скачать книгу бесплатно
– Твои похороны ничем не отличаются от других! – Давид не смотрит на Мушкела, тщательно вытирает усы.
– Но это же я! Я умер!
– И что? Ты думал, после тебя мир рухнет? Нет! Ничего не изменится. Ни после тебя, ни после меня!
Наступившую тишину изредка нарушал лай деревенских собак.
Мушкел сидел и плакал.
Дядя Георги начал злиться:
– Ты мужчина или кто?
– Нет. Я не мужчина. Я – человек!
У всех пропал аппетит. Мужчины сидели молча и разглядывали свои тарелки.
– И что я в этой жизни хорошего сделал? Даже семью не создал… – Мушкел вспомнил слова плакальщицы Нины.
Дядя Георги примирительно посмотрел на него:
– Ну не создал, и что? Вон у Сандро есть жена, которая его ежедневно проклинает. Вон у него, – Георги кивнул в сторону Давида, – четверо детей. Он так сильно заботится о них, что стакан вина в горло не лезет, так, что ли? Мушкел! Я тебя умоляю!
– А ты вспомни, кто мне помог дом крышей накрыть? Ты. А Давиду кто помогает заготавливать сено? Тоже ты. Ты помогаешь всем. Разве ты не сделал ничего хорошего в жизни? Извини, дорогой, министром ты тоже не стал. Но ты знаешь, они ведь тоже умирают. И не всегда счастливыми. Ты, Мушкел, просто хороший человек.
– Что же вы тогда радовались на моих похоронах?
– Радовались, потому… Потому что счастливы, что знали тебя! Такого красивого и хорошего человека!
Мушкел не отрываясь смотрел на дядю Георги. Потом обвел взглядом Сандро и Давида. Они усмехались в усы. Мушкел примирительно улыбнулся:
– Может, тогда выпьем?
– И споем, дорогой! – обрадовались мужчины.
Шерхан
Я стою со своей пуделешкой Босей в центре площади у современного памятника – продукта авангардного искусства. Такие памятники сегодня щедро рассыпаны по нашим городам как дань моде – демократичному выражению креативного взгляда в скульптурном творчестве. Вот так сказала! Почти так же, как и скульптор, создавший это нагромождение ног, рук и еще чего-то непонятного, гордо именующееся сейчас городским памятником. Заразно это, что ли? На всякий случай отошла чуть подальше от этого детища авангардиста.
Стоим с Босей и наблюдаем, как по зебре переходит дорогу моя подруга Света. Высокая, стройная, в черных брюках и блузке с крупными красными цветами. Ей идет – она брюнетка. Я приветственно машу рукой, Бося исходит лаем – подаем сигналы о нашей локации. Света идет не спеша, гордо неся свою красивую голову с ниспадающими до плеч волнами блестящих черных волос.
Я – пятидесятилетняя женщина, цепляющаяся за ускользающую молодость, переживающая за каждую новую морщинку на лице, случайно обнаруженный седой волос и прочие подстерегающие каждую женщину возрастные неприятности, знаю, в чем секрет молодости подруги – в осанке. Осанка – это наше все! Прямая красивая спина. Всегда! Назло сгибающим нас обстоятельствам. Гордо поднятая голова и…
В тонусе ваша шея, нет предательского, выдающего возраст любой женщины подбородка. Глядишь, и уходящая безвозвратно молодость вдруг передумала от вас уходить. Ну, или, по крайней мере, притормозила свой побег.
Встретились. Неспешно идем в сторону парка, непринужденно болтаем, не умолкая ни на минуту.
Хвалим друг друга за то, что выглядим прекрасно. Воздаем хвалу Господу за то, что развелись с мужьями, которые нас разлюбили (а значит, мы разлюбили тем более!). И мы наконец имеем возможность заняться приятными для нас делами. Правда, еще непонятно, что из них предпочесть.
То ли просто радоваться каждому дню, лучам утреннего солнца, ощущению кожей дуновения ветерка, предаться созерцанию природы и наслаждаться ее гармонией. Или?
Или пытаться еще чего-то достичь? Материального. Для себя, для детей. Убить на это еще несколько лет жизни и выдохнуть наконец? Да уж, вопрос.
