть делом одиночки, поскольку для такого конструирования человек располагает только механизмами социального конструирования реальности. Любые индивидуальные фантазии и измененные состояния сознания не будут обладать статусом виртуальной реальности, поскольку смысл виртуальной реальности состоит в том, чтобы контролирование Я через Другого ни в коем случае не прервалось совсем, а только приняло своеобразный статус необлигатности.

Корпоративная интерсубъективность означает на онтологическом уровне, что проект контроля Я через Другого ставится тем самым под сомнение. Это происходит с использованием того же механизма конструирования онтологической безответственности, что лежит в основании конструкции виртуальной реальности в целом. На декларативном уровне этот контроль подвергается сомнению, и в то же время он продолжает существовать, хотя и в несколько видоизмененном виде, поскольку его фактическая и полная отмена означала бы провал проекта виртуальной реальности. Необходимость Другого актуальна для виртуальной реальности по меньшей мере в силу того, что она конструируется «по образу и различию» регулярной социальной реальности.

Однако, если в регулярной реальности контроль Я через Другого осуществляется в основном на повседневном, до-рефлективном уровне, то конструирование виртуальной реальности представляет собой проект в поисках Другого – то есть, проект, в ходе которого предстоит искать и найти способы вписаться в обще-социальную систему контроля через Другого, и, таким образом, осуществить свою своеобразную, безответственную, но не менее необходимую онтологизацию.

Виртуальное как модус безответственности начинает с того, что прежде всего ставит регулярный, повседневный проект контроля Я через Другого под сомнение, пытается подорвать это контролирование и делает это все тем же двусмысленным образом – и подрываети сохраняет одновременно. Необходимым элементом безответственной онтологизации оказывается интерсубъективная легитимация, когда «момент» интерсубъективности должен не только состояться, но и быть признанным таковым. Как правило, к обще-социальным механизмам легитимации добавляются здесь дополнительные, специальные, т. е. в случае с виртуальной реальностью легитимация эта воспринимается как нечто проблематизированное и является предметом рефлексии, выходя за рамки собственно повседневности. Такая легитимация носит неизбежно корпоративный характер и служит для того, чтобы всякий раз ограничивать проект виртуальной реальности в онтологическом и социальном отношении. (На практике ограничение это может быть более строгим в плане декларативном, чем в фактическом.) Необлигатность виртуальной реальности должна обеспечиваться прежде всего отсутствием обще-социальной кодификации ее как полноценного, онтологически ответственного фрагмента общей социальной реальности.

III

В целом же патерналисткая интонация в отношении к виртуальной реальности выдает исследовательский дух модерна, активного целеполагающего субъекта, четко прописывающего свои стратегии обращения с объектом. Но сегодня ситуация меняется ровно настолько, насколько меняется субъект уже-ничего-сам не говорящий (им говорит язык), уже-ничего-сам не видящий (им видит образ), ничего не воспринимающий (им воспринимает медиа). У человека нет благостной иллюзии выбирать или не выбирать уход в медиареальность, у него остаются лишь чаяния найти из нее выход, очертить зону свободы воли, стать суверенным. Отсылка к виртуальной реальности подразумевала существование другой, не виртуальной реальности, оставляла надежду на посюсторонний мир, искушала надеждой на возможность отказа от иллюзии и возврат в подлинный мир.

