скачать книгу бесплатно
Актуальные проблемы Европы №1 / 2015
Коллектив авторов
Татьяна Глебовна Пархалина
Журнал «Актуальные проблемы Европы»Сборник научных трудов 2015 #1
Анализируются причины и следствия сепаратизма в современной Европе. Исследуются формы проявления сепаратизма и практика политических партий, инициирующих сепаратистские движения. Оценивается политика отдельных государств и международных институтов в процессах урегулирования конфликтных ситуаций, являющихся результатом всплеска сепаратизма.
Для научных работников, сотрудников государственных учреждений, преподавателей высшей школы, аспирантов и студентов.
Актуальные проблемы Европы № 1 / 2015 Европа: Вызовы сепаратизма
Сведения об авторах
Балясникова Ольга Вениаминовна – кандидат филологических наук, старший научный сотрудник сектора этнопсихолингвистики Института языкознания РАН.
Balyasnikova O.V. – candidate of sciences (PhD in philology), Institute of linguistics RAS, sector of ethnopsycholinguistics, senior researcher. (bn.post@yandex.ru)
Комалова Лилия Ряшитовна – кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Института прикладной и математической лингвистики ГОУ ВПО МГЛУ, старший преподаватель кафедры лингвистики и профессиональной коммуникации в области медиатехнологий МГЛУ.
Komalova L.R. – candidate of sciences (PhD in philology), Institute of applied and mathematical linguistics, GOU VPO MSLU, senior researcher, Department of linguistics and professional communications in the field of media technologies, MSLU, senior lecturer. (GenuinePR@yandex.ru)
Кудряшова Ирина Владимировна – кандидат политических наук, доцент кафедры сравнительной политологии МГИМО (У) МИД РФ, старший научный сотрудник отдела политической науки ИНИОН РАН.
Kudryashova I.V. – candidate of sciences (Ph.D in political sciences), MGIMO (U) of the Ministry of Foreign Affairs, associate professor, Department of comparative politics, INION RAS, senior researcher.
Лыкошина Лариса Семеновна – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник отдела Восточной Европы ИНИОН РАН.
Lykoshina L.S. – doctor of sciences (Sc.D in history), Department of East Europe, INION RAS, leading researcher. (lykoszyna@mail.ru)
Мелешкина Елена Юрьевна – доктор политических наук, профессор департамента политической науки Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», заведующая отделом политической науки ИНИОН РАН.
Meleshkina E.Y. – doctor of sciences (Sc.D in political sciences), Department of political science, National research university «Higher school of economics», professor, Head of the Department of comparative politics, INION RAS. (meleshkina@politstudies.ru)
Минеев Александр Петрович – кандидат физико-математических наук, профессор МГИМО (У) МИД РФ, действительный государственный советник Российской Федерации 3-го класса, ответственный секретарь и член бюро Экспертного совета Комитета по международным делам Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации.
Mineev A.P. – candidate of sciences (PhD in physico-mathematical sciences), MGIMO (U) of the Ministry of Foreign Affairs, professor, Class 3 active state advisor of the Russian Federation, Executive secretary and member of the Expert Council of the Bureau of the Committee on Foreign Affairs of the Federation Council of the Federal Assembly of the Russian Federation. (mineyev@list.ru)
Нарочницкая Екатерина Алексеевна – кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник отдела Западной Европы и Америки ИНИОН РАН, директор Центра исследований и аналитики Фонда исторической перспективы, глава Парижского отделения Института демократии и сотрудничества.
Narochnitskaya E.A. – candidate of sciences (Ph.D in history), Department of West Europe and America, INION RAS, leading researcher, President of Analytics research centre, Foundation of historical perspective, Head of the Paris section of the Institute for democracy and cooperation. (ye_naroch@inbox.ru)
Погорельская Светлана Вадимовна – кандидат политических наук, доктор философии Боннского университета, cтарший научный сотрудник отдела Западной Европы и Америки ИНИОН РАН.
Pogorelskaya S.V. – candidate of sciences (Ph.D in political sciences, Ph.D University of Bonn), Department of West Europe and America, INION RAS, senior researcher. (pogorels@mail.ru)
Романенко Сергей Александрович – доктор исторических наук, профессор Российского государственного гуманитарного университета, ведущий научный сотрудник Института экономики РАН.
Romanenko S.A. – doctor of sciences (Sc.D in history), Russian state university for the humanities, professor, Institute of economics RAS, leading researcher. (serg.hist@gmail.com)
Хенкин Сергей Маркович – доктор исторических наук, профессор МГИМО (У) МИД РФ, ведущий научный сотрудник отдела Западной Европы и Америки ИНИОН РАН.
Khenkin S.M. – doctor of sciences (Sc.D in history), MGIMO (U) of the Ministry of Foreign Affairs, professor of political science, Department of West Europe and America, INION RAS, leading researcher. (sergkhenkin@mail.ru)
Черноморова Татьяна Васильевна – кандидат экономических наук, старший научный сотрудник отдела глобальных проблем ИНИОН РАН.