Подошли к парку. К Босе кинулась черная, кудрявая, непонятно какой породы собака. Весело лая и виляя хвостом, она начала кружить возле Боси. Я глазами поискала Хозяина этого чуда. Вот он. Высокий, средних лет мужчина с проседью в волосах. Улыбаясь, подходит к нам:
– Мой Шерхан не кусается. И вообще он кастрирован, – предупредительно объявляет он.
Шерхан грустно посмотрел мне в глаза, ему неловко за хозяина.
– А может, он об этом не знает, – тихо сказала я себе.
– В смысле, не знает? – Хозяин перестал улыбаться.
– Почему он должен об этом знать и помнить? Ему делают анестезию, проводят манипуляцию, и он просыпается. Откуда он может знать, что с ним сделали? Если он, конечно, не понимает человеческого языка и вы ему об этом не сказали.
Хозяин недоуменно посмотрел на меня и замолчал.
Мы решили присесть на скамейку и дать возможность Босе и Шерхану познакомиться поближе. Шерхан очень славный. Он смешно мотает головой и пытается играть с Босей, но Бося – трусиха, заливается лаем и убегает от него.
– Ваша собака знает какие-нибудь команды? – самодовольно спрашивает Хозяин.
В моем воображении рисуются всевозможные пируэты Хозяина с Шерханом, и я, в предвкушении каких-то не собачьих возможностей, поворачиваюсь к Шерхану.
– Вроде нет, – отвечаю я.
– А мой знает «иди сюда» и «садись», – гордо заявляет великий дрессировщик.
Я успокаиваюсь и лихорадочно думаю о способностях Боси – не могу вспомнить, что же мы можем знать, и вдруг меня осеняет:
– А моя умеет петь!
Чтобы не быть голословной, включаю на телефоне латиноамериканский музыкальный шлягер. С надеждой смотрю на Босю, рассчитывая, что та меня не подведет и нам удастся произвести фурор.
Но Бося продолжает увлеченно тявкать на Шерхана и на песню не обращает внимания. Хозяин и Света стоят над нами и с нетерпением ждут соло. Ожидание затягивается. Я еле терплю до припева песни, где берутся протяжные, горячие ноты…
Щас споет…
Бессовестная Бося нагавкалась, высунула язык и тяжело дышит. Мерзавка! Темпераментные аргентинцы допели. А мы потерпели фиаско. Я злюсь на свою собаку. Спускаю ее на землю и хочу слегка подпнуть ногой за предательство. Но на меня смотрят Света и торжествующий хозяин Шерхана. Я старательно имитирую улыбку.
Шерхан подбегает к Босе. Та кокетливо прижимается к моей ноге.
– Не бойтесь, он кастрирован, – опять зачем-то повторяет склеротичный Хозяин.
Шерхан остановился и медленно оглянулся на Хозяина.
«Дурак», – с грустным упреком, я знаю, подумал он.
«Неудовлетворенный», – уже точно подумала я.
Мужчина, решив, что променад с питомцем закончен, развернулся и пошел к выходу из парка. Не преминув напоследок показать нам с Босей, что мы лузеры. Похлопав себя ладонью по ноге, бросил Шерхану: «Иди сюда!» – и гордо посмотрел на нас, когда пес послушно подбежал и ткнулся мокрым носом в руку хозяина.
Мы втроем невозмутимо сохраняли молчание.
Шерхан, опустив голову и хвост, пошел вслед за удаляющимся Хозяином. Нескладно согнувшись, с презрением оглядевший двух проходящих мимо женщин, Хозяин шел, задумчиво глядя себе под ноги. Шел, размахивая уже не новой авоськой, из которой одиноко выглядывал батон, купленный в булочной через дорогу.
Сестра
Всегда считала свою сестру легкомысленной. На неприятности она не обращала внимания. Все время в хорошем настроении, веселая улыбка, задорный смех.
– Ты когда-нибудь можешь быть серьезной?
В ответ недоуменное пожимание плечами и все та же беззаботная улыбка.
Сейчас я оплачиваю каналы в «Инстаграме», чтобы слушать лекции о том, как мне стать такой же «дебилкой»: не думать ни о чем, отпустить мысли, которые могут быть интересны только самому себе.