Повторение общих мест в исследовании феномена виртуальной реальности необходимо было для того, чтобы заострить вопрос: как это относится к заявленной теме соотношения понятий виртуальной реальности и медиареальности? Имеет ли здесь место перенос на медиареальность всей стройности и убедительности аргументации критики реальности виртуальной (подобно тому, как Платон раскритиковал очевидную подражательность изобразительного искусства, а затем перенес эту аргументации на поэзию)? Но если поэзия и живопись – жанры искусства, лежащие в одном ряду возможности репрезентации, то виртуальная реальность и медиареальность – разные уровни абстракции, не рядоположенные, но соподчиненные понятия: медиареальность вбирает в себя виртуальную и содержательно, и исторически, подобно тому как постмодернисткое понимание тела вбирает в себя трансфигурации тела в эпоху модерна, создавшего последующие постмортальные трансфигурации в ситуации постмодерна, давшие импульс поиску новой топологической определенности, искренности и ответственности в ситуации конца постмодерна. Виртуальная реальность – закономерный этап становления медиареальности, ее необходимая составляющая осталась в той эпохе, в которой была свежа память об ЭВМ, когда проблема искусственного интеллекта и научно-технического прогресса еще не утратили привкуса передовой мысли. Ныне же термин «виртуальная реальность», оставив свой след в дискурсе теоретиков медиа (где четко положена посюсторонность технического устройства, медиа и тех эффектов, которые они порождают – виртуальная реальность), легитимен в сфере обучающих тренажеров: обучение управлению самолетом, танком, подводной лодкой и другим дорогостоящим техническим устройством, и отчасти в области компьютерных игр. Тренажер и сетевая игра метонимически замещают производимые виртуальной реальностью и медиареальностью модели мира, воплощают концепции воображаемых универсумов. Термин «виртуальная реальность» – в силе в области тренажеров и для обучающих целей. Однако виртуальная реальность не покрывает реальность медиа, медиареальность, но каждая нуждается в другой.

Сделаем вывод: понятие виртуальной реальности и медиареальности исторически связаны, медиареальность подразумевает включенность виртуальной реальности как свой закономерный, но исторически предшествующий этап. Близкородственные («недород») понятия медиареальность и виртуальная реальность разделены не только этапом трансформаций: «виртуальная реальность» предшествует, открывает стратегии описания нового качества, связанного с новыми медиа, рекурсивно стимулирует интерпретировать «старые медиа» в духе новых. Если виртуальная реальность вопреки всем интенциям обосновать ее всеохватность, ее подлинность и единственно возможную реальность, таит (вопреки всему и всем аргументам) интенцию обращения к «посюсторонней», «настоящей», «подлинной» реальности, то медиареальность иллюзию выхода блокирует, иронизируя над попытками поспешно рассчитаться с ней и уйти в мир без медиа, в амедиальный (Д. Сивков) мир. Миф можно победить только на основе нового мифа, представшего подлинной реальностью, виртуальную реальность – реальностью, созданной новыми медиа, т. е. медиареальностью. Там и тогда, где оправдано использование термина виртуальная реальность, там не может быть полноты осуществления медиареальности. Иными словами, концепт виртуальной реальности нуждается в медиареальности, поскольку в виртуальной сфере всегда присутствует момент вовлеченности, подлинности проживания пространства-времени будь-то на тренажере, в тренинге или компьютерной игре. Наличие этого феномена дает объяснение тем многочисленным фактам, когда играющий начинает воспринимать игру как саму жизнь, как единственно возможную её форму. Этот сюжет столь широко представлен в искусстве и публицистике, что останавливаться на нем нет смысла. Иное дело медиареальность, которая полнокровно заявляет о себе тогда, когда человек не подозревает о ее сделанности, сотворенности, производности. Когда он воспринимает ее как естественную реальность, как то, что и есть настоящая реальность, после того как он больно ущипнул себя.

Все есть медиа. В медиареальности нет места виртуальной реальности, поскольку нет подлинной реальности, к которой отсылала бы медиареальность. Называя некие артефакты медиа виртуальной реальностью, мы, хотя не хотим этого, однако сохраняем себе путь к отступлению в зону «настоящей» реальности, к real time.

Литература

1. Вирилио П. Информационная бомба. Стратегия обмана. М.: Гнозис, 2002.

2. Иванов Д. В. Императив виртуализации. Современные теории общественных изменений. СПб.: СПбГ У, 2002.

3. Носов Н. А. Виртуальная реальность // Вопросы философии. 1999, № 10.

