скачать книгу бесплатно
Жизнь житомирского еврея
Александр А. Койфман
Герой книги, от лица которого ведется повествование, родился и вырос в СССР. Экономист, сотрудник московского НИИ, коллекционер. В девяностые годы, когда в России произошли революционные перемены, почувствовал себя ненужным и попытался найти свое место в жизни. Финансовые игры, метания по городам и странам, женщины, проблемы с детьми – все это проходит на фоне его странного увлечения драматической историей любви одинокой девушки из иного времени.
Александр Койфман
Жизнь житомирского еврея
В оформлении обложки использована картина художника И. Я. Билибина
© Койфман А. А., 2015
© Койфман А. А., 2018, с изменениями
© Оформление. ООО «Свиньин и сыновья», 2015
Часть I. Россия
Неприятное известие
Я приоткрыл один глаз. Светло, хотя штора опущена. Прислушался к своим ощущениям: голова болит, во рту – будто ночевала пара котов. Скосил приоткрытый глаз влево. Рядом какая-то пухлая деваха, волосы всклокочены, носом уткнулась в подушку. Попытался сообразить, где и с кем я. Ничего путного в голову не приходит, да и думать-то трудно. Спал с этой девицей или только пытался? Да нет, спина девицы голая, и мои трусы вон валяются на полу. Как, кстати, ее зовут: Валя, Галя? Я понимал, что нужно вставать, но не помнил почему. Да, ведь сегодня среда – присутственный день. Почему среда, я не помнил, но знал это твердо. Потихоньку выкарабкался из постели, чтобы не разбудить даму и избежать обязательных объяснений. Натянул трусы и попытался найти ванную или хотя бы душ, но наткнулся только на еще одну маленькую комнатку, где храпела какая-то старуха и в воздухе стоял тяжелый дух перегара. Хорошо хоть что нашел у входной двери ведро с водой и кружку рядом. Жадно проглотил полкружки теплой воды и вернулся в первую комнату. Девица еще спала; смотреть на нее не хотелось, вспоминать вчерашний вечер тем более.
Я быстро надел брюки, рубашку и ботинки, нащупал в кармане бумажник и раскрыл его – кажется, все на месте. Еще раз огляделся, все ли забрал свое. В комнате полный бардак. На полу и на столе вперемешку валяются женские вещи; в углу лежит несколько пустых бутылок; на стенах какие-то грязноватые разводы. Под потолком криво висит трехрогая люстра с единственной лампочкой. Захотелось убраться отсюда, смыться как можно быстрее и незаметнее. Я потрогал дверь, отодвинул задвижку и выбрался в небольшой садик. Дверь уныло заскрипела, но меня это уже не волновало. Из садика на улицу вела провисшая калитка. Было чудесное летнее утро, когда воздух еще чистый и прохладный, солнце не печет, и легко дышится полной грудью. Еще бы крепкого кофейку, размечталось.
Но об этом можно было действительно только мечтать.
Я прошел совсем немного и остановился, озираясь: улица была пустая и совершенно незнакомая. Спросить дорогу было не у кого, пришлось идти наудачу. Через квартал наконец встретился слегка поддатый с утра мужичок. На вопрос, где здесь ближайшее метро, он стал нудно объяснять, что метра здесь нет, что до электрички нужно идти по соседней улице минут пятнадцать. Такси по дороге не встретилось, но действительно минут через десять-пятнадцать я добрался до остановки электрички. Совершенно не помнил, чтобы вчера вечером мы тащились по этой длинной улице, наверное, приехали на такси. К счастью, электрички ходили здесь утром через каждые пять минут, и спустя полчаса я уже стоял перед дверями своей «конторы». День был «присутственный», но в комнатах моего сектора была только старшая лаборантка Клавдия Петровна, в своей неизменной синей кофте с черной юбкой.
Собственно, другого и не следовало ожидать, так как Клавдия Петровна и лаборантка Люся ходили на работу по очереди, твердо соблюдая график. Я молча прошел в свою маленькую комнату – кабинет, ответив кивком на приветствие Клавдии Петровны. Через пару минут она сама постучала в дверь и вошла, не дожидаясь ответа.
– Михаил Юрьевич, вас просил зайти к себе Виктор Борисович. Полчаса назад звонил.
