скачать книгу бесплатно
Недоставленное письмо
Наталья Кочегарова
Она всегда руководствовалась житейской мудростью "лучшее – враг хорошего". Но невозможно прожить жизнь, ничего не меняя, особенно в Эпоху перемен. Если бы Нина могла себе представить последствия отпуска, проведенного в Крыму, вряд ли она рискнула бы поехать в Алушту с письмом из прошлого, пытаясь разыскать адресата. Впрочем, внезапно возникший из недр старинного секретера рисунок в пожелтевшем от времени конверте, в любом случае привел бы к перемене участи всех членов семьи Костроминых.
Наталья Кочегарова
Недоставленное письмо
Она еще не успела заснуть, когда раздался телефонный звонок. Не зажигая света в полутьме летней ночи, взяла трубку. «Приезжай! Я не могу остановить кровь!» – и все, сна как не бывало. На ходу натягивая майку, бросилась в кухню, достала из домашней аптечки шприц и ампулы, аккуратно положила их в рюкзак. Затем, метнувшись обратно в спальню, сдернула со спинки стула штаны-карго, в одном из бесчисленных карманов которых привычно звякнули ключи от машины. Закинув на плечо рюкзак, выбежала к лифту и, только почувствовав под босыми ногами холодный кафель пола в коридоре, немного пришла в себя. Чертыхнувшись, вернулась, сунула ноги в мокасины и даже бросила взгляд в темное стекло зеркала, тускло блестевшее отраженным светом уличных фонарей никогда не спящего города. Потом быстро закрыла за собой дверь опустевшей квартиры и уже почти без паники стала спускаться к машине. Ночь, дороги свободны, через четверть часа она должна быть на месте…
Поезд шел в Крым. Утренний, по-осеннему полупустой, он постепенно набирал ход, следуя по маршруту «Москва-Симферополь». Нина стояла в коридоре вагона у приоткрытого окна, смотрела, как мелькают за стеклом разноцветные деревья лесозащитной полосы, и тихо радовалась. Еще бы! Впереди неделя отдыха на берегу моря! Это ли ни счастье?! Предвкушение отпуска уже само по себе доставляло ей удовольствие – она очень устала. Устала настолько, что ей была приятна ленивая мысль о том, что вот сейчас, через минуту-другую она войдет в пустое купе, задвинет за собой тяжелую дверь и займет свое законное место согласно купленному билету. И потом часа три сможет вообще не двигаться: просто сидеть, слушать стук вагонных колес и смотреть в окно – до самой Тулы, до первой остановки скорого поезда никто не нарушит ее покоя.
А ведь когда-то Нина не выносила поезда: в Симферополь – только самолетом! Двадцать часов в купе казались ей небольшим сроком лишения свободы, и время тянулось так медленно, как будто она действительно находилась в заключении. Совсем другое дело выйти из дома ранним утром, поймать такси до Внукова и любимым рейсом Аэрофлота № 1645 отправиться в полет. Два часа – и вот под крылом самолета Крым, который с высоты кажется островом, со всех сторон окруженным «самым синим в мире» Черным морем. Правда, в те времена мало кому из пассажиров приходила в голову мысль о весьма вероятной опасности такого способа перемещения в пространстве, да и стоимость билета на самолет не поражала воображение. И уж совсем невозможно было представить себе автомобильную пробку на дороге в аэропорт лет двадцать назад…
Однако это было давно, и за прошедшее время переменилось все: и окружающий мир, и она сама, Костромина Нина Николаевна. Впрочем, справедливости ради следует заметить, что внешне она мало изменилась с тех пор как, дорастив дочь до школьного возраста и сдав ее на попечение любящей бабушки, вышла на работу в свою контору, где и трудилась до сего дня. Все еще стройная, с длинными темными волосами, небрежно разбросанными по спине, благодаря туго натянутой на высоких скулах коже, Нина легко могла сойти за старшую сестру теперь уже взрослой Алены, что было особенно заметно, когда они с дочерью менялись одеждой в хорошо знакомой каждой женщине ситуации «нечего надеть».
Этот несложный маневр удавался им не всегда, потому что Алена была похожа на отца, точнее, на его мать: довольно высокая, с копной светлых волос, дочь и мастью, и статью пошла в Маргариту Григорьевну, которая в свое время была очень привлекательной женщиной – во всяком случае, именно такой она запомнилась Нине. Кроме внешности сексапильной блондинки голливудского типа, правда, в несколько менее ослепительном варианте, Алена унаследовала и некоторые черты характера Марго, к большому сожалению Нины. Но тут уж ничего не поделаешь, и потом, все-таки ей удавалось ладить с дочерью, что совсем неплохо по нынешним временам.
Стоя напротив открытого окна, Нина слегка поежилась от порыва свежего ветра и попыталась запахнуть полы «камуфляжной», по презрительному определению мужа, куртки – эту «джинсовку» от «Хьюго» вчера, что называется, скинула с плеча Алена, когда заехала проведать родителей. Мало того, что Иван десантного шика Босса не одобрил, Нине куртка была еще и тесновата, но без нее дорожная экипировка – черная кофта с капюшоном, из-под которой выглядывала майка цвета хаки, и любимые светлые штаны с множеством карманов, незаменимые в путешествии, особенно на поезде – была бы незавершенной: все-таки осень. И вот теперь введенные в заблуждение таким молодежным «прикидом» неугомонные пассажиры, пытаясь протиснуться мимо Нины по узкому коридору вагона, обращались к ней со словами: «Девушка, позвольте пройти!» Вскоре ей все это надоело, и, закрыв окно, она вернулась в купе.
Рюкзак Нина забросила на верхнюю полку, сумку с вещами положила в багажный ящик, и, скинув кроссовки, с удовольствием забралась с ногами на полку «повышенной комфортности», как было написано в билете. Почти целые сутки не надо будет никуда торопиться, не придется никуда успевать самой, или, что еще утомительнее, ждать кого-то, не надо никому звонить, ни о ком беспокоиться, ни перед кем отчитываться, да и вообще, ничего не надо делать! Можно считать, что отпуск уже начался – время пошло! Это же не какой-нибудь тур в Египет или Турцию с чартерным рейсом малоизвестной, гарантирующей непременную задержку рейса авиакомпании, утомительной процедурой прохождения пограничного контроля босиком и предвкушением борьбы с персоналом отеля за возможность поселиться именно в том номере, который человек оплатил за месяц до поездки (а ваучер получил накануне вылета).
Впрочем, Нина крайне редко прибегала к услугам тур-агентств, расплодившихся в огромном количестве по всему городу. Когда большинство друзей и знакомых уже вкусили радостей туристического бума, она с увлечением рассматривала красочные фотографии, слушала восторженные рассказы о чудесном времяпрепровождении в комфортабельных отелях и на бесконечных песчаных пляжах, а также о необыкновенно интересных экскурсиях. Но семья Костроминых долго не могла позволить себе отдыха за рубежом: сначала не было денег, потом надо было в первую очередь обеспечить отдых ребенка на каникулах, потом начались проблемы со здоровьем. А когда, наконец, Нина вдвоем с Иваном (Алена уже предпочитала отдыхать без родителей) выбрались в Хорватию, стало понятно, что из всех заграничных радостей по-настоящему им нужно только море.