4. Рашкофф Д. Медиавирус. Как поп-культура тайно воздействует на ваше сознание. М., 2003.

5. Савчук В. В. Медиафилософия. Приступ реальности. СПб.: Изд-во РХГА, 2013.

6. Таратута Е. Е. Философия виртуальной реальности. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2007.

    В. В. Савчук, Е. Е. Таратута

Предмет медиафилософии

Согласимся с Маклюэном и сделаем следующий шаг: медиа, сообщение и реальность суть одно и то же. Способ их существования создает новую всеобщность – медиареальность. Таким образом, не сами по себе медиа являются предметом медиафилософии, но способ восприятия природы, общества и человека. Воспринимающее тело есть мета-медиум, как назвал его Майк Сандботе; среди других медиа тело отличается тем, что «в моем восприятии оно есть медиум, который ежеминутно наиболее всего уязвляется и наиболее всего игнорируется всей совокупностью чувственных, искусственных и технических медиа. И если эта совокупность медиа образует новую целостность, то это дает возможность понять, как внутренне функционирует сеть, тем самым возникают условия для поиска революционной динамики в будущем, где ныне кроется самая большая опасность. Революция есть возвращение. Это относится ко всему, но в первую очередь к миру медиа».[15 - Sandbothe M. Und wie f?hlt sich Ihr Nacken an? // Kulturaustausch. Zeitschrift f?r internationale Perspektiven. 2010, No 3. S. 22.] Возвращение вижу в том, что у тела вновь появляется архаическая размерность, оно становится частью живого мира, относится к внешнему миру с симпатией, т. е. как к самому себе, сочувствуя.

И первый шаг на этом пути – явление медиареальности в ее очевидности, всеприсутствии и незаметности, как на это указывал, уже упоминавшийся мной Дитмар Кампер: «Парадокс в том, что медиа, достигнув цели, дематериализируются и исчезают».[16 - Kamper D. Unm?gliche Gegenwart. Zur Theorie der Phantasie. M?nchen: Fink Verlag, 1995. S. 96. – Сравни: «Парадокс медиа в их исчезновении в явлении, вместе с тем медиа есть единственное средство “медиального парадокса”» (Mersch D. Medientheorien zur Einf?hrung. Hamburg: Junius Verlag, 2006. S. 224).] В своем осуществлении медиа выказывают свою природу, принося себя в дар принципу сообщения и создания новой целостности. Медиа на миг выказывают свое присутствие в момент перелистывания страницы, ожидания загрузки SMS-сообщения или электронного письма. Медиареальность, возникая, исчезает, «дематериализуется». И чем совершеннее средство, тем быстрее оно исчезает, – это оборотная сторона быстродействия. Медиа порождает соответствующую медиареальность, которая подобна свету в понимании Плотина: «Он не пришел, и он здесь! Его нет нигде, и нет места, где бы его не было!» (Плотин V 5, 7, 33).

