banner banner banner
Моя борьба. Книга 1. Прощание
Моя борьба. Книга 1. Прощание
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Моя борьба. Книга 1. Прощание

скачать книгу бесплатно

Я кивнул.

– Ладно врать-то, придурок! Не было этого.

– Было.

– Что, Сусанна?

– Ага.

– А ты что?

– Целовал ее грудь. Что же еще?

– Вот зараза! Не было этого!

– Было.

Мне не хватило духу сказать ему, что она сняла и трусики. Если бы он добился чего-то от Маргреты, я бы ему сказал. Но у них не вышло, а хвастаться не хотелось. Да он бы мне все равно не поверил. Ни за что в жизни.

Мне и самому почти не верилось.

– Ну, и как они?

– Что «они»?

– Ну груди же.

– Что надо. Большие и крепкие. Очень крепкие. Они стояли торчком, хотя она лежала.

– Придурок! Врешь ты все.

– Да нет же, черт возьми.

– Вот черт!

На некоторое время мы умолкли. Перешли через висячий мост, под которым, черная и блестящая, бесшумно катилась полноводная речка, прошли через клубничное поле и вышли на асфальтированную дорогу, которая за крутым поворотом поднималась по тесному ущелью под нависшими над нею черными елями и после очередного извива наверху приводила к нашему дому. Все было тяжким, темным и мокрым, кроме сознания произошедшего, лучом прорезавшего меня и заставившего мои мысли всплывать пузырьками на свет. Кругом стояла промозглая беспросветная тьма, и только в моей душе от воспоминания о случившемся пузырьками шампанского играла радость. Ян Видар наконец успокоился, поверив в мое объяснение, и я горел желанием рассказать ему, что были не только ее груди, а и еще кое-что, но, увидев его хмурое лицо, я не стал ничего говорить. Сохранить это как нашу общую с Сусанной тайну казалось здорово. В то же время судороги меня встревожили. Волос на лобке у меня почти не было, всего несколько длинных черных волосин, остальное практически только пушок, что тоже меня пугало – вдруг об этом проведают девчонки и особенно Сусанна. Я знал, что, пока там не появятся волосы, я не смогу ни с кем переспать, и потому истолковал судороги как что-то вроде ложного оргазма, решив, что я, очевидно, зашел дальше, чем позволял мой член. Откуда и боль. Видно, я кончил «всухую». Я слышал, что это вредно. А впрочем, в трусах ощущалась влажность. Возможно, это моча, а возможно, сперма. А вдруг это кровь? Два последних предположения я считал маловероятными, я же еще не достиг половой зрелости, но никаких болей в животе я раньше не ощущал. А тут вдруг почувствовал боль, и это меня беспокоило.

Ян Видар зашел за своим велосипедом, который он оставил у нас возле гаража. Мы немного постояли, поговорили, и он поехал к себе, а я вошел в дом. Там был Ингве, который приехал на выходные, они сидели вдвоем с мамой на кухне, я их заметил с улицы, заглянув в окно. Папа, должно быть, был в амбаре. Раздевшись в передней, я пошел в туалет, заперся, спустил брюки до колен, раздвинул ширинку и потрогал указательным пальцем мокрую ткань. Жидкость была клейкая. Я поднял палец и потер его о большой. Пахло морем.

Морем?

Так, значит, это сперма?

Ну да, сперма.

Я достиг половой зрелости.

Ликуя, я вошел в кухню.

– Хочешь пиццы? Мы тебе кусочек оставили, – сказала мама.

– Нет, спасибо. Мы поели в гостях.

– Хорошо провел время?

– Еще как, – сказал я, не в силах сдержать улыбки.

– Ишь, как у него щеки-то раскраснелись, – заметил Ингве. – Никак от счастья?

– Пригласи ее как-нибудь к нам, – предложила мама.

– Обязательно приглашу, – сказал я, продолжая неудержимо улыбаться.

Отношения с Сусанной закончились две недели спустя. С моим лучшим другом Томом с Трумёйи мы еще давно как-то договорились обмениваться фотографиями самых красивых девушек. Не спрашивайте меня почему. С тех пор я давно забыл об этом уговоре, как вдруг однажды вечером получаю по почте конверт с фотографиями – паспортными снимками Лены, Беаты, Эллен, Сив, Бенты, Марианны, Анны Лисбет и уж не помню, как их всех там звали. Это были самые красивые девушки Трумёйи. Пришел мой черед добывать фотографии самых красивых девушек Твейта. Несколько дней я всесторонне обсуждал этот вопрос с Яном Видаром, и мы составили список; осталось раздобыть снимки. К некоторым девушкам я мог обратиться сам, как, например, к Сусанне, подружке сестры Яна Видара, достаточно взрослой, чтобы не переживать, что она об этом подумает, фото других я рассчитывал получить через Яна Видара, чтобы он попросил других ее подружек. Руки у меня самого были связаны, так как попросить фотографию означало проявить к девушке интерес, а поскольку у меня была Сусанна, такой неподобающий интерес вызвал бы сплетни. Но существовали и другие способы. Например, через Пера. Не найдется ли у него фотографии его одноклассницы Кристин? Фотография Кристин у Пера нашлась, и таким путем я наскреб шесть снимков. В смысле количества этого было вполне достаточно, но недоставало главной жемчужины, фотографии Ингер, которую мне страшно хотелось показать Ларсу. А Ингер была двоюродной сестрой Сусанны.

И вот однажды после занятий я достал из гаража велосипед и отправился к Сусанне. Сегодня мы не договаривались о встрече, и она, казалось, очень обрадовалась, когда вышла открыть мне дверь. Я поздоровался с ее родителями, мы ушли в ее комнату, посидели, поговорили