скачать книгу бесплатно
Борис Алексеев
Москвич, родился в 1952 году.
Профессиональный художник-иконописец, имеет два ордена РПЦ. Член Московского Союза художников.
К литературе обратился в 2010 году, пишет стихи и прозу. В 2016-м принят в Союз писателей России. Серебряный лауреат Международной литературной премии «Золотое перо Руси» за 2016 год. Дипломант литературных премий Союза писателей России: «Серебряный крест» за 2018 г., «Лучшая книга года» (2016–2018).
В 2019 году награжден медалью им. И. А. Бунина «За верность отечественной литературе» (Союз писателей России). В 2020-м присвоено почетное звание «Заслуженный писатель МГО Союза писателей России» и вручена медаль МГО СПР «За мастерство и подвижничество во благо русской литературы».
Прощай, Пандора!
– Будем лечить или пусть живет?
Из стенограммы медицинского консилиума
Гриша проснулся рано и сразу почувствовал себя плохо. Он поглядел на спящую жену, вздохнул и подошел к зеркалу. Напротив него стоял явно больной человек, вид которого скорее пугал и отталкивал, чем вызывал сожаление.
– Н-да, нужен врач, – поморщился Гриша и вышел на крыльцо.
Его загородный дом стоял на задах живописной подмосковной деревни. День был воскресный. Ехать никуда не хотелось. Тем временем проснулась жена. Внимательно осмотрев Гришу, она без слов выкатила из гаража машину, усадила мужа, включила «красную цветомузыку» и помчалась в город.
Через полчаса они вошли в вестибюль современной коммерческой клиники «В здоровом теле».
– Здравствуйте, ваши проблемы? – обратилась к ним миловидная девушка-регистратор.
– Да вот… – начал было Гриша, но девушка положила перед ним бланк договора и попросила расписаться в трех местах.
Гриша расписался. Регистратор сообщила, что первичный осмотр стоит две с половиной тысячи рублей, и указала на окошко кассы, где следует заплатить деньги. Гриша положил в окошко пятитысячную купюру, взял чек и, не ожидая сдачу, вернулся к стойке регистрации. За барьером он увидел сразу двух зеркально похожих друг на друга девиц и никак не мог сообразить, какой из них следует отдать оплаченную бумажку. Вдруг Гриша тяжело задышал, было видно, что ему становится совсем худо.
– Девушка, – заволновалась жена, – скажите, где прием?
– Одну минуту, – ответила распорядительница, – я должна занести в компьютер факт оплаты и выдать талон!
Тем временем жена прочитала на табло расстановку персонала, подхватила Гришу под руку и поспешила в кабинет первичного приема.
– Стойте! – взвизгнула девушка вслед. – Вы не надели бахилы.
Юркнув между твердой стеной и аморфным Гришей, она перегородила проход.
– Наденьте, пожалуйста, бахилы! – голос прозвучал сухо, как бой металлокерамики.
Спорить было бесполезно. Жена вывела Гришу обратно в прихожую и, усадив на диван, обклеила ботинки синими целлофановыми мешочками. Сдерживаясь, чтобы не заплакать, она с трудом приподняла грузное тело мужа и, подперев его своим хрупким плечиком, вторично повела по коридору к кабинету первичного приема.
С минуту они стояли перед дверью, ожидая пригласительного распоряжения. Постучали – ответа не последовало. Плюнув на все приличия, жена распахнула дверь и втащила Гришу в небольшое стерильное помещение. Напротив двери, у окна, стоял стол, за столом сидел врач и что-то сосредоточенно писал.
– Доктор, осмотрите, пожалуйста, моего мужа, ему плохо, – задыхаясь от напряжения, сказала жена и усадила Гришу на единственный свободный стул.
Врач продолжал писать. Его спина выгибалась то в одну, то в другую сторону в зависимости от того, начинал он строку или заканчивал.
Неожиданно Гриша потерял сознание и повалился на пол. Произошло это так стремительно, что жена только всплеснула руками и бросилась поднимать мужа.
– Одну минуту, – врач обернулся, поглядел на пожилую пару и продолжил запись.
Наконец он отложил бумаги и подошел к Грише вплотную.
– Что болит? – спросил он, разминая пальцы.
– Ему плохо! – ответила за мужа жена. – Сделайте что-нибудь!
– Вижу, женщина, не слепой. Надо сдать анализы. Я выпишу направление. Завтра утром приходите натощак. Попросите сделать вам экспресс-диагностику – и с результатами ко мне. Всего доброго!
Он вышел из кабинета. Жена, не веря в происходящее, с минуту слушала затухающий перестук его каблуков. Наконец она поняла, что врач действительно ушел и первичный прием окончен.
– Пойдем, Гриша, отсюда. Я сама.
Не снимая бахил, они вышли из клиники и направились к машине.
– Вы будете сдавать анализы? Мне оформлять или нет? – закричала им вслед девушка-регистратор.
– Ответь ей, – шепнул Гриша.
На воздухе ему стало легче.
