Сказочки для отчаянных

скачать книгу бесплатно

Сказочки для отчаянных
Николай Кокурин

Временами взглянешь на всю эту белибердень через призму юморной выдумки, и отпустит на часок-другой глядишь. Что-то для наивных тепличных детей, но чаще, для столкнувшихся с дикой реальностью и впавших от этого в ступор отчаяния и безысходняка. Местами смешные, но чаще ужасные. 92 сказочки (2005-2024 гг.) – сплошная ложь и дезинформация, ибо сказочки, но в них намёк. Содержит нецензурную брань.

Николай Кокурин

Сказочки для отчаянных

00. Сказовка: обез–следие

Один гражданин как–то раз ушёл в лес от суеты мирской подальше, подражая всяким там бхагаванам и гуатамам, а на пляже друзья остались, подруги разные и пиво не допитое. По нужде пошёл, за кустик. Присел так и стал очищаться. День сидел, два минуло, всё чище и чище становилась душа и кишечник. Осень. А он всё сидит. Зима. А он всё думает. Весна. У медитации не видно конца. Но конец пришёл. Жирный такой: Пасхальный звон разбудил товарища бхагавана. Он стряхнул с себя увядший лотос, именно в этой позе гражданин испражнялся, в какой же ещё?! И потопал в своё отечество, где, как это традиционно водится, полно пророков, но никто из них не в чести, в смысле все неформалы да андеграунды. Но он–то знал и даже временами ведал Истину, хотя чаще верил в Неё и поэтому двинул прямо в первый попавшийся храм, как–то не задумываясь мечеть это или пагода, не говоря уж о синагоге. А тот и впрямь оказался храмом, но он этого не заметил ни сразу, ни сто веков спустя. Церковь она и в Африке Церковь: лишь бы справно налоги выплачивались да подарки архиереям преподносились на днюху. Тем паче здесь, на малой родине предков и их несбывшихся гонов. В общем, постился да молился, сала нарастил, да детишек наплодил и вдруг прочухал, что спит глубже прежнего. Но именно это состояние и называется просветлением – когда сознаёшь спячку и сознаёшь что всё это без просыпу так и будет, а смерть – всего лишь смена слоя сновидений, на котором прежнее кино вспоминается, если только, как детский мультик. А те, что воистину пробудились, тот никому и не снится, тем более не снимся ему и мы.

***

Мораль сей басни такова: все, о ком мы помним из рода в род не являются Свободными. Так и того гражданина имя нам не известно. И не только имя: нам вообще ничего о нём неизвестно, даже то, случилась ли с ним эта история или только примнилась нашему больному воображанию. Но если бы он и вправду проснулся, нам бы даже не прифантазировался этот бред. Значит он где–то рядом с вами, может быть это вы.

15.01.2005

01. Радуга

сказка на сон грядущим

Вариант 1

…Однажды по городу Д–Зеро пошёл дождь. Громко затопал по крышам и улицам, словно в чугунных сапожищах. Кто не успел спрятаться, того дождь раздавил, кто успел, но жил под самой крышей, ранил. Дождины пробивали крыши в слабых местах. Некоторых доставал в самых укромных углах квартир на первых этажах, и никто не мог предугадать полёта дождинок. Люди весьма и весьма испугались. Боялись либо быть раздавленными, либо утонуть от прибывающей свирепой воды. Многих впервые в жизни озарила мысль, что случилось это с ними из–за них же: внезапно предстали им их поступки, мысли и сны. То, что раньше им казалось само собой разумеющимся, справедливым и по–человечески оправданным, теперь выглядело подлым и своекорыстным; а то, что считалось глупостью, теперь представало святым.

Когда у десятой части населения города или около того прошла волна подобных мыслей, и они на гребне её устремились в объятия приговора, тучу, как штору, раздвинуло Солнце, чтобы взглянуть, что за шум и грохот раздаётся с земли. И увидело Солнце Дождь, и сказало Солнце Дождю:

– Что это ты расшумелся?

– Это оцинкованные крыши гремят, брат.

– Вот тебе пояс Радуги. Надевай его, когда подходишь к селениям. Он послужит тебе мягкими тапочками и тебе будет приятней идти по железным настилам.

Люди не слышали беседы стихий, но заметили, как вдруг дождь стал ласковым и приятным. Они потихоньку стали выходить из домов и благодарить, сами не зная Кого или Что. Вышла и десятая часть озарённых смиренною мыслью людей, возвещая о милости Неизвестно Кого и Чего, позволившего исправить их дела и мысли, сны и желания. Люди прислушались к ним и стали с годами меняться. И написали Устав .

А в городских подвалах жили семеро никому не известных существ, поселившихся здесь от начала строительства города Д–Зеро. Были это вечные существа, но они не могли продолжить свой род, если был у них род. По сотворенье времён каждый из них был поставлен перед выбором: либо жить вечно, но не иметь возможности давать жизни другим, либо порождать подобных себе, но в конце концов Куда–то уйти. Предложивший такой выбор, а может быть это была сама природа, знал всё, но, даруя вместе с выбором радость опасности, он дал знать всем созданиям, что есть лишь то, что имеет место, а то, что имеет место, имеет место лишь здесь, а потому–то, быть может, ничего кроме смерти дающий жизнь и не приобретёт. Перед выбором были поставлены девять существ и семеро из них выбрало вечную жизнь. Остальные двое стали мужчиной и женщиной, половинками как бы друг друга. И отправились строить город Д–Зеро, потому что стали ощущать прохладу и не уютность в этом, ставшем вдруг как будто чужим, мире. Это были симптомы смерти, позывные того, что здесь они не навсегда.

