Всечеловеки и несколько дурак

скачать книгу бесплатно

Всечеловеки и несколько дурак
Пофигина Кофеджийска

Посвящается моей семье, Майку, Ашхабаду и Бургасу с благодарностью за веру в меня. Посвящается всем, кого я знала и кто никогда не повторится. Пофигина Кофеджийска.

Всечеловеки и несколько дурак

Пофигина Кофеджийска

Посвящается моей семье

© Пофигина Кофеджийска, 2017

ISBN 978-5-4485-2660-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Цикл первый.

Всечеловеки

необыкновенного

дома

Стул и ремень

Давно хотела написать о стуле. Но, сегодня звезды расположились в правильном порядке и соединились отрезками их образующими в равнобедренный треугольник, так как случился ремень. Пожалуй, все по порядку.

В нашем подъезде стоит стул. Стул очень старый. Наверняка, он когда-то был другого цвета, но заботливый хозяин стула, не желая его отнести на помойку, покрасил его белой краской, и хотя стул даже под краской рассыхался и хотел уйти на заслуженный покой, собственник стула продолжая его любить, написал темно-фиолетовым маркером свою фамилию: Читаловски. Почему-то, свою фамилию владелец стула начал писать не с начала спинки, а будто задумался, писать или нетю, и немного отступив, решительными буквами начертил свою собственность. Букве «и» пришлось сжаться и стать похожей на кавычки. На стуле всегда лежит веточка. Хозяин стула Читаловски любит садиться или в подъезде, или перед домом на свой любимый старый стул и веточкой рисует одному ему видимые картины, низко опустив голову.

Читаловски Георги – мой сосед с тринадцатого этажа. Ему за шестьдесят. Он работал сварщиком в Сургуте, где встретил Нину, на которой женился. Много лет они работали вместе на стройке: он сварщиком, она крановщицей. Дети-погодки, девочка постарше и мальчик, родились в болгарском общежитии Сургута. Когда я переехала в этот дом, детей у Читаловски уже не было. Соседи сказали, что за один злосчастный год Нина и Георги потеряли обоих. Девушка погибла в автомобильной катастрофе, а парень, родившийся с пороком сердца, несмотря на все усилия родителей, не дожил до своего четырнадцатилетия. Георги и Нина похожи друг на друга. У них глаза огромной больной собаки. Раньше Нина и Георги сидели у дома на скамейке. Сейчас Нина почти не выходит из дома, болеет. Георги выходит один, садится на свой стул и рисует веточкой картины в воздухе

Когда я возвращаюсь с работы и захожу в подъезд, он вздрагивает, устало поднимается, кладет веточку на стул и говорит мне: «Пойду домой, Нина болеет». У меня нет сил что-то ему ответить, я просто желаю ему спокойной ночи и выхожу на своем этаже.

Теперь ремень. Ремень я купила в одном рокерском магазине, отдав крупную сумму денег. В ремень я влюбилась сразу и бесповоротно. Ремень – темно-коричневый из мягкой кожи с большущей серебрянной пряжкой, на которой написано «Doors».

Сегодня вызвали в школу с жалобами на неудовлетворительное поведение трудного подростка. Поведение подростка по словам учительницы в шелковой блузке с деревянными бусами выражается в прогулах, курении во дворе школы, отсутствии мотивации и многого другого. Пока шелковая блузка рассказывала о своем неудовлетворении, а деревянные бусы возмущенно колыхались в такт ее словам, я думала о том, что сейчас, придя домой, наконец-то использую свой рокерский ремень по его прямому назначению, потому как настало время переходить на крутые меры. Деда моего, Николая, прадед Егор ремнем лупцевал и ничего! Честным и порядочным человеком стал, души в своей семье не чаял. В ярости зашла в подъезд и увидела пустой белый стул с веточкой. Долго смотрела на стул и курила. Когда пришла домой, сказала трудному подростку: «Давай кофе выпьем, поговорим просто».

Я желаю всем, чтоб у вас всегда в доме был ремень и никогда не было такого белого стула с веточкой, которой рисуют картины.

Субботний ингредиент

Мне нравится суббота. Мне нравится неторопливо пить крепкий кофе на балконе, откуда открывается потрясающий вид, пусть даже если хлещет косой дождь и серые многоэтажки монстрами надвесились над мокрым городом.

Существенный изъян субботы – вдруг обнаружить, что нет сигарет. «В жизни есть некоторые вещи, которые должны существовать вместе», как сказал О. Генри. Банница* и боза*, ракия* и шопский салат*, вино и луканка*, пиво и жареная килька, Черное море и Бургас, политики и педерасты, ну и, бесспорно, кофе и сигареты. Из-за отсутствия сигарет у меня случается внезапный приступ невозможности дальнейшего существования и обостряется застарелая ностальгия. Смотрю в окну и вижу внизу ларек с сигаретами. Как хочется в любимой пижаме с помятым Моррисоном стремительно проехаться по гипотенузе с одиннадцатого этажа к ларьку за сигаретами! Но, приходится бежать по двум катетам, беззаботно накинув на Джима Моррисона косуху и обув раздолбанные кроссовки. Раннее дождливое утро позволяет быть беззаботной. Неотремонтированный дом спит после пятидневной безысходицы. Внизу, в подъезде – мой сосед Марин и талисман нашего дома, ответственный по продовольствию, кот-сумоист. Марин глубокомысленно тянет кофе из пластикового стаканчика вприкуску с дешевой самокруткой. Талисман дома задумчиво уминает кефир с размякшим хлебом из коробки, в которой, судя по этикетке, было мороженое. Кот-сумоист сразу догадался, что у меня из продовольствия ничего и, презрительно ощетинив усы-проволоки, продолжил свой задумчивый завтрак, но Марин не прочь поболтать.

Контев, оссушив махом остатки кофе, предлагает мне подождать в подъезде в компании чавкающего кота-сумоиста, пока он сбегает в ларек за кофе и сигаретами в обмен на общение.

От Марина избавиться непросто, да и дождь хлещет…

Пьем кофе и курим. Кот-сумоист, оссушив коробку с хлебным кефиром, тщательно вылизывается. Неспешная болтовня в субботу в рваных паузах оглушительного дождя

Сосед говорит, что его выгнали с работы. Контев обозвал способ сварки трубы, предложенный шефом, идиотским, а он, Контев, отличный сварщик много лет и без документов знает как правильно заваривать трубу. Шеф настaивал. Марин заковыристо высказался по поводу умственных способностей своего начальника и Контева послали далеко и, что хуже всего, без зарплаты.