Я было уже поднялся идти к шефу, но Клавдия Петровна остановила меня и участливо сказала:
– Вы бы лицо освежили, вид у вас очень усталый; да и кофе, наверное, нужно выпить. Я уже поставила.
Кофе действительно очень хотелось. Я прошел в хозяйственный закуток, пару раз ополоснул под краном лицо, разгладил мешки под глазами и причесался. Вроде видок стал более приемлем. Клавдия Петровна уже поставила на стол большую чашку с дымящимся кофе и тарелочку с печеньем. С высоты своих сорока пяти лет она, вероятно, относилась ко мне, как к большому неухоженному ребенку и немного жалела по-бабски. Кстати, деньги на хозяйство: кофе, печенье и прочие причиндалы – я выдавал ей регулярно.
После кофе жизнь показалась уже не такой отвратной. Я надел висевший всю неделю на стуле пиджак и отправился через длинный коридор к шефу. Раньше отдел занимал несколько комнат подряд на втором этаже, но после того как министерство перестало выделять на науку деньги, а потом и вообще было капитально реорганизовано, дирекция сдала весь второй этаж коммерческим организациям, уплотнив и разбросав отделы. Собственно, это уже было не существенно, так как большая часть сотрудников успела уволиться, а оставшиеся не очень досаждали институту своим присутствием. Институт продолжал делать вид, что он функционирует: сохранились некоторые семинары, на которых будущие диссертанты оттачивали свои навыки выступления перед аудиторией; действовал ученый совет, так как основная часть докторов и матерых кандидатов наук продолжали захаживать в институт. Ведь нужно молодежи давать возможность продвигать науку. Да и деньги предприятий, руководство которых всегда с интересом смотрит на возможность получения ученой степени, институту тоже не мешают.
Кабинет и приемная шефа сохранили вполне приличный вид. Секретарь шефа – Мила Сергеевна – оторвала глаза от книги и промурлыкала своим обычным мягким голоском:
– Проходи, Миша. Виктор Борисович давно ждет тебя. Через приоткрытую дверь было слышно, как шеф негромко разговаривает с кем-то по телефону. Виктор Борисович поднял на меня глаза и помахал приветственно рукой. В строгом костюме, с галстуком в тон рубашке и с модно завязанным узлом, он выглядел не как профессор, а как уверенный в себе министерский работник. Он попрощался с собеседником, положил трубку на место и приподнялся навстречу.
– Проходи, Михаил, садись.
Еще раз оглядел меня внимательно и разулыбался.
– Что-то ты сегодня помятый какой-то. Весело проводил время?
Я досадливо скривился и нехотя ответил:
– Было дело, Виктор Борисович. Вы же знаете Пашку Соловьева. Привязался вчера ко мне, мол, давай отметим десятую годовщину моих корочек. Ну и понеслось. Не помню, где в конце отмечали, утром еле поднялся.
– Да, уж, с Павлом лучше не связываться, бесшабашный. Впрочем, я тебя вызывал по серьезному делу. Меня приглашают в комитет по приватизации и предлагают там быть замом начальника управления по научной части, то есть без аппарата, с одной секретаршей. Не знаю, для чего это мне нужно, но настаивают серьезные люди. Очень трудно отказаться. Намекают, что будут проблемы у института, если я не соглашусь.
– Виктор Борисович, какие еще проблемы они могут добавить? Ведь и так денег не дают, на контакты с заводами посматривают косо. Что еще могут сделать?
– Здание могут отобрать, оно ведь у нас в пользовании, а не в собственности. Проморгали старики в свое время, не добились передачи на баланс. Хотели как скорее, а теперь нам расхлебывать.
– Да, это у них сильное оружие. А что с отделом будет?
– Пока не знаю, но скорее всего расформируют. Ни тебя, ни Петра Семеновича на отдел совет не утвердит. Он слишком старый, у тебя стаж научный мал, да и работы, сам знаешь, не модные сейчас. Петра Семеновича, вероятно, переведут в старшие научные сотрудники и засунут в какой-нибудь отдел, а с тобой труднее. Боюсь, тебе придется искать себе новое занятие. В другом отделе у тебя свободы не будет. Да и на черта тебе этот институт сдался. Сейчас не те времена. Переходи на вольные хлеба: организуй собственную контору или войди в реальную организацию.