Ещё один позывной они встретили неподалёку от места, где заложили краеугольный камень своей столицы – убивших друг друга животных, кабана и медведя, шкуры которых и стали первыми их нарядами, или шубами. Вскоре животные всё чаще стали убивать и даже пожирать друг друга. Из тех, кого не сожрали получались тёплые, красивые и приятные одежды. Шкурок появлялось ровно столько, сколько требовалось, а требовалось их много – за короткий срок эти двое породили не менее сотни себе подобных и те в свою очередь не отставали от родителей. Кроме того, каждый из этих двух продолжал размножаться при посредстве тех, кого породил и кого те породили: мать с сыновьями и внуками, отец с дочерями и правнучками. И прекрасны были люди на вид и болезни их не прикасались к ним несколько первых тысячелетий.

Первых двух звали Алеф и Омега и от них пошёл весь род города Д–Зеро. А других городов здесь и не было никогда.

Когда в городе счёт родов перевалил за сто тысяч Алеф и Омега почуяли приход старости и скоро из Д–Зеро исчезли. Не осталось от них даже ногтя. Но ради того, чтобы помнить о них потомки воздвигли им поминальный холм, а вскоре стали говорить, что там хранятся не то одежды их, не то мощи. Несмотря на это, все помнили, что холмы вошли в обычай, только когда стали находить останки других умерших и, что, судя по ним, решили, что и Алеф с Омегой где–нибудь в закоулках города оставили свои кости. Но некоторые утверждали, что предки перешли Куда–то в своих здешних телах. Третьи вообще отвергали «идею Куда–то», почитая это, как и, вообще, идеи, ересью и суемудрием разгильдяев и пьяниц, они утверждали, что Алефа и Омеги никогда как таковых не было, а все мы произошли из определенного вида гусениц, которые либо вымерли, либо таятся в глубинах морских. Приверженцев любой из версий было премножество, но основная масса в целом не интересовалась ни происхождением, ни вектором движения собственного присутствия, и довольствовалась тем, что делала себе приятное, чаще всего причиняя неприятность другим.

И тогда пришёл дождь.

Но теперь, когда солнце сковало дождь радужными кольцами, вода приносила только покой и радость, оставляя, однако, сугубое место стыду, прежде всего за разрозненность в мнениях по поводу основателей города.

И совершенно все напрочь забыли о семи существах, пока они сами о себе не напомнили. В один из радужных дней, когда на улицах было полно людей, подставлявших ладони и лица искрящимся каплям, семеро существ повылазили из подвалов, без сговора между собой, ибо жили только собой, не общаясь ни с кем, одновременно, и растащили радугу по цветам. Красный. Оранжевый. Жёлтый. Зелёный. Голубой. Синий. Фиолетовый. Не сговариваясь, каждый схватил тот цвет, который ему приглянулся, никто из них не пожелал того же цвета, что другой, да они и не заметили друг друга, видя перед собой только объект вожделенья.

Дождь, тут же стал снова жёстким и смертоносным и так как все жители в этот момент находились на улице, дождь их всех уничтожил. Вполне вероятно люди эти были всецело готовы к переходу Куда–то, если оно всё–таки было. Но под дождь попали не все. Под козырьком подъезда одной трёхэтажки решив расстаться, прощались двое молодых людей, наговаривая друг другу обидных слов. У него на руках был котёнок, у неё на поводке щенок. Дождь, хлынувший в виде свинцовых градин, ранил обоих, но они изловчились укрыться в подъезде. Хотя дом изрешетило, но им удалось уцелеть. Дождь прошёл сам собой минут через пять, но в городе никого более не осталось кроме тех двоих, что укрылись в подъезде. Но лишь пройдя по телам родных и знакомых, по крови, смешавшейся с тающим льдом, уразумели они случившееся. Солнце светило в уже безоблачном небе, но, вероятно, оно не успело заметить или хотя бы услышать, что произошло в городе и сияло, не обращая своего взора вниз. Скорее всего, оно просто спало, планомерно плывя в небесах, не встревоженное ничем.

Забыв не только обиды, но и самих себя молодые люди в ужасе бежали из города Д–Зеро и поселились в лесу вместе с щенком и котёнком. С десяток метров лесной полосы были так же задеты раскрепощённым дождём, здесь были деревья вповалку, некая баррикада, пройдя за которую, казалось уже никогда не вернёшься. Но им не хотелось не только возвращаться, но и оглядываться на раскрашенный кровью гроб; они карабкались по этим деревянным холмам–границам и убегали в самую глубь бесконечных джунглей, куда никто никогда не ходил.

Надо ли объяснять, что теперь уже здесь, в лесу, народилось новое племя людей? Чтобы сохранить память о былых временах эти двое взяли себе имена далёких своих прародителей – Алефа и Омеги. Впрочем, теперь это произносилось как Олег и Ольга.