Лениво закурили вторую. Вдруг, мой сосед выпучил глаза и весь эдак заполошился, что кот-сумоист перестал умываться и ошарашенно уставился на Контева. Но, я-то знаю Марина еще до того, как тщедушный заморыш стал уважаемым и высокомерным котом-сумоистом, наводящим ужас на облезлых кошек, бродячих собак и подвыпивших прохожих. Я равнодушно докуриваю сигарету. Контев говорит, что oн, дескать, пистолет газовый надумал купить, жаль что денег нет, а то список неугодных людей у него давно есть и начальник-идиот с незаваренной трубой тоже в списке этом имеется. Между прочим, если мне надо кого включить в список этот, то завсегда пожалуйста, он, Марин, может посодействовать. «Ладно», – отвечаю – «я подумаю кого».

Допиваем кофе и прощаемся.

В болгарской жизни есть некоторые вещи, которые должны существовать вместе: банница[1 - Банница – блюдо из слоеного теста. Для приготовления классической банницы используется болгарская брынза (болг. – сирене).] и боза[2 - Боза – традиционный болгарский напиток. Производится способом брожения пшеницы, кукурузы или проса.], ракия[3 - Ракия – крепкий алкогольный напиток.] и шопский салат, вино и луканка[4 - Луканка – колбаса из свинины.], пиво и жареная килька, Черное море и Бургас, политики и педерасты, кофе и сигареты. Пожалуй, есть еще некоторые люди, которые должны существовать вместе: я и Марин Контев, например, в субботу. Ну и кот-сумоист. В доме таком живем, необыкновенном.

Обыкновенная история

История эта обыкновенная началась поздним утром накануне Рождества. Сплошь и рядом писатели в начале таких обыкновенных историй в ненужных подробностях описывают погоду или ландшафт, но я – не писатель.

От ненужных подробностей у меня случается жуткая зевота и я стараюсь перепрыгнуть страницы, где рассказчик добросовестно посвящает читателя, что всходит яркое солнце, или падает пушистый снег, или идет проливной дождь, или еще какая-нибудь похожая канитель. Таких бедняг-рассказчиков мне становится искренне жаль, ведь чтобы досконально описать ландшафт или погоду, требуется перелопатить географию, биологию и черт знает еще сколько других полезных наук, чтобы держать в заточении читателя, прежде чем перейти к самой сути дела. Так вот, накануне Рождества поздним утром я бодро возвращалась домой из продуктового магазина и волокла два огромных пакета снеди к праздникам. Захожу в подъезд и вижу соседа моего с десятого этажа Марина Контева. Стеганый заношенный до лоска жилет с редкими пуговицами Марина распахнут поверх линялого спортивного костюма трудно определяемого цвета. На груди толстовки криво размазана зеленая надпись «ybibas». Самая яркая из всех, буква «y», энергично начинает загадочную надпись с правой подмышки, а самая бледная буква «s», у которой несправедливо украли почти всю краску ее бойкие подружки, мутно растворилась в левой. Дурацкие резиновые шлепанцы с вздернутыми носами обуты на черные шерстяные носки. Рядом с Марином под почтовыми, рассохшимися от старости, ящиками примостился талисман нашего дома, кот-сумоист. Контев угрюмо пьет дешевый кофе из пластикового стаканчика и курит вонючую самокрутку. На полу вылизанная упаковка с кефиром и горстка раздавленных окурков. Судя по всему, Марин и кот-сумоист в подъезде давно. Контев, не здороваясь, кивнул мрачно на мои покупки: «К праздникам? Слушай, дай в долг сто левов, а? Отдам частями.»

Я и продукты возмущенно остановились. От нашего возмущения проснулся кот-сумоист. Я поставила пакеты на протертый линолеум, достала из кармана куртки пачку сигарет. Сосед галантно зажег спичку. Я прикурила и говорю Марину: «Я тебе в прошлом году дала пятьдесят левов в долг, а ты мне семь месяцев возвращал, едрить твой сварочный аппарат! Я че тебе папа Карло и на мандалине здесь играю?! Сама пашу как сто китайцев, а еще ты со своей безработицей!»

Мой сосед – отличный сварщик, но поскольку у него нет хоть какого-нибудь документа, подтверждающего его умения, Контев, мыкаясь с одного места на другое, не может устроиться на постоянный заработок. Марину за пятьдесят. Он живет со своей второй женой и сыном подростком в муниципальной крохотной квартире. Контева знает весь наш восемнадцатиэтажный дом. За скромную плату он всегда готов кран починить, трубу заварить, замок вставить или люстру повесить. Жена Марина работает уборщицей в гостинице. С ней, по его словам, у Марина вечные скандалы из-за денег. Контев редко бывает дома. Он или проводит время с котом-сумоистом в подъезде в надежде заработать мелким ремонтом у соседей, или сидит в старом опеле около дома, слушая заунывную музыку. Соседи знают где найти Марина, когда потек кран или засорилась канализационная труба и в случае крайней необходимости, готовы выслушать душераздирающие рассказы сварщика о его непростой семейной жизни и заплатить не только за ремонт, но и вручить Контеву сливовую ракию. Да…, – сказал Марин. – Работы нет. Тебе дома ничего починить не надо?

Вот тебе сто левов, – я раздавила сигарету в горстку окурков. – Когда вернешь? – В марте. Клянусь!

Контев быстро собрал горстку окурков в пустую упаковку от кефира, броском Джордана закинул все в мусорное ведро в дальнем углу подъезда, легонько постучал кота-сумоиста по голове и, подхватив пакеты, благополучно доставил меня домой. Прошло несколько месяцев. Марин проводил время или в подъезде с котом-сумоистом, или сидел в опеле с заунывной музыкой. Весь тоскливый вид Контева говорил мне, что деньги сварщик вернет не скоро. В начале мая к чертям полетел домофон и во всем доме перестали работать звонки. Марин самоотверженно предложил домоуправляющей починить домофон, убеждая всех соседей, что разница в деньгах, если починит он, Контев, и если починит фирма «мошенников» – колоссальная, а он, Контев, не только отличный сварщик, но еще хорошо соображает в электричестве, поскольку друг у него электрик. Домоуправляющей пришлось согласиться. Весь май Марин скрупулезно разбирал какие-то ржавые железки в подъезде, лихорадочно курил вонючие самокрутки, переводил со словарем немецкую инструкцию, которую ему где-то раскопал его друг-электрик, бурно обсуждал с соседями, что производители домофона – идиоты и вытворял все то, что он обычно вытворяет, когда дело пахнет случайным заработком и сливовой ракией. Несмотря на самооотверженность Контева, домофон и звонки не работали. В конце концов, домоуправляющей то ли надоела вся эта самооотверженность Контева, то ли люди стали жаловаться, что звонки месяц не работают, но сосседи отняли у Марина ржавые железки и отправили их почтой в Софию фирме «мошенников». Наш длинный этаж в семь квартир разделен металлической решеткой. Я догадываюсь кто заковал мою и еще три квартиры за решетку. Я, правда, у Марина о решетке никогда не спрашивала, мы купили квартиру с решеткой. Конечно, хорошо что у нас есть решетка. Мало ли кто звонит, звонки-то как раз за решеткой на стене: цыгане там танцующие, или свители Йеговы пришли. Откроешь дверь, a они за решеткой на расстоянии десяти метров, не сразу, стало быть, в квартиру пялятся. Но сейчас, когда звонки и домофон не работают, вообще никто не может к нам в дом попасть, потому как если кому вздумается в гости прийти, то, или нужно подойти к дому, позвонить по телефону и предупредить, чтобы встретили, или если, кто на этаже по счастливой случайности оказался, то нужно опять-таки позвонить по телефону, чтобы решетку открыли.