Chernomorova T.V. – candidate of sciences (Ph.D in economics), Department of global problems, INION RAS, senior researcher. (global@inion.ru)
Введение
В ряду вызовов безопасности, на которые Европе придется отвечать в XXI в., вызовы сепаратизма являются наиболее опасными, поскольку они обусловлены европейской историей, связаны с экономической, а в ряде случаев – и с геополитической конкуренцией и не имеют быстрого решения. В политико-правовой практике понятие «сепаратизм» трактуется широко: это и выдвижение требований самоопределения части территорий государств, их последующего отделения и обретения независимости (сецессионизм), и применение силовых (а потому противозаконных) методов борьбы за расширение автономных, федеральных, конфедеративных прав, и действия сепаратистских групп в сопредельных странах, выступающих за объединение с частью соседней страны (ирредентизм). Зачастую на основе сепаратистских движений создаются политические партии националистического толка, военные (террористические) формирования и даже «правительства в изгнании».
Формула «самоопределение наций», впервые появившаяся в документах Берлинского конгресса 1878 г., претерпела существенные изменения при обсуждении такого документа международного права, как Устав ООН (ст. 1), где вначале говорилось о «праве народов на самоопределение», а затем – после длительного обсуждения – был зафиксирован «принцип равноправия и самоопределения» народов. В ходе дискуссии неоднократно подчеркивалось, что вопрос о применении этого принципа должен рассматриваться в каждом отдельном случае, чтобы поставить преграду сепаратизму и военному вмешательству. Возможность толкования понятия «нация» – либо как национальность (nation), либо как национальное государство (nation-state) – также широко обсуждалась. При этом подчеркивалась необходимость уточнения как этого термина, так и понятия «народ» (как всего населения какого-либо государства, а не отдельных этнических групп).
Известный российский исследователь А.А. Языкова подчеркивает, что последующие документы ООН были направлены на уточнение соответствующих понятий и, наконец, в Резолюции ГА ООН от 24 октября 1970 г. были аккумулированы основные положения о самоопределении, изложенные в предыдущих документах ООН. В ст. 6 Устава ООН подчеркивается, что «всякие попытки, направленные на то, чтобы частично или полностью разрушить национальное государство и территориальную целостность страны, несовместимы с принципами и целями Устава».
В 1975 г. в Заключительном акте Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе постулировалось десять принципов, которые государства-участники обязались «уважать и применять со всеми другими государствами-участниками», среди них: неприменение силы и угрозы силой; нерушимость границ; территориальная целостность государств; мирное урегулирование споров; равноправие и право народов распоряжаться своей судьбой.
Да, действительно, Хельсинкский Заключительный акт является политически, а не юридически обязывающим документом (т.е. не подлежит ратификации парламентами стран-участниц), в силу чего ряд юристов-международников оспаривают его значение в качестве полноценного источника права. Но принцип нерушимости границ в качестве общеевропейской нормы был еще раз закреплен в Парижской хартии для новой Европы в 1990 г.
Два события кардинально изменили европейский политический ландшафт: распад СССР и СФРЮ. И хотя в 1991 г. и ООН, и Евросоюз принимали документы (резолюции и декларации), в которых подчеркивалось положение о непризнании международным сообществом права на самоопределение в качестве оправдания отделения частей территории вновь образованных государств, оно было неоднократно нарушено в ходе вооруженных конфликтов на территории бывшей Югославии. В дальнейшем в ряде документов, принимавшихся в связи с возникавшими в Европе конфликтами, на первый план выдвигался принцип территориальной целостности государств, хотя и оговаривалось, что так называемое «внешнее самоопределение» возможно, если власти того или иного государства не пресекают массовые нарушения прав человека или допускают массовую дискриминацию национальных меньшинств. При этом давались рекомендации о целесообразности перенесения акцентов на расширение федеративных или автономных прав (т.е. на «внутреннее самоопределение»).
Следует подчеркнуть, что в Европе после Второй мировой войны было сделано немало для того, чтобы предотвратить всплески агрессивного национализма как в смысле создания соответствующей правовой базы, так и на уровне практической политики, ставящей своей целью формирование стабильных демократических государств. Однако в условиях экономического кризиса наблюдается обострение проявлений сепаратизма в Европе, обусловленное тем, что более богатые и промышленно развитые регионы не хотят финансировать или, как выражаются их представители, «брать на содержание» бедные провинции. Кроме этого, пренебрежение к культурным особенностям различных этнических групп, невозможность участия в процессе принятия решений на общестрановом уровне, в том числе в финансово-экономической сфере (т.е. невозможность распоряжаться собственными ресурсами), являются теми факторами, которые вызывают всплески сепаратизма в таких европейских странах, как Великобритания (Шотландия, Уэльс), Франция (Корсика, Бретань), Испания (Каталония, Страна Басков), Италия (Северная Италия, Южный Тироль), Румыния (Трансильвания), Македония.
При подготовке данного выпуска журнала редакционная коллегия руководствовалась необходимостью рассмотрения как теоретических аспектов проблемы сепаратизма, так и конкретных политических практик, используемых различными европейскими государствами и международным сообществом в целом для разработки более-менее адекватных ответов на вызовы сепаратизма.
