скачать книгу бесплатно
Я пожимаю плечами. Я все еще не могу придумать, что сказать.
– Папа это знал. Давно. До того, как ушел.
Формально мой отец все еще живет с нами. Официально они с мамой брак не расторгали, но мы не видели его в течение нескольких месяцев.
В городе для таких людей, как он, есть решение – заведения с койками, похожими на гробы, почасовая аренда, душ в кредит. Он получает свой гарантированный минимум, ест в столовой и живет в клоповниках.
Я давно поставила на нем крест, как и на многих других вещах.
Но завтра буду его искать.
* * *
Я нахожу его в столовой в двух кварталах от нашего дома. Он сидит за одним из длинных узких столов, потягивая что-то ярко-зеленое, пахнущее дыней и ракетным топливом. Подвыпивший, рассеянный и словно расплывчатый по краям мужчина. Выглядит и пахнет просто кошмарно.
Я сажусь напротив него. Он без удивления смотрит на меня, как будто я сижу здесь весь день.
– Наталья, – говорит он. – Хочешь выпить?
– Не откажусь.
Папа бросает на стол какую-то кнопку, и через мгновение появляется робот-сервер с моим напитком. Я беру соломинку и делаю глоток. Вкус отвратительный.
– Ну, как там все? – невнятно спрашивает папа.
– Ну, у бабушки на следующей неделе суд.
– Значит, мы в деле. А как Джоуи?
– Он маленький негодник.
– Мой мальчик. Джо-Джоуи-Джозеф. – Папа смеется над понятной лишь ему шуткой. – Ты пришла, чтобы пригласить меня на бабушкин суд? Это будет грандиозное шоу старушки…
– Нет, – говорю я. – Я пришла спросить, почему ты ушел на пенсию.
– Что? Старому человеку нельзя насладиться парой рюмочек?
– Ты совсем не старый, пап. Почему ты бросил инженерию? В городе беспорядок. Фундаменты долго не выдержат. Нам не помешает любая помощь.
– Ни хрена себе… Почему ты думаешь, что я бросил?
Вся моя ярость выходит наружу. Грудь вздымается, во рту пересохло. Хочется заорать во все горло: «Как ты мог нас оставить? Почему ты за нас не боролся? Почему даже не пытался?» И в этот момент я даже не понимаю, что именно имею в виду. Нашу проблемную семью. Наш рушащийся город. Наше испорченное общество. Наш отравленный мир.
Все зашло чересчур далеко, а я слишком молода и беспомощна, чтобы что-то исправить.
– Они скрепляют небоскребы клеем и жевательной резинкой, – бормочет папа. – Ремонтируют ракетные корабли клейкой лентой. Думаешь, я не пытался им сказать? Мы все пытались.
– А не мог приложить больше усилий?
– Я? Я всего лишь одиночка. Что я мог сделать сам? Остановить прибывающую воду долбаного океана? Этот город умер два десятилетия назад. Он еще этого не знает. Не все это знают. Мы это знаем, – говорит он, обводя широким жестом столовую, где сидят сотни таких же, как он. Мужчины, женщины – все как он, сдавшиеся, потухшие.
– Я потратила несколько часов на запуск имитационных моделей, – настаиваю я. – Есть способы все исправить. Нам необходимо укрепить фундаменты, установить в куче мест высокомощные насосы, последовательно нанести гидроизоляционные материалы, перенести электростанции на верхние уровни, где они будут защищены от влаги, добавить больше солнечных батарей для питания насосов… Это адский труд. Но все вполне осуществимо. У нас есть подходящие технологии. Мы можем собрать ресурсы. Мы все еще можем спасти город.
– Дело далеко не в науке. Дело в людях. У вас их нет. Вы никогда этого не сделаете.
– Но мы должны просто заставить их понять, что поставлено на карту. Их дети…
Папа хихикает в свой токсичный напиток.
– Ты поймешь, – говорит он. – Поймешь, я чувствую это. Надеюсь, к тому времени я умру, но если нет, я скажу, что говорил тебе…
– Спасибо, папа. Ты, как всегда, оказал офигеть какую неоценимую помощь.
– Ты поймешь.
* * *
Арнав достал мне билет на большой суд над «дисперсами», и я беру два выходных для участия в съемках. Все коллеги мне завидуют. Внезапно все начинают расспрашивать меня об Арнаве и о шоу. Его карьера, наконец, начинает обзаводиться привилегиями.
Но когда ты находишься в зале суда, все по-другому. Никаких звуковых эффектов. Никаких вырезов. Никаких повторов. Никакой драматической музыки, когда двигается камера.
В зале находится судья, присяжные и обвинение. И, конечно, подсудимые в желтых комбинезонах, сидящие бок о бок, с наручниками на запястьях, со связанными лодыжками. Зрителей, включая меня, немного. На спинках стульев установлены экраны, на которых нам показывают, как реагировать в той или иной момент, какие звуки мы должны издавать и какое выражение лица нам следует надевать. Обслуживающий персонал угощает нас крепкими напитками и раздает стимуляторы, чтобы мы смотрелись на экране более уверенными.