В прошлую субботу поздно вечером я с котом и книжкой на диване устроилась и вдруг слышу, будто зовет меня кто тихо и стук такой легкий, металлический. Я перепугалась, думаю: «немощь! Доработалась я и голоса, как у девы Орлеанской! Буду цветы в саду психушки покорно высаживать». В коридор метнулась. Вроде, как зовет кто и стучит. Решила посмотреть, есть ли кто в подъезде или, на самом деле, дева Орлеанская. Я быстро волосы заколкой подхватила, кожаную куртку надела и широко дверь открываю. Встречайте, значит, деву Орлеанскую! Смотрю, Контев за решеткой и говорит: «Я уже двадцать минут стучу. Позвонить не могу, у меня ваучер в телефоне закончился. Я тебе половину долга принес. Мы с другом моим, электриком, в соседнем доме проводку чиним. Вот аванс дали». Я чуть не плача от радости, что до цветов в психушке далеко, а и деньги вернули, говорю: «Спасибо тебе, хороший сварщик! Когда вторую часть долга отдашь?» Он: «Летом. Хочешь я тебе звонок твой личный поставлю за десять левов? Потом из долга вычтешь. Мне мой друг инструкцию дал.»

Согласилась я с Марином. Че до лета тянуть?

Такая вот обыкновенная история со мной приключилась. И не нужно смысл искать в истории этой обыкновенной.

Только… думаю, когда дождем отойду в мир иной, тихо напевая Моррисона, спросит ангел у Старца белобородого на меня глядя: «Куда ее?» – «А что всю жизнь делала-то?» – «В тетрадях вечно крапала и два раза в долг сварщику деньги дала.» – «В чистилище тогда. Тетрадей ей еще и бочонок чернил. Пусть у нас ландшафт описывает.»

Холодильник «Мраз».

Забавная историйка

Историйку эту забавную мне рассказала Росица, парикмахер нашего дома, лет пять-шесть назад, когда я еще у нее стриглась.

Росица, приветливая и внушительной конструкции женщина за сорок, арендует крошечный закуток на первом этаже в нашем доме. Как Росице удается помещаться в закуток вместе со своей конструкцией, парикмахерскими услугами и еще двумя-тремя ожидающими на откидном диванчике клиентами – загадка. Росица – человек веселый и трудяга, каких повидать. Мне она нравится. Потом Росица неожиданно и своеобразно подстригла мне челку, что я стала похожа на запорожца, что пишет письмо турецкому султану, носила бандану месяцами, обходила стороной Росицу, закуток и ее парикмахерское искусство. Мне все равно Росица нравится до сих пор. Некоторым людям лучше симпатизировать на расстоянии, обходя стороной. Так вот, у Марина, соседа моего, есть друг Петко с четырнадцатого этажа. Петко и его жена Стойка – пенсионеры, бывшие работники Нефтехима и у них по болгарским стандартам довольно приличные пенсии. Каждые выходные Петко и Стойка едут в деревню, что-то там сажают, пропалывают, закатывают лютеницу[5 - Лютеница – традиционное болгарское блюдо.] и варят ракию[6 - Ракия – болгарский крепкий алкогольный напиток.]. С понедельника до обеда пятницы Петко и Стойка ничем особым не занимаются, а ведут спокойный образ жизни почтенных болгарских пенсионеров. Стойка смотрит сериалы, a Петко угощает вечно-безработного Марина сливовой ракией собственного приготовления на скамейке перед входом в подъезд. Как обычно, одним теплым днем, Петко и Марин, распивая сливовую под сушеницу[7 - Сушеница – вид колбасы.] и нарезанные домашние помидоры на скамейке перед домом, увидели, как двое смуглых молодых людей выносят старый болгарский в местах проржавленный холодильник «Мраз»[8 - Мраз – мороз.] из нашего подъезда. Распаренные сливовой ракией Петко и Марин подхватились помогать двум молодым смуглянам тащить старый холодильник по крутым ступеням. Тут Стойка идет, в магазин ходила и видит холодильник выносят. Да как заголосит: «Вы куда холодильник мой тащите?!» Смугляны бежать, сверкая смуглыми пятками в даль теплого дня. А Стойка своему мужу и говорит: «Ты что же, пьяница? Пока здесь наливаешься, у нас из подвала холодильник крадут?!» Вот такая историйка. Потом Петко и Стойка насовсем в деревню уехали, оставили квартиру дочери. Марин редко теперь на скамейке ракию распивает, кофе все больше в подъезде. Из пластикового стаканчика.

Старый чекист

В доме-монстре из бетона и стали, где я проживаю свои никчемные дни, построенном еще в то удивительное время, когда Тодор Живков, называемый болгарами «бай Тошо» целовался с Леонидом ибн Ильичом, на шестом этаже живет прелестный старичок, невысокий и сухонький.

Дедушка ходит в одной и той же изношенной на локтях и коленях одежке: светло-коричневые мешковатые, подпоясанные потертым ремнем брюки, голубая рубашка и грубой вязки бурая кофта с большущими деревянными пуговицами. Летом, когда очень жарко, дед ходит без кофты, а зимой поверх кофты он надевает черную стеганую куртку. Несмотря на весь его обтеханный вид, старичок бодро шагает в близкий магазин с авоськой или, насупившись, в сползающих с носа очках, читает газету на скамейке рядом с домом, или деловито роется у себя в почтовом ящике. Глядя на ветхую одежду моего соседа, его глубокие морщины на изможденном лице и блестящие лучики-живчики янтарных глаз, можно подумать, что дедушка вовсе и не дедушка, а оторванный из тетради пергаментный клочок пронумерованной бумаги, что нерадивый архивариус в спешке при переезде затерял на пыльной полке.

С дедом я познакомилась давно. Дело было в лифте, где старичок вмиг определив по моей скуластой физиономии откуда я здесь взялась, округлив до ошаления янтарные глаза и тыча куда-то высоко артритным пальцем в небо, надменно сказал, что учился он в высшей школе КГБ в Советском Союзе, потом проработал в «специальных службах» много лет, а сейчас заслуженный пенсионер. Когда я спросила в каком городе учился чекист, пергаментный старик, зыркнув на меня живчиками-лучами, гаркнул, что я чересчур любопытна и вообще не мое это дело подобные вопросы задавать. Растерявшись, что у тщедушной пигалицы может быть такой резкий голос, я нажала не на ту кнопку и приехала не на свой этаж.