Города они строить не стали. Отныне расселялись люди по лесу кучками: рожали теперь уже не по многу, детей было обычно с десяток, они вырастали и разбегались, куда глядели глаза каждого, и каждый был подобен Ольге или Олегу, которые бежали из города порознь. Жили в норах, одежд не носили и заботились друг о друге, лишь пока были вместе.

Каждый сам чувствовал приходящую пору бежать и никто его не догонял, не уговаривал остаться. Наоборот, радовались и желали во след обретений.

Когда Олег и Ольга бродили по лесу ещё не встретившись, то им приходилось спать в норах звериных вместе с их обитателями и своими питомцами, щенком и котёнком. С тех пор и перестали звери убивать и пожирать друг друга, как и люди уже не ели мяса и не кутались в кожи и мех.

А город Д–Зеро, бывший когда–то единым целым, после того дождя растрескался по главным улицам, ибо основная масса людей именно на них встретила свою смерть и части эти стали расползаться и либо обрастать зеленью, либо опустыниваться, либо охлаждаться и расползаются до сих пор. Между ними теперь моря и океаны.

Многое ушло под воду, в том числе остров–район Атлантида. Но основные семь районов остались, там, кстати, и живут те семеро существ, что украли Первую Радугу. Только седьмым, фиолетовым, местом жительства стала сама вода мирового Океана, когда Атлантида, где жило одно из существ ушло под воду. Антарктика и Антарктида, восьмой и девятый районы – это, собственно холмы, где сбросили свои тела–одежды Алеф и Омега, перед тем, как начать жизнь после смерти.

Но вот пока эти части города Д–Зеро не расползлись так далеко друг от друга как сегодня мы их наблюдаем, люди, живя в мире с миром, осознали, кто похитил Радугу и внутренним чутьём сговорились отыскать семерых существ и забрать у них цвета. Казалось, что пришло время заново всем воссоединиться не только духом лесным, но и внешне, но для этого следовало сперва усмирить Дождь. И они отправились в район, где когда–то стоял, разрастающийся по окружности город искать этих вечных существ, не способных ни к смерти, ни к жизни.

Семеро Существ не были злонамеренны, им просто нравился цвет, ухваченный ими. Вот, к примеру, существо, известное нам под именем Нептун, избравший себе фиолетовый, фиолетово–чёрный цвет, вобравший в себя и Красное и Синее и Чёрное моря, любящий поплескаться в этих фиолетовых чернилах, поиграть оттенками волн. Поштормит и не заметит, как опрокинет пару кораблей. А человек пишет картину «Девятый вал» или слушает в «Новостях» о цунами. Как же его схватить и вырвать у него ленточку радуги?! А никак уже. Пытались лесные жители и уговорами и угрозами вернуть Радугу, но Семеро Смелых не принимали ни просьб, ни жертвоприношений, они их просто не видели, людей–то. Так бы и до сих пор продолжалось это бесплодное действо, если бы кому–то из людей не пришла мысль обратиться с молитвою к Солнцу о сотворении новой радуги, второй по счёту.

И помолились люди Солнцу. И откликнулось оно на их зов:

– Что ж вы до сих пор молчали? – удивилось светило. – Мне–то думалось, мир и покой царят в обители смертных. Долетал, конечно, иногда до меня шум из города, видел я и что дождь бушевал там, но ни криков, ни стонов не мог различить я, разве что из лесу блаженные всхлипы зачатий. Будь по–вашему. Но знайте, не бывает у меня повторений: будет Радуга вам, если семеро ваших братьев, и при этом каждый раз новых, добровольно будут посвящать себя раз в месяц по лунному календарю, т.е. 28 с половиной дней на полное истребленье. На это время они будут становиться полосками цвета в столь вожделенных вам дождевых кандалах. Согласны ли?

– Согласны, о Господин. – Ответили семеро первых и заняли место на небе. Дальнейшая их судьба нам, здесь живущим, не известна, но с тех пор постоянно исчезают люди, не оставляя своих костей нам, и то здесь, то там мы видим Радугу. А оттого, что город расползается и дождь не накрывает его весь сразу, но по частям, то людей требуется для радуг гораздо больше, чем изначально. И вот они уже пропадают без вести сотнями и мы радуемся за них.

Районы–материки, двигаясь со скоростью два сантиметра в год, судя по всему, снова воссоединятся в единое целое и город Д–Зеро получит вторую жизнь, хотя и будет тогда называться О–Резд, потому что его внутренние границы станут внешними, а внешние – внутренними. И вполне вероятно, что именно тогда вся наша нынешняя жизнь перенесётся в следующую целиком, даже вместе с семью существами. Это время все мы трепетно ждём и скромно называем концом света. Аминь.

09–10.10.2006. Редакция Т.С. 23.12.2006

Вариант 2

Не было ни цели, ни плана,

Но как–то в одночасье случилось:

Радоваться и наслаждаться,

Радостью со всеми делиться.

Из небытия приведённый

В Бытие. Назад дорога закрыта.

Либо здесь, выбирай, остаёшься.

Либо только выше и выше.