Нет, в Хорватии Нине очень понравилось, но, в общем-то, это отпускное удовольствие оказалось не из дешевых, и по соотношению цена/качество отдых в Крыму был гораздо привлекательнее. Да и не только в деньгах дело: у причудливо изрезанных хорватских берегов в окрестностях дивного города Пореча прозрачные воды Адриатики были безжалостно перечеркнуты сеткой ограждений из пенопласта – зоны купания отделены от судоходных фарватеров. Понятно, что все это делалось по соображениям безопасности отдыхающих из-за обилия катеров, сновавших от одного живописного острова к другому, но Нину, привыкшую к бескрайним черноморским просторам с одинокими ржавыми буйками, изредка встречавшимися на акваториях пляжей, такие предосторожности раздражали. То ли дело в Рабочем Уголке – плывешь себе прямо за горизонт, слева нежится в утреннем солнце Алушта на фоне окутанной романтической дымкой горы Демерджи, справа высится покрытая зеленью леса уютная Шатер-гора, а если обернуться, то кажется, что прямо над морем парит в синем осеннем небе любимый Нинин пансионат «Дружный».
…Этот пансионат Костромины открыли для себя случайно еще в начале 90-х, в то самое время шоковой терапии, которое большинство россиян вспоминает с содроганием. В Крым той осенью рискнули поехать только благодаря Нининой тетке, которая после смерти мужа вернулась из Алушты в родное Подмосковье. Она договорилась с одной из своих бывших коллег по бухгалтерскому цеху, что Костроминых устроят на базе отдыха авиационного завода прямо по приезде, без предварительной оплаты путевок, так что им оставалось только купить билеты на поезд, цены на которые не успели подняться на недосягаемую для семейного бюджета высоту.
В ту пору Нина еще питала теплые чувства к отечественной авиации и сохраняла стойкую неприязнь к железной дороге. Поэтому, когда после суточного пребывания в вагоне поезда и полуторачасового переезда через перевал на троллейбусе она увидела симпатичное белое здание под крылом самолета, который, правда, никогда не смог бы взлететь, поскольку был прочно закреплен на постаменте в центре территории базы отдыха, Нину охватило чувство радости, знакомое всем путешественникам, возвратившимся домой. Однако длилось оно недолго – никто из персонала базы не хотел заниматься вновь прибывшими постояльцами, несмотря на предварительные договоренности и врученные московские гостинцы.
Костромины оставили свой небольшой багаж в камере хранения и отправились обследовать местность предстоящей дислокации, причем Иван с Аленой решили прогуляться по парку к морю, а Нина ринулась в корпус. Результаты ее разведки были неутешительны: максимум комфорта был в коридоре – там лежала красная ковровая дорожка, но информация, полученная от меланхоличной девушки, направлявшейся по этой самой дорожке в свою комнату, расстроила Нину всерьез. В ответ на вопрос: «Как обстоят дела с горячей водой?» девушка с усмешкой ответила, что и холодная бывает не всегда, и гостеприимно распахнула перед Ниной дверь трехместного номера. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что отпуск, видимо, будет испорчен ненавязчивым сервисом курортного заведения.
Несмотря на то, что денег с Костроминых в этом заведении еще никто не взял, талоны на обед им все-таки выдали, наверное, все же сыграли свою роль их скромные дары. Так что добытой информацией члены дружной семьи отпускников делились за столом без скатерти, держа в руках алюминиевые вилки и пытаясь разжевать кусочки жилистого мяса, проходившие в меню «столовой заводской» под названием «поджарка с гречневой кашей». И глядя на то, как дочь тоскливо ковыряет скользкой вилкой сомнительную еду, на порядком растрепанную белобрысую Аленину косу, которую придется мыть в холодной воде, если, конечно, повезет, Нина поняла, что не вынесет предстоящего отдыха. Она решительно встала из-за стола, и, бросив на ходу: «Ждите меня у камеры хранения!», быстрыми шагами направилась к выходу.
Еще когда Костромины только спускались с троллейбусной трассы к базе отдыха, Нина обратила внимание на пятиэтажное здание с явно просматривавшейся в торце шахтой лифта и просторными лоджиями, расположенное чуть выше по склону, чем их предполагаемое пристанище. И хотя вход на территорию этого пансионата был свободным, огромные окна просторного холла были закрыты занавесками то ли от южного зноя, то ли от нескромных взглядов редких прохожих. Одним словом, чувствовалось что-то неуловимо-номенклатурное во всей окружающей обстановке, но Нине уже было все равно, она толкнула тяжелую дверь и вошла. И сразу поняла – это именно то, что им было надо.
В холле с мраморным полом стоял внушительных размеров стол, вокруг которого были аккуратно расставлены солидные стулья – вполне можно было провести небольшую конференцию. Вдоль стен располагались довольно громоздкие кресла, чередуясь с какими-то тропическими растениями, которые выглядели заботливо ухоженными в своих объемных деревянных кадках. В общем, царила атмосфера солидного партийно-хозяйственного санатория эпохи развитого социализма, которой не так давно пришел конец, по крайней мере, на территории Российской Федерации. А в застекленном «аквариуме» восседала на месте дежурного администратора пышнотелая блондинка с ярко накрашенными губами и неожиданно чеканным греческим профилем, приветливо улыбнувшаяся вошедшей Нине, слегка оробевшей от такого великолепия.
«Здравствуйте! Могу я вам чем-нибудь помочь?» – в тишине безлюдного в тихий час холла раздался хорошо поставленный голос профессионального административного работника. Нина собралась с духом и твердо заявила, что ей нужен трехместный номер со всеми удобствами. При этом взгляд ее был прикован к объявлению с графиком подачи горячей воды: час перед завтраком, час перед обедом и два перед отбоем – в Крыму с водой всегда были проблемы, но здесь, похоже, нашли решение. Блондинка снисходительно проследила за направлением взгляда Нины и с достоинством произнесла: «У нас есть свободный трехместный номер со всеми удобствами. Мебель красного дерева, холодильник, телевизор, лоджия с видом на горы. Вас устроит?»
После только что увиденного на соседней базе отдыха более чем скромного уклада быта «граждан отдыхающих» Нине на какой-то момент показалось, что администратор издевается над ее чрезмерными запросами, но блондинка продолжала благожелательно улыбаться в ожидании Нининого согласия – от такого предложения невозможно было отказаться! В этот момент к стойке дежурного подошла пара отдыхающих в этом пансионате – одного взгляда на свежевымытые волосы сдававшей ключ женщины оказалось достаточно, чтобы Нина быстро сказала: «Да, вполне. Можно расплатиться рублями?» Но тут выяснилась, что в теперь совсем уже заграничном Крыму родная российская валюта не в почете, и ее надо обменять на местные деньги.