Ключевые фигуры процесса кажутся несчастными. Они окружены армией операторов, репортеров, фотографов, пиарщиков, сценаристов, осветителей, гримеров, продюсеров, микрофонщиков, мальчиков на побегушках и людей из фирмы, обслуживающей мероприятия. Резонансное дело, что-то должно произойти.
Каждый раз, когда я смотрю на Арнава, находящегося среди этого моря персонала, он лихорадочно просматривает мониторы, анализирует рейтинги, опросы, реакцию аудитории, комментарии и отзывы в социальных сетях. Он настраивает алгоритмы так, чтобы на них отображалась нарезка лучших моментов.
Прокурор также охотится за повышением.
– Итак, чего вы надеялись достичь, – вживаясь в роль, спрашивает он у «дисперсов», – когда нарушили безопасность нашего города и заложили эти бомбы? В этом зале много людей, которые могли бы потерять под завалами своих близких. Что вы можете им сказать?
Он проходит по залу суда и наклоняется так близко, что мог бы плюнуть им в лицо. Они не отшатываются.
– По какому праву вы решили уничтожить этот город, пальцем о палец не ударив при его строительстве? Когда я был маленький, родители говорили мне, что такие люди, как вы, не способны ни на что, кроме разрушения. Мне не верится, что они были правы.
Взглянув на экраны, зрители выражают свое разочарование.
* * *
В последний день, непосредственно перед вынесением приговора, судья приглашает «дисперсов» выступить с обращением.
Мужчина уступает свою возможность говорить женщине. Он качает головой. Он будет молчать до конца. Но женщина встает и обращается к суду.
«Дисперсы» говорят по-английски, но их трудно понять. За два поколения их произношение, как и родной язык, изменились. Они говорят медленно. Они не образованны. Их речь проста и нечленораздельна, и они не могут выражать свои эмоции с той же легкостью, что судья и прокурор, работающие по сценарию.
– Вы внутри, – говорит она. – Мы снаружи. Нам не хватает воды. Еды. У нас нет лекарств. Наши дети больны. Нам ничего не остается, кроме как пытаться остаться в живых.
Ее голос прерывается, но в глазах горит огонь, и я чувствую, что не могу пошевелиться, не могу дышать. Я сжимаю руки в кулаки, точно так же, как в ту ночь, когда я, возможно, в последний раз пыталась поговорить с отцом.
Я окидываю взглядом зал суда. Вижу зрителей, которые, вероятно, выиграли в какую-то лотерею, и прекрасно подобранных для экрана телевизора присяжных. Я хочу узнать, о чем они думают. Сейчас, сидя напротив «дисперсов», представляли ли они, что она может быть такой?
Никто не обращает на женщину внимания. Они перешептываются, возятся со своими гаджетами, смотрят на экраны на спинках стульев. Присяжные тоже не уделяют ей особого внимания. Члены съемочной группы порхают, как бабочки, стараясь не упустить интересные моменты.
На нее устремлены только мои глаза, и женщина из группы «ДисПер» смотрит прямо на меня. Наши взгляды встречаются.
– Мы когтями цепляемся за жизнь, – говорит она. – Большинство наших детей умирают. Ну а те, кто живы? Они знают все о том, как их дедушки и бабушки боролись, чтобы добраться до этого места, где, как они думали, выживут и спрячутся за стенами. Мы рассказываем им о том, что вы сделали. Мы учим их быть злыми. Воспитываем их для борьбы. Рано или поздно они разрушат эти стены. И придет потоп. Вы станете такими, как мы.
После ее выступления присяжные заседатели переходят в другую комнату для совещания; их дискуссия транслируется на огромных экранах в зале ожидания суда.
Дело открыто и закрыто: «дисперсы» приговорены к смерти.
На каждом экране в городе повторяется три строчки: «Наши дети… Мы учим их быть злыми. Воспитываем их для борьбы. Они разрушат эти стены».
– Это ненормально, – говорят ведущие новостей. – Эти «дисперсы» – психопаты. Они создали культ смерти.
Замечания суда расходятся с графиками, и Арнав ликует. Они повысили рейтинги в десять раз. Вся команда отправляется на празднование, и я следую за ними. Они пьют хмельные напитки и наблюдают, как с каждым обновлением растет их социальный рейтинг.
Он ловит меня в уборной и покрывает мокрыми, пахнущими алкоголем поцелуями.
– После этого я определенно получу повышение! – шепчет он мне на ухо. – Может быть, мы даже сможем перебраться в собственный дом. Я не могу дождаться розыгрыша лотереи…
– Я горжусь тобой, милый.
* * *
Суд над бабушкой состоится в пятницу. Конечно, он ничуть не похож на суд над «дисперсами». Она ведь не какой-то известный террорист, а одна из миллионов тех, кто попал в этот хаос.