В статьях Е.А. Нарочницкой анализируются сложные вопросы содержания и интерпретации сепаратизма, его соотношения с сецессионизмом, автономизмом и еврорегионализмом, основные критерии сопоставления и типовые особенности сепаратистских движений. Рассматривается проблема многообразия и классификации сепаратизма и сецессий.
Е.Ю. Мелешкина и И.В. Кудряшова в статье «Сецессии на постимперском пространстве: Косово, Абхазия, Южная Осетия» ставят перед собой две задачи: определить теоретический подход к анализу государственного строительства на имперской периферии; исследовать политические процессы в отдельных регионах до и после международно-правового признания.
А.П. Минеев в своей статье пишет об инокультурных факторах сепаратизма, которые проявляются как в чисто этническом, так и в чисто религиозном, а иногда конфессиональном (в рамках одной мировой религии по приверженности разным ее толкам) измерениях. При этом внимание обращается и на те случаи сепаратизма, которые являются чисто региональными. В целом же его статья посвящена рассмотрению потенциала региональной идентичности российских регионов. Автор предпринимает также попытку построения сценариев развития сепаратизма на примере ближайшего соседа России – Украины.
В 2014 г. Европа была озабочена развитием украинского кризиса, приведшего к серьезному обострению отношений между Россией и Западом, но также итогами референдума в Шотландии, ибо на карту было поставлено само существование Соединенного Королевства. Итоги референдума, когда шотландцы все-таки проголосовали за то, чтобы остаться в составе Великобритании, привели к широкой дискуссии о расширении самостоятельности других частей страны (Англии, Уэльса и Северной Ирландии). Т.В. Черноморова в своей статье, посвященной анализу исторических и социально-экономических мотивов сторонников отделения Шотландии, обращает внимание на тщательную проработку сложнейших вопросов, связанных с подготовкой и проведением референдума, а также с извлечением уроков политической элитой страны.
В статье С.М. Хенкина воссоздана сложная картина взаимоотношений каталонских националистов и сепаратистов с испанским государством. Особое внимание автор уделяет анализу движущих сил современного сепаратизма, политической борьбе вокруг запланированного референдума по вопросу о предоставлении Каталонии независимости.
Л.С. Лыкошина исследует историю возникновения «силезской проблемы» Польской Республики, ее сущностные аспекты. Автор дает анализ деятельности региональных организаций Силезии, их программных установок, позиций по ряду важных общенациональных проблем. Выявляются экономические аспекты проблемы, анализируется политика правительства в условиях кризиса угольной отрасли.
Основной целью статьи С.А. Романенко является анализ процессов национального самоопределения на постъюгославском пространстве за последние двадцать лет, которые в этот период приобрели максималистский, национально-революционный характер. Автор обращает внимание на то, что ни одно национальное движение в регионе Западных Балкан не видело возможности самоопределения своей нации в рамках единого государства, каким бы ни было его устройство, и тогда главной задачей стало создание полностью независимых суверенных государств. При этом принцип совпадения этнической территории с территорией государства стал идеологической и психологической причинами возникновения войн в процессе распада СФРЮ.
В статье С.В. Погорельской предпринимается попытка анализа информационной политики Германии по отношению к сепаратизму в украинском кризисе. Поскольку Германия – в силу ее собственного исторического опыта и наличия многочисленной русскоязычной диаспоры – имеет ряд особенностей, редколлегия и автор сочли необходимым уделить особое внимание информационной политике этой европейской страны.
Завершают данный выпуск научного журнала два обзора, посвященные анализу роли языка в развитии внутриполитических ситуаций и такого феномена, как «языковый сепаратизм».
О.В. Балясникова представляет обзор работ, где исследуется языковая ситуация в ряде современных стран. В контексте глобализации рассматривается взаимосвязь «языковой» политики с общими социально-политическими тенденциями; особое внимание уделяется вопросам национальной идентичности носителей разных языков в новых суверенных государствах, выявляются конфликтогенные тенденции, связанные с историческим прошлым культур и языков и существующие в ситуации межъязыкового общения.
Л.Р. Комалова анализирует вопросы сепаратизма во взаимосвязи с языковой политикой государства, такие аспекты, как конфликтогенный потенциал официального языка в условиях существования многонационального государства, конструктивные и деструктивные черты языковой политики в отношении языков национальных меньшинств.
Т.Г. Пархалина
Понимание сепаратизма: Об амбивалентных соотношениях сецессионизма, автономизма,регионализма
Е.А. Нарочницкая
Аннотация. В статье анализируются спорные вопросы содержания и интерпретации сепаратизма, его соотношение с сецессионизмом, автономизмом и европейским регионализмом. Рассматриваются различия между автономизмом и сепаратизмом (сецессионизмом) как двумя альтернативными стратегиями решения сходных конфликтов. Рассматривается феномен нового регионалистского постмодернистского квазисепаратизма.
Abstract. The article adresses the concept of separatism and its meanings, focusing on the relationship between separatism, secessionism, autonomism and euro-regionalism. Contrasts between autonomism and separatism (secessionism) are particularly emphasized as well as similarities and differences between separatism and a new postmodern regionalism.