Заручившись согласием администратора оставить номер за ней, Нина бросилась на поиски Ивана и Алены. Муж терпеливо сидел на скамейке неподалеку от камеры хранения, дочь спала, пристроив голову на отцовские колени. Окончательно растрепавшаяся Аленина коса свисала почти до самой земли, но это уже не особенно заботило Нину – блага цивилизации были рядом! Осталось сделать одно небольшое усилие, чтобы обменять казавшиеся такими настоящими рубли на сомнительные картонки под названием «карбованцы». Но тут неожиданно проявил осторожность обычно довольно безалаберный Иван: «Нина, ты с ума сошла! Ты хочешь обменять почти все наши деньги неизвестно на что! А вдруг тебя обманут? Ты ведь не сможешь отличить подделку от настоящих денег! Впрочем, это даже не деньги, а талоны какие-то!» Все решило вмешательство разбуженной родительской перепалкой дочери: «Папа, зато тебе не придется вставать ночью, чтобы провожать меня в туалет в конце коридора!»
Когда часа через полтора Костромины переступили, наконец, порог своего номера, Нина была в полном восторге! Величественная блондинка не обманула! В небольшом номере действительно стояли три кровати красного дерева, застеленные белоснежным накрахмаленным бельем, и громадный телевизор. Холодильник погромыхивал на лоджии, но все это были мелочи по сравнению с главным – душ, куда Нина первым делом отправила дочь, исправно шумел за стеной санитарного блока, и это нехитрый звук ласкал Нинин слух, словно морской прибой.
А утро следующего дня началось с приятных сюрпризов. Все трое отлично выспались и даже успели вовремя собраться на завтрак, что для большинства членов их семьи бывало проблематично. Из распахнутых окон столовой было видно только море, отчего у человека, не лишенного воображения, создавалось впечатление, что он находится на палубе корабля. Однако вместо матросов отдыхающих встречали официантки в национальных костюмах с венками и разноцветными лентами – оказывается, в пансионате проводился день украинской кухни. Иван, вычитав в меню про знаменитый борщ с пампушками и лангет с жареной картошкой, сразу стал мечтать о предстоящем обеде, еще даже не приступив к завтраку, а Нина замерла в изумлении перед накрытым белой скатертью столом.
Мало того, что как всякой женщине, ей было приятно сознавать, что после трапезы она просто встанет из-за стола и пойдет себе, куда глаза глядят, например, на пляж, и так три раза в день, даже не вспоминая про грязную посуду! Но и сам завтрак был достоин восхищения, особенно с учетом московских цен того времени. Не то чтобы Нина была плохой хозяйкой, нет, готовить она умела и старалась прилично кормить свою небольшую семью, несмотря на все трудности с продуктами и деньгами. Но, честно говоря, как любой работающей москвичке, печь какие-то оладьи на завтрак, когда на столе уже есть каша и жареная рыба с замысловатым гарниром, ей бы и в голову не пришло. Полстакана густой сметаны, что составляло в то безумное время недельную норму, показались ей просто роскошью. И, главное, Алена уписывала все за обе щеки, что тоже обрадовало Нину. Теперь дочь могла быть сдана на попечение отца хотя бы на время отдыха: в смысле отпускных развлечений интересы у них сходные, несмотря на разницу в возрасте, а она, Нина, могла чувствовать себя абсолютно свободной. Как птица.
«Отчего люди не летают так, как птицы? Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь!» – вспомнила Нина ставшие классикой слова Катерины из «Грозы» Островского, остановившись в ожидании мужа и дочери (которые, конечно же, не смогли пройти мимо теннисного корта), на небольшой смотровой площадке напротив пансионата. Казалось, прямо перед глазами в лучах отчаянно яркого солнца сверкала синевой морская гладь, сливавшаяся на горизонте с небом, но близость ее была обманчивой. К морю извилистым серпантином спускалась бетонированная дорожка, на самых крутых участках переходящая в лестницу. Примерно на половине пути поросший диковатым кустарником склон рассекала идущая параллельно набережной строгая кипарисовая аллея. А сама набережная, пешеходная часть которой была выложена различимыми даже с такой высоты дорожными плитами, выбеленными солнцем, могла бы сделать честь любому средиземноморскому курорту. Конечно, для полного соответствия европейским стандартам на берегу не хватало оживленных кафе и сувенирных лавок, но, как показало недалекое будущее, наличие подобного рода благ цивилизации набережную не украсило.
Та неделя в Крыму запомнилась Нине как последний абсолютно беззаботный отпуск, который они провели втроем. Казалось, это была короткая передышка перед полным и окончательным погружением скромной семейной лодки Костроминых в пучину капитализма. Там, на уже чужом берегу моря, который все еще мнился своим, вдалеке не только от Москвы и Киева, но даже и от Симферополя, все еще было почти по-прежнему, во всяком случае, для них, для «граждан отдыхающих». Отодвинулась куда-то далеко прошедшая зима с шоковой терапией, Нина старалась не думать о том, как они будут жить после того, как закончатся замечательные каникулы, и это удавалось ей с легкостью необыкновенной.
Был конец сентября, но погода стояла почти летняя, море по меркам средней полосы считалось теплым, и пансионат был заполнен до отказа, причем значительную его часть занимала группа немцев. Рослые молодые люди выделялись на общем фоне не только хорошей физической формой, но и необыкновенной доброжелательностью. Возможно, это была простая европейская вежливость, но Нине после угрюмых лиц московской толпы казалось, что никто никогда в жизни не улыбался ей так, как тот немецкий юноша с темными кудрями до плеч, который любил плавать с Иваном наперегонки по вечерам.
После обеда на набережную падала тень от гор, и становилось прохладно, поэтому пляж быстро пустел, и никто, кроме Нины с Аленой, не ждал на берегу двух отчаянных пловцов, пока те наслаждались морем. Мужчины заплывали довольно далеко, светлые волосы Ивана темнели от воды, и в сгущающихся ранних сумерках невозможно было разобрать, кто идет первым. Муж в те времена еще активно занимался спортом и потому нередко выходил победителем в заплыве, но чаще все-таки первенствовал немец с его замечательной улыбкой, которая в тот момент сияла еще ярче. Тогда Иван потихоньку злился и даже, кажется, немного ревновал, потому что начинал сердито теребить свою шкиперскую бородку. Нина хорошо знала этот жест – бороду Ваня отпустил вскоре после того, как они поженились, чтобы утвердиться в статусе «грозного мужа»: тот факт, что жена старше него на год, первое время не давал ему покоя.
