Академик Владимир Евгеньевич Соколов. Жизнь и научная деятельность в очерках и воспоминаниях

скачать книгу бесплатно

У Владимира Евгеньевича были золотые руки – он все умел. С удовольствием делал какую-нибудь бытовую работу как отдых от умственного труда, мастерил рамки для картин, работал в саду. За свою жизнь мы с Владимиром Евгеньевичем посадили много деревьев. Любил он и мастерить всякие поделки из древесины – вырезать стамесками, выжигать и т. д.

Владимир Евгеньевич много читал. Литература была разнообразной: научная, классическая (очень любил А. П. Чехова, А. С. Пушкина и т. д.); для отдыха – детективы английские, отечественные, военно-приключенческие, фантастика. Увлекался книгами выдающихся русских путешественников: П. П. Семенова-Тян-Шанского, Н. М. Пржевальского, Г. Е. Грум-Гржимайло, В. А. Обручева и т. д.

Владимир Евгеньевич любил свою страну и этой любовью руководствовался в интернациональной деятельности. В течение многих лет он был вице-президентом международной программы «Человек и биосфера», членом комиссии ООН по вопросам окружающей среды и развития, вице-президентом Международного союза биологов.

У Владимира Евгеньевича было множество друзей за рубежом. Его отличала способность располагать к себе людей, легко находить общий язык с людьми разных специальностей. За рубежом много выступал с лекциями – по биологии, охране окружающей среды, результатам исследований по влиянию радиации и т. д. После смерти пришло много писем-соболезнований в адрес РАН.

Последний год жизни был трудным: борьба с болезнью и стремление сделать как можно больше. Дома и в больнице Владимир Евгеньевич много работал, заканчивал книги «Кожный покров млекопитающих», «Тушканчики Монголии» и т. д. Болезнь не сломила его, до последних дней он не склонил головы перед ней. Его мужество достойно восхищения. И только очень волновался, если я заболевала или опаздывала к нему в больницу…

Все годы, прожитые вместе, я постоянно ощущала дружеское плечо, на которое можно опереться. Мы прожили долгую, полную ярких впечатлений жизнь. Я благодарю судьбу за то, что долгие годы прожила с ярким, талантливым человеком. Я счастлива, когда вижу черты его характера в дочери и внуке.

Н. В. Лебедева. Памяти моего папы

Мои воспоминания о детстве, о моей семье, той радостной и беззаботной жизни, защищённой папой и мамой, до сих пор всегда вызывают ощущения невероятного уюта и покоя. Это чувство каждый раз греет меня, и я понимаю, насколько счастливым и благополучным было моё существование. Мой папа – умный, сильный, большой – всегда был на страже семьи. Много хотелось бы рассказать о том, каким был папа, но это просто невозможно из-за многогранности и масштабности его натуры. Но для меня, в первую очередь, это был мой папа, заботливый, любящий, беспокоящийся обо мне.

Сколько себя помню, папа всегда очень много работал. Вечно окружён рукописями, бумагами, книгами. Даже в те редкие свободные выходные, когда летом мы ездили на Николину гору, купаться в Москве-реке, у папы всегда с собой был огромный потертый кожаный портфель, плотно набитый нужными для работы на пляже бумагами. Папа, конечно, обладал невероятной работоспособностью, при этом он очень любил то, чем он занимался, свою работу, дело своей жизни, любил экспедиции, любил просто трудиться. Не проходило ни одного дня, чтобы он, придя поздно вечером с работы, поужинав, не шёл и не писал, писал, писал, не важно как – сидя за столом или просто на коленях, подложив папку. Потом, перед сном, ещё обязательно читал книги. Ложился спать всегда очень поздно. А рано утром начинался следующий, очередной рабочий день с невероятным количеством разных обязанностей и дел.