…Однажды по городу Дзеро пошёл дождь. Громко затопал по крышам и улицам, словно в чугунных сапожищах. Кто не успел спрятаться, того дождь раздавил, кто успел, но жил под самой крышей, ранил, потому что дождины пробивали крыши в слабых местах. Некоторых доставал в самых укромных углах квартир на первых этажах, ибо никто не мог предугадать структуру полёта дождинок. Люди весьма и весьма испугались. Боялись быть либо раздавленными, либо утонуть от прибывающей свирепой воды. Многих впервые в жизни озарила мысль, что случилось это с ними из–за них же: внезапно некоторым поступкам и мыслям, снам и желаниям пришла иная оценка. То, что раньше им казалось само–собой разумеющимся, справедливым и по–человечески оправданным, теперь выглядело подлым и своекорыстным; а то, что считалось глупостью, теперь представало святым.

Когда у десятой части населения города или около того прошла волна подобных мыслей и они на гребне её устремились в объятия приговора тучу, как штору раздвинуло Солнце взглянуть, что за шум и грохот раздаётся с земли. И увидела Дождь. Солнце сказало Дождю:

– Дружище, что ты так расшумелся?

– Да просто оцинкованные крыши попали под струи, извини, брат.

– Так я тебе помогу: вот тебе пояс Радуги. Надевай его, когда подходишь к селениям. Он будет служить тебе мягкими тапочками и самому будет приятней идти по этим асфальтам и железным настилам.

Люди не слышали беседы стихий, но заметили, как вдруг дождь стал ласковым и приятным. Они потихоньку стали выходить из домов и благодарить, сами не зная кого или что, наверно природу, что опасность миновала. Вышла и та десятая часть озарённых смиренною мыслью людей, возвещая о милости Неизвестно Кого и Чего, наверно Природы, давшей шанс исправить их дела и мысли, сны и желания. Люди прислушались к ним и стали с годами меняться. И написали Устав .

А в городских подвалах жили семеро никому не известных существ , поселившихся здесь от начала строительства города Дзеро. Были это вечные существа, но они не могли размножаться. С сотворенья времён каждому давался выбор – либо жить вечно, но не иметь возможности давать жизни другим, либо плодиться и порождать себе подобных, но в конце концов покинуть сей мир уходя на следующий, совершенно неведомый пласт бытия. Тот, Кто предложил такой выбор, наверно природа, знал всё о всех изобретённых Им/Ею, пластах, но для радости риска при выборе внушил всем созиданьям, что пласт есть один и ничего, кроме смерти, вполне вероятно, жить давая другим никто не приобретёт. Перед выбором были поставлены девять существ и семеро из них выбрало вечную жизнь. Остальные двое стали мужчиной и женщиной, половинками как–бы друг друга. И отправились строить город Дзеро, потому что стали ощущать прохладу и неуютность в этом, ставшем вдруг как будто чужим, мире. Это были симптомы смерти, позывные того, что здесь они не навсегда.

Ещё один позывной они встретили неподалёку от места, где заложили краеугольный камень своей столицы – убивших друг друга животных, кабана и медведя, шкуры которых и стали первыми их нарядами, или шубами. Вскоре животные всё чаще стали убивать и даже пожирать друг друга. Из тех, кого не сожрали получались тёплые, красивые и приятные одежды. Шкурок появлялось ровно столько, сколько требовалось, а требовалось их много – за короткий срок эти двое породили не менее сотни себе подобных и те в свою очередь не отставали от родителей. Кроме того, каждый из этих двух продолжал размножаться при посредстве тех, кого породил и кого те породили: мать с сыновьями и внуками, отец с дочерями и правнучками. И прекрасны были люди на вид и болезни их не прикасались несколько первых тысячелетий.

Первых двух звали Алеф и Омега и от них пошёл весь род города Дзеро. А других городов здесь и не было никогда.

Когда в городе счёт родов перевалил за сто тысяч Алеф и Омега почуяли приход старости и скоро из Дзеро исчезли. Не осталось от них даже ногтя. Но ради того, чтобы помнить о них, потомки воздвигли им поминальный холм и сказали, что здесь их одежды, т.е. мощи, хранятся. Однако все помнили, что холмы вошли в обычай, только когда стали находить останки других умерших и, судя по ним, решили, что и Алеф с Омегой где–нибудь в закоулках города оставили свои кости. Но некоторые утверждали, что предки перешли на иную фазу развития в своих здешних телах. Третьи вообще отвергали идею о иных пластах, почитая это ересью и суемудрием разгильдяев и пьяниц и утверждали, что Алеф и Омеги никогда как таковых не было, а все мы произошли из определенного вида гусениц, которые либо вымерли, либо таятся в глубинах морских. Приверженцев любой из версий было премножество, но основная масса в целом не интересовалась ни происхождением, ни вектором движения собственного присутствия и наличия и довольствовалась тем, что делала себе приятное и чаще всего причиняя неприятность другим.

И тогда пришёл дождь.

Но теперь, когда солнце сковало дождь радужными кольцами, вода приносила только покой и радость, оставляя, однако, сугубое место стыду, прежде всего за разрозненность в мнениях по поводу основателей города.