Рублей, которые Костромины поменяли на местную валюту, хватило не только на оплату проживания в «Дружном», осталось еще и на другие курортные радости, потому что цены на них были значительно ниже московского уровня. Постепенно у каждого члена семьи определились свои пристрастия: Алена предпочитала виноград, матовый, бело-розовый с крупными прохладными ягодами, Иван отдавал должное продукции местных виноделов, а Нина объедалась инжиром.
Она покупала его на маленьком базарчике у причала, сначала брала у разных продавцов, пробовала разные сорта, но потом остановила свой выбор на больших темно-сине-фиолетовых ягодах, немного потрескавшихся от спелости. Их продавал всегда один и тот же старик, загорелый, абсолютно седой, с лицом провинциального интеллигента и натруженными руками садовода. Он привозил инжир на старой детской коляске, ягоды были аккуратно разложены на расстоянии друг от друга, и старик не разрешал их трогать. Некоторые покупатели уходили недовольные – мало того, что инжир был довольно дорогой, так еще и попробовать не смей! Но Нина покорно ждала, пока старик сам положит ягоды в ее заранее приготовленную коробочку, никогда не торговалась, благодарно расплачивалась и спешила в номер, чтобы там, на лоджии, в тишине и покое насладиться своим любимым лакомством…
Сколько лет прошло с тех пор! Не было больше в «Дружном» величественной блондинки-администраторши с чеканным профилем: может быть, она уехала на свою историческую родину, в Грецию? Когда Нина перед отъездом звонила из Москвы в пансионат, ей отвечал совершенно другой голос – молодой, задорный, впрочем, с тем же гостеприимством, что и в прежние времена: «Нет проблем, приезжайте! Мы вас ждем!» В глубине души Нина надеялась, что пансионат по-прежнему соответствует европейским трем звездам, и что те перемены, которые там наверняка произошли, не оказались столь губительными, как большинство других реформ, больших и малых, последнее десятилетие проводившихся на шестой части Земли «с названьем кратким «Русь».
Для этой Нининой надежды имелись некоторые основания: не так давно было решено провести учения НАТО в сопредельной Украине, и даже подошли к ее черноморским берегам американские корабли. Но тут вдруг мирные жители Крыма дали такой отпор «американской военщине», что учения были приостановлены, а пока суть, да дело, морпехов разместили в одном из прибрежных пансионатов. Телерепортаж об этом событии мелькал на разных российских каналах, федеральных и местных, довольно часто, так что даже Нина, как правило, не злоупотреблявшая продукцией отечественного телевидения, умудрилась тот репортаж посмотреть. И когда на экране американские пехотинцы, черные и белые здоровые парни, приветливо улыбались в камеру с лоджий пансионата, Нина, без всякого сомнения, узнала свой любимый «Дружный»! ОК! То, что подходит для постоя американского солдата, сгодится и для отдыха среднестатистической москвички. Вот только непонятно, что будет с самим отдыхом на этот раз: слишком уж непростое поручение дал ей Иван…
После ночного звонка мужа Нина примчалась в Хоромный тупик как заправский таксист, хотя обычно старалась вести автомобиль очень осторожно, несмотря на то, что по документам ее водительский стаж приближался к двадцати годам. На самом же деле за руль она села только года два назад, после того, как незадолго до смерти свекор подарил ей свой любимый джип – серебристого красавца «Сузуки» с загадочным названием «Гранд Витара». Тогда Иван Кузьмич уже понял, что после перенесенного второго инфаркта про поездки на рыбалку придется забыть, а ездить по московским пробкам здоровье свекра тем более не позволяло. Его вторая жена, Верушка, как ее называли в семье, машину не водила, но, тем не менее, щедрый дар мужа решительно не одобряла. «Ладно бы сыну отдал, а то…» – повторяла она при каждом удобном с ее точки зрения случае, намеренно не заканчивая фразу и бросая косой взгляд в сторону Нины.
Они с Верой недолюбливали друг друга. Причем Нина понимала, что в каком-то смысле должна быть благодарна Вере за то, что та сумела вернуть к нормальной жизни старшего Костромина, потому что после смерти своей обожаемой Марго он совершенно потерял голову. Сначала Иван Кузьмич пытался, по русскому обычаю, заливать горе водкой. Потом пошла череда подруг, которой, казалось, не будет конца. Дело в том, что в советское время Костромин занимал довольно значительный пост в «Совэкспортфильме», часто ездил за границу, да и вообще мир кино всегда манил молодых и привлекательных женщин. После перестройки Иван Кузьмич сумел сохранить свои позиции в кинематографической среде – в новой системе оказались востребованы его навыки общения с зарубежными «капиталистами», да и деловая хватка, и напористый характер Костромина оказались весьма кстати. Оставалось только пожалеть, что эти качества не передались его сыну.
Младший Иван воспринял женитьбу отца достаточно спокойно, поскольку считал, что с его матерью не может сравниться ни одна женщина в мире, поэтому какая, в сущности, разница? Вера так Вера. Молодая, энергичная, в меру корыстная (возвышенные чувства к отцу с ее стороны вызывали у Вани сомнения даже в пору юношеского романтизма), она с необыкновенной расторопностью наладила быт, занялась совершенно заброшенной после смерти Марго дачей в Крекшине. В доме Костроминых стали снова появляться гости, и невозможно было не заметить, что Иван Кузьмич все больше и больше привязывался к Верушке, несмотря на то, что постоянно подтрунивал над ней. Вера, будучи женщиной неглупой, всячески старалась расположить к себе Ваню, но тот и без ее стараний видел, что отец если не счастлив, то вполне доволен жизнью, и этого было достаточно, чтобы между Иваном-младшим и Верушкой установились вполне приятельские отношения.
Другое дело – Нина. Вера почему-то с самого начала решила взять молодую женщину под свою опеку и принялась учить жизни по поводу и без – видимо, инстинкт свекрови оказался в ней сильнее материнского. Но все советы и нравоучения, которые Нина безропотно приняла бы от Маргариты Григорьевны, от ее «заместительницы» она принимать решительно отказывалась, по молодости лет не особенно стараясь скрывать свое отношение к Верушке. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Нины, надо признать, не очень глубокую, стала Верина рекомендация «сделать прическу». Очевидно, имелось в виду некое подобие того, что было на голове у самой госпожи Костроминой №2 – пышный начес на базе «шестимесячной» завивки, а четкое каре темных блестящих волос «невестки» прической, по мнению Верушки, не являлось. После того, как Нина с полностью прочувствованными интонациями человека, свободно владеющего русским языком, постаралась объяснить «свекрови» истинное положение вещей, отношения между двумя женщинами уже ничто не могло изменить в лучшую сторону.