Одни рождаются такими, почти блаженными – бабочками на сутки, калифами на час. Беззаботность и отсутствие склонности к «заморачиванию» смыслом жизни – их конек.
Другие же должны приложить гигантские усилия, перечитать огромное количество умных книг, переломить сознание, чтоб хотя бы приблизиться к ним. Но мозги мешают.
И выясняется, что твои главные враги – твои мозги. Пока ты ими гордилась, приумножая свои познания в разных сферах, тебя переиграли бабочки. Невесомые создания с пестрыми крылышками, живущие от рассвета до заката и от цветка до цветка.
Они тебя догоняют и смеются. И летят дальше, вперед, к следующему яркому цветку.
Раньше, еще совсем не так давно, предпочтение отдавалось умным и серьезным. Сейчас люди тянутся к легким и веселым.
«Мне с ним хорошо – он легкий».
«А с этим некомфортно – он прямо думающий какой-то».
«У-у-у, как страшно! Он думает! Чур меня, чур меня!»
Тасо
Надя окончила школу еще при Советском Союзе. В то счастливое время, когда политикой вообще никто не интересовался, работали на результат, зарплаты не только хватало на проживание, но и можно было отложить и на отпуск, на мебель, одним словом, на то, на что считали необходимым.
Все было понятно и как-то спокойно. Школа – вуз – работа – замужество – дети. Большая часть людей жила одинаково стабильно. Одинаковая школьная форма, запрет на любые украшения, молодежь читала Достоевского, Джека Лондона, слушала Булата Окуджаву и Луи Армстронга. Трудных брали на поруки. Было немного богатых, и они как-то старались не выставлять это напоказ. Люди верили в Государство, в непоколебимость дружбы народов, в мир, труд, май.
«Моя Родина – это моя Россия, моя Грузия, моя Осетия!» – так начиналось домашнее сочинение Нади по литературе на тему: «Что такое Родина?»
Теперь от Родины не осталось ничего.
Летние школьные каникулы Надя всегда проводила у тети, в деревне под названием Сарабук. Деревня утопала в зелени деревьев. В праздники сельчане любили собираться на поляне, перед Аланской дзуар[1 - Дзуар – святое место.]. Дупло дерева было наполнено монетами, кольцами – приношениями. Каждый вечер, как только небо окрашивалось в красные и желтые предзакатные краски, на поляне собиралась молодежь и до поздней ночи проводили игры или же пели под звуки гармошки.
С утра, вместе со звуками, издаваемыми домашними животными: кудахтаньем, хрюканьем, мычанием и гавканьем, – просыпались сельчане, и к общему гоготу добавлялся беззаботный смех босоногих деревенских ребятишек. Если бы вдруг исчез весь мир, они бы этого, наверное, не заметили.
Для каждого сельчанина был только один мир – под названием Сарабук.
Во дворе тетиного дома важно расхаживали куры и индюки. Надя боялась их, потому что они, возомнив себя хозяевами двора, распускали хвосты и с грозным видом направлялись в ее сторону. Сердце уходило в пятки, но она усилием воли заставляла себя не убегать, зная, что они ее догонят. Как будто мало было птиц, на стене в гостиной висели часы с кукушкой, которые через каждые полчаса тоже куковали. Одним словом, гогот и кудахтанье не прекращались ни на минуту.
Тетя Зина, невысокая рыжая женщина с голубыми глазами, была полна неиссякаемой энергии. С пяти утра до восьми вечера она не приседая занималась хозяйством: буйволы, коровы, козы, индюки. И ни тени усталости.
Вечером тетя Зина накрывала на стол, она ждала соседку Пепо, которая должна была прийти на ужин. Раздался стук в дверь.
– Открыто, Пепо! – прокричала тетя. – Что так долго? Картошка почти остыла.
Вошла соседка Пепо, полная женщина с вечно смеющимися добрыми глазами.
Тетя быстро собрала на стол маринованные помидоры, картошку в мундире из печки, сало, араку.
– Завтра испечем хлеб в торнэ. Скажи женщинам, пусть к обеду подойдут.
– Так позавчера же только напекли. – Пепо удивленно подняла брови.
– Да, напекли. А ты не помнишь, что было дальше? – парировала тетя Зина.