Ключевые слова: сепаратизм, сецессионизм, автономизм, регионализм, еврорегионализм, сецессия, автономия, этнический конфликт, изменение границ, правовой статус сепаратизма, легальный сепаратизм, антиконституционность сецессии, квазисепаратизм, постмодернистский сепаратизм.
Keywords: separatism, secessionism, autonomism, regionalism, euro-regionalism, secession, autonomy, ethnic conflict, border change, legality of separatism, legal separatism, unconstitutionality of secession, quasi-separatism, postmodern separatism.
Тема сепаратизма сегодня остра, дискуссионна и поляризована, как никогда прежде. Во всяком случае, никогда еще на теоретическом уровне не велось столько споров о правомочности, опасности и перспективах сецессий. И никогда еще сторонники сепаратистского тренда не видели в нем «главный сюжет» века, обещающий не столько изменить очертания границ, сколько вывести на «новую ступень прогресса» принципы мироустройства (см.: 3).
Обращаясь к этой проблематике, имеет смысл начать с вопроса о содержании сепаратизма и различиях в употреблении самого термина. Во многих современных словарях «сепаратизм» трактуют в самом широком смысле – как взгляды или действия, направленные на «обособление» от целого его части. Некоторые основания к тому дает не только этимология слова – от латинского separare (отделять/ся), – но и отчасти его история.
В Англии XVI–XVII вв. «сепаратистами» называли пуританские общины, отколовшиеся от Англиканской церкви. Именно такими сепаратистами были отцы-пилигримы, основавшие Плимутскую колонию Новой Англии – ту самую, которая стала колыбелью США и смыслообразующим символом американской идентичности. Историческое наименование «сепаратисты» в данном частном значении (а также применительно к разным ответвлениям протестантизма) остается широкоупотребимым в англо-американской литературе. В других языках и даже научных историографиях, за исключением, пожалуй, религиоведения, оно встречается крайне редко.
Тем не менее ассоциация общего понятия «сепаратизм» с религиозной сферой – и, в первую очередь, именно с ней – давняя традиция всей европейской культуры. К примеру, в русских дореволюционных словарях сепаратизм определялся как «желание отпасть от церкви или от государства для образования отдельного общества, религиозного или политического» (энциклопедический словарь Ф.Ф. Павленкова); «дух отщепенства в религиозных или политических делах» (словарь иностранных слов А.Н. Чудинова).
С наступлением эпохи секуляризма «политические дела» все больше оттесняли религиозные на задний план. В свою очередь, среди разных политических процессов обособления-отделения на центральное место выдвинулось измерение, связанное с государственностью и политическим контролем территориального пространства. Произошло это под влиянием ряда планетарных явлений ХХ столетия. Среди них – взлет национальной идеи и достигшее апогея укрепление института государства; беспрецедентная конкуренция амбициозных национальных, геополитических и идеологических проектов; масштабные перекройки политической карты в результате двух мировых войн и деколонизации; интенсивное развитие международного права, причем как права преимущественно межгосударственного. В итоге актуализировалось и кристаллизовалось четкое и привычное нам главное значение сепаратизма: движение за отделение от государства его части.
В международном праве нет ни универсально принятой дефиниции сепаратизма, ни корпуса положений, прямо относящихся к этому явлению[1 - В одном из первых международных документов, где используется это понятие, – Шанхайской конвенции 2001 г., дается лишь подчеркнуто рабочее определение сепаратизма – «для целей данной конвенции»: «Деяние, направленное на нарушение территориальной целостности государства, в том числе на отделение от него части его территории, или дезинтеграцию государства», причем «совершаемое насильственным путем». То есть речь идет лишь о вооруженной разновидности сепаратизма.]. В качестве же одной из вариаций научного определения можно привести формулировку авторитетного американского этноконфликтолога Д. Горовица: обособление группы «населения, главным образом, на этнической и религиозной основе, выход этой группы и ее территории из-под юрисдикции более крупного государства, частью которого она является, с последующим образованием нового государства» (1, с. 145). Вариант академика В. Тишкова звучит так: «Сепаратизм – это требование суверенитета и независимости для этнически обозначенной территории, и это требование направлено против государственной власти страны проживания» (7). (Отметим, что этнический либо этноконфессиональный элемент не являются обязательным атрибутом сепаратизма, но наиболее типичен для сепаратистских движений ХХ столетия.) Ряд исследователей считают необходимым добавить важный уточняющий нюанс, который обычно подразумевается, но выпадает из определений: к сепаратизму относятся только те случаи, когда импульс к отделению исходит не извне государства, а изнутри (см., напр.: 6).
Между тем в последние два-три десятилетия содержание, вкладываемое в понятие «сепаратизм», вновь становится все более множественным и размытым. Слово вошло в моду (отражая дух постмодерна) и употребляется в не свойственных ему прежде контекстах. Возникли многочисленные новые «сепаратизмы с прилагательными», относящиеся к всевозможным сферам. Появились сочетания «феминистический сепаратизм», «социальный сепаратизм», «правовой сепаратизм», «административный сепаратизм», «электоральный сепаратизм», «парламентский (и даже «межпарламентский») сепаратизм, «системный сепаратизм», «внутренний сепаратизм», а также земельный, финансовый, бюджетный, торгово-продовольственный, лесной, рыбный и проч.