– Страшно, Виктор Борисович. А с вами нельзя пойти в новый комитет?
– Во-первых, нельзя, там до сих пор рассматривают каждого персонально. И решает зампредседателя комитета по представлению начальника управления. Во-вторых, не нужно это тебе. Мне, может быть, и дадут вольный статус, да и то сомнительно. А тебе бы пришлось сидеть как привязанному. Это ведь контора, а не институт. А ты привык зарабатывать не в институте. Тебя ноги кормят.
– Да, привязанным я не хочу быть.
– Так что думай. Но знай, для тебя у меня всегда будет дверь открыта – заходи, не стесняйся, если что-то будет непонятно. Если меня не будет на месте, то связывайся через Милу.
– Спасибо. Сейчас почти все непонятно, хороший совет будет часто нужен. А Милу Сергеевну берут?
– Да, я без нее не соглашался идти. Ну ладно, мне еще нужно созвониться кое с кем. Как примешь решение, дай знать, и поскорее, время поджимает.
Я позавидовал исходящей от шефа энергии. Видно было, что он все решил для себя и готов к новым боям.
– Хорошо, Виктор Борисович, не позже пятницы.
Я вернулся в приемную и в раздумье забыл закрыть за собой дверь.
– Что, Мила, действительно так плохо все?
– Плохо, Миша, все кувырком.
Она встала и аккуратно закрыла дверь.
– И контора новая неудобно для меня расположена, придется с двумя пересадками ездить.
– А ты уже смотрела?
– Да, ездили мы с Виктором Борисовичем смотреть. Кабинетик неплохой и комната отдыха, небольшая, но имеется. Но вот приемная нескладная какая-то, и дуть там будет зимой из окна.
– Ну, окно заклеить очень просто. Позвони мне, как переедете. Кстати, как там пропускной режим?
– Хорошо, я сразу сообщу тебе телефон, как только переедем. Звони, Миша, пропуск я тебе выпишу. Кофейку не хочешь?
– Спасибо, меня Клавдия Петровна угостила.
Я попрощался, зашел в свой сектор, предупредил Клавдию Петровну о том, что сегодня уже не буду на работе, но не стал вести разговор о грядущих неприятностях. Впрочем, наверняка она уже все знала, получив по беспроволочному институтскому телеграфу сплетни о предполагаемых изменениях – поди, уже всю неделю в институте судачат. И только я ничего не знал, так как не заходил сюда с прошлой среды. Да и сказать ей нечего, разве только вместе погоревать об окончании свободной жизни. Можно, конечно, побродить по отделам, выяснить подробности у приятелей, но не хочется выслушивать лицемерные соболезнования. Все равно ни от кого, кроме Виктора Борисовича и дирекции, ничего не зависит.
Нужно где-то перекусить, так как до обеда еще далеко. Домой идти сейчас незачем; я не люблю, да и не умею готовить: зряшная это трата времени. Идти в ближайшее кафе и пить там жидкий кофе с бутербродом? Лучше я пройдусь до улицы Кирова. На Кирова, теперь это снова Мясницкая, имеется в полуподвале небольшое кафе, которое я часто посещаю. Там работает моя приятельница Виктория. Не то что бы я с ней поддерживал постоянные отношения, скорее, это было легкой обоюдной симпатией: я время от времени дарил ей что-то из женских мелочей, а она обычно советовала, что взять поесть из меню. Одновременно мы перекидывались парой ничего не значащих фраз. Прошелся пешком, так как это недалеко. В кафе было почти пусто. Я пошутил:
– Виктория, что это твои постоянные кавалеры отсутствуют? Разочаровались или супруг с ними поговорил по-мужски?
– Не знаю, он меня в такие дела не посвящает. А ты по-прежнему семейный холостяк? Никто не хочет тебя кормить?
Виктория была счастлива в браке, считала, что так должно быть у всех и не понимала, как можно уйти из семьи. А я досаждал ей своими шутками:
– На тебе женился бы, но ты уже занята, а с твоим супругом страшновато связываться.
Виктория, не спрашивая, поставила передо мной яичницу и стакан горячего кофе и занялась своими делами. Я ел почти автоматически, мысли крутились вокруг необходимости что-то менять в жизни. А менять не хотелось: так привычно жить, не заботясь о будущем, зная, что впереди все просто, хотя и нелегко. Жизнь уверенная и размеренная.