Они весело рассмеялись.
У каждой соседки возле дома был торнэ. Торнэ – это печь-жаровня в форме шара. Печка изготавливается из глины (внутренний слой) и кирпича (облицовка). На дне торнэ разжигали огонь, и уже когда оставались угли, на горячих глиняных стенах торнэ лепили раскатанные лепешки теста. Причем одна из женщин со специальной подушкой, на которой раскатано тесто, с головой погружалась в торнэ, к горящим углям, чтобы с размаху, с силой быстро налепить лепешку, а другая должна была фиксировать ее ноги, чтобы та, не дай бог, не свалилась и смогла быстро поднять половину своего свисающего туловища. Хлеб получался хрустящим и очень вкусным. Во время церемонии собирались все и дружно принимали участие в этом волшебстве.
Тогда в гости пришли все соседки. Как обычно, кто домашнюю араку принес, кто домашний сыр. Мало чего сыщется на свете вкуснее горячего лаваша с осетинским сыром под горячую араку. Попели песни. Вспомнили, как в прошлый раз Марина после принятия араки чуть не свалилась в торнэ, когда хотела лаваш отлепить. В последний момент ее за ноги ухватила тетя, иначе бы та упала на горящие угли. Потом разделили на всех лаваши – после задушевных бесед их оказалось не так уж и много – и разошлись по домам.
Когда у Пепо умер муж, мы были еще детьми. В тот вечер, играя, включили телевизор на самую низкую громкость, и тетя, на минуту зайдя в дом и увидев телевизор включенным, пристыдила нас так, что даже после похорон мы его неделю не включали. Хотя Пепо жила от нас через три дома, и звуки телевизора они бы точно не услышали.
«Безалаберные вы! Совести у нас нету, когда у людей такое горе, а вы смотрите телевизор», – сурово выговаривала нам тетя Зина.
Муж Пепо был уже старым. Тогда умирали только состарившись. Никто не слышал ни о раке, ни о каком-либо другом заболевании, от чего могли умереть преждевременно, еще до наступления старости.
В одно прекрасное солнечное утро Надя схватила ведра и, пока тетя в коровнике была, побежала на биржу, откуда все набирали воду. Огород Тасо выходил как раз на источник. И неизменно каждый день Тасо стояла, облокотившись на свой забор, и приветствовала сельчан, которые набирали воду.
На биржу женщины часто приносили стирать вещи и чистить песком кастрюли до блеска. И со всеми Тасо вела беседу. Ей рассказывали новости одни, она пересказывала новости другим. Женщины советовались с ней по всем вопросам, а мужчины уважительно, еще издали здоровались.
Часто там же, возле источника, вечерами после трудовых будней устраивались танцы, игры, хороводы.
Тасо, всегда в черном длинном платье, казалась Наде очень старой. Эта высокая статная женщина всегда была серьезной и производила впечатление строгой женщины. С таким же строгим выражением лица она часто угощала детей дикими грушами, растущими у нее в огороде.
Жила она одна. Толком никто ничего не знал ни о ее судьбе, ни по какой причине она одинока. А спрашивать ее никто не осмеливался.
Подбежав к источнику, Надя увидела, что Тасо нет на ее привычном месте. Это было необычно. Ведь она стояла там всегда, вне зависимости от погоды. Девочка осторожно открыла калитку в огород Тасо и, дрожа от страха, пошла по тропинке к дому сквозь сад.
У Тасо была большая собака. А собак Надя побаивалась.
Дверь в дом была открыта, и Надя тихо позвала Тасо. Услышав стон, девочка вошла внутрь.
Тасо лежала на кровати, без платка, бледная, изнеможденная. Дом внутри выглядел старым, почти нежилым. Из мебели – только кровать, стол и печка. Надя развернулась, чтобы бежать за помощью к тете.
– Подожди, не убегай, – еле слышно прошептала Тасо.
Девочка несмело приблизилась к кровати. Тусклый свет лампы еле освещал покрытое испариной лицо Тасо. Присмотревшись, Надя вдруг увидела, что она еще совсем не старая. Морщины и вечно сдвинутые брови разгладились. Лицо было спокойно и совсем не строго.