Впрочем, пока был жив Иван Кузьмич, в семействе Костроминых взаимное недовольство друг другом отдельных его членов держалось в рамках приличий, но после его ухода Вера «не одобрила» практически ни одного из принятых мужем решений по поводу движимого и недвижимого имущества, однако до суда дело не дошло. Костромин-старший, видимо, не питал иллюзий относительно характера своей второй супруги, поэтому оставил очень подробное завещание, по которому квартиру в Хоромном тупике получил Иван, причем без права продажи и с каким-то сложным дальнейшим наследованием. Верушка получила новый дачный дом в Крекшине, который и строился на ее имя, а также солидный счет в банке, но этого ей показалось мало, поэтому прежде чем отдать Ивану ключи от «отчего дома», она вывезла из этого дома все, что смогла.
Под предлогом приведения квартиры в более-менее приличный вид Иван неделями жил в Хоромном, а весной практически перебрался туда, хотя Садовое кольцо не самое приятное место в летней Москве. Нина не раз предлагала свою помощь, к тому же счет, на котором лежали деньги, доставшиеся им с Иваном и Аленой по наследству, Иван Кузьмич намеренно открыл на ее, Нинино, имя, так что без ее участия все равно было не обойтись. Но муж все тянул, никак не мог начать ремонт, говорил, что сначала надо разобраться с архивом родителей, да и оставшиеся после них вещи невозможно просто так выбросить на помойку. И вот этот ночной звонок…
Как только кабина лифта остановилась на четвертом этаже (в тишине подъезда этого благополучного дома довоенной постройки звук работающего подъемника казался оглушительно громким), Иван распахнул дверь квартиры. Будь на месте Нины другая женщина, она могла бы лишиться чувств, увидев мужа в таком состоянии. Его взлохмаченные светлые волосы были испачканы кровью, пятна крови алели на светлых джинсах, на клетчатой ковбойке, одно стекло очков треснуло, второго не было вообще, рука судорожно прижимала к носу окровавленное полотенце. Но Нина знала с самого первого дня их знакомства с Иваном, что у того низкая свертываемость крови. В тот далекий день Маргарита Григорьевна потратила немало сил, чтобы остановить кровь, сочащуюся из разбитой коленки сына: Ванька, решив продемонстрировать толстой девчонке с длинными косами свое неоспоримое мужское превосходство, неудачно прыгнул с крыльца на дорожку, посыпанную гравием.
«Лед есть?» – быстро спросила Нина, переступив порог. В ответ муж только отрицательно мотнул головой. Взяв Ивана за руку, Нина молча отвела его в спальню, уложила на кровать, быстро и умело сделала укол дицинона. Осторожно сняла с лица мужа покореженные очки, промыла ссадины перекисью. Потом прошла в кухню, достала из холодильника, уцелевшего после «эвакуации» Верушки (видимо, перевозка оказалась слишком дорогой), пакет мороженых овощей и оглянулась вокруг в поисках полотенца, в которое можно было бы его завернуть, чтобы получился холодный компресс. И тут только Нина заметила, какой разгром в кухне. Нет, это не Верины происки и не начало долгожданного ремонта – здесь что-то искали, методично вываливая на пол содержимое шкафов и ящиков.
Когда она вернулась в спальню, Иван по-прежнему лежал на спине, закрыв глаза, и при появлении жены не произнес ни слова. Нина аккуратно пристроила импровизированный компресс ему на переносицу, заменила окровавленное полотенце относительно чистой льняной салфеткой, которую ей удалось выудить из груды уцелевшей посуды на кухонном полу, и оглянулась вокруг – хаос, царивший в спальне, не уступал кухонному. Весь пол был усыпан бумагами вперемешку с бельем, выброшенным из платяного шкафа, в углу валялся раскрытый и выпотрошенный кожаный саквояж, с которым Иван Кузьмич обычно отправлялся в небольшие поездки. Но больше всего пострадал старинный секретер, верно служивший еще родителям Маргариты Григорьевны, которым, собственно и принадлежала когда-то эта квартира в одном из первых советских кооперативных домов.
По рассказам Ивана, именно секретером особенно дорожила Марго, вся остальная мебель была куплена уже Костроминым. И вот теперь перед Ниной стоял этот шедевр старинного мебельного искусства с откинутой крышкой, державшейся на одной петле, с распахнутыми дверцами, словно беспомощно разведенными перед человеческим варварством руками. Маленькие ящички, честно хранившие долгие годы историю семьи, валялись на полу под ворохом писем, старых открыток и фотографий. Нине было жалко изувеченного старика-секретера, еще больше было жалко избитого мужа и становилось страшно от закипавшей у нее внутри ненависти к подонкам, которые все это сделали.
Она присела на кровать рядом с мужем, осторожно положила свою ладонь ему на лоб и тихо спросила: «Ванечка, ну как ты? Очень больно?» Иван поморщился, открыл глаза и обвел взглядом разоренную комнату. Потом приподнялся на локте, посмотрел на салфетку – кровотечение прекратилось. «Спасибо, Нин, спасибо тебе! Извини, родная, что поднял среди ночи…» – он не закончил фразу, когда с Нининых губ сорвался вопрос, который она собиралась задать еще во время телефонного разговора с мужем: «Что случилось?!» Нина рывком поднялась с кровати, шагнула к разоренному секретеру, машинально подняла с пола пачку старых писем и снова спросила: «Ты можешь объяснить мне, что здесь произошло?»
«Да я сам не понимаю! Я вернулся домой где-то около полуночи, открыл дверь и уже собирался войти в квартиру, как меня кто-то ударил по голове. Я потерял сознание, а когда очнулся, то понял, что лежу на полу в прихожей. Голова гудела, из носа текла кровь. Я кое-как поднялся, увидел весь этот кавардак и чуть, было, снова не рухнул. Потом попытался остановить кровотечение, но ничего не получилось, и я позвонил тебе…» – Иван снова поднес руку с салфеткой к носу, но кровь больше не шла.
А в милицию ты позвонил? Тебя же убить могли! – не выдержав, закричала Нина.
Прекрати истерику! – голос Ивана внезапно окреп. – Не надо никакой милиции!
Да как это не надо?! На тебя напали какие-то бандиты, чуть не убили, разорили твой дом, может быть, что-нибудь украли, а милиции не надо?! Почему, Ванька?! – продолжала горячиться Нина.
Да ничего они не нашли! Я первым делом проверил, все на месте! – усмехнулся Иван.
Что на месте? И что значит «не нашли»? То есть ты знаешь, что они искали?! Как это понимать? – с изумлением спросила Нина, не сводя с мужа широко открытых глаз, в глубине которых уже плескался страх.
Ну, я дал объявление в Интернете о продаже … – начал Иван.
Так, стоп! – снова прервала его Нина. – Ты что, когда заводил почтовый ящик, указал настоящий адрес?
Да не помню я, – поморщился Иван.
Нет уж, ты вспомни, дорогой! Если степень защиты почтового сервера низкая, то вычислить адрес твоего дома задача не слишком сложная, – Нина вдруг осеклась. – Погоди, ты сказал, что дал объявление о продаже?!
Ну да, я хотел… – нехотя произнес Иван.