Последняя статья о преимуществах континентальной системы управления финансами (на примере ФРГ) над британской была воспринята в институте с легким одобрением, хотя и не без критики по поводу очевидных намеков на недостатки отечественной системы управления. Впрочем, это уже были арьергардные бои замшелых институтских старичков. Еще три года назад я не позволил бы себе подобных высказываний. Но сейчас без этого просто невозможно что-то писать. Всем уже давно понятно, что изменения необходимы.
С личными финансами тоже все ясно: вся зарплата (полностью) уходит на детей и на съем жилья. На жизнь, то есть на питание и все прочее, нужно зарабатывать дополнительно, но это я умел и делал уже давно. Денег на жизнь и даже на формирование запасов вполне хватало. Но если лишиться зарплаты – вкалывать придется более интенсивно.
Вариант перехода в другой отдел, тем более снова на должность старшего научного сотрудника, не хотелось даже рассматривать. С Виктором Борисовичем у меня уже давно было достигнуто взаимное понимание, а на налаживание отношений с новым начальством могли уйти годы. Это не вариант. Но в голову ничего путного не приходит. Может, съездить в Ленинград и посоветоваться с бывшей женой и тестем? Я съездил домой на Преображенку, взял дорожные принадлежности и купил по дороге на вокзал подарки детям: Ксюше – куклу, закрывающую глаза и пищащую «мама», Владимиру – новый футбольный мяч.
Случайная женитьба
Странная ситуация: зачем советоваться с бывшей женой и ее отцом? Придется рассказать о моем недавнем прошлом. Познакомился я со своей будущей женой случайно, на студенческой вылазке к приятелю на дачу. Было очень весело; спиртного на даче оказалось слишком много (а еще говорят, что водки слишком много не бывает); молодежь с непривычки очень быстро пришла в веселое бесшабашное настроение и разбилась на пары, тем более что дача была большая, изобилующая укромными уголками. С Галей меня познакомила ее подружка. Небольшого роста, каштановые волосы, молоденькая, не красавица, но и не крокодил какой-нибудь. Почему не познакомиться? Отличница Галя, будущая (а позднее бывшая) моя жена, не была избалована мужским вниманием. А тут стильный, симпатичный парень говорит что-то приятное, улыбается, внимательно смотрит в глаза. Это делать я умел неплохо, и Галя растаяла.
В общем, ничего особенного, обычная интрижка, о которой я забыл уже через день после возвращения с дачи, но неопытная Галя не предохранялась и через месяц поняла, что у нее что-то не ладно. После посещения врача она недолго думала и в тот же вечер заявила отцу, что беременна и будет рожать. Отец Гали, доктор экономических наук, профессор Петр Афанасьевич Волобуев, заведующий кафедрой экономики, был одновременно членом партийного бюро нашего института. Для него признание дочери было неожиданным ударом.
Дальше я уже говорю в основном с его слов. Однажды мы в командировке сидели вместе в ресторане, здорово поддали, и он разоткровенничался, что с ним бывало редко. Кое-что рассказала и бабушка Гали, с которой у нас были неплохие отношения. В общем, вот как было дело.
Петр Афанасьевич разразился было проклятиями, но посмотрел на окаменевшее лицо дочери, ее выдвинутый вперед подбородок и, ничего не сказав, ничего не спросив, скрылся в своем кабинете. Размышления были тяжелые; все возможные варианты действия – неприятные и даже опасные.
Можно, конечно, наорать на Галю, потребовать, чтобы она сделала аборт, пригрозить выгнать из дома. Но это все чушь. Он знал характер дочери: если она что-то решила, то переубедить ее невозможно. Кончится только тем, что она уйдет к бабушке Варе – старой коммунистке, безумно любящей свою единственную внучку.