Деда я часто вижу или в лифте, или что-то ворчливо бубнящим себе под нос у почтовых ящиков в подъезде. Старый чекист, встречая меня, неизменно спрашивает: «Что-то я Вас давно не видел. Вы, наверное, в Союзе были? Ну и как там обстановка?» или «Что-то я Вашего папу (Вашу маму, Вашу дочь) давно не видел, он (она), наверное, в Союзе был (а)? Ну и как там обстановка?» По началу я дедушке старалась втюхать, что сама я, дескать, из Туркмении и мама моя, а отец болгарин и в России мы не жили, но потом поняла, что у старичка давно склероз и наши разговоры едва ли станут содержательными. Сейчас я просто отвечаю: «Обстановка нормальная, но враги не дремлют!» Старый чекист с довольным видом давит кнопку своего шестого этажа пергаментным пальцем и, выходя из лифта, сурово говорит мне по-русски «До свидания!»

Тара Мэй

Года три-четыре назад на седьмом этаже нашего дома поселилась русская семейная пара.

Семья наезжает в Бургас временами на несколько месяцев. Она, дебелая женщина за шестьдесят с лишком лет, Татьяна. Обычно, у меня с Татьянами в первого взгляда все хорошо, но с этой Таней не сложилось. Таня узнала, что я русская и напала на меня в подъезде с банками вручную наваренных кремов и помятой рукописью своих произведений. Сказала, что сами они столичные, она писательница и в прозаических кругах ее называют Тара Мэй, муж ее Стасик младше на тридцать лет, а сын ее принял иудаизм. Все они: и она, и муж ее Стасик, и израилев сын выглядят молодо как раз благодаря наваренным кремам, что она мне подсовывала под нос. Кремы обескураживали покупателя не только космической ценой, но еще стойким запахом касторки и чеснока. От кремов я настоятельно отказалась. Но от помятой рукописи отбиться не удалось и я взяла почитать шедевр прозаика-косметолога. Тара Мэй попросила поузнавать требуется ли где в Бургасе заведующая производством. Каким производством она не сказала. Едва вырвалась из ее прозаических рук. Вечером взглянула на рукопись. Едва сдержалась, чтоб в нее не почистить кошачий туалет, но решила не злоупотреблять доверием прозаика. На следующий день пришлось идти к Таре на седьмой этаж отдавать рукопись. Была встречена батарей кремов и шампуней в подозрительнo-большущих банках со знакомым запахом касторки и чеснока. Тара сказала, что структура моего лица подходит к ее технологиям и я, если пройду целый курс, что равен одной подозрительной банке, то буду моложавой, как Таня, муж ее Стасик и израилев сын. Я сказала, что до зарплаты далеко и я горжусь своей зрелостью. Тара сразу стала презрительно-пренебрежительна к моему нищебродству. Пока Тара взахлеб ораторствовала о структуре кожи всех ее близких и дальних родственников, о таинственных способах приготовления наваренных кремов по загадочному рецепту ее прабабки и о том, что в Люберцы к ней приезжает за кремами вся Москва, хотя ей некогда всем кремы варить, поскольку она занята прозой, прозаик она по душе, а косметолог по прабабке, на диване лежал ее муж. «Посмотри на меня и моего Стасика», – гордо сказала Тара «Нам никогда не дашь наш возраст!» Стасик ростом с баскетболиста, распластавшись в белых махровых носках, угукнул что-то маловнятное. Израилева сына дома не было. Потом Марин меня ввел в курс дела и показал израилева сына – расхристанного ханурика с папироской в обрамлении редкой бородки. Скрывалась от них все лето. Если видела у дома, хватала телефон и делала озабоченное лицо.

Цикл второй.

Всечеловеки

и несколько дурак

Mike and я.

С Майком и со своим будущим, теперь уже бывшим, мужем я познакомилась летом девяносто седьмого в Бургасе, когда меня занесло в одну английскую компанию, где неожиданно я была принята на работу.

Если мой будущий, теперь бывший, муж с первого взгляда мне понравился, то Майка я с первой секунды возненавидела и кроме как «злобный старикашка» более не называла. Майк работал региональным директором. Он курил дымоходом Benson and Hedges, устраивал ежеутренние «митинги», где вздрючивал до одури персонал, орал матом по-английски и по-русски – навыки ненормативной русской лексики он приобрел благодаря не только длительным командировкам в Россию, но и успешному преподаванию со стороны бывшего мужа, швырял пепельницы в приступе гнева об стену, увольнял меня в обед, шипя «Don’t be а stupid cow!» и утром снова принимал меня на работу. Но, в то же самое время, Майк вел переговоры с собственником компании, Саймоном, об увеличении процента продажи от сделки персоналу, платил каждую пятницу не только полагающуюся народу зарплату, а также премии за отлично проделанную работу, хотя продолжал орать как припадочный, если кто-то сделку «fucked up» и вообще «fucking shit», но в конце недели ярость его утихала. Мне позарез нужны были деньги и я терпела. Я свыклась с мыслью, что начальник у меня «fucking mad», o чем ему сообщила под воздействием опрокинутых пятидесяти граммов скотча однажды вечером, когда все праздновали успех одной исключительной сделки. Майк сказал: «You are absolutely fucking right». Проработав таким динамичным образом все лето, нас – Майка, мужа и меня, собственник компании, Саймон, пригласил на работу в Якутск.

В октябре девяносто седьмого мы прилетели в Якутск. Температура воздуха была минус тридцать градусов. Первый месяц мне казалось, что я чем-то смертельно больна и я совершенно серьeзно думала, что я откину ласты при таком морозе. Нас поселили в одну большую квартиру с общей кухней и ванной комнатой. Жили и работали мы в Якутске шесть месяцев. Через две недели после скольжения в своих дорогущих туфлях по льду, Майк слетел с лестницы и сломал два ребра. Он решил, что ехать в Лондон не имеет смысла, потому как работники якутской скорой помощи объяснили ему, что загипсовать ребра нельзя, через две недели, дескать, заживет, а можно делать обезболивающие уколы. Я, по неизвестным до сих пор для меня причинам, сказала, что умею колоть и всю жизнь лечила всю свою семью уколами и вообще, можешь на меня рассчитывать, «у тебя все будет ок, Майк!» Пострадавший директор согласился. Потом, конечно, я стрельнув у Майка сигаретки Бенсона не только себе, но и якутским медбратьям, вышла с ними посмолить на лестничную площадку, где парни подробно рассказали мне как делать уколы. В общем, месяц я делала уколы своему начальнику три раза в день: утром дома, в обед на работе в офисе и вечером. Майк выжил и к моей несказанной радости, стал уже в Якутске вздрючивать персонал, швырять пепельницы, орать и заключать сделки.