И совершенно все напрочь забыли о семи существах, пока они сами о себе не напомнили. В один из радужных дней, когда на улицах было полно людей, подставлявших ладони и лица искрящимся каплям, семеро существ повылазили из подвалов, без сговора между собой, ибо жили только собой, не общаясь ни с кем, одновременно, и растащили радугу по цветам. Красный. Оранжевый. Жёлтый. Зелёный. Голубой. Синий. Фиолетовый. Не сговариваясь, каждый схватил тот цвет, который ему приглянулся, никто из них не пожелал того же цвета, что другой, да они и не заметили друг друга, видя перед собой только объект вожделенья.

Дождь, тут же стал снова жёстким и смертоносным и так как все жители в этот момент находились на улице, дождь их всех уничтожил. Вполне вероятно люди эти были всецело готовы к переходу на следующий пласт, если он всё же был. Но под дождь всё же попали не все. Под козырьком подъезда одной трёхэтажки решив расстаться, прощались двое молодых людей, наговаривая друг другу взаимных обидных слов. У него на руках был котёнок, у неё на поводке щенок. Хлынувший зверский дождь в виде свинцовых градин ранил обоих, но они изловчились укрыться в подъезде. Хотя дом изрешетило, но им удалось уцелеть. Дождь прошёл сам собой минут через пять, но в городе никого более не осталось кроме тех двоих, что укрылись в подъезде. Хотя они это поняли и не сразу. Разумеется, после дождя они поспешили восвояси, но придя туда ничего и никого не нашли, идя по телам родных и знакомых, по колено в крови, смешавшейся с тающим льдом. Солнце светило в уже безоблачном небе, но, вероятно, оно не успело заметить или хотя бы услышать, что произошло в городе и сияло, не обращая своего взора вниз. Скорее всего, оно просто спало, планомерно плывя в небесах, не встревоженное ничем.

Часа через три все обиды уже были забыты и молодые люди в ужасе и с воплями бежали из города Дзеро и поселились в лесу вместе с щенком и котёнком. С десяток метров лесной полосы были так же задеты раскрепощённым дождём, здесь были деревья вповалку, образовывая некую баррикаду, пройдя за которую, казалось уже никогда не вернёшься. Но этой паре и не хотелось не только возвращаться, но и оглядываться, когда они карабкались по этим деревянным холмам–границам и убегая в самую глубь без–конечных джунглей, куда никто никогда не ходил .

Надо ли объяснять, что отныне здесь, в лесу, народилось новое племя людей от этих двух? Чтобы сохранить память о былых временах эти двое взяли себе имена далёких своих прародителей Алеф и Омега. Впрочем, теперь, из–за языковых объективных причин это слышалось как Олег и Ольга, соответственно.

Города они строить не стали. Отныне расселялись люди по лесу кучками: нарожают с десяток, вырастят и разбегаются, куда глаза глядят, подобно бегу Олега и Ольги, бежавших из города порознь, но встретившихся в глубине леса и составивших первую лесную семью. Жили в норах, одежд не носили и заботились друг о друге, пока были вместе.

Каждый сам чувствовал приходящую пору бежать и никто его не догонял, не уговаривал остаться. Наоборот, радовались и желали во след обретений.

Когда Олег и Ольга бродили по лесу ещё не встретившись, то им приходилось спать в норах звериных вместе с их обитателями и своими питомцами, щенком и котёнком. С тех пор и перестали звери убивать и пожирать друг друга, как и люди уже не ели мяса и не кутались в кожи и мех.

А город Дзеро, бывший когда–то единым целым, после того дождя растрескался по главным улицам, ибо основная масса людей именно на них встретила свою смерть и части эти стали расползаться и либо обрастать зеленью, либо опустыниваться, либо охлаждаться и расползаются до сих пор. Между ними теперь моря и океаны, а сами эти районы мы знаем под именами: Евразии, Африки, Австралии, Гренландия, Северной Америки и Южной Америки и конечно все прочие островки. Многое ушло под воду, в том числе остров–район Атлантида. Но основные семь районов остались, где, кстати, и живут те семеро сущностей, которые украли Первую Радугу. Только седьмым, фиолетовым, местом жительства стала сама вода мирового Океана, когда Атлантида, где жило одно из существ ушло под воду. Антарктика и Антарктида, восьмой и девятый районы – это, собственно холмы, где сбросили свои тела–одежды Алеф и Омега, перед тем, как начать жизнь после смерти.

Но вот пока эти части города Дзеро не расползлись так далеко друг от друга как сегодня мы их наблюдаем, люди, живя в мире с миром, осознали, кто похитил Радугу и внутренним чутьём сговорились отыскать семерых существ и забрать у них цвета. Тогда им казалось, что пришло время заново всем воссоединиться не только духом лесным, но и внешне, но чтобы не повторилась трагедия, следовало сперва усмирить дождь, обуздать стихию. И они отправились в район, где когда–то стоял, разрастающийся по окружности город искать этих вечных существ, не способных ни к смерти, ни к порождению жизни.