Можно узнать, кто отец и набить ему морду. Очень приятная мысль, тем более что, несмотря на свои сорок восемь лет, он был абсолютно уверен, что уж какому-то сопляку морду набьет тривиально. (Ну уж в этом вопросе он, безусловно, заблуждался, его лишние килограммы и мой многолетний опыт уличных драк не оставляли ему никаких надежд на победу.) Что этот какой-то сопляк – студент, Петр Афанасьевич был уверен; Галя, аккуратная, здравомыслящая девушка, неспособна на связь с взрослым мужчиной. Да и не было у нее таких знакомых: приятелей Петра Афанасьевича, людей степенных, положительных, можно заподозрить в чем угодно, но только не в связи с молоденькой девушкой. А другие мужчины в доме не бывают. Жена Петра Афанасьевича – Лидия Федоровна – преподавала в том же институте английский язык. Занятий в институте у нее было мало, не больше четырех-шести часов в неделю. Женщина слабого здоровья, часто и сильно болеющая, она предпочитала проводить время дома, читая книги и приглашая иногда на чашку чая своих институтских подруг.
Возможен и третий вариант: заставить проходимца жениться и развести их сразу после рождения ребенка. Чем больше Петр Афанасьевич размышлял, тем больше этот вариант ему нравился. Не будет сплетен в институте, и это даже придаст ему на первых порах дополнительную значимость в глазах дирекции. А что будет потом, это можно будет обдумать на досуге спокойно. Но теперь задача, как узнать у дочери имя отца ребенка. Просто так она не скажет, ясно, что ребенок случайный, иначе она бы пришла к отцу не одна. На жену надежды нет – Галя ее мнение не уважает, раскрываться не будет.
Придется пойти на поклон к старухе. Петр Афанасьевич недолюбливал свою тещу, впрочем, и она отвечала ему взаимностью. Когда-то неотесанный парень с Урала, только что окончивший институт и работающий мастером на заводе, увлек девушку из семьи ленинградских интеллигентов. Семья была в шоке, но обычно мягкая Лидочка проявила вдруг твердость и не поддавалась ни на какие уговоры. Пришлось сыграть свадьбу. Муж Варвары Игнатьевны, Федор Тимофеевич Пушков, в свои шестьдесят пять лет был еще крепкий мужчина, в прошлом начальник отдела в ленинградском горкоме партии. Оба души не чаяли в своей единственной поздней дочери, родившейся осенью 1945 года, когда они уже не надеялись иметь ребенка. Сначала было все некогда, потом были две войны, и Федор Тимофеевич честно отслужил все это время в танковых войсках: всех бывших кавалеристов Первой конной армии переучивали на танкистов. Только однажды, по дороге из госпиталя на фронт, подполковник Пушков встретился со своей женой, вернувшейся из Куйбышева в Ленинград. А в результате, на радость обоим, родилась дочка.
Брак оказался на удивление удачным. С помощью тестя, сохранившего часть прежних связей, Петр Афанасьевич попал в аспирантуру и быстро прошел путь до заведующего кафедрой. Но Варвара Игнатьевна так и не смогла изменить свое отношение к зятю, тем более что до нее пару раз доходили слухи, что в редких командировках на заводы он позволяет себе некоторые вольности. Лидии Федоровне тоже нашептывали об этом на ухо «доброжелательницы», но она отказывалась верить – так было легче жить, тем более что в Ленинграде муж вел себя безукоризненно, проявляя большое уважение к супруге.
На следующий день Петр Афанасьевич после лекции сказал на кафедре, что не очень хорошо себя чувствует, и отправится домой отдохнуть. На своей машине он добрался до дачного поселка старых коммунистов минут за сорок. У Варвары Игнатьевны сидели две сверстницы – подружки, неторопливо обсуждая политические новости, прочитанные во вчерашней «Правде». Несмотря на свои семьдесят восемь лет, Варвара Игнатьевна была еще довольно крепкая и решительная женщина. Схоронив несколько лет назад мужа, она не захотела жить в городской квартире и постоянно, даже зимой, жила на даче. Увидев зятя, она немного изменилась в лице, ведь он никогда не приезжал к ней без жены, да и приезжал-то лишь на день рождения или поздравить в большие праздники.
– Что, с Лидочкой что-то случилось? Где она, в больнице?
– Да нет, с Лидой все в порядке, я хотел посоветоваться с тобой насчет Галки.
Варваре Игнатьевне настолько непривычно было услышать от зятя слово «посоветоваться», что она от неожиданности села на стул.
– А что с Галочкой?
– Рожать собралась.
– Что? Она же еще совсем молоденькая! И куда вы с Лидой смотрели? Кто отец?
– Если бы я знал. Галка молчит. Лида еще не в курсе, а я к тебе поэтому и приехал. Может быть, ты сумеешь разобраться: она с тобой обычно делится. Не может же человек долго держать такое в себе.
– И что ты собираешься делать, если узнаешь, кто он? – Не знаю, Варвара Игнатьевна, слава богу, пока не был в такой ситуации. Но и не знать тоже тяжело. Может быть, вместе придумаем, чем ей помочь.
В свои мысли о третьем варианте Петр Афанасьевич пока никого не хотел посвящать.
– Хорошо, я приеду завтра. Но обещай, что ничего не будешь делать без меня.
– Не хочешь поехать со мной сейчас?
– Нет, сейчас нельзя, она поймет, что ты меня специально привез, и замкнется. Пусть пока немного покопается в себе. Потом сильнее захочется высказаться.
Обсуждать больше было нечего, да и не такая была Варвара Игнатьевна женщина, чтобы охать и ахать, даже по такой беде. Петр Афанасьевич распрощался и отправился домой.
Действительно, на следующий день к обеду Варвара Игнатьевна приехала к дочке, привезла гостинцев домашнего приготовления и сказала, что ей скучно стало на даче и она поживет несколько дней у них. Вечером она угостила внучку чаем с домашним вареньем, попросила рассказать, что нового в институте, и потом они долго о чем-то шептались в Галиной комнате за закрытыми дверями.
В общем, Варвара Игнатьевна сообщила Петру Афанасьевичу мои имя и фамилию, и после долгих споров они решили, что сначала он все разузнает обо мне, а уж потом решит, что делать дальше. Петр Афанасьевич навел справки о Михаиле Юрьевиче Рогозине в деканате, в комсомольской организации и первом отделе, но ничего особенного не узнал. Учится нормально, хвостов никогда не было, но и повышенную стипендию не получает. В общественной жизни участвует мало, но в противоправных действиях или в диссидентской деятельности замешан не был. Правда, в комитете комсомола сказали, что одевается явно не по средствам, практически стиляга; но не пойман – не вор.
Они еще раз обсудили все с Варварой Игнатьевной и решили, что пора поговорить с «отцом» серьезно. Через день, после очередной лекции, которую Петр Афанасьевич читал всему курсу, он неожиданно попросил меня остаться в зале на минутку. Я оторопел:
– Что, Петр Афанасьевич, кто-то жалуется на меня?
– Почему жалуются, я ведь не декан. У меня к вам, Рогозин, личный вопрос. Давайте сходим куда-нибудь, посидим, поговорим.
– Хорошо, Петр Афанасьевич, почему не поговорить. Я решил, что до Волобуева дошел слух о моих возможностях в доставании дефицитных вещей. Странно только, кто ему мог сказать, ведь я старался не посвящать институтских знакомых в систему своих связей. Мы вышли вместе из института, и Петр Афанасьевич начал озираться, куда бы пойти для разговора. Но я, конечно, сориентировался скорее.
– Петр Афанасьевич, тут в соседнем квартале есть тихое кафе, там никто не помешает нам обсудить все.
В кафе Петр Афанасьевич долго не мог решиться, как начать разговор. Заказал бутылку белого вина, чтобы протянуть время. Пока официант собирал на стол, помолчали. Я тоже не хотел начинать разговор первым. Наконец Петр Афанасьевич не выдержал.
– Собственно, я отец Гали.
Я начал понимать, что разговор пойдет совсем в другом направлении, и лихорадочно пытался вспомнить, о какой Гале может идти речь. В голову ничего путного не приходило.
– Да?
И снова молчание. Еще через пару минут Петр Афанасьевич продолжил.
– Галя беременна, будет рожать, и ты отец ребенка.
– Петр Афанасьевич, это Галя сказала?
Я просто тянул время, пытаясь понять, о какой Гале он говорит. В тот вечер я не удосужился спросить фамилию своей подруги и, конечно, не предполагал, что она дочь уважаемого заведующего кафедрой. Знал бы – на три шага не подошел. Обычно я предпочитал простых, но опытных девушек, с которыми не нужно беспокоиться о последствиях.
– Да нет, она мне не говорила, но это точно. Вы были вместе на какой-то чертовой даче. И ведь никуда не ходит обычно, а тут…