В декабре, к своему ужасу, к радости будущего мужа и к «fucking emergency crapped up» Майка, я поняла что беременна. Меня даже не радовало, что муж мой сделал мне предложение, подарив якутский бриллиант, поскольку Саймон сказал, что если хотите, то платите неустойку по заключенному между нами договору и возвращайтесь в Болгарию, ну а так до марта поработаете и он увеличивает процент. Обсудив создавшееся мое интересное положение за бутылкой скотча и пачкой Бенсона – скотч мне не дали, хотя я настаивала, но разрешили подышать Бенсоном, решили остаться до марта. Все это время Майк в обед ходил за фруктами и заставлял меня их есть, приговаривая «fucking good for you», устроил скандал Саймону, чтобы мне разрешили тоже пользоваться шофером и вообще, вел себя как ополоумевшая наседка. В марте девяносто восьмого мы вернулись в Бургас. Майк был на нашей свадьбе, где он налакался виски и танцевал под Джо Кокера, а потом на утро говорил моим родителям «lovely fucking wedding».

Потом был Лондон. Майк принял моего мужа, меня и дочь в своей крохотной квартирке на Seven Sisters. Он стал крестным отцом моей дочери. Когда мы вернулись в Болгарию, Майк приезжал к нам в два раза в год – на Рождество и летом, жил с нами и моя дочь стала называть его «granny Mike».

Несмотря на наши различия во взглядах, в возрасте, в менталитете, он стал для меня самым близким человеком и я считаю, что у меня никогда не будет такого друга, как Майк. В 2007 году Майк умер от рака легких в хосписе. Он ждал меня, но мне не дали визу, потому что в последний раз мое пребывание в Лондоне было нелегальным. Когда он узнал, что я не приеду и я ревела ошалело по телефону, он мне сказал: «Don’t be stupid cow!»

Так вот, я знаю, Майк, что ты сидишь где-то наверху на облаке в своих дорогих туфлях со скочем и дымишь Бенсоном. Я обязательно сяду с тобой рядом и мы будем сверху смотреть на весь этот «fucking shit».

Майк и Петр Сергеевич

У Майка было правило. Правило называлось «nine o’clock» и по этому правилу мой английский друг пил спиртное строго после девяти часов вечера, даже если Новый год, даже если Рождество, гости, дни рождения, похороны и другие важные случившиеся с человеком хорошие или дурные обстоятельства.

И единственным решением подобного рода трудностей или радостей для некоторых людей иногда может быть, ну например, пятьдесят граммов скотча. У Майка было трое детей: мальчишки – Питер и Тони, и девочка Сильвия. Сильвия родилась с дефектом сердечной перегородки и умерла в возрасте двух с половиной лет. Майк не смог пережить смерть дочери, начал пить запоями, ругаться с женой, с которой впоследствии развелся, у него началась жестокая депрессия. В таком состоянии он жил несколько месяцев. Однажды рано утром Майк проснулся под перевернутой лодкой на пляже своего родного Брайтона и ни черта не помнил что он делал два дня и вообще как здесь оказался, кроме того, что пил в каком-то пабе Лондона с какими-то незнакомыми людьми, далеко от Брайтона.

Он перепугался и пообещал себе не пить или пить совсем мало, и потому придумал правило «nine o’clock». Майк считал, что после девяти много не выпьешь, а завтра на работу и таким вот образом он может контролировать свой алкоголизм. Об этом правиле девяти часов знали только близкие друзья Майка. Все другие думали, что эта какая-то английская придурь, но мирились и алкоголь до девяти вечера ему не предлагали. В Якутске я подшучивала над Майком и спрашивала: «А часовая разница между Лондоном и Якутском?», а Майк категорично отвечал: «No, absolutely fucking forbidden, nine o’clock!»

В Якутске я занималась договорами, корреспонденцией с собственниками компании, обеспечивала определенное количество гостей на ежевечерние презентации, работала с поставщиками, составляла различного рода документы. Я приходила на работу раньше всех. С Лешкой я договорилась, что ждать его не буду, а если выйдя из дома не увижу его машины, возьму такси, так что пусть не переживает. Я всегда прикрывала Алексея, безалаберного водителя, и никогда не жаловалась Майку, что Лешка опять ругается со своей девушкой, опoздал и не отвез меня на работу. Алексей за это очень меня любил и всегда говорил: «Ты только скажи, если какие проблемы в Якутске возникнут, то я всегда их решу!» Кроме моей неожиданной беременности в Якутске у меня проблем не было. Обычно на работу меня подвозила первая проезжающая машина, легковая или грузовая. Водители, ошарашенные моей не подходящей к якутской зиме одеждой, спрашивали: «Девушка, Вы что с юга??? Садитесь скорее, а то замерзните!» и подвозили меня чаще всего совершенно бесплатно на работу. Так вот, в один из таких рабочих дней Лешка как всегда ругался с девушкой и водитель камаза подвез меня на службу, за что ему «большое спасибо, хороший человек». Работа утром у меня особенно кипит, я люблю работать в одиночестве. И вдруг, смотрю входит мужичок в обношенной шубе, унты, шапка песцовая старенькая, как-то даже местами потертая. Мужчина невысокий, плотный с покоцанным дипломатом-чемоданчиком. Улыбается, представился, фамилию уже не вспомню, но имя и отчество запомнила – Петр Сергеевич. Мужчина снял шапку, голова местами, как и шапка «потертая» залысинами. Вид у Петра Сергеевича благожелательный и он говорит: «Доброе утро. Я к директору Вашему английскому. О фирме много слышал, хочу лично с директором увидеться». Я Петру Сергеевичу так, мол, и так директор наш на работу обычно к десяти подъезжает, и в этой связи чем я могу Вам помочь, уважаемый Петр Сергеевич. Мужчина отвечает, что он подождет, ему не к спеху, можно ли ему со мной посидеть и подождать. Петру Сергеевичу я сварила кофе, разложила сладости, сама чаем наливаюсь. Я, конечно, хотела слопать малосольный огурец из банки, что держала в холодильнике. Будучи слегка беременной основной моей пищей являлись малосольные огурцы, но мне было неловко перед Петром Сергеевичем. Сидим, значит, я работаю, иногда с ним словами перебрасываемся. Петр Сергеевич чемоданчик из рук не выпускает, даже кофе, смотрю, ему неудобно пить. Я ему предлагаю чемоданчик, дескать, поставить, а он «нет, нет, так нормально, что Вы, что Вы». Ну, ладно, думаю, хоть без шубы и шапки, пускай сидит как ему хочется.