Семеро Существ не были злонамеренны, им просто нравился цвет, ухваченный ими. Вот, к примеру, существо, известное нам под именем Нептун, избравший себе фиолетовый, фиолетово–чёрный цвет, вобравший в себя и Красное и Синее и Чёрное моря, любящий поплескаться в этих фиолетовых чернилах, поиграть оттенками волн. Поштормит и не заметит, как опрокинет пару кораблей. А человек подглядит случайно за Нептуновым буйством и напишет картину «Девятый вал» или в программе новостей сообщит о цунами, уничтожившем мировой курорт и близ лежащие селенья со всем населением в оных. Как же его схватить и вырвать у него ленточку радуги?! А никак уже. Пытались лесные жители и уговорами и угрозами вернуть Радугу всех семерых на место, но семеро смелых не принимали ни просьб, ни жертвоприношений, они их просто не видели, людей–то. Так бы и до сих пор продолжалось это без–плодное действо, если бы кому–то из людей не пришла мысль обратиться с молитвою к солнцу о сотворении новой радуги, второй по счёту.

И помолились люди солнцу. И откликнулось оно на их зов:

– Так что ж вы до сих пор–то молчали, – удивилось светило. – Мне–то всё думалось, что мир и покой в человеческом обществе правят, а разглядывать как–то всё было мне не досуг. Были правда мимолётные взгляды на шум из города, видел я дождь бушевал там, но ни криков, ни стонов не раздавалось оттуда. Разве что из лесу блаженные звуки, что издают при зачатье. Что ж, по–вашему будет, но знайте абсолютных повторений не может быть, но Радуга будет, если семеро ваших собратьев, каждый раз новых, добровольно будут посвящать себя на месяц по лунному календарю, т.е. 28 с половиной дней на полное себя истребленье. На это время они будут становиться полосками цвета в столь вожделенных вам дождевых кандалах. Согласны ль?

– Согласны, светило. – Ответили семеро первых и заняли место на небе. Дальнейшая их судьба нам, здесь живущим, не известна, но с тех пор постоянно исчезают без–следно люди в больших количествах, не оставляя костей своих нам. Но то здесь, то там мы видим Радугу. Оттого, что город теперь по тектоническим причинам всё так же расползается, дождь не моросит на него весь сразу, но местами. В следствии чего и людей требуется для радуг гораздо больше, чем изначально. И вот они уже пропадают без вести сотнями и тысячами, но мы должны помнить, что это добровольцы и радоваться за них, ведь скорее всего после того как послужат цветами радуги они переходят в следующий пласт бытия.

Надобно так же помнить, что районы–материки, двигаясь со скоростью два сантиметра в год, в конце концов снова воссоединятся в единое целое и город Дзеро получит вторую жизнь, хотя и будет тогда называться Орезд, потому что соединится другими берегами–краями нежели прежде. И вполне вероятно, что именно тогда весь наш данный пласт бытия перенесётся в следующий целиком, даже вместе с семью существами. То время все мы трепетно ждём и скромно называем концом света. Аминь.

09–10.10.2006

02. Буква Я

Жили–были буквы, нарисованные на картоне с магнитиком. И лежали в коробочке, пылились, ни о чём не думали, просто жили–были, не тужили.

Но тут буковка «Я», толи от скуки, толи так было надо, задалась вопросом: «Зачем я нужна? В чём смысел моего житья–бытья?» и стала донимать всех этими вопросьями, не тужитькать мешать.

Разумеется, все прочие буквы легко отвечали на таковые налегчайшие вопросцы. Только совсем отсталая буква, типа «я», последней буквы в советском алфавите, не ведает очевидного ответа.

Но все буквы, однако, предлагали разное, каждая в зависимости от того, что она за буква.

Буква «А», например, твердила о том, что смысел в том, чтобы все остальные буквы обслуживали её. Так она решила, узнав откудава–то, что её далёкий славянский предок называлась «Азъ» и где–то рядом с той местностью даже существовал без–прекословный закон для всех остальных: «АЗЪ – Господь Бог твой, да не будет у тебя иных богов, кроме Меня»[1 - Исх.20:2.]. Отсюда буква «А» делала вывод, что она толи дочь, толи правнучка Бога и требовала себе поклонения и служения. А не так давно буква «А» узнала, что ещё более древний её финикийский, а затем и арамейский предок назывался «Алеф», т.е. «Бык», рогатое животное, и буква «А», немного расстроилась. Но на следующий день ей так же рассказали, что некто, именовавшийся Сыном Божиим и Сыном Человеческим, называл себя «Алеф» на греческий манер, мол, «Аз есмь Альфа и Омега»[2 - Откр.1:8, Откр.22:13.]. Обо всём этом ей сообщила буква «У», чей смысл жизни состоял в ежедневном удивлении чему–либо и она старалась даже в этой пыльной коробке находить всё время что–нибудь новое и удивлялась этому, даже если это новое было хорошо забытым старым. Услышав про «Омегу» буква «А» конечно не была в восторге, что почёт и уважение придётся делить с какой–то там «О», четырнадцатой от начала, а у греков и вовсе последней (в чём, кстати, «Я» находила некое себе сродство и утешение), но она нашла выход: она объявила, что под Омегой имеется ввиду не божественное, а человеческое и поэтому если и нужно почитать «О», то всяко не в равной степени с «А». Хотя сама–то «А» обличаемая совестью, понимала, что слукавила. Для «Я» с каждым выкрутасом «А» открывались и новые объяснения по теме её интересующей. В завершении бесед с «А» «Я» решила, что если использовать версию буквы «А», то смысл заключается в том, чтобы из животного (Алеф), стать Человеком. А буква «Т» подала для этого ещё один повод так думать, рассказав, что Сын Божий греческим алфавитом, но финикийскими буквами говорил о начале и конце, но если быть более точным и используя финикийские буквы использовать же финикийский алфавит, то должно сказать: «Азъ есмь Алеф и Тау», т.к. в финикийском «Тау» в конце алфавита и означает, собственно КОНЕЦ, дословно КРЕСТ. «Я» заключило, что, чтобы стать из животного Человеком Богоподобным, должно принести свою звериность (Алеф) в жертву (Тау). И буква «Т», услышав такой вывод, вспомнила своего славянского предка и сказала: «Твердо!», т.е. – нерушимо, воистину, так.