Да ты что, Ванька! Тебе мало, что отец не разговаривал с тобой лет пять, после того, как ты продал квартиру, которая предназначалась нашей дочери! Не успел он умереть, как ты снова что-то продаешь? Что на этот раз? Говори! – Нина уже кипела от гнева.
Нин, ну ты допрашиваешь, как следователь, а мне слова вставить не даешь! – возмутился Иван. – Хорошо, я тебе все расскажу, только успокойся! Ты помнишь Тонечку, папину секретаршу? Ту, что работала у него в Амстердаме?
…Ване Костромину было пять лет, Нине Рукавишниковой – шесть, когда они впервые увидели друг друга. Семья Рукавишниковых только что прибыла в Амстердам, где отцу Нины, Николаю Васильевичу, предстояло работать в советском торговом представительстве. Но в здании торгпредства, где жило большинство сотрудников, причем в довольно стесненных условиях, свободной жилплощади не нашлось. И потому прямо из аэропорта Рукавишниковых отвезли в небольшой четырехэтажный особнячок, половину которого занимало представительство «Совэкспортфильма» в Голландии. Там им предоставили для жилья мансарду, состоявшую из комнаты, кухни и маленькой, неотапливаемой спальни.
Позже, когда Нина подросла, она поняла, что по замыслу архитектора, строившего тот дом, на верхнем этаже должна была располагаться детская, но какое это имело значение! Родители Нины были счастливы: еще бы, одно из окон их нового жилища выходило на канал, на противоположном берегу которого возвышалось величественное здание Рейксмузеума – главного хранилища шедевров Рембрандта, и даже были отчетливо видны часы на музейной башне! Маленькая Нина могла подолгу сидеть на низком подоконнике, уткнувшись носом в огромное стекло, и смотреть, смотреть, смотреть…
После шестиметровой комнаты в московской коммуналке, где с трудом умещались родительская тахта и детская кроватка, радиоприемник стоял на стуле, а одежду приходилось вешать на прибитую к стене вешалку. Дом казался девочке волшебным. У этого Дома было крыльцо с красивыми чугунными перилами и дверь с маленьким овальным окошком в середине – никогда раньше Нина не видела таких дверей! На первом этаже запрещалось шуметь – там находились рабочие кабинеты: один Ивана Кузьмича, а другой занимали его помощник-голландец и секретарша. Во втором кабинете было французское окно, из которого по выкрашенной в тон переплетам белой краской лестнице можно было спуститься в прилегающий к Дому небольшой садик. И если заходить в кабинет «самого» детям не разрешалось, то через второй Нину и Ваню частенько выпускали на прогулку, при этом Тонечка всегда старалась одарить их какими-нибудь «сокровищами»: это были маленькие пластмассовые игрушки ее выросшей дочери, или леденцы на палочке, или необыкновенные стеклянные шарики с разноцветными «лепестками» внутри.
Когда в Москве Нина увидела в одном из открывшихся после перестройки супермаркетов набор таких стеклянных шариков, она тут же купила его. В упаковку была вложена инструкция с правилами игры, но Нина ее сразу же выбросила – почему-то от правил пропадало памятное с детства ощущение волшебства этих загадочных игрушек. Ей доставляло удовольствие просто держать шарики в ладони – она вновь чувствовала себя маленькой девочкой, стоящей возле дерева с розовыми цветами, ветки которого свешивались через решетку ограды к воде канала. Вообще-то подходить близко к этой ограде детям запрещалось – по мнению родителей, Нина с Ваней должны были мирно играть в песочнице прямо под окном кухни, расположенной в цокольном этаже Дома.
Кухня была большая, со стенными шкафами от потолка до пола, дубовым столом в центре и с огромной плитой, у которой в минуты вдохновения колдовала Марго. Нельзя сказать, что в обычной жизни она злоупотребляла занятиями домашним хозяйством, но в дни приемов, которые иногда устраивали Костромины по случаю представления новых советских фильмов, ее кулинарное вдохновение достигало апогея, и тогда на помощь к ней спускалась Нинина мама, Наталья Александровна.
В такие дни атмосфера предпраздничной суеты ощущалась во всем Доме, особенно сильно это чувствовалось на кухне, где в четыре руки шла подготовка к фуршету. Ваня и Нина крутились там же, несмотря на то, что их периодически отсылали то поиграть, то погулять, одним словом, заняться чем-нибудь и не путаться под ногами у мам. Радикальным средством для того, чтобы отделаться от малолетних помощников, служила … будка киномеханика.
Дело в том, что на третьем этаже этого необыкновенного Дома был расположен кинозал. Самый настоящий кинозал, где голландским фирмачам демонстрировали предназначенные на продажу киноленты. Одну стену этого зала полностью занимал большой экран, окна другой были наглухо закрыты тяжелыми шторами. Красные бархатные кресла с откидными, как в кинотеатре, сиденьями стояли на покрытом красным же ковром полу стройными рядами, над последним из которых светились волшебным светом маленькие окошечки в стене.
Там, за этими окошечками, и скрывалось самое интересное – там были владения киномеханика Карла, где так уютно стрекотал большой кинопроектор, тихонько шурша пленкой, где на больших деревянных полках лежали серебристые металлические коробки с лентами, а на маленьком верстаке стояло хитрое приспособление для склейки изредка рвавшейся кинопленки. Сам Карл, высокий, бородатый, постоянно с трубкой во рту, ни слова не говорил по-русски, но это абсолютно не мешало Ване и Нине общаться с ним. Именно оттуда, из будки киномеханика, им удавалось иногда смотреть фильмы, которые родители обоих детей вряд ли сочли бы подходящими «для дошкольного и младшего школьного возраста».
Однако с точки зрения Карла все советские фильмы того времени были вполне целомудренными, поэтому в большинстве случаев он гостеприимно распахивал дверь перед Ваней, за которым, как нитка за иголкой, следовала Нина. Правда, Ванька зачастую интересовался процессом демонстрации фильма больше, чем его содержанием, но Нина не могла оторвать глаз от экрана! Возможно именно благодаря такому близкому (в буквальном смысле) знакомству с кинематографом, девочка довольно рано стала понимать, что в жизни взрослых существует загадочная Любовь и еще более загадочная Ревность (не путать с Верностью!). Постижение искусства кино проходило в атмосфере, наполненной запахом клея и табачным дымом трубки механика, но это было такое удовольствие, что никто из детей не обращал внимания на подобные мелочи.