Долго сидели. О погоде, Якутске, Болгарии беседовали, пока Майк не приехал, кому я Петра Сергеевича и сплавила. Через часа два я уж и думать забыла о своем раннем госте, поставщиками занималась и тут, смотрю, Майк из своего кабинета с Петром Сергеевичем ко мне. Майк говорит: «Оформляй Петра Сергеевича на семь недель летом с семьeй отдыхать на Канары в апартаменте класса люкс. Он сразу наличкой в размере несколько тысяч долларов проплатил». Дo меня дошло, что в покоцанном чемоданчике у Петра Сергеевича доллары на отдых семьи были. А отдыхающий говорит: «Ко мне в гости прошу вас с Майком. Такое дело обмыть следует. По русскому обычаю»

Вечером, накупив конфет, фруктов и прихватив две бутылки скотча мы отправились к Петру Сергеевичу. Лешке я наказала, чтобы за мной через два часа приехал, потому как на работу рано вставать, а потом уже за Майком и Антоном, если они со мной не захотят вернуться.

Петр Сергеевич в составе своей семьи – жены Светланы, двух смешливых дочерей двенадцати-тринадцати лет и восточноевропейской овчарки Макса встречал нас радостно и с богато накрытым столом. Макс своим большущим видом предусматривал в гостях уважение и почтительность. Петр Сергеевич предупредил нас еще в коридоре, что Макса лучше не трогать, собака этого не любит, но нас она тоже не тронет, это ниже, мол, ее собачьего достоинства. Майку не успели этого перевести. Майк собак обожал, всегда хотел завести дома в Лондоне, но из-за постоянных командировок не мог этого сделать. Мой директор напал на Макса и стал теребить его за уши, нежно похлопывать по бокам, приговаривая: «Good boy, good boy!» Mакс от неожиданности такого панибратского поведения незнакомца забыл, что он злая собака и лизнул Майка несколько раз в нос, на что удивленный Петр Сергеевич сказал, что он сразу понял – Майк, хотя и англичанин, человек, видно, хороший. Я часа два была в гостях у нашего нового клиента и его прекрасной, гостеприимной семьи. Потом за мной заехал с опозданием Алексей. Майк сказал, что он никуда не поедет, потому что он как раз в «nine o’clock» выпить должен с Петром Сергеевичем, кто уважительно согласился с правилом своего английского друга.

Антон тоже остался, а я уехала домой. Алексея я попросила вернуться к одинадцати-двенадцати часам за гостями, потому что ночью в такой мороз машину не поймать. Лешка приехал ко мне в полпервого ночи и доложил, что все нормально. Антон и Петр Сергеевич сидят на кухне, уже пьют чай за разговорами о жизни, а Майк спит в обнимку с Максом на диване в гостиной. Их, Майка и Макса, Петр Сергеевич пледом укрыл. Еще Петр Сергеевич сказал, что сам своих гостей на работу отвезет.

Петру Сергеевичу и его семье на Канарах понравилось. А собаку Майк все же взял. Собаку назвали Autumn Perry. Она жила с тренером Сьюзан и в собачьих бегах первые места занимала. Майк был очень уж азартным человеком.

Майк и Russian people

В декабре девяносто седьмого, распустив офис на рождественские каникулы, Майк улетел в Лондон. Я и Антон остались в Якутске. Мы решили оформить свадьбой наши незастегивающиеся под моим пальто отношения.

Эта внезапность привела к строжайшей экономии. Начались самые муторные двухнедельные каникулы в моей жизни. Я ощетинилась баррикадой в арендуемой квартире, безапелляционно заявив будущему жениху, теперь бывшему мужу, что, дескать, поскольку ты из Магадана, то можешь, наслаждаясь «и морозом, и солнцем, и днем чудесным» прошвырнуться до продуктового магазина в бодрящей атмосфере якутской зимы. «К чему лукавство? В Магадане и пурга, и лыжи, и сопки. Романтика колымских лет! «Возле пивной мужик кружку поднес к губам и на руке возник с чайками Магадан… еду в Магадан», а у нас, у ашхабадских, ты пойми, совсем другие понятия о романтике. Ну например, вот – «горячее солнце, горячий песок, горячие губы, воды бы глоток. В горячей пустыне не видно следа. Скажи караванщик «Когда же вода?»… Да, это песня из другой Республики, но пустыня-то одна! Она, пустыня, огнедышащий предбанник ада с выжженными песчаными барханами пишет магической черной меткой на лбу рожденного «в Чистилище отбывший срок» и в общем, холодно сегодня, так что, ты сгоняй в магазин, пожалуйста, а я пока топориком попробую еще раз прорубить oкно из Якутска в Европу и достать эти проклятые куриные окорочка».

Дело в том, что, когда с ревизией к нам в Якутск из благолепной Москвы приехал один из собственников компании, тщедушный еврейчик с черно-смольными волосенками, характерным грациозно-горбатым носом и обиженной на весь остальной мир верхней губой, Тони Коэн, то Майку пришла в его директорскую голову чудная мыслишка пригласить Tони Коэна к нам на ужин. Тони Коэна все называли непотребным прозвищем Тони Гран Кохонес из-за того, что Тони нещадно резал процент со сделок персоналу и считал, что его обворовывают все, кому не лень. Maйк любил масштабность и потому купил два ящика куриных окорочков. Мы пожарили куриные окорочка для Тони Гран Кохонеса, а остальные так и оставили на маленьком открытом балкончике кухни. Уезжая в марте в Болгарию, мы предупредили хозяйку, что на балконе куриные окорочка и в июне, она, вероятно сможет открыть эту проклятую дверь замерзшего на веки вечные балкона! У Майка с Тони Гран Кохонесом отношения сразу не сложились.

Ему Майку претило, что такие характерныe грациозно-горбатые носы вмешиваются в методы его работы по непонятной причине, если его, Майка, персонал больше всего приносит прибыль Кохонесу и лучше пусть Кохонес едет в благолепие Старого Арбата, чем неизвестно чем занимаясь, подрывает заслуженный его, Майка, авторитет. Больше ни Тони Гран Кохонеса, ни куриных окорочков мы не видели. Так вот, за эти тоскливые двухнедельные каникулы, когда температура околевшего градусника в тумане открытого балкона опустилась до минус пятидесяти семи градусов ниже нуля, я прочитала все автобиографические книжки каких-то английских футболистов, забытых Майком в его комнате и случайно обнаруженные в тумбочке у хозяйки квартиры глянцевые журналы для женщин, где подробно рассказывалось о том, как сделать праздничную прическу за несколько минут, как полюбить себя такую, какая ты есть, как вернуть бывшего парня за десять шагов, как не пересолить суп и как насолить подруге-злодейке. Пятого января мы должны были выйти на работу и пятого января Майк дожен был прилететь из Лондона обратно в Якутск с пересадкой в Москве. Московские представители благополучно проводили Майка на самолет в Якутск. Однако, самолет в Якутск не прилетел из-за плотного тумана, а сел в Нерюнгри. Я этого не знала и послала водителя Алексея в аэропорт встретить Майка

Лешка, безалаберный малый, вечно опаздывающий на работу, доводил Майка своей беспутностью до иступленного негодования. Если Майк ждал Лешку на холоде лишних пять минут, то сразу к чертям увольнял Лешку. Лешка горестно сидел у меня в кабинете, жаловался на свою безалаберность и свою девушку, из-за кого он опаздывал на работу, говорил, что такого заработка, как у Майка ему не найти. Лешка мне нравился. Я предлагала ему подождать, авось, Майк успокоится и опять возьмет Алексея на работу водителем. Так и случалось. Вечером, Майк довольный сделками и своими директорскими умениями, говорил «Леша, мой друг, come on». У Майка вокабуляр русского был небольшой, но ему и окружающим хватало, чтобы понять чего хочет английский директор. «Привет, да, кофе, пока, внимание, нет, молчи, жопа, мой друг, пошел на хуй, спасибо» – вот и весь набор русского, что удалось осилить Майку за годы своих продолжительных командировок в Россию. В Якутске суровые мужики, мои коллеги, кого ни мороз, ни водка не берет научили Майка еще правильно говорить слово «пиздец», объяснив ему, что когда, например, Майк орет как помешанный на них, если они сделку «fucked up» и грозиться уволить, то тогда всей их карьeре наступает «пиздец». Майку новое слово понравилось, поскольку слово было коротким и запоминающимся.