Пока буква «Я» бродила по коробке мнения её бродили вместе с ней. Было даже, что буква «Ч» на какой–то миг внесла сумятицу в уже было устоявшееся мнение, мол, Человек это Черви, а значит не в этом смысл, раз цель червива, там плач и скрежет. Но вскоре выяснилось, что «Черви» могут быть разные, иногда это даже может означать «Червонность», т.е. «Красность», иначе «Красивость» и «Я» ликовало.

Но когда все буквы рассказали ей всё, что знали и прошло ещё немного времени, пока всё переварилось, освоилось и осело «Я» опять заскучало, т.к. своего смысла она так и не нашла. И долго бы ей ещё скучать и отчаиваться, если бы не маленькая девочка, решившая научить своего младшего братика буквам и словам. Девочка вытряхнула из пыльной коробки все буквы на кухонный стол и беря первую попавшуюся букву произносила звук, который с буквой связан и примагничивала картонку к холодильнику для наглядности. После из букв начала складывать слова. Сперва девочка сложила слово «БОГ» и попросила брата проделать тоже, рассказывая, что Бог – это Тот, Кто Создал всех и всё. А ещё Он – ПАПА (и выложила слово на холодильнике) всех, кто Его Любит и слушается Его. Затем было слово «МАМА». После того как братик бурно порадовался, что его любимую мамочку можно написать буквами, девочка объяснила, что МАМОЙ зовут так же ЦЕРКОВЬ, т.е. всех, кто любит и слушается ПАПУ, дружат между собой, имеют общие добрые дела и собираются по праздникам вместе порадоваться и поплакать, когда есть на это причины, попеть и выразить свою благодарность БОГУ. Иначе говоря, это люди, человеки, ЧЕЛОВЕК.

– Например, ты – человек, я – человек, – и девочка выбрала из кучи букв ту самую «Я» и примагнитила её к холодильнику. И тут «Я» осознала, что смысл не может быть у каждого свой, смысл у всех общий и смысл этот в общности: все буквы имеют как бы свой личный смысл, но он лишь отражение общего, а общий состоит в том, чтобы в дружбе своей и единении являть ту или иную КРАСОТУ в словах, предложениях, строфах. В Браке, Союзе букв рождается какое–либо понятие, определение, образ предмета, смысл. Общий Смысл – это ЧЕЛОВЕК, т.е. ЦЕРКОВЬ; частный – быть частью общего, быть винтиком, гаечкой, буковкой, быть полезным и получать от этого удовольствие. А бесполезных, то бишь бессмысленных не бывает, нужно только осознать, если ещё не осознал, тот талант, ту пользу, которая заложена в каждую букву, каждый знак препинания и радоваться этому.

С тех пор «Я», даже когда снова приходилось подолгу пылиться в коробке и когда казалось, что смысл утрачен, вспоминала, что было время (и может будет ещё), когда все здесь лежащие словно в братской могиле были (и будут) использованы во всей нашей общности, вызывая неподдельную детскую радость у тех, кому мы пригодились. «Я» успокаивалась и блаженно улыбалась под толщей своих коллег и друзей и чувствовала такую же блаженную улыбку у них, не смотря на кромешную тьму вокруг.

09–10.10.2006

03. Табуретка и Художник

Вариант 1

Жила–была деревянная табуретка. Точнее – начинала жить. Жили–были это те, что уже пожили, прожили всю жизнь почти, были в прошлом воспринятыми и теперь только доживали. Но наш герой, точней – героиня, только–только вышла с конвейера и поступила в розничную торговлю, в городской «Универмаг».

Поставили табуретку в ряду современной мебели. Изящные дорогие стулья, новомодные банкетки, вальяжные шезлонги, ласковые пуфики и чопорные кресла–качалки окружили нашу табуреточку, сразу же осмеяв за простоту и дешевизну. Офисные кресла надменно и презрительно молчали, даже не оглянувшись на почтительное приветствие новенькой. Но табуретка вовсе не придавала этому никакого значения и была довольна тем, что у неё легко получалось делать то, что рекомендовали деревья в лесу, брёвна на сплаве и доски в столярном цеху: желать здоровья и долгоденствия всем седалищам, которые встретятся в жизни, ведь это такой непосильный и здоровье подрывающий труд – являться чьим либо сиденьем, особенно, если мягкое место клиента не приглянулось. У седалищ есть свой печальный, вековым опытом проверенный афоризм: жопу не выбирают. Может на слух звучит грубовато, но в этих словах вся боль, пот, кровь и слёзы всего того, на чём кто–либо, когда–либо сидел во все времена, во всех народах и на всех континентах.