Весь этот растущий конгломерат неологизмов требует прежде всего дифференциации и соотнесения их смысла. Некоторые из них явно не содержат внятных критериев применения, оставаясь не более чем метафорами. И хотя метафоры в социально-гуманитарном дискурсе способны выполнять ценную аналитическую функцию, не всегда это обстоит так. По крайней мере часть «сепаратизмов с прилагательными» сводятся к публицистическим преувеличениям, лишь смазывающим реальную природу описываемых явлений. Другие – например, «этнический сепаратизм» в непривычном смысле (в значении отдельного этнического самоопределения), «феминистический» или «социальный» сепаратизм – могут быть логически вполне корректны. Но важно понимать, что если они относятся к разным аспектам социальной действительности, то и рассматривать их надо по отдельности (например, не приравнивая «сепаратное» этническое самоопределение к политическому сепаратизму на этнической почве). Лишь часть сочетаний со словом «сепаратизм» образует системы взаимосвязанных, соподчиненных понятий, которые характеризуют типы, виды и подвиды одного и того же феномена или отдельные черты его конкретных воплощений.
В данной и следующей статье[2 - См. статью «Многообразный сепаратизм: Проблема типологии и европейские реальности» в настоящем издании.] мы оперируем лишь взаимоувязанными понятиями и смыслами, а именно теми, которые относятся к анализируемому нами объекту – сепаратизму в утвердившемся узком значении, т.е. сепаратизму государственному, или территориально-политическому.
Но даже в этих рамках сразу встает вопрос: что именно считать сепаратизмом? Во многих современных словарях и работах с этим понятием ассоциируют движения как за отделение от государства, так и «за предоставление части страны автономии». Именно ссылаясь на эту тенденцию, Ф. Попов, автор примечательной монографии «География сецессионизма в современном мире», называет сепаратизмом любое «стремление к обособлению части территории государства». Тем не менее сам он четко разделяет «стремление к обособлению» на две главные разновидности – автономизм и сецессионизм, который, как известно, в свою очередь, распадается на индепендизм, подразумевающий образование отдельного государства, и ирредентизм, присоединение к другому государству (6, с. 23).
Правда, совсем не очевидно, что «сецессионизм» – давний, но менее распространенный синоним «сепаратизма» – предпочтительнее последнего в его привычном узком смысле. Аналогично «сепаратизму» «сецессионизм» и «сецессия» имеют иные значения, производные от этимологического корня secedo («ухожу»). Точно так же они применяются к религиозным схизмам, прежде всего к размежеванию течений внутри протестантизма[3 - Кроме того, «сецессии» – принятое в историографии античности наименование массовых уходов плебса из Рима, а также термин, закрепившийся в Германии и Австрии за некоторыми течениями в искусстве рубежа ХХ в., прежде всего венской школой «артнуво».].
Современный бум образного словотворчества в общественных науках уже создал, как и в случае с «сепаратизмом», длинный ряд метафорических, концептуально не разработанных «сецессий с прилагательными», среди которых социальная, экономическая, административная, электоральная и прочие «сецессии». Ко всему прочему, нет недостатка в примерах, когда и сецессию также ассоциируют не только с отделением от государства, но и с получением автономного статуса (см., напр.: 2). Таким образом, проблему четкости и однозначности термин «сецессионизм» не решает нисколько. «Сепаратизм» же как таковой, без уточняющих слов, понимается (отнюдь не только в России) – и в общественном сознании, и в политическом языке, что нельзя игнорировать, – именно в значении выхода из состава государства и не иначе.
Но, по существу, проблема в данном случае заключается не в выборе «лучшего» из двух синонимов (сецессионизм и сепаратизм). Суть в другом: насколько правомерно объединять автономистские[4 - Здесь и далее под «автономизмом» условно понимается весь спектр возможных (формальных и фактических) автономных статусов в рамках единого государства, как унитарного, так и федеративного.] (регионалистские) проекты и движения за отделение от государства в одно явление? Вопрос этот гораздо важнее чисто терминологических предпочтений. Ответ на него тесно связан с политической, моральной, юридической оценкой сепаратизма, с пониманием его политико-философского подтекста, и он не так прост, как может показаться.
Сепаратизм – автономизм
Расширительное толкование сепаратизма и его частичное отождествление с автономизмом вполне объяснимы. Сепаратистские и автономистские движения в современном мире обычно оперируют близкими идеями этнонационализма или этнорегионализма. Конечно, причины и мотивы этих движений многообразны и в каждом конкретном случае образуют уникальную комбинацию. Это – отдельная обширная тема, которую мы здесь не рассматриваем. Но каковы бы ни были «драйверы», сепаратизм и автономизм выступают двумя альтернативными стратегиями в решении одних и тех же или однотипных конфликтов. В этом смысле они имеют единую почву и единый контекст.