В качестве предмета медиафилософии медиареальность не редуцируется ни к аппаратам, ни к конкретному виду медиа, ни к коммуникантам, ни к социальным условиям ее появления; она – результат невидимой (поскольку соединив и сообщив, она исчезает) работы медиа, собранных в когорту цифровых. Медиареальность структурируется двумя полюсами – производство и потребление: потребление зрелищ, визуальной продукции, вес которых день ото дня растет. С одной стороны, производство рождает потребление, а потребление становится возможным в результате производства. С другой стороны, сама необходимость потребления делает производство необходимым. Они стимулируют друг друга. В отличие от тирании противопоставления субъект-объектных отношений, медиареальность игнорирует оппозиции классической рациональности и в первую очередь четкость деления на субъективную и объективную реальность, на идеальное и материальное, на реальность и вымысел. Новые средства коммуникации порождают новую конфигурацию субъекта, отличительной чертой которого является децентрация, а, в конце концов, и всеприсутствие. Но всеприсутствие, как и техническое господство над природой (М. Хоркхаймер и Т. Адорно), иллюзорно. Так, географическое пространство и пространство коммуникации – в силу совершенствования средств сообщения – сжимаются, становятся вседоступными: мы всех слушали и всё видели (кто не слушал Паваротти или не видел Эверест? А многие ли слышали его в театре или видели вершину вблизи?). Утвердился медиальный феномен видения-узнавания уже прежде виденного: человек прежде поездки рассматривает то, что собирается увидеть. Но даже там, где мы бывали, давали мы себе труд увидеть или смотрели косо, с недоверием к собственным желаниям смотреть еще, смотреть «увлекательное», – заставляя включать режим медитативной концентрированности и отрешенности?[17 - Подобно Гантенбайну – мнимому слепому (герою писателя Макса Фриша), поехавшему с группой туристов в Грецию. У Парфенона Гантенбайн дождался, когда спутники «отщелкали фотоаппаратами», а затем стал задавать им наивные вопросы о видимом, например: «Все ли колонны Парфенона одинаковой высоты? Он не верит этому; у него есть резоны, заставляющие навострить уши. Везде ли расстояние между колоннами одинаково? Кто-то оказывает услугу и измеряет. Нет. Он не удивлен, ведь древние греки не были слепыми […] Некоторые так жалеют его, что в поисках слов, которые дали бы представление о священности этих мест, сами начинают видеть. Слова их беспомощны, но глаза оживают» (Фриш М. Homo Фабер. Назову себя Гантенбайн. М., 1975. С. 364–365).] В Сеть мы втягиваемся все больше и больше и, перефразируя Ницше, не только вниманием, не только сознанием, но и всем телом.

Возникновение медиафилософии как философии эпохи новых медиа имеет три источника: первый, по времени, – появление фигуры мысли о чем-то или философии чего-то; второй, его можно назвать научно-техническими предпосылками, – появление новых типов медиа, новых открытий в области науки и техники и осознание последствий их и, наконец, третий, – логика поворотов ХХ века приводит к медиальному повороту, следствием чего является новая онтология реальности, которая предстает медиареальностью, а сама философия, используя новые медиа, проявляется в формах этих медиа.

В онтологически трактуемой медиареальности партикулярные сферы, опосредующие наш способ существования (техника, способы коммуникации, язык, образ), суммируются в понятии универсального опосредующего, который только и дан нам, вне и без которого уже невозможно встретиться с «реальностью самой по себе», с «подлинной» или «объективной» реальностью. Нет логического противоречия в том (и что не менее важно – это не противоречит интуиции и философскому вкусу, на нее опирающемуся), чтобы выдвинуть тезис: все есть медиа. Тезис «все есть медиа» имеет оборотную сторону: ничто не может предстать в качестве привилегированного медиа, ничто не может претендовать на символическое выражение медиа как такового, иными словами: следует признать, что ничто не есть медиа в качестве медиа, в качестве привелигированного объекта медиа, в качестве медиа как знака медиа.

Данные резоны учитывает Мартин Зеель: «медиафилософия, которая не имеет собственного объекта, не может быть самостоятельной философской дисциплиной». Но тогда возникает вопрос: чем же она является? Зеель дает следующий ответ: «Она открывает новый “измененный взгляд ”, который в каждой области философии требует нового вида рефлексии».[18 - Seel M. Eine vor?bergehende Sache // Medienphilosophie: Beitr?ge zur Kl?rung eines Begriffs. Frankfurt am Main, 2003. S. 10.] Вспомним выводы Лоренца Энгеля и Йозефа Фогля – «В качестве первой медиатеоретической аксиомы может выступать утверждение: никаких медиа не существует» и Сьюзен Бак-Морс – «Такого объекта, как медиа, не существует» или же, ослабив посылку, мы можем утверждать: «Медиа – это “слабый” объект». Реальность, которую представляют, которую создают и которую – как Вселенную – замыкают медиа, есть медиареальность – реальность, возникающая вместе с развитием новых технологий. В этих условиях философия, которая пытается быть адекватной возникшей ситуации, продумывающей ее метафизические следствия, есть медиафилософия.