– Садись, пожалуйста, – буркнула жена.
Она запихнула Григория в машину, захлопнула за ним дверцу салона и, обхватив лицо ладонями, с минуту стояла неподвижно. Затем (опомнившись!) женщина юркнула в машину, с места взяла максимум стартовой скорости и, как на спортивных ралли, помчалась вперед, опережая ветер. Ехали молча. Гриша, пригревшись на заднем сидении, уснул. Ему приснился сон.
Сон Гриши
По дороге им встретилась симпатичная девушка. Она стояла прямо на проезжей части и голосовала, подняв вверх белую «мраморную» руку. Одета была девушка в белый короткий хитон и напоминала античную статую. Жена остановила машину, бросила в зеркало заднего вида: «Жди, дорогой!», подошла к девушке и завела с ней оживленный разговор.
Говорили они минут пять. Оказалось, зовут «мраморную» незнакомку Пандора. Женщины обменялись какими-то коробками и разошлись, послав при этом друг другу воздушные поцелуи.
– Нам надо срочно вернуться в клинику, – сказала жена, перекладывая коробку с руки на заднее сидение, – потерпи, Гриша. Будем надеяться на лучшее.
Машина развернулась через двойную сплошную линию и помчалась обратно в клинику.
…В вестибюле их радостно встретила девушка-регистратор:
– Ха, умирающие лебеди вернулись!
Отстранив жену, она припала к груди Григория и стала вместе с градусником измерять его температуру.
– Сколько? – спросил Гриша, когда девушка извлекла градусник.
– Одна тысяча сто рублей, – ответила девушка.
– Так много? – удивился Гриша.
– А вы как думали? Грипп – дело серьезное! Теперь давайте измерим ваше внутреннее давление, – говоря слово «внутреннее», девушка улыбнулась и присела рядом с Гришей так, что ее колени уперлись в его левое бедро.
Гриша затаил дыхание.
– Ну вот, так я и знала, – огорченно пропел девичий голосок, – три тысячи четыреста рублей! У вас очень высокое давление. Нужна срочная госпитализация. День стационара стоит четырнадцать тысяч пятьсот рублей. Вам необходимо лечь минимум на три года. Положение очень серьезное!
– Тебя звать-то как, милочка? – спросил Гриша, высчитывая в уме полную стоимость госпитализации.
– Звать? – переспросила девушка. – Ну, положим, Пандорой звать.
«Пандора!..» – с ужасом подумал Гриша. Его «внутренний» (тот самый) калькулятор закончил предварительные расчеты и выдал на-гора итоговую стоимость госпитализации. Пятизначная цифра ткнула Гришу в самое сердце. Он вздрогнул, шумно вдохнул в легкие воздух и открыл глаза.
– Что с тобой, тебе плохо? – не оборачиваясь, спросила жена.
Несколько минут Гриша вживался в происходящее. Затем откинулся на спинку сидения, закрыл глаза и буркнул себе под нос:
– Получи, Пандо-ора, два гнилые помидо-ора!
– Что ты сказал? – переспросила жена, выруливая на деревенский большак. – Какая Пандора?..
Ищите интонацию!
– Слова только мешают понимать друг друга.
Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький принц
«Писать о любви лучше стихами, это очевидно, – думал я, бросая в корзину текст очередной чувственной мизансцены, – не дается мне любовная проза. Пишу слова – как горсть пустых орехов перебираю: на зубах трещат, а вкуса никакого. Помню, Гаврилыч наставлял нас: “Слово – не сумма приставок и окончаний, но таинственный иероглиф бытия! К примеру, «любовь», – тут он умолкал, подходил к окну и неспешно раскуривал прямо на уроке свою знаменитую бриаровую трубку, – эта продольная закорючка из шести литер, похожая на холостой патрон в русской рулетке, может спасти смельчака, а может и не встретиться…”».
Короче, на другой день пошел я к своему старому учителю литературы Афанасию Гавриловичу в гости. Кто, как не он, объяснит мою прозаическую непонятку Отыскал дом. Звоню. Жду. Открывает сам. Постарел, скостлявился.
– Господи, хоть кто-то обо мне вспомнил! – Гаврилыч смахнул слезу и побежал на кухню, оправдываясь с оглядкой: – Я сейчас, я быстренько. Чаек только поставлю!
Я же как стоял в пальто, так с порога и гаркнул:
– Афанасий Гаврилович, научи писать про любовь прозой. Пробовал так и сяк, чувствую, не робят мои литеры думку сердечную.
Сказал, а сам прислушиваюсь: хозяин отложил приготовления, замер. Прошла минута, вторая. Наконец появляется Гаврилыч, подходит ко мне и говорит:
– Ты-т погодь, Мишаня, не капитись. Любовная проза – это не болтовня двух персон детородного возраста. Это, Мишань, тайна! А слова… Что слова? Слова бывают и ни к чему.
Афанасий Гаврилович достал из кармана трубку и затянулся табачком.
– Ты вот что, дружочек, попробуй-ка писать без слов!