Весомым основанием для девальвации грани между автономизмом и собственно сепаратизмом выглядит то, что в реальной общественной практике эта грань подвижна и размыта. Точнее, подвижными, размытыми, ситуативными являются позиции конкретных носителей таких идей. Автономистские устремления перерастают в проекты отделения и наоборот. Кроме того, большинство движений, кроме самых мелких и радикальных, отнюдь не монолитны, а состоят из фракций разной ориентации, влияние которых меняется, как меняются и их собственные взгляды.
Партия Уэльса в момент создания в 1920-х годах открыто не претендовала даже на самоуправление, ограничиваясь задачей уберечь от исчезновения валлийский язык. В последние десять лет ее целями называются «превращение со временем в независимую страну», «независимый Уэльс как полноправный член Европейского союза» и т.п. (см.: 11). (Правда, с главной страницы партийного сайта лозунг «независимость Уэльса в составе Европы, с получением членства в ООН» исчез сразу после неудачи шотландского референдума об отделении.)
Баскская националистическая партия, напротив, была образована в конце XIX столетия для борьбы за независимость и воссоединение всех населенных басками земель, но затем предпочла, при всех внутренних дискуссиях, курс на автономию. Став уже в послефранкистской Испании ведущей силой автономной Страны Басков, БНП в течение десятилетий держалась умеренной линии, не выходя за рамки испанской Конституции. Но в 1998 г. в ее стратегии произошел новый поворот: она подписала пакт с радикальными баскскими организациями, в котором солидаризировалась с целью «достижения суверенитета».
Лига Севера, созданная как автономистская партия, вскоре инициировала дискуссию о преобразовании Италии в федерацию либо даже конфедерацию. Из уст отдельных ее лидеров раздавались призывы к отделению северных регионов, а в 1996 г. состоялось провозглашение «независимой Падании», получившей свой флаг, гимн, «правительство» и проч. Все это не помешало лидеру Лиги Севера У. Босси занять в 2001 г. в правительстве С. Берлускони пост министра по вопросам децентрализации (деволюции), а отдельным фракциям и региональным подразделениям партии придерживаться скорее автономистских либо федералистских концепций. Входящая же в Лигу Севера Лига Венето стала одним из инициаторов проведения в марте 2014 г. электронного референдума о независимости этого региона.
Еще один фактор связан с тем, что сами сторонники отделения отвергают отрицательно нагруженный термин «сепаратисты», предпочитая положительно окрашенные понятия «индепендисты», «суверенисты» и т.п. Самоназвание «суверенисты» («суверенистское движение») амбивалентно по сути, поскольку апелляция к концепту суверенитета, дискуссионному и меняющемуся, оставляет открытым вопрос о форматах его реализации, делегирования и деления. Такая самоидентификация притупляет остроту конфликта с центральным правительством, расширяет поле для маневра, облегчая ситуационные колебания между автономизмом и сепаратизмом. Но она также позволяет идеологам этнорегиональных проектов на самом деле уходить от выбора по капитальному вопросу о государственном отделении. Часто предлагается промежуточный вариант «конфедерации» либо изобретаются новые неопробованные статусы. Например, квебекцы, дважды (в 1980 и 1995 гг.) проводившие референдумы на эту тему, ставили на голосование не «отделение» и не «независимость», а «суверенитет-ассоциацию» и «суверенитет-партнерство». Балтийская республиканская партия предлагала сделать Калининградскую область «ассоциированным» субъектом РФ. В проектах Лиги Севера фигурировала среди прочего «свободная ассоциация Севера, Центра и Юга». Насколько это лишь эвфемизмы, точно сказать трудно. Однако тот факт, что одни и те же акторы в зависимости от обстоятельств меняют курс, переходя от автономизма к сепаратизму и обратно либо воздерживаясь от однозначного выбора, вовсе не доказывает, что нет принципиального различия между самими этими типами проектов.
Наконец, имеется старая, идущая из XIX в. словарная традиция ассоциировать сепаратизм с автономией. Но она явно относится к философской категории «автономия», смысл которой – независимость, самостоятельность, – и к сепаратизму в широком значении «обособления вообще». (В философии и сегодня разрабатываются темы сецессии и автономии.) И вряд ли обосновано механически переносить эту традицию на сепаратизм в узком смысле (отделение от государства) и на автономию как субгосударственный статус, кардинально отличный от государственного, международно-субъектного. Это не что иное, как смешение совершенно разнородных смыслов понятия, о неправильности которого говорилось вначале.
Что касается смыслового и терминологического объединения сепаратизма с автономизмом, то аргументов против него гораздо больше, нежели за него. Собственно, речь идет о том, насколько фундаментальна грань между сецессией и автономией.