Таким образом, не сами по себе внеположные человеку медиа являются предметом медиафилософии, а та формирующаяся медиареальность, в равной мере относящаяся и к человеку, и к обществу и природе – не это ли является ответом на вопрос: отчего в гуманитарных науках с такой легкостью традиционные предметы исследования тематизируются с приставкой медиа – медиареальность, медиакультура, медиатекст, медианасилие и т. д.?

Подведем итог: предметом медиафилософии является реальность, которая предстает в виде медиареальности.

Литература

1. Больц Н. Азбука медиа (пер. с нем. Л. Ионин, А. Черных). М.: Европа, 2011.

2. Дебрэ Р. Введение в медиологию / пер. с фр. Б. Скуратова. М.: Праксис, 2010. 368 с.

3. Кампер Д. Двуликий Янус медиа // Кампер Д. Тело. Насилие. Боль. СПб.: Изд-во РХГА, 2010. С. 5–29.

4. Киттлер Ф. Оптические медиа: Берлинские лекции 1999 г. М.: Логос; Гнозис, 2009.

5. Луман Н. Реальность массмедиа. М.: Праксис, 2005.

6. Маклюэн М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека. М.: Жуковский; Канон-Пресс-Ц; Кучково поле, 2003.

7. Медиа. Введение: учебник для вузов / Под ред. А. Бриггза, П. Кобли; пер. с англ. 2-е изд. М., 2005.

8. Hartmann F. Cyber.Philosophy. Wien: Passagen-Verlag. 1996.

9. Margreiter R. Medienphilosophie. Eine Einf?hrung. Berlin: Parerga Verl., 2007.

10. Medienphilosophie: Beitr?ge zur Kl?rung eines Begriffs. Frankfurt am Main, 2003.

11. Was ist Medienphilosophie? Stellungnahmen von Sybille Kr?mer, Dieter Mersch und Mattias Vogel // Information Philosophie. 2006, № 1.

    В. В. Савчук

Методы медиафилософии

Если задать вполне правомерный вопрос о специфике методов и принципах исследования медиафилософии, то ответ будет и легким, и трудным одновременно. Во-первых, медиафилософия есть философская, а следовательно, спекулятивная дисциплина с присущими ей философскими основаниями и посылками, посему она «должна соответствовать стандартам современной философии» (Матиус Фогель) или быть «новым движением современной философии» (Дитер Мерш).[19 - Was ist Medienphilosophie? Stellungnahmen von Sybille Kr?mer, Dieter Mersch und Mattias Vogel // Information Philosophie. 2006, No 1. S. 78.] Медиафилософия использует все те методы, которыми пользуется легитимная философия чего-то: культуры, политики, права, образования, науки и техники, эстетики и т. д.

Существуют подходы к анализу медиареальности, среди которых можно выделить базисные: поструктурализм и структурализм, теорию языковых игр, семиотическую теорию медиа ( Р. Барт, Ж. Берже, К. Метц), неомарксизм, теории культурной критики и психоанализа, феноменологии и «поэтического мышления» Хайдеггера. Существующая конкуренция методов анализа существа новых медиа благотворно влияет на становление медиадискурса. Йозеф Раушер в свое время (по меркам быстроменяющихся медиа, уже историческое время) указывал на то, что усилия для понимания феномена «медиа» предпринимаются «прежде всего в феноменологическом направлении. И это обосновано, поскольку ни одна философская школа не может похвастаться, что долго занималась медиа, как феноменологическая, и ее последователи, будь то в форме анализа дискурса, деконструкции или системной теории». Раушер ратует за объединение на базе медиафилософии всего дискурса о теле, о перформативности, культурологических теорий и медиапрактики. Особенно важным он считает медиаискусство, которое «оказывается на стыке между эстетической и медиафилософской рефлексией».[20 - Rauscher J. Einleitung // Perspektiven interdisziplin?rer Medienphilosophie / Hrsg. C. Ernst, P. G ropp, K. A. Sprengard. Bielefeld: transcript-Verl., 2003. S. 88.]