Покупатели взоров на табуретке не останавливали, едва скользнув краем глаза по ценнику: «150 рублей». Их взгляды цеплялись за дорогие кресла и зады покупателей неудержимо устремлялись к ним, чтобы апробировать достиженье в культуре сидений. На табуретку ни разу никто не присел, но ей не было почему–то от этого грустно. Хотя для всех это был показатель невостребованности и низкосортности. Впрочем, собеседники у табуретки были. Это современные железные табуреты с мягким поролоновым верхом, обтянутым чем–то отдаленно напоминающим кожу. На них время от времени присаживался покупатель или даже продавец, и цена у них была раза в три–четыре повыше, но вероятно более близкое родство побуждало их обращать на табуретку внимание и беседовать. От них табуретка узнала, а они сами услышали это из разговора покупателя–священника («вот бы кому восседать на мне» – помечтала табуретка), покупавшего себе компьютерный стол с креслом где–то через неделю после Нового Года, что, оказывается:

Новогодняя Ёлка (а именно из ёлки по странному стечению обстоятельств и была собрана наша табуретка), вовсе не Новогодняя, а Рождественская. Точнее – Новогодняя, но летоисчисление имеет отправной точкой день рождения какого–то толи бога, толи полубога, получеловека ли, полугероя или ещё, сосна их подери, не разберёшь кого и новый год подразумевает возраст этого Сидельца. Главное, однако, в том, что, как говорил тот сиделец–священник, – мало кто понимает, почему именно Ёлка берется на Рождество ли – как ни назови – на Новый ли Год. Потому, – продолжал он, – что это хвоя, хвойное дерево. А того самого Сидельца, мол, чей день рождения отмечается, убили хвойным деревом. Толи по голове хвойной дубиной ударили: толи прямо на дереве этом повесили, плохо мы, табуреты, запоминаем такие мелочи, но усвоили суть.

Задумалась табуреточка, затрепетала, удивляясь таким параллелям между собственным материалом, из которого создана, и историей праздников человеческих. Какую–то близость к людям ещё большую почувствовала, чуть ли не кровное родство… и испугалась, а ведь и впрямь – кровное – убили ведь человека–то или кем он там у них был ли, работал. Надо бы разузнать поподробнее. Словно вину за собой какую почуяла, словно это она убила, или ею убили.

И ни у кого не спросишь. Компьютерные кресла как–то мимо ушей тот разговор священника пропустили, да и мало их от тогда присутствовавших осталось. Диваны и вовсе не вслушиваются в людское сотрясание воздуха, люди им интересны разве что в спальнях… Пытала, расспрашивала соседок, всё в основном одно и то же рассказывают, повторяются. Разве что вспомнили ещё деталь:

– То самое хвойное дерево не обыкновенное и имеет какую–то удивительную и длинную историю. Будто давным–давно жил сиделец по имени Арваам[3 - Вечно эти сиденья всё перевирают, не Арваам, а Авраам (прим. автора).] и вот гостили у него три странных путеходца. В то время более или менее солидные люди ходили с палками, как теперь с пистолетами, от волков ли обороняться или от бандитов отмахиваться и называли эти палки – посохами. Так и у этих трёх бродяг было по посоху. Все три из хвойных пород выструганы. Но как эти три палки с той дубиной связаны, не помним, может одним из них того Сидельца и забили? Помним только, что без палок странники дальше пошли и, не смотря на то, что были безоружны, уничтожили пять городов и при том достаточно многолюдных.

У табуретки спёрло дыханье: так вот какие предки у хвои, какие Сидельцы нас предпочитали всем прочим видам деревьев!

Чуть больше года простояла табуретка в магазине, когда и её наконец–то купили, что странно, даже не присев для проверки на прочность, разве что руками потискав. Покупатель был скор, не разговорчив. Несмотря по сторонам, он вошёл в отдел и прямёхонько к табуретке. Расплатился и тут же прочь, унося в руках приобретенье.

Мужчина лет сорока, худой, небритый в свитере и джинсах, весьма похожий на священника, но оказался художник, наверно поэтому и худой. Но художник, видимо, он был для себя и друзей, а для общества – церковный сторож.

Табуретку художник купил как раз для церковной сторожки. Когда табуретка это поняла, у неё возникло ощущение, что это не случайно и появилась надежда узнать тайну Рождественской Ёлочки. В этой сторожке художник и жил. Кроме новой табуретки здесь был только стол, шкафчик с книгами, иконами и лампадой, старый драненький диванчик и электрический чайник с тремя стаканами. А через пару дней священник принёс монитор на 14 дюймов со всеми причиндалами, ради чего, теперь стало ясно, художник и купил седалище. Табуретка по сути стала приходским компьютерным креслом. О такой участи многие по документам кресла даже снов не видят, а тут так подфартило рядовой табуретке!