К тому же в дни так называемых «больших» просмотров запахи клея и табака тонули в аромате фирменных пирожков Марго, всегда служивших украшением огромного стола, который накрывали по таким случаям в конференц-зале на втором этаже. Стол, застеленный белой шуршащей скатертью, тянулся от самого камина, расположенного слева от входа в зал, до противоположной двери, за которой находилась комната, где, собственно, и жили Костромины. Из этой двери, выдержав нужную паузу от начала вечера, выпархивала к собравшимся гостям ослепительная и светская Маргарита Григорьевна. В такие мгновения воцарявшуюся в зале тишину нарушал только стук ее тонких «шпилек» по узорному паркету. Изящным отточенным жестом она на ходу поправляла тщательно уложенные волосы, отливавшие золотом в электрическом свете винтажной люстры. И Костромин полным нескрываемой гордости звучным низким голосом представлял гостям свою супругу, не упуская случая жестом собственника слегка коснуться ее тонкой талии, подчеркнутой изысканным фасоном вечернего платья.
Невозможно было поверить, что еще несколько часов назад эту тонкую талию туго обхватывали завязки передника, светлые волосы были стянуты косынкой, а сама Маргарита Григорьевна, склонившись над мясорубкой, быстро проворачивала мясо для начинки пирожков, и при робкой попытке Натальи Александровны отбраковать какой-либо не совсем подходящий, по мнению той, кусок, восклицала: «Положи на место! …па, ты знаешь, чем нас в ресторанах кормят?!» Впечатлительная Нина на всю жизнь запомнила не предназначенную для детских ушей фразу, частенько осложнявшую ей в дальнейшем выбор подходящего заведения общепита. Если бы только этим и ограничилось влияние Марго…
Маргариту Григорьевну Нина всегда немного побаивалась. Их взаимоотношения осложнились с самого начала тем, что девочка, обращаясь к Марго, назвала ее «тетей Ритой». Слегка поморщившись, как от горького лекарства, та заявила шестилетнему ребенку, что хотя они с Ниной и живут под одной крышей, родственниками пока еще не являются, поэтому называть ее надо полным именем. Нина от смущения покраснела, потом произнесла без запинки: «Хорошо, Маргарита Григорьевна» и в дальнейшем старалась свести общение с Ваниной мамой до минимума. Что было не так-то просто, потому что между двумя русскими семьями, объединенными волею случая под одной голландской крышей, постепенно сложились если не родственные, то вполне дружеские отношения.
Во всяком случае, Рукавишниковы и Костромины частенько ходили на прогулки с детьми по очереди, так же по очереди читали им книжки по вечерам. Причем Нине казалось, что именно Маргарита Григорьевна всегда читала самые интересные и красивые из книг: «Приключения Чиполлино» или «Волшебник Изумрудного города», однако девочка каждый раз собиралась с духом, словно перед прыжком в воду, прежде чем попрощаться на ночь с «мефрау Костроминой». Вскоре Марго почувствовала, что перегнула палку, и тогда сказала Нине, что та может называть ее просто «Марго», совсем непедагогично добавив, что если уж «торгпредские тетки» позволяют себе (!) так обращаться к ней, Маргарите, то не стоит устраивать китайские церемонии в собственном доме. Однако такая свобода общения всерьез озаботила Нинину маму.
Вскоре Нина должна была пойти в школу, и девочке надо было делать прививки, которые не успели сделать в Союзе, поэтому родители повезли ее в Гаагу, в посольство, где был собственный, советский врач. На обратном пути измученный медицинскими процедурами ребенок дремал на заднем сиденье машины, а родители тихо разговаривали между собой, и звук их голосов только убаюкивал Нину. Вдруг на одном из перекрестков машина неожиданно затормозила, и Наталья Александровна, глядя вслед удалявшемуся автомобилю, в сердцах воскликнула: «Ну, как только таким лихачам права дают?! Даже Марго так не ездит!» Как рукой сняло с Нины полусон-полудрему, и продолжение родительской беседы она слушала очень внимательно.
Да, Коля, я давно собиралась тебе сказать, что мне совсем не нравится, что Марго разрешила нашей дочери называть ее просто по имени. Такая фамильярность в отношении взрослых просто непозволительна! – не успев остыть от возмущения, все еще достаточно громко произнесла мама.
Ну, что ты, Наташа! Уж кого-кого, а нашу Нину никак нельзя заподозрить в этом грехе: с твоим воспитанием она с уважением относится ко всем взрослым, даже к тем, кто этого не заслуживает, – совершенно спокойно, даже несколько расслабленно, поскольку аварии удалось избежать, отвечал папа. – К тому же Марго не из тех, кто допускает фамильярность в отношении своей персоны со стороны кого бы то ни было! Знаешь, я зачастую просто диву даюсь, как это Кузьмичу удается ладить с такой женщиной. Вот характер! Одно хорошо – она не изводит его своей ревностью…
Я бы не стала этого утверждать с такой уверенностью, – усмехнулась Наталья Александровна.
Ты про Тонечку? – коротко взглянув в сторону жены, спросил Николай Васильевич, словно продолжая когда-то давно начатый разговор. – Да это просто жалость с его стороны! Ты же понимаешь, эта женщина прошла через ад. О чем Костромин знает не понаслышке – сам воевал, видел, что творилось в Европе под фашистами…
Но и ты тоже знаешь, – не собиралась (как понимала Нина), сдаваться мама, – что от жалости до любви один шаг…
Тут Наталья Александровна обернулась, и, увидев широко открытые глаза дочери, быстро сменила тему: «Ты не спишь, радость моя? Ну, как рука? Болит? Ну, ничего, мы уже подъезжаем, потерпи еще немножко…»
… «Эта женщина прошла через ад» – почему-то именно те давние папины слова первыми вспомнились Нине после вопроса мужа. Да, так оно все и было: пятнадцатилетней девчонкой Антонину угнали в Германию, потом она попала в концлагерь на территории Нидерландов, где встретила своего будущего мужа, благодаря которому она и выжила: Макс был участником Сопротивления, и ему удалось бежать вместе с Тоней…
Помнила ли Нина Тонечку? Да, конечно, помнила! Отлично помнила, но когда попыталась вызвать в памяти тот нечеткий образ, что хранился где-то в глубине детских воспоминаний, он мгновенно слился с изображением Антонины на одной из двух голландских фотографий, которые Нина особенно берегла. Первая с дарственной надписью на обороте – это портрет Анны, дочери Тонечки, а вторая была сделана в тот день, когда в представительстве «Совэкспортфильма» проводилась, как теперь говорят, презентация фильма Григория Чухрая «Чистое небо», где присутствовали исполнители главных ролей Нина Дробышева и Евгений Урбанский.
На переднем плане снимка, сделанного в кабинете Костромина, за низким журнальным столиком сидели Дробышева и Урбанский, рядом с которым, закинув ногу на ногу (чтобы такое великолепие сумел запечатлеть фотограф), гордо восседала Маргарита Григорьевна. Позади них скромно стояли Костромин, киномеханик Карл с неизменной трубкой во рту и Тонечка со своим мужем Максом. Но кому бы Нина ни показывала эту фотографию, каждый, полюбовавшись главными персонажами, считал своим долгом спросить, указывая на Тонечку: «А это кто?», потому что глаза ее сияли на снимке звездами первой величины, в свете которых меркла и ослепительная улыбка Урбанского, и скромное обаяние Дробышевой, и светский лоск Марго. Соперничать с этим светом мог, пожалуй, только Ванька, который, пристроившись на коленях Урбанского, улыбался во весь рот, счастливчик!