Медиареальность не дается инструментальному подходу, поскольку самый изощренный инструмент есть воплощение инструментальности того, чем берется нечто: и здесь неважно раскаленная ли это заготовка, берущаяся огромными щипцами; сверхтонкий пинцет микрохирурга, захватывающий нерв; методы психоанализа, позволяющие работать с невротическими состояниями пациента; все они – производные того инструментария, который схватывает и удерживает свой объект. Но что может взять инструмент, если его предмет всеобщность? Инструмент не может схватить суть своей инструментальности, ибо инструментальный подход ограничен.

Иллюстрацией может послужить инсталляция Тора Берресена «Убийство топором» (2011).[21 - X Международная биеннале современного искусства «Диалоги» (26 августа – 4 сентября 2011 г.). Центральный выставочный зал «Манеж», Санкт-Петербург (фото Ольги Казакевич).] В ней весьма наглядно продемонстрировано, что получается, если мы одним инструментом постигаем другой, и какая картина предстанет в итоге перед нами. «Познанное» средство теряет не только эффективность воздействия, но саму способность воздействовать.

Фото Ольги Козакевич

Проблеме специфики методов медиафилософии была посвящена конференция «Медиафилософия III. Принципы и способы анализа медиареальности» (СПбГ У., 2009). В докладах, предлагались различные варианты анализа медиареальности: констатировалось, что медиареальность не схватывается, поскольку она есть «ускользающая реальность медиа» (Д. Ю. Сивков), что адекватный метод ее постижения апофатический, поскольку «божественное, сущностное или субмедиальное оказываются равным образом невыразимы» (С. Б. Никонова). Их позиция сближается с уже приведенной точкой зрения Лоренца Энгеля, Йозефа Фогля и Сьюзен Бак-Морс о том, что «никаких медиа не существует» или «такого объекта, как медиа, не существует». Впрочем, эта позиция имеет своих предшественников, любое исходное онтологическое понятие «не существует», как не существует Дао, Бытие, Бог, язык, медиа. Они берутся косвенно – по эпифеноменам, по следствиям и проявляниям, поэтому «философия языка не в состоянии обнаружить язык – так же, как и философия медиа не может обнаружить медиа».[22 - Mersch D. Tertium datur. Einleitung in eine negative Medientheorie // Was ist ein Medium? / Hg. von S. M?nker, A. Roesler. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2008. S. 308.] Медиафилософия ищет не строгих дифиниций медиа, но условия для объяснения того, как нечто может быть в качестве медиа, когда и каким образом.

К этому ряду констатации – трудности познания медиареальности и близким к ним артефактам – примыкает точка зрения И. Ю. Алексеевой и А. Ю. Сидорова, которые полагают, что информационно-коммуникационные технологии и ими порождаемое информационное общество предлагается осмысливать с позиций философско-антропологического и социально-философкого подходов. Но выполнив все условия, авторы приходят к неутешительному заключению, что эта задача является «сложной, трудоемкой, а в полной мере, как правило, невыполнимой».[23 - См.: Информационная эпоха: вызовы человеку: монография / Под ред. И. Ю. Алексеевой, А. Ю. Сидорова. М.: РОССПЭН, 2010. С. 11.] И все же ряд авторов полагает, что приемлемыми и эффективными методами являются «модели генеративного типа» (Т. Б. Кудряшова), «интермедиальное цитирование» (А. Г. Пастухов), «визуальный метод» (И. Чудовская-Кандыба) или, наконец, медиапространство может быть схвачено лишь апофатически (С. Б. Никонова).[24 - См.: Медиафилософия V. Способы анализа медиареальности / Под ред. В. В. Савчука, М. А. Степанова. СПб.: СПбФО, 2010. С. 7–16, 43–47, 65–71, 25–33.]

