скачать книгу бесплатно
Том II, реальный
…А дождь – он, в самом деле, смоет всё:
и поцелуи с губ, и снег, и слёзы.
Как клоун в цирке, плюхнется он оземь
и запахов охапку поднесёт.
Он сможет без труда растормошить
труб водосточных чинную семейку,
и те зальются булькающим смехом
от всей своей заржавленной души.
Наделав лужу, он смутится сам
и смоется с Манежа, огорошен,
а зонтики захлопают в ладоши
и сложатся с почтеньем пополам.
…Ты спустишься в простывшее метро
простившим эту ночь за это утро,
и контролёр с лицом дежурно-хмурым
потребует билетик, как Харон.
А я у стойки паспорт протяну
немецкий, поздоровавшись по-русски,
и скажет стюардесса: «Видно, грустно
так скоро покидать свою страну?»
Но, слава Богу, дождь, и на него
легко списать взъерошенность и влажность…
А впрочем, это всё уже не важно,
мой самолёт вот-вот начнёт разгон.
Ума хватило вымолчать слова,
чтоб маяться поврозь, а не друг с дружкой.
– Нет, нет, спасибо, мне воды не нужно:
в Москве был дождь, и я теперь трезва.
Наталья Хаткина
1956–2009
Родилась в Челябинске 2 сентября 1956 года. Детство Натальи прошло в Узбекистане в городе Каган. Училась на филологическом факультете Донецкого государственного университета и закончила его в 1978 году, по окончанию до 1979 года работала в селе Терны Краснолиманского района Донецкой области учителем русского языка и литературы. С 1979 года в течение двадцати лет работала библиотекарем в Донецкой областной детской библиотеке имени Кирова. Первый сборник стихов «Прикосновение» вышел в 1981 году в издательстве «Донбасс «с предисловием Евгения Евтушенко. В дальнейшем выпустила поэтические сборники «От сердца к сердцу», «Лекарство от любви», «Поэмы», «Птичка Божия». Умерла 15 августа 2009 года. В 2013 году в донецком издательстве БВЛ вышла книга Н. Хаткиной «Стихи и поэмы». Составитель, Вениамин Белявский, любезно разрешил взять некоторые стихи из этой книги для нашей антологии.
«Осень, не помню, в каком мы родстве…»
Осень, не помню, в каком мы родстве,
так измотал меня этот проклятый
год, что уже непонятны, невнятны
хрипы и всхлипы в сентябрьской листве.
Осень, ведь было же что-то в крови —
общее чувство свободы и меры,
что потеряла, пойдя на галеры
рабского счастья твердить о любви.
Не унижай меня больше, любовь!
Только ты в сути своей униженье,
вольной когда-то души пораженье —
рядом с другим не остаться собой.
Не подходи ко мне больше! Пора
жить, не калечась и не калеча.
Осень кладет мне ладони на плечи.
Я вспоминаю: ей имя – сестра.
«Выйду из дому в мороз …»
Выйду из дому в мороз.
Ветер с налету облапит,
тело продует насквозь,
душу вчистую ограбит.
Ветер, хоть что-то оставь
мне в эту ночь ледяную.
Память оставил – кристалл,
впаянный в клетку грудную.
Знать бы, куда поверну,
где я, откуда и кто я?
Помню лишь зиму одну
жизни, прожитой не мною.
С кем же я лето пропела?
Ветер толкает – пустяк!
Вот он забрался под перья —
в полый мой птичий костяк.
Птицами были мы в детстве
до человечьей судьбы:
холод и голод – и бедствуй,
мерзлую землю долби.
Как же теперь возвратиться,
как мне добраться домой?
Так и останешься птицей,
вмерзнешь в кристалл ледяной.
Шпана
Над сорной сурепкой окраин,
что щедро нас цветом дарила,
над крышами старых сараев
шпана городская царила.
Над пустошью пристанционной —
не суйся! – схлопочешь по рылу,
над черным чумным терриконом
шпана городская парила.
От школы давно уж отстали,
глядели на всех исподлобья,
и что-то в них было от стаи
шакальей – голодной и злобной.
Вслед женщинам нагло свистали,
плевали на наши приличья.
И что-то в них было от стаи —
летящей, курлычущей, птичьей.
К окрестным садам беспощадны,
худы – до скелетного хруста.
Кричали им: «Будьте неладны!»,
грозились: «А чтоб тебе пусто!»
По-галочьи были всеядны,
презрительны были, безродны.
О как они были неладны!
И как они были свободны!
Окраина
Окраине поэзии – хвала.
Она к себе с базара и вокзала
безвестных стихотворцев приняла
и с городской окраиной совпала.
Вульгарная помада на губах.
Слегка согнувшись под привычным грузом
авоськи, как и все – в очередях
стоит ее обшарпанная муза.
И что-то шепчет, словно из молитв.
Когда ее бранят или толкают,
в ее душе вибрирует верлибр.
Бедняжка ничего не замечает.
Она сюда за поводом для слез
перебралась – и навсегда застряла
среди убогих флигелей вразброс
бродячих псов и ржавого металла.
Знать, на роду написано – жалеть,
смотреть, как под дождями мокнет глина,
и слушать, как в осеннюю мокреть
окраины играет окарина.
Листопад
Этот воздух, как соты, – сквозной,
точки света и теней зигзаги,
точно кто безнадежно больной
тешит душеньку – вывесил флаги.
Лист прозрачной ладошкою машет
и, кружась, привстает на носки.
Это музыка плачет и пляшет,
отводя от последней тоски.
Замиранье – и трепет сердечный,
задыханье и трепет – такой,
точно кто, безнадежно беспечный,
отмахнулся от смерти рукой.
Беспечальна – на ней благодать,
бескорыстна, безмерна, бесплотна,
это – музыка. С ней – пропадать.
Ни на что она больше не годна.
Переезд
Только сделаем шаг за ворота:
– Милый мой, мы оставили что-то,
не вернуться ль за тем, что осталось?
– Верно, глупость какая-то, малость,
из журнала на стенке картинка…
– Или нашей судьбы половинка,
четвертушка, осьмушка – не знаю,
может быть, даже тридцать вторая.
Но с тобой мы на каждом привале
что-нибудь невзначай забывали.
Вот забыли, как молоды были —
и любовь по углам растеряли.
«Два голубя – сизый и белый …»
Два голубя – сизый и белый —
сидят на моем рукаве.
Как странно: рассыпался камень,
и дерево черви сожрали,