Шоу руководит небольшая группа, всего лишь несколько человек с камерой, осветитель и девушка-звукорежиссер. Зрители – это в основном наша семья плюс несколько профессиональных зрителей, которых распорядители шоу всегда нанимают на такой случай.
– Это мой час славы! – с радостью говорит бабушка, а затем ее уводят к гримеру. Я почти уверена, что кроме этого они ввели ей какой-то амфетамин, потому что, когда она подходит к трибуне, то словно плюется огнем.
Обвинения против нее зачитываются долго.
Для начала эпоха позднего капитализма. Бабушка наслаждалась только ее заключительной частью, но все же поглощала немало добычи.
– Вы ели мясо? – спрашивает судья.
– Да, ваша честь, – кричит бабушка, – и сейчас не прочь, лишь бы кто достал мне чертов гамбургер!
– Вы управляли автомобилем? На бензине? Вы использовали электричество, которое сжигало уголь? У вас были пластиковые предметы? И многие другие вещи?
На экранах вспыхивает ряд изображений, которые программа по распознаванию лиц добыла из глубин сети – фотографии бабушки в молодости. На одной она играет в своей детской. На другой ей шестнадцать и она сидит за рулем своей первой машины. А вот она ест фастфуд с друзьями.
– Вот так оно и было! – кричит бабушка. – Покупать вещи не преступление! Или, по крайней мере, это не было…
Затем настало время климатической катастрофы.
– Вы ездили с протестами по столицам? Вы писали своему сенатору? Вы выключали лампочки? Вы присутствовали на митинге в Хельсинки в 2021 году?
Появились наводнения. Пришла засуха. Возникли пожары. Волна за волной приезжали переселенцы.
Теперь бабушка умеряет пыл. Это самое волнительное событие, которое она пережила, по крайней мере, за последние десятилетия. И оказывается, что вводить амфетамин пожилым людям – не очень хорошая идея.
– Нам всего не хватало, – говорит она. – Еды. Воды. Домов. Мы должны были построить стену, а «диписы» продолжали проходить через нее и все время проводили диверсии. Точно так же, как сейчас, они бы все взорвали. Копы раздавали винтовки всем, кто хотел их взять. Они были не против нашей помощи.
– Вы убивали переселенцев?
– Это не было убийством. Обычная самозащита.
– Сколько людей вы убили? Троих? Четверых? Шестерых? Десятерых? Были ли среди них дети?
– Мы сделали это ради вас, – говорит бабушка. – Черт побери, мы думали, что вы, власть имущие кретины, будете нам благодарны.
Хейли Уилсон, она же бабушка, была признана виновной в преступной халатности, причастности к массовому убийству и разрушению климата четвертой степени, а также в неуказанном числе преступлений против человечества. (Они не смогли определить точное количество убитых ею беженцев.)
– За эти преступления суд приговаривает вас к проживанию остатка ваших дней в Доме престарелых. Все ваше оставшееся имущество будет конфисковано государством. Увести подсудимую Хейли Уилсон. Следующий!
* * *
В прошлом году, когда объявили результаты детской лотереи, мы с мамой не на шутку поссорились. Она говорила:
– Не волнуйся, это случится, продолжайте пытаться. У твоего брата получилось с первой попытки! Это дело случая.
Она постоянно строит из себя эксперта. Но это не так. Когда она была в моем возрасте, у них не проводилась детская лотерея. Она родила двоих детей, когда, честно говоря, даже одного ребенка было много. А теперь и подавно – рушащийся город и без того заполнен людьми. Места всем не хватит.
И поэтому я ответила:
– Ты заварила эту кашу. Это твоя ошибка. Ты была эгоисткой. А теперь страдаю я.
Очевидно, все получилось не слишком хорошо.
В этот раз, чтобы избежать подобных перебранок, мы с Арнавом спланировали все заранее. Мы приходим в парк, где можем спокойно сидеть у фонтана, пить из нашей фляжки, держаться за руки и ждать результатов.
Когда на наших устройствах появляется сообщение, мое сердце уходит в пятки, и я до тошноты боюсь его прочесть.
– Открой его, – говорю я Арнаву. – Скажи мне, что там.
Я зажмуриваюсь и жду его слов. Вместо этого он целует меня, и я чувствую, как на щеки падают его слезы.
– Мы выиграли, – говорит он. – У нас получилось. Пойдем делать ребенка.
Посмеявшись и поплакав, мы идем делиться новостью с семьей.
Йен Хокинг
Улетай, Питер
Ежедневно в четыре часа пополудни фрау Гёт отправлялась на старую станцию очистки воды в чаще леса. Сегодня шел дождь, и ее обычная получасовая прогулка растянулась до сорока минут. С собой у нее были часы с репетиром[9 - Приспособление в часах, посредством которого при нажатии на пружину отбивается показываемое ими время.], когда-то принадлежавшие ее дедушке. Часы как всегда работали безукоризненно. Она видела, что опаздывает.