Мне, вероятно, было лет 5, папа готовился к защите докторской диссертации. Моя кроватка стояла в комнате, где трудился папа, и поэтому я вечерами имела возможность наблюдать, как он работал над диссертацией, думал, ходил, писал. Везде: на большущем овальном столе, на диване, на стульях и даже на полу – лежали бумаги, они буквально летали и кружились в воздухе, так мне виделось это. Работал папа до поздней, поздней ночи, зачастую до утра. При этом у него всегда хватало времени на семью, на свою дочь. Вспоминается, когда была совсем крохой, если не могла заснуть вечерами (а это, как мне помнится, случалось довольно часто), папа носил меня на руках. Если болела, особенно если температурила, папа читал мне книги. Как-то болела корью, уже в достаточно взрослом возрасте, с большущей температурой, пребывая в каком-то полубреду, полусне, а тем не менее, помню, папа читал мне Гомера, «Илиаду» и «Одиссею». Книги вообще занимали значительную часть в жизни папы. Был он разносторонне образованным и эрудированным человеком, очень много читал, хорошо знал историю, разбирался в искусстве, интересно и увлекательно умел рассказывать. Как же я любила слушать его. Мне думается, что глубина и тонкость его натуры, строгость к себе, непритязательность, скромность, глубокое уважение и любовь к своим родителям, уважение и почитание своих учителей и преподавателей, воспитанность, все эти и многие другие личностные качества были привиты в той интеллигентной среде, семьёй, в которой вырос мой папа.

В нашем доме было заведено по воскресеньям приезжать на обед к бабушке и дедушке, папиным родителям. Как же я любила эти путешествия с мамой и папой, когда можно было висеть между ними на руках, в крохотную двухкомнатную квартирку, расположенную в большой коммунальной квартире в Лялином переулке. Мне так всё это чётко рисуется в памяти, как будто и не прошло стольких лет. Как прыгала там с папиных коленок на старый диван с круглыми подлокотниками, как слушали большое радио с зелёным огоньком. Потом был обед, после которого меня укладывали для послеобеденного сна, а вечером мы ехали домой, и это почему-то всегда было грустно. Жили мы тогда – мама, папа, дедушка (мамин папа) и я – на улице Горького, напротив Моссовета, сразу над книжным магазином, но за книгами мы с папой ходили в букинистические, на Кузнецкий мост и в проезд Художественного театра. Я всегда ждала этих походов, да и папа любил ходить туда и смотреть книги. А ещё мы с папой часто бывали на Неглинке, там располагался большой охотничий магазин, около Пассажа, где подолгу рассматривали ножи и ружья. Кроме того, папа собирал марки, но не все подряд, а тематические, связанные с биологией. Папа с молодости увлекался фотографией, и как же было интересно наблюдать, находясь в кромешной тьме, лишь при тусклом красном свете, как на белой бумаге в ванночке с проявителем вдруг начинали вырисовываться очертания, и потом появлялось изображение. Много что интересовало моего папу, и это всегда были не поверхностные знания, если он чем начинал заниматься, то, поверьте, в этом он добивался совершенства. Его ум, любознательность, трудолюбие легко позволяли ему достичь заданной цели. В молодости сам начал изучать английский, и потом мог легко изъясняться без помощи переводчиков. Потом, спустя много, много лет, будучи уже далеко не молодым человеком, абсолютно занятым наукой и разными многочисленными административными должностями, решил учить испанский язык. И тоже успешно.

Надо отметить, что папа никогда не повышал на меня голоса, не ругал. Просто достаточно было его взгляда и/или беседы, и все вставало на свои места. Вспоминается мне случай: будучи ещё маленькой, я ходила гулять с тетей Пашей (сестрой маминого папы) в сквер на Советской площади, около Института марксизма-ленинизма, за памятником Юрию Долгорукому. Так вот, я не хотела после прогулки идти домой и взяла себе за манеру садиться в серой беличьей шубке в лужу (вероятно, дело шло к весне). Это повторялось из раза в раз, пока информация о моем поведении не дошла до папы. Никакого наказания не было, но я больше так не делала. Тем не менее, я помню, что папа говорил мне: что неприлично рассматривать человека, если у него какой-то физический изъян; что в метро надо придерживать двери для людей, идущих за тобой; что мужчины, входя в помещение, обязаны снимать головной убор; что, входя в здание, сначала нужно дать возможность людям выйти; что всегда надо помнить и почитать своих учителей; и ещё много чего, о чем, боюсь, многие теперь и не знают, и не задумываются. Если разбилась, ударилась, если больно, не плакать, не жаловаться, перетерпеть. Таков был мой мир, мир моей семьи.