Первое. В отличие от автономии, претензии на выход из состава государства бросают капитальный вызов этому государственному образованию. Как подчеркнул директор Института этнологии РАН В. Тишков, «сецессия (раздел) – всегда серьезное перераспределение ресурсов и власти» (7). Добавим, что такое перераспределение затрагивает не только государственные институты и элитные группы, но и все общество. Оно охватывает самые разные сферы: экономику, внутреннюю и внешнюю политику, безопасность, культуру, причем учитывать надо и краткосрочные, и долгосрочные эффекты. Отделение территории с ее населением, рынком, природными богатствами, инфраструктурой и т.д. способно очень сильно изменить конкурентные позиции разного рода общественных субъектов – от политических и бизнес-элит до этнокультурных групп.
Второе. В плане межэтнических/межнациональных отношений, с которыми тесно связан феномен сепаратизма, типичным последствием сецессии является еще большая актуализация всей этой сферы и обострение межэтнических трений. Это касается и нового государства, где часто возникает проблема вторичной сецессии собственных меньшинств, и «материнского», где из-за отпадения одной группы может нарушаться прежде стабильный и гармоничный баланс между другими группами.
Сходные негативные эффекты потенциально содержит и автономия как модель решения этнических конфликтов – о ее плюсах и минусах специалисты давно спорят. Однако выраженность таких эффектов в случае отделения намного больше. Кроме того, именно в этой ситуации дестабилизация межэтнического и межконфессионального баланса легко приобретает международное измерение, вызывая цепную реакцию в сопредельных странах. На все это неоднократно обращали внимание многие этноконфликтологи и специалисты по афро-азиатским странам, где особенно сильно выражены этнокультурные и конфессиональные разломы (см., напр.: 2; 12). Яркой иллюстрацией тут служит динамика нарастающей дестабилизации Ближнего и Среднего Востока.
Третье. Даже безотносительно к этноконфессиональному срезу, изменение межгосударственных границ всегда меняет, иногда принципиально, баланс сил и геополитический расклад в окружающем регионе. В предельном случае реализация сепаратистского проекта может иметь и последствия планетарного значения, как это было с роспуском СССР.
Четвертое. Перспектива сужения внешних границ с большой вероятностью воспринимается государством и остальной частью населения как неприемлемая, порождая острый антагонистический конфликт «с нулевой суммой». В истории известны лишь единичные эпизоды, когда государства добровольно соглашались на утрату части своей территории вне экстраординарного контекста. В основном же согласие было связано либо с военным поражением, либо с крупной гео- и социополитической реконфигурацией, такой как деколонизация, перекройка карты на исходе двух мировых войн или самоликвидация коммунизма.
Подавляющее большинство попыток сецессии встречало жесткое противодействие. Решение 11 южных штатов выйти из состава США вылилось в Гражданскую войну 1861–1865 гг., в которой погибли сотни тысяч человек. Вскоре Верховный суд вынес постановление о нерушимости союза США[5 - В американской политико-правовой и исторической литературе до сих пор периодически отстаивается тезис о легальности сецессии Юга.], на основании которого была позже пресечена попытка Техаса присоединиться к Мексике. На том же основании уже в 2012 г. власти США официально отклонили сотни петиций об отделении, которые теперь формально может подать (либо подписать) на сайте Белого дома любой американец.
До сих пор относительно примирительное отношение к реальной перспективе сецессии части территории продемонстрировали лишь британские власти в случае с Шотландией и в меньшей степени Канада применительно к Квебеку. Но эта позиция является исключением. Политический класс Валлонии остается непреклонным противником отделения Фландрии. Резко отрицательной оказалась реакция Дании на активизацию в начале ХХI в. фарерского сепаратизма. Жесткую позицию в отношении каталонского движения занимает Мадрид.
Пятое. Именно вопрос сецессии с его высокой ценой имеет максимальный мобилизующий потенциал и легче мотивирует обе стороны конфликта (а иногда и внешние силы) на применение любых средств вплоть до вооруженного насилия. Пример борьбы с оружием в руках под лозунгами автономии в современном мире нам найти не удалось. Напротив, сепаратизм стал во второй половине ХХ в. главным источником вооруженного противоборства: почти 70% из более чем 20 млн жертв войн и восстаний после 1945 г. погибли в конфликтах на этой почве. Неоднократно борьба с вооруженными сепаратистами сопровождалась гибелью сотен тысяч человек, а пакистанская армия в 1971 г. уничтожила не менее 1 млн гражданских лиц, стараясь предотвратить отделение Восточной Бенгалии (Бангладеш) (5).
Именно борцами за независимость совершено и самое большое число террористических актов. Жертвами нескольких десятков таких групп стали более 100 тыс. гражданских лиц. На счету Курдской рабочей партии до ее отказа от сепаратизма и насилия – гибель более 35 тыс. человек (9).
Более того, как заметил Д. Горовиц, сепаратизм, допускающий вооруженный путь реализации своей цели, всегда притягивает особую категорию людей, склонных к войне и насилию. В итоге происходит всесторонняя радикализация этнорегионального движения, во главе которого вместо лидеров типа И. Руговы оказываются полевые командиры типа создателя ОАК Х. Тачи (2).
Разумеется, сепаратизм может развиваться и в мирном русле и даже достигать при этом своих целей. Но в целом по конфликтогенности и потенциальному дестабилизирующему эффекту он не сравним с автономизмом.