Кроме того, с той же неотвратимостью встает вопрос о собственных медиафилософских методах, обусловленных спецификой решаемых ею задач, которые ставит перед собой новая дисциплина. Свою разрешающую способность методы медиафилософии доказывают тем, что дают результаты, которые не получить с позиций существовавших дисциплин, будь-то социология, психология, теория искусства или теория коммуникации в отдельности. Иллюстрацией сказанного может послужить книга известного медиаисторика Вернера Фаульштиха «Культура порнографии», краткое введение в которую составляет 301 страницу.[25 - См.: Faulstich W. Die Kultur der Pornografie. Kleine Einf?hrung in Geschichte, Medien, ?sthetik, Markt und Bedeutung. Bardowick: Wissenschaftler-Verlag. 1994. Развитие этой темы в докладе: Faulstich W. Hardcore-Pornofilme. Geschichte, Typologie, ?sthetik und Bedeutung // Unser Jahrhundert in Film und Fernsehen. Beitr?ge zu zeitgeschichtlichen Film- und Fernsehdokumenten / Hrsg. K. F. Reimers. M?nchen, 1995.] Подход к порнографии, а в особенности к порнофильмам, как виду медиа, позволяет автору вне неизбежно оценочных суждений эстетики, – а в нашем случае уместнее сказать господствующих осуждений, – всесторонне рассмотреть феномен порнографии: факторы обусловившие ее появление, ее долгую историю существования, функции ею выполняемые, ее собственную эстетику. Фаульштих скандально, с точки зрения классической эстетики, рассматривает порнографию в качестве феномена культуры. Зафиксирую, что после впечатляющих успехов культурантропологов, этнологов, медиологов ХХ века мы с большей толерантностью относимся к маргинальным сообществам и неконвенциональным способам самореализации и получения удовольствий. Порнография, таким образом, полноправно относится к культуре в том же ключе, что и субкультура панков, амазонских каннибалов или фанатов ретро-автомобилей. Такой подход позволяет анализировать культуру во всех формах ее проявления. Примиряет – не значит, оправдывает (поскольку вскрывает причины появления и упорного воспроизводства феномена порнографии в культуре), но дает возможность видеть альтернативу, возможность выбора, вынимает на свет Божий – свет рефлексии и анализа, свет сознательного отношения к ней, повышает адекватность политики в данной культуре, в данной местности, в данном городе. В идеализме всегда есть нежелание знать и нетерпимость к иному. По этой причине незаинтересованная аналитическая работа медиааналитика подобна консервному ножу, вспарывающего как глянцевость любого медиа, так и иллюзии и предубеждения ничего-не-желающего-знать и видеть «образованного человека». Изнанка привычного обнажает конструкции красоты, приличия, знаков престижа и норм поведения.

Вместе с этим открывается возможность заявить свой подход к уже устоявшимся предметным областям медиарефлексии: медиатеория, теория коммуникации, теория знака, философии языка, этика и т. д. Если исходить из выдвигаемого нами основного тезиса: «Медиа не вне нас, медиа – внутри нас» и строго придерживаться его, то это приведет к неизбежной трансформации философской проблематики под углом зрения медиа.

Литература

1. Антология медиафилософии / Ред.-сост. В. В. Савчук. СПб: Изд-во РХГА, 2013.

2. Больц Н. Азбука медиа / Пер. с нем. Л. Ионин, А. Черных. М.: Европа, 2011.

3. Дебрэ Р. Введение в медиологию / Пер. с фр. Б. Скуратова. М.: Праксис, 2010. 368 с.

4. Кампер Д. Двуликий Янус медиа // Кампер Д. Тело. Насилие. Боль. СПб.: Изд-во РХГА, 2010. С. 5–29.

5. Киттлер Ф. Оптические медиа: Берлинские лекции 1999 г. М.: Логос; Гнозис, 2009.