Нина взглянула на разбитую физиономию мужа, и твердо сказала: «Да, помню. Конечно, помню. Я все помню, Ванька! Не томи, рассказывай, в чем дело?! Какая связь между Тонечкой и этим разбоем?!»
Слушай, я не знаю, как это все рассказать поскорее: история, в общем-то, довольно длинная, – медленно произнес Иван. – Может быть, отложим этот разговор?
Нет, Ваня, давай уж сейчас проведем «разбор полетов», чтобы знать, как действовать дальше в сложившейся ситуации, – не сдавалась Нина.
«Когда я навещал отца в больнице, – наконец приступил к рассказу Иван, – он попросил меня найти в его бумагах старый конверт, на котором написан крымский адрес, и попытаться разыскать человека, которому адресовано письмо. Я, естественно, поинтересовался, зачем такие сложности, и почему бы сразу не отправить письмо по почте? В ответ я услышал вот какую историю».
…Перед самым возвращением Костроминых в Москву Тонечка обратилась к Ивану Кузьмичу с просьбой передать ее сестре, которая жила в Алуште, письмо, причем настойчиво просила отдать конверт лично в руки. Удивленный Кузьмич поинтересовался, почему Антонина не хочет отправить письмо почтой? Если она боится отправлять письмо из Амстердама, то можно опустить его в почтовый ящик в Москве, потому что неизвестно, когда Костромины смогут побывать в Крыму – Марго предпочитала отдыхать в Сочи.
Но Тонечка сказала, что она писала сестре много раз, но ответа не получила: возможно, письма из-за границы вообще не доходили до тех мест, или сестра переехала куда-то – ведь столько лет прошло! А, может быть, письма исчезали на местном почтамте – наверняка, переписка с теми, кого угнали в Германию во время войны, долгое время была запрещена. У Костроминых же были дипломатические паспорта, поэтому таможенный досмотр им, по всей вероятности, не грозил, так что провезти письмо в Союз они могли без проблем. В общем, Иван Кузьмич не сумел отказать Тонечке в ее просьбе, но выполнить поручение так и не смог.
В тот единственный раз, когда Костромину удалось уговорить Марго провести отпуск в Ялте, поездка в Алушту оказалась неудачной – по указанному на конверте адресу не только никто не проживал, но и дома такого больше не было. Поскольку Иван Кузьмич поехал не то чтобы в тайне от жены, но, вроде как, «по работе» – у администратора дома отдыха, его приятеля, были какие-то дела в соседнем городке, да к тому же отправились они в эту «местную командировку» на служебной машине, времени для розыска семьи Карташовых у него не хватило. По возвращении в Москву Костромин попытался созвониться с Тонечкой, но та в «Совэкспортфильме» больше не работала. Иван Кузьмич, конечно же, собирался связаться с ней, но … В общем, письмо осталось лежать в бумагах семейного архива, изредка попадаясь Кузьмичу на глаза и напоминая о невыполненном обещании, а потом и вовсе где-то затерялось…
«Отец тогда сказал, что хотел бы уйти без долгов… – Иван помолчал немного, потом скороговоркой закончил. – Я, естественно, обещал, что постараюсь выполнить его пожелание. Когда после смерти папы я начал разбирать его архив, то вскоре понял, о каком письме шла речь – это был довольно большой, в половину стандартного листа, слегка пожелтевший по краям конверт. По тщательно выписанному на нем адресу я отправил заказное письмо с уведомлением о вручении: так, мол, и так, прошу ответить или позвонить, но никто не отозвался. Ну, я и распечатал конверт». Тут Нина не выдержала и съязвила: «Отец, значит, не распечатал – он чужих писем не вскрывал, а ты… Эх, Ванька! Ну, ладно, и что же там было внутри?»
А то и было, – обиженно сказал муж. – Если ты такая правильная, может не стоит тебе влезать в это дело?
Да ты уже меня втянул, – отрезала Нина и снова спросила. – Так что же было в том старом конверте?
Ты не поверишь, – Иван, не сводя глаз с лица жены, словно опасаясь пропустить ее реакцию, медленно произнес, – там был рисунок Рембрандта.
Этого не может быть! – вырвалось у Нины. – Весь Рембрандт уже давно учтен, этого быть не может! Просто не может!
Нин, ну что ты заладила как попугай! Не может быть, не может быть – да, сейчас уже не может, а тогда, в конце 50-х могло и случиться такое чудо! Ведь этот рисунок наверняка принадлежал семье Макса, мужа Тонечки. В конверте, кроме рисунка, было еще письмо к ее сестре Зинаиде – успокойся, там ничего личного нет!
Да как это – нет ничего личного?! Что же тогда там есть? – недоуменно спросила Нина.
Ну, – замялся Иван, – там Тонечка просто сообщает этой Зинаиде, что у нее все хорошо, что она вышла замуж. Что муж у нее замечательный и уже почти взрослая дочь. Ну, в общем, пишет о том, что они с Максом хотели бы помочь Зинаиде, потому что знают, как тяжело живут в Союзе после войны, но деньги передать невозможно, поэтому она посылает ей этот рисунок, чтобы та могла продать его. Там даже приводится имя какого-то антиквара из Ялты, по-видимому, хорошего знакомого их семьи, к которому, по мнению Тонечки, Зинаида могла бы обратиться за содействием.
Понятно, – вздохнула Нина. – По-твоему, конечно, ничего личного!
Послушай, не надо придираться к словам! Все это было сорок с лишним лет назад! Может, и в живых уже никого из этих людей не осталось, а ты мне мораль читаешь о нарушении тайны переписки! – с обидой в голосе воскликнул Иван.
Да что уж тут тайна переписки, – возмутилась Нина в ответ, – когда ты уже готов продать чужую вещь! Это же все равно, что украсть! Причем не пирожок из буфета, а миллион, или я не знаю, сколько может стоить рисунок, если это действительно Рембрандт, или даже просто кто-то из старых голландцев!
Знаешь, дорогая, ты говори, да не заговаривайся! – тут же вскипел Иван. – Я честно пытался найти хозяев, но, как говорится, «адресат выбыл». В конце концов, теперь этот рисунок – просто часть отцовского наследства, и я вправе распорядиться им по-своему усмотрению.
Ну да, например, подарить Пушкинскому музею! Разумеется, такая мысль тебе и в голову не приходила! Ты сразу решил его продать! «Все на продажу»! И я даже знаю, зачем тебе деньги! Что у нас служит двигателем прогресса! Вы с Серегой опять собираетесь снимать очередное «гениальное» кино! Ванька, тебе «полтинник» скоро! Ты когда-нибудь повзрослеешь?