– Как это? – усмехнулся я.
– А так. – Учитель выпустил сизое колечко дыма, поднял указательный палец вверх и добавил: – Тут важна интонация!
В тот вечер я вернулся домой, сгорая от литературного нетерпения. Не снимая пальто, подбежал к письменному столу и включил компьютер.
– Что-то случилось? – поинтересовалась жена из кухни, накрывая стол для позднего ужина.
– Ты ешь, я потом. Интонация… Вот оно что! – пульсировал в моей голове добродушный голос Гаврилыча. – Интонация!
Голос манил. Пока запускался комп, я вглядывался в темный экран и видел, как учитель выписывает на классной доске в строчку какие-то иероглифы любовного содержания, а мы, великовозрастные балбесы, хихикаем в парты и приторно краснеем, поглядывая на девчонок. Но вот юношеская дурь постепенно оставляет нас. На дальнем ряду поднимается смущенный Никита Лобзев:
– Красиво! Нам бы так!.. – Никита обводит взглядом притихшие ряды, открывает хрестоматию и читает отрывок из «Капитанской дочки», где Гринёв, он же Никита Лобзев, объясняется в любви Машеньке Мироновой.
…Я выдохнул и поставил жирную точку.
– Или иди спать, или читай! – послышался за спиной голос жены.
Веки мои слипались, но я собрался с силами, сбросил с плеч пальто и, сладко потянувшись, прочитал текст, еще не остывший от горячего авторского дыхания. Текст о любви молоденькой девочки к старому учителю литературы. Любви, которой суждено было тайно родиться и так же тайно умереть в сердце будущей женщины, – первая любовь не выбирает…
Я закончил чтение. Почтенный «Брегет» пробил три часа ночи, наполнив гостиную бархатным перезвоном. Жена сидела неподвижно, запрокинув голову. Глаза ее бродили под потолком и, казалось, что-то высматривали на пожелтевшей от времени побелке.
– Спасибо, Миша, – произнесла она, – ты тронул мое сердце. Разве я когда-нибудь рассказывала о своей первой любви? Твоя влюбленная девочка – это я тридцать лет назад! Я не помню, как выглядел мой возлюбленный учитель литературы, помню только: он частенько поднимал вверх указательный палец и, оглядывая нас, таинственно произносил: «Ребята, ищите интонацию!..»
Моисей Бельферман
Моисей Исаакович родился в Харькове 10 марта 1935 года.
Окончил школу в Киеве. Поступил в Брянский лесотехнический институт. В 1957 году стал инженером лесного хозяйства. Трудился в Карелии, Киевской области, в Киеве…
Первые литературные записи появились в Карелии. В периоды продолжительных безработиц (в Киеве непросто устроиться на работу) занимался самообразованием в читальном зале и отделе газетных фондов Государственной публичной библиотеки АН УССР.
Написал пьесу «Встреча Мудрости с Опытом» (о действительно произошедшей встрече выдающихся деятелей Эллады: философа Демокрита и врачевателя Гиппократа). Автор прозаических произведений различных жанров: новеллы, повести, романы, афоризмы, публицистика, юмор.
По моим примитивным, житейским представлениям: юморной раздел предназначен специально для юмористов? Приглашают к себе веселых, находчивых весельчаков, юмористов? Предназначен для словесно-юморного диспута? Одни задают колкие, призывающие к размышлениям вопросы, другие отвечают? По мере своего развития, быстроты реакции, интеллекта…
По уровню своего природно-житейского развития, представлений, образования, астрологической составляющей, самоубежденности многие – да почти все! – считают себя прирожденными юмористами? На основании самопознания, убежденности, прав личности, без юморного обследования специалистами, документального подтверждения ногой открывают дверь в юморной мир избранников?
Опьяненные гордостью самоубеждения, надеются очаровать собой, сбить с ног хохмаческим словосочетанием? Перепрыгнуть через планку признанной чемпионской высоты? Удивить живую группу человечества? Занять юморной блиндаж? Авторитетную позицию? И с определенного времени занять почетное место юморного умника в истории современного этапа?
Почет и уважение, даже любовь, почитание в определенном смысле равносильны денежному фетишу? Юмористов узнают, признают? Считают их кумирами? Достойными идеалами для подражания? По их манерам поведения устраивают, если удается, собственную жизнь? С высокомерием относятся ко всем остальным – не юмористам?
Юмористам весь мир открыт, доступен? Их юморные хохмачества переводят на все существующие языки мироздания и тематической эквилибристики? Достойные люди эпохи светят мерцающим, незатухающим факельным пламенем? Они учат жить по современным морально-политическим принципам духовности?
Юмор – словесно-чувственная приправа вкусовых специй.
Юморная каракатица по миру катится.
Сплетня типа юморного злодейства.
В войсковых училищах, академиях не преподают предмет юмора.
У юмора случается разный смысл, свойство, значение… Иногда он созидает, в другие разы – разрушает.
Юмор не всегда связан с умом, чаще – с чувствами, почти постоянно – пустословие.