Очень хорошо помню наши походы в зоопарк. Это были не просто походы, они всегда сопровождались увлекательнейшими рассказами о животных. Ещё помню, как ранней, ранней весной на даче в Перхушково, папа поднимал меня рано, рано утром, с рассветом, и мы шли в лес, слушать птичек. Было интересно и ужасно холодно, но, как вы понимаете, как папа умел рассказать о своём деле, кто поёт и как! Летом и осенью он любил ходить за грибами, научил и меня этой тихой, но такой азартной и увлекательной охоте. А эти незабываемые поездки на газике по бездорожью на Глубокое озеро! Мне вообще очень нравилось ездить на машине по кочкам, грязи, лужам, чем больше приключений, тем интереснее! Когда я стала старше, учил меня водить машину, стрелять из ружья.

Папа очень любил и понимал природу, любил животных, недаром он столько сделал для сбережения этого нашего богатства, которое зачастую так безрассудно уничтожается. Дома у нас всегда жили разные животные: хомячки, тушканчики, соня. Но моя мечта была связана с собакой, мама с дедушкой были против, папа отмалчивался. И вот однажды мы с дедушкой и мамой вернулись с дачи, папа был в очередной командировке, и лифтерша сообщила, что к нам приехал мужчина с какой-то большой коробкой, и он зайдёт попозже. И вот, когда вечером он пришёл и открыл коробку, оттуда вылез огненно-рыжий маленький комочек и сразу залаял. С тех пор порода западно-сибирских лаек навсегда поселилась в нашей семье.

Это мой папа привил мне любовь к путешествиям. Осенью, когда природа необыкновенно хороша своими красками и какими-то неповторимыми осенними запахами, папа часто возил меня по разным историческим местам и старинным усадьбам. И это я очень хорошо помню. А каждое лето он обязательно ездил в научно-исследовательские экспедиции. И, конечно, по возможности, папа брал меня, а потом, многим позже, моего сына, с собой в поездки. Воронежский заповедник, Приокско-террасный заповедник, Челябинская область, Костромская, Карелия, Карадаг, Утриш – это лишь немногие места, куда мне повезло съездить. Папа очень любил экспедиции. Там он имел возможность познавать новые места, получать новые знания в сочетании с любимым исследовательским делом, наукой. Он мне всегда говорил, что наука – это творчество, где человек предоставлен сам себе, где он свободен, он сам задаёт себе задачу и сам её решает. Все зависит только от самого человека. За всю свою жизнь он ни разу не был в отпуске. Не любил дома отдыха, там ему было скучно. Любил романтику экспедиционных поездок, несмотря на то, что эти поездки были и сложными, и требующими постоянного труда, и даже иногда опасными. Вьетнам, Монголия, Эфиопия, Перу, Мексика, Кения, и т. д., и т. п., почти весь СССР: от и до, Челябинск, Чернобыль…. В поездках с ним всегда были люди, на которых он мог положиться, его соратники, друзья. Как тепло вспоминают о моем папе люди, с которыми он работал. Хотя прошло 20 лет после смерти папы, я до сих пор с трудом сдерживаю слезы, когда на традиционных ежегодных встречах в институте люди, с которыми он делал одно общее дело, с кем работал и дружил, вспоминают о нем.

Тогда, 1 февраля 1998 г., ему исполнилось 70 лет, а спустя два месяца, 19 апреля, на Пасху, его не стало. Сейчас ему бы было 90 лет. Его нет физически с нами, но он продолжает жить в памяти людей, в его учениках, в научных трудах. Недаром он был отмечен высокими Государственными наградами! Моя мама, мой сын, Евгений, и, конечно, я помним, любим, гордимся! Это был очень талантливый, умный человек, настоящий мужчина, отец и дед!