Так вот, поздно вечером самолет с Майком сел в Нерюнгри. Майк понял, что он не в Якутске и кое-как объяснившись со стюардессой, понуро поплелся в зал ожидания аэропорта. Майк был деятельным человеком и, рассудив, что он сам кузнец своего счастья, побежал к стоянке такси. Майк сел в первую машину и сказал таксисту: «Привет! Якутск, please!» Tаксист понял, что импозантный мужчина иностранной наружности хочет в Якутск, но так как таксист плохо знал по-английски, он сказал Майку: «No, no! Ты че, мужик? До Якутска два дня!» Майк подумал, что таксист не хочет ехать в Якутск и стал показывать таксисту не только крупные купюры рублей, но и английские паунды. У таксиста от вида денег случилaсь мешанина всех изучаемых ранее иностранных языков и он понял, что одному ему с Майком не справиться. Таксист вышел из машины и поманил Майка в сторону здания аэропорта. «Мистер, come bitte!», – вежливо сказал таксист Майку. Майк ненавидел немцев и всегда говорил «The best German is the dead German», вспоминая бомбежки Лондона и свою маму. Майк знал, что русские тоже не любят немцев, как раз из-за того же, что и Майк, но все же потащился за таксистом, не понимая какого ляха он возвращается в аэропорт.

В задании аэропорта все уставшие пассажиры злополучного якутского самолета уже спали. Всё было закрыто, но таксист стал яростно стучаться во все двери. Командир экипажа опоздавшего рейса вышел из комнаты отдыха, поскольку около таксиста и Майка собрались люди, кто пытались ему громко втолковать, что все это, конечно, безобразно и ужасно, но что поделать, приходится терпеть. Таксист рассказал летчику, что иностранец нарезает круги около здания с огромными деньгами совсем один и необходимо что-то срочно предпринять, кабы чего не вышло. Мужик, вроде, хороший и серьезный, надо помочь! Комадир подошел к Майку и спросил у него «Вы, VIP?» Майк обрадовался, что с ним разговаривает летчик его самолета и убедительно стал махать головой, уверяя летчика, что он – VIP и директор туристической компании в Якутске, он не может ждать когда рассеется туман и сидеть здесь до одурения. Командир экипажа поверил Майку и пригласил его в свою комнату отдыха.

Я узнала от Лешки, что самолет задерживается в Нерюнгри на неизвестное время. Утром в офисе позвонил телефон и мужской голос, поздоровавшись, спросил меня: «Вы секретарь мистера Шеппарда?» Я ответила, что да, хотя секретарем Майка никогда не была. Мужчина представился и сказал, что он – комадир экипажа рейса Москва-Якутск. Девочки варят Майку кофе, а наш директор в целости и сохранности сидит с парнями, смотрит телевизор и курит Benson. Через часа два они планируют лететь, так что все в порядке. Потом схватил трубку Майк и проорал: «Olga, Russians are absolutely fucking lovely people!»

Бен

Забавна память человеческая. Готовишь обед или белье гладишь в воскресеньe. Воскресенье – хороший день закончить важные и не очень дела.

Ваккумное, свободное от излишнего, пространство, нескованное суматошностью субботы и все еще незаполненное громадьем рабочих планов на следующую за ним пятидневку. После всех важных и не очень воскресных дел хочется в сером одиночестве лежать на диване с книгами, читать, думать обо всем и ни о чем. Частые капли дождя и свернувшийся лениво кот располагают. Случайно вспомнила одну давнюю историю. Скорее даже не историю, а встречу. Встреча короткая, но из тех самых встреч, когда помнишь o ней долго и возможно, вы, как различнополюсные анод и катод, столкнувшись в наэлектризованном поле, умчитесь в ваши, не связанные друг с другом Галактики, когда случай или жизнь закончит свой короткий эксперимент над вашим взаимодействием, но, наверняка, будете вспоминать друг о друге, о разговорах в натопленном и накуренном баре, пахнущим крепким табаком и разлитым вкисшим пивом под несуразную стрекотень радио. Зимой 1994 или 1995 года, точный год не вспомню, познакомилась я с одним американцем из Сиера Висты, штат Аризона. Американца звали Бен Андерсон. Познакомил меня с Беном один мой старый знакомец через других своих знакомых друзей. Бен приехал в Бургас по приглашению каких-то людей заключить контракт на совместное американо-болгарское предприятие телекоммуникационных услуг.

Чем-то Бену не понравились условия договора и он завис на некоторое время в Бургасе, гуляя по сырому городу и в общем-то, ничем особым не занимаясь – сидел в местных кафешках, потягивая крепкий кофеек в окружении плохо говорящей по-английски, но тем не менее довольно любопытной публики. Самoму Бену тогда было уже где-то за шестьдесят. Бен отличался высоким ростом и статной фигурой, широкоплечий и длинноногий в куртке и свободного кроя брюках цвета хаки, заслуживал всем своим видом уважения и внимания оказавшихся с ним в одном помещении или на улице, людей. Глядя на Бена, его неспешность и в то же время примеренную точность движений, сразу становилось ясно, что Бен – военный на пенсии. Так вот, Бен шлялся по городу со своими знакомцами и проводил таким бесполезным образом оставшееся до своего возвращения в Аризону время. Я работала как раз в центре города и у меня были стеллажи с очками, где я эти самые очки и продавала. Бен прибился к моим стеллажам вместе с моим знакомцем и с радостью обнаружил, что я прилично тарахчу по-английски, благодаря издержкам романо-германской филологии ашхабадского университета, который я с облегчением бросила, ударившись в торговлю в надежде заработать на квартиру в Бургасе. В Ашхабад я тогда моталась уже не часто, за спиной у меня был бесценный опыт работы на цыганских базарах, «стальная» задница и совершенно похеристичное отношение к происходящему. Бену неожиданно у стеллажей, где я безуспешно двадцать минут пыталась продать очки каким-то замызганным ханыгам, пришла в его крупную с проседью башку отличная «американская идея» поехать в Пловдив и оттуда кататься на лыжах в Пампорово.