Шестое. Из сказанного выше вытекает принципиальная общая несопоставимость сепаратистских и автономистских устремлений и связанных с ними конфликтов в плане безопасности – локальной, региональной и международной.
Седьмое. Разительно отличается правомочность автономизма и сепаратизма – с точки зрения как международного, так и внутреннего права. Требования территориальной автономии или расширения автономных прав могут не удовлетворяться, но их выдвижение в современном мире невозможно сделать объектом законодательных запретов. Легальность даже мирного сепаратизма гораздо проблематичнее, ибо он вступает в противоречие с принципом территориальной целостности, закрепленным в национальных конституциях и законодательствах и основополагающих международно-правовых актах.
Лишь три государства в мире признают в конституциях право на сецессию. Это Эфиопия, Узбекистан (в отношении Каракалпакстана) и карликовая островная Федерация Сент-Китс и Невис.
В ряде стран есть специальные законы об ответственности за те или иные действия, направленные против территориальной целостности (в конце 2013 г. такой закон принят и в России). В других, прежде всего западных, демократиях преследование сепаратистских целей мирными средствами практически допускается. Впрочем, и в странах Запада эта практика стала превращаться в стандарт лишь в последние два-три десятилетия.
Однако, даже когда сами сепаратистские движения считаются «по умолчанию» правомочными, их цели остаются антиконституционными. Именно таков смысл заключений, которые уже в самый последний период (1998–2014) выносили верховные суды и другие уполномоченные органы Канады, Великобритании, Дании, Испании, Италии при рассмотрении проектов референдумов о независимости (или иных актов, таких как новый Статут Каталонии) соответственно Квебека, Шотландии, Фарерских островов, Каталонии и северных регионов Италии (в частности, Венето).
В тех единичных случаях, когда центральные власти (Лондон, Оттава) готовы признать результаты референдумов и допустить отделение территории, эта перспектива подчеркнуто трактуется не как основанная на праве (и на одностороннем волеизъявлении региона), а как возможный результат договоренности, которую предстоит достичь[6 - Например, Верховный суд Канады в постановлении от 1998 г. указал, что односторонняя сецессия Квебека является незаконной, но что в случае соответствующего волеизъявления на референдуме у остальной Канады «не будет оснований отрицать право правительства Квебека добиваться отделения» и в этом случае должны будут последовать переговоры об условиях отделения (10, c. 220).]. Такую модель сецессии называют процедурной в противовес нормативной.
Более того, упоминания о территориальной целостности, имеющиеся в разных законах любой страны, в принципе позволяют признать нелегальной разную по характеру сепаратистскую деятельность (см.: 5, с. 47–48). Европейская конвенция по правам человека в ст. 10 прямо говорит о возможности определенных ограничений (и санкций) на свободу выражения и распространения мнений и идей, а именно таких, «которые предусмотрены законом и необходимы в демократическом обществе в интересах национальной безопасности, территориальной целостности или общественного порядка…» (3).
Так что легальность[7 - Проблема легитимности сепаратизма затрагивается нами в статье «Многообразный сепаратизм: Проблема типологии и европейские реальности» в настоящем издании.] сепаратизма повсюду остается зыбкой. Ее степень в каждом случае решающим образом зависит от правоприменения, которое, в свою очередь, определяется правосознанием, политической и правовой культурой, особенностями режима, актуальностью проблемы и ее восприятием, текущей конъюнктурой и т.д.
В международном праве, как известно, имеются серьезные лакуны и противоречия, касающиеся ситуаций, связанных с сепаратизмом. Ни прямых запретов на сецессию, ни права на нее (вне контекста деколонизации) оно не содержит. Коллизия между основополагающими принципами ООН – территориальной целостности и суверенитетом государств, с одной стороны, и правом на самоопределение – с другой, оставляет поле для различных толкований и самой сферы применения права на самоопределение, и допустимых форм его реализации. Последнее вопреки довольно распространенному заблуждению закреплено не за «нациями», а за «народами» (в английском варианте Устава ООН – «nations», в остальных – «народов», «peuples», «pueblos», «Volker» и т.д.).
Бесспорно лишь то, что право на политическое самоопределение вплоть до отделения применимо к территориям с явным колониальным статусом и «отчетливо отграниченным географически, исторически и культурно». Отталкиваясь от такой формулировки, норвежский правительственный комитет, например, официально заключил в 1984 г., что «саамское меньшинство в Норвегии не может ссылаться на какие-либо принципы, вытекающие из права всех народов на самоопределение» (цит. по: 5, с. 48). Государства, включая западные, за отдельными исключениями, не считают право на самоопределение применимым ни к своим этническим меньшинствам и национальностям, ни к административно-территориальным образованиям, включая субъекты федераций. Не существует также никаких критериев и правил, регламентирующих международное признание или непризнание сецессии и самопровозглашенных государств.
Итак, если сравнивать сепаратизм и автономизм как две стратегии территориально-политического «обособления», то, несмотря на возможность смены одной на другую, на во многом общую почву, из которой они произрастают, между этими стратегиями имеются глубокие политические различия.