Л. И. Зотин. Студенческие годы академика В. Е. Соколова

Я познакомился и подружился с Владимиром Евгеньевичем Соколовым в 1945 г. Эта дружба прошла через нашу жизнь, ничем не омрачаясь до самых его последних дней. Конечно, дружба в юношеские годы была гораздо сильнее и эмоциональнее, чем в последующие годы, но наши взаимные теплые чувства сохранились до самого конца.

Я, как и Владимир Евгеньевич, поступил на Биологический факультет МГУ осенью 45 года, т. е. в год окончания войны с немцами и, естественно, нас, юношей, тогда было очень мало. Но не только это сблизило нас с Володей, но и сильнейшее увлечение спортом – волейболом. После сдачи вступительных экзаменов в МГУ мы (абитуриенты) были настолько счастливы, что, не дожидаясь начала занятий в университете, постоянно околачивались на Биофаке, знакомились с его достопримечательностями и друг с другом. Во дворе старого здания Биофака была сооружена волейбольная площадка. И здесь я впервые увидел Володю Соколова, который по своим физическим данным и по уровню игры явно превосходил всех нас. Я к этому времени довольно сносно играл в волейбол, но мне было, конечно, очень далеко до Володи. Володя же был настоящим талантом -воспитанником школы волейболистов общества «Локомотив». В те времена в волейбольной среде это было довольно заметное общество, славящееся своей спортивной школой, в которой особо культивировалась техника приема и передачи мяча и защитный вариант игры. И хотя Володя был типичным игроком нападения – его рост был выше 190 см и прыгал он в высоту «ножницами» выше 180 см – он с удовольствием играл и в защите. Его успехи в волейболе к тому времени были так высоки, что его включили основным нападающим в сборную юношей Москвы.

Вскоре мы стали часто играть на пару, так как, оказалось, я обладал хорошим пасом и был удобен для Володи. В свою очередь он делился со мной полученными знаниями игры в защите частично в нападении. Последнее не очень подходило для меня, так как с моим ростом (около 170 см) даже в те времена играть в нападении было трудно. Но в результате совместных усилий мы так сыгрались с Володей, что нас заметили университетские спецы по спорту и пригласили в волейбольную секцию. Сначала мы играли за 3-ю сборную команду университета (всего за клуб выступало 4 мужских и 3 женских команды) и приняли участие в первенстве Москвы по волейболу среди студентов.

На Биофаке нашлись и другие приличные игроки (теперешний директор Института биохимии РАН, член-корреспондент РАН Борис Поглазов, директор Института теоретической и экспериментальной биофизики РАН, член-корреспондент РАН Леон Чайлахян, член-корреспондент РАМН Юрий Богоявленский), и биофаковская команда стала занимать первые места в соревнованиях по волейболу на первенство университета. Это была в основном заслуга Володи Соколова как очень сильного нападающего, капитана и тренера нашей команды. Уже в те времена проявился организаторский талант Соколова даже в таком сравнительно мелком деле, как игра в волейбол: он вел нас от победы к победе на внутриуниверситетских соревнованиях, хотя и на других факультетах, особенно физфаке и химфаке, были достаточно сильные команды.

На межвузовских соревнованиях по волейболу на первенство Москвы мы выступали сначала довольно неудачно, так как за студенческие команды играли все те же профессионалы, что и за спортивные общества. Это были, как правило, мастера спорта: чемпионы Москвы и страны по волейболу. Для них это был способ заработать немного денег и лишний раз потренироваться, играя против достаточно сильных противников. Ректор университета (в 1945 году им был Галкин) не любил и не уважал спорт и поэтому выделял мало средств для приглашения хороших игроков из спортивных обществ. Поэтому университет в это время занимал положение аутсайдера в межвузовских соревнованиях по волейболу, так как даже нам (3-й команде) приходилось сталкиваться с мастерами спорта. Но примерно в 46-47 годах высшим начальством было запрещено участвовать в студенческих соревнованиях членам спортивных обществ, если эти общества не имели прямого отношения к вузам, за которые они выступали. Это привело к тому, что университетские команды по волейболу оказались заметно сильнее команд других вузов, так как у нас играли и готовились к играм действительно студенты, а не спортивные профессионалы, как в других институтах. В результате мы начали занимать первые места в межвузовских волейбольных соревнованиях.