Мне было абсолютно по барабану на все американские отличные идеи Бена, как впрочем и на моего знакомца, который тут же идею Бена поддержал и сказал, что у него полно друзей в деревне Стойките около лыжного курорта Пампорово и они, друзья, его могут там принять за скромную по американским стандартам сумму денег. Бен сказал, что времени у него до Аризоны еще ровно две недели и ему надоело зависать в сомнительного вида барах и моционить по главной улице и он бы с радостью поехал в Пловдив и в Стойките. Но, ему нужен переводчик. Знакомец мой тут же предложил меня, так как я, человек, не обремененный работадателем и вообще ничем не обремененный, так что у Бена все оки-доки. Бен с американской практичностью назвал сумму моих переводческих, давно позабытых, услуг, что я выгнала замызганных хануриков и мы, втроем, затащив товар и стеллажи на склад, поперлись в близкое кофе, чтобы обсудить маршрут болгаро-русско-американского путешествия.

В общем, Бен мне стал хорошим другом. Мы с ним шатались по Пловдиву, глазея на замшелые достопримечательности, шлялись по барам, где он, опрокинув двести граммов водки рассказывал мне о Вьeтнаме и о своей семьe, eздили в Пампорово, где Бен елозил по горам на лыжах, пока я пила капучино под морозным солнцем. Бен мне стал чудесным другом и я уже совсем не хотела брать с него деньги за свои никчемные услуги.

В один такой зимний вечер, после водки, Бен рассказал, что американские солдаты кричали вьeтнамцам: «стой!», а они, вьeтнамцы должны были остановиться для проверки документов и если вьетнамец не останавливался, то солдат должен был стрелять на поражение. В общем, один такой вьетнамец не остановился, а Бен выстрелил и убил вьетнамца. Потом уже в деревне ему, Бену, сказали, что тот вьетнамец глухим был. Такую вот историю мне Бен рассказал. А еще, он всегда с горечью говорил о том, что пока солдат мясом отправляли во Вьетнам, их ровесники курили марихуану и танцевали на вечеринках. Хороший он был, Бен.

Потом Бен уехал в Аризону, а я через некоторое время в Ашхабад. Потеряла я координаты Бена и больше его не видела. Через несколько лет встретила знакомца моего старого, что с Беном меня познакомил. Сказал он, что Бен умер.

Различнополюсные анод и катод, столкнувшись в наэлектризованном поле, умчались в не связанные друг с другом Галактики, когда случай или жизнь закончила свой короткий эксперимент над их взаимодействием. Анод и катод. Бен и я или Бен и глухой вьетнамец. Кто знает.

Цветанка

Однажды в конце прошлого века мы держали Интернет-кафе. У нас тогда вообще была масса дебильных затей. Нам казалось, что такой бизнес выведет нашу ячейку общества на другой виток семейного благополучия.

Мы открыли фирму под восторженно-чудным названием «Тройка», взяли в аренду темное помещениеце в центре города, напичкали его компьютерами, поставили холодильник с безалкогольными напитками, буфет с чипсами, орешками и прочими вредностями, кофемашинку и понеслись зарабатывать деньги. «Какой русский не любит быстрой езды?»

С Интернетом сразу случилась неприятность. Он тогда был жутко медленным и страшно дорогим. Но, у нас было много компьютерных игр и потому к нам в помещениеце резаться в СтарКрафт приходила вся подростковая шпана района и сбежавшие с уроков гимназисты. Чтобы задержать в помещениеце клиента, я научилась «добывать ресурсы и участвовать в многочисленных сражениях между расами», быть то Терраном, то Зергом, то Протоссом.

Сбежавшие с уроков гимназисты и районная шпана меня за это уважали, но денег все равно не хватало, поскольку клиенты в пылу сражений ломали мышки и клавиатуры. Технику приходилось постоянно чинить, жесткие диски периодически обновлять, что-то улучшать и в общем-то, висеть в помещениеце с утра до ночи. Разумеется, у всех этих клиентов дома были свои игры и свои собственные компьютеры, но в нашем Интернет-кафе у них была задушевная обстановка и громогласная тусовка, и кто никогда не играл в сети СтарКрафта, смело могу утверждать, что такой человек вообще ни черта в этой жизни не добился, потому как игра эта не на один вечер, а на всю эту чертову жизнь!

Но, дело не в этом. Дело было в том, что мне пришлось взять няню для Настаси хотя бы на полдня. После долгой трескотни в агентстве по подбору персонала, где я разговаривала с кандидатами, кто желал проявить себя на педагогическом поприще, я выбрала одну Цветанку, приятную одинокую женщину 55 лет и как-то сразу к себе располагающую веселую пышку. Цветанка очень подошла моей Настюхе и пока они с задором переворачивали весь дом, без устали играли в детский сад и продуктовый магазин, гоготали над прочитанными сказками, копались вдвоем в песке и с визгом катались на качелях на детской площадке, я прозябала в нашем Интернет-кафе и злилась на весь этот треклятый счетоводный баланс, отчетливо понимая, что таким бизнесом не получится вывести нашу ячейку общества на другой виток семейного благополучия. Но, по крайней мере я была спокойна за Настасю. Настася была счастлива и Цветанка в ней души не чаяла. Я мало верю во все эти закоренело-традиционные и альтернативно-новейшие методики педагогической практики со всеми этими подробными способами воспитания. У меня у самой в такой большущей и пестрой коробке из под сапог, где хранятся почетные грамоты и значки всей семьи, медали и ордена деда и бабочки, дипломы и сертификаты, валяется солидная лицензия педагогической правоспособности.

А еще у меня немалый опыт преподавания в одном знаменитом на весь город техникуме, где учились «детки», из-за кого в городе ситуация с криминогенной обстановкой мало улучшалась. Чтобы преподавать и воспитывать нужно не только отлично знать предмет, что преподаешь, но и еще быть уравновешанным человеком и самое главное – любить людей, а не только себя в этаком строгом костюме у доски.

В общем, я была довольна Цветанкой. Но, у Цветанки было два неприятных недостатка, с чем мне приходилось мириться. Одна неприятность заключалась в том, что Цветанка, разведенная пышка с двумя взрослыми сыновьями, желала познакомиться, как она говорила «с достолепным, порядочным и одиноким господином для серьезных отношений», а поскольку Цветанка часто до вечера засиживалась у нас в доме с Настенькой, то в объявлениях о знакомстве в местную газетенку она давала наш домашний телефон. Я была совсем не против, чтобы Цветанка нашла счастье в личной жизни в лице такого «достолепного, порядочного и одинокого господина», но мне приходилось оправдываться перед родителями, у кого мы в то время жили и вечерами, если Цветанки рядом не было, первой хватать вечно трелькающий телефон.