К этому времени мы с Володей попали уже в 1-ю сборную университета, и он был бессменным капитаном этой команды. Мы настолько сыгрались с ним, что разделить нас было довольно трудно. Кроме того, я к этому времени заметно преуспел в волейболе и стал достаточно хорошим защитником или, как сейчас говорят, разводящим. В нападении мне, конечно, играть удавалось редко, так как мой рост даже в те времена был маловат для нападающего. Теперь игроки ниже 190 см – большая редкость в волейболе, все больше ростом за 2 м. Зато Володя даже теперь преуспел бы в волейболе, тем более что он неплохо играл и в защите.

Увлекались мы волейболом сильно. Формально тренировки проходили 2 или 3 раза в неделю, но не было дня, чтобы мы не заглядывали в спортивный зал – особенно во время экзаменационных сессий или каникул. При новом ректоре у нас появился хороший тренер – Валя Филиппов – и наш спортивный профессионализм двинулся вперед семимильными шагами. Но главное, конечно, было фанатичное увлечение волейболом: при любой возможности мы стремились в спортивный зал и отрабатывали там удары и защитные приемы до позднего вечера. Как правило, тренировки заканчивались играми по 3–4 игрока на каждой площадке.

Но хватит о волейболе, хотя мы достигли известных успехов в этом виде спорта: я получил за победы в первенстве Москвы первый спортивный разряд, а Володя – даже мастера спорта, правда, не за наши игры, а за игры в основном составе общества «Локомотив», который занял 3-е или 4-е место на первенстве Союза по волейболу, что давало право на получение звания мастера спорта.

Следующий случай, заметно выделивший Володю Соколова среди студентов, произошел на первом курсе на лекциях по общей биологии, которые нам читал профессор Кабак. Володя пришел в университет с солидными знаниями зоологии и однажды на лекции уличил Кабака в неправильном наименовании какого-то животного. Кабак ничего не ответил на это замечание, но на следующей лекции публично извинился за свою ошибку. Это нам прибавило самоуважения и значительно подняло авторитет Кабака, не говоря уж о Володе.

На первых курсах Володя, помимо волейбола, увлекался наукой – в основном зоологией. Он с детства (его отец был заведующим кафедрой зоологии Пушно-мехового института) был знаком со многими зоологами и еще в школьные годы ездил в экспедиции вместе с Сергеем Ивановичем Огневым, заведующим кафедрой позвоночных Биофака МГУ, помогая ему в наблюдениях, охоте и фотографировании. Придя на Биофак, он попал в объятия Огнева, и мы были уверены, что ему обеспечена аспирантура на кафедре позвоночных после окончания университета. Володя также был в этом уверен и с увлечением занимался зоологией млекопитающих, распевая песни, сидя на антресолях Зоологического музея. Но случилось невероятное: на пятом курсе, когда определялась дальнейшая судьба каждого из нас, его распределили куда-то в Омскую или Томскую область учителем средней школы.

Володя не без труда устроился в аспирантуру Пушно-мехового института, которую успешно окончил с защитой кандидатской диссертации. После окончания аспирантуры перешел в Московский рыбный институт, где преподавал зоологию позвоночных и начал исследовательскую работу по изучению обмена веществ у животных. Активно занимался общественной деятельностью, был секретарем комсомольской организации института. Когда было решено перевести Мосрыбвтуз в г. Калининград, Володя перешел на должность ассистента в МГУ, а затем стал старшим преподавателем. В этот период его выбрали секретарем комсомольской организации Биофака, а в 1964 г. – секретарем партийной организации. На Биофаке он защитил докторскую диссертацию о строении кожи млекопитающих и издал очень полезное руководство по систематике млекопитающих. В этот период его неоднократно избирали в партком университета (был заместителем секретаря парткома в течение четырех лет). Позднее, как он мне как-то рассказывал, его поставили перед выбором быть секретарем партийной организации университета, ректором Новосибирского университета или директором Института эволюционной морфологии животных Академии наук СССР.

Он выбрал последнее, так как это было ближе к его научным устремлениям и открывало возможности экспедиционной работы.

О научных достижениях Володи мне судить трудно, так как я занимался проблемами, относящимися к другой области биологии – термодинамике биологических процессов. Но для нашего брата особенно ценно опубликованное им трехтомное руководство по систематике млекопитающих и пятиязычный словарь млекопитающих. Интересной, как мне кажется, является и монография Володи, написанная им совместно с Яшей Парнесом (кстати, также нашим сокурсником) об истории русской териологии.

Что касается девушек, то, может быть, я сильно преувеличиваю – скорее не он, а они увлекались им, так как это был высокий, красивый юноша, заметно выделяющийся среди нашей веселой, но довольно серой, плохо одетой студенческой компании. Во всяком случае на 3-м курсе Володя начал встречаться с очень красивой девушкой – Светкой Степановой – которая была младше нас на два курса. Познакомились они в спортзале, где Светлана тренировалась не то в волейбол, не то в баскетбол. Первые дни их знакомства мы ходили втроем, а потом они стали уединяться, и кончилось все это свадьбой, на которой я (единственный из друзей Володи) присутствовал в кругу семьи Володи. Это был, по-моему, очень удачный брак (думаю, благодаря Светке), и они прожили в мире и согласии долгие годы. Эта симпатичная женщина обладает доброжелательным и покладистым характером, что так важно для нашего брата научного работника, как, впрочем, и для многих других профессий, где требуется полная отдача сил и мозгов.

О. М. Нефедов. Воспоминания о В. Е. Соколове

Мои первые встречи с Владимиром Евгеньевичем Соколовым носили эпизодический характер, причем широкая известность и раннее признание его в Академии как ученого и организатора науки определяли наличие некоторой дистанции в наших отношениях. Однако затем мы стали встречаться и взаимодействовать чаще. Более того, скоро подружились и с самим Владимиром Евгеньевичем, и с его семьей. Поэтому уход Владимира Евгеньевича из жизни наша семья восприняла как утрату близкого человека и большого друга.

Владимира Евгеньевича как ученого отличали энциклопедические знания в области живой природы, экологии, природоохранной деятельности. Общение с ним всегда было очень приятным и интересным. Он умело учитывал подготовленность собеседника или аудитории и всегда демонстрировал исключительную эрудицию, оставаясь прекрасным рассказчиком и собеседником.

Поражала его неуемная жажда познания природы, желание самому прикоснуться к ней и увидеть изнутри наиболее редкие и интересные ее явления. Многие его научные экспедиции (а они, без сомнения, составляли одну из важнейших и ярких сторон его жизни и как ученого, и как ценителя природы) были связаны с трудностями и лишениями, а в зонах ведения боевых и партизанских действий, например, в странах Африки и Южной Америки, также с опасностью для жизни. Однако никакие опасности не могли удержать его от экспедиций или даже сократить заранее намеченную программу. Думаю, что эти очень трудные поездки, тяжелые бытовые условия и огромные физические нагрузки подточили его крепкий организм.

Если же говорить о конкретных эпизодах наших встреч и совместных поездках, то вспоминаются поездка в 1979 г. в республики Средней Азии для ознакомления с деятельностью ряда республиканских академий наук, участие в выборах народных депутатов СССР от Академии наук в 1989 г., координационная встреча АН СССР с руководством НАН США в начале 1990 г. в Вашингтоне, прекрасная поездка в Норвегию в мае 1990 г. на крупный международный форум «Устойчивое развитие, наука и политика», проводимый по инициативе видных политиков Г.-Х. Брунтланд и В. Брандта, и многое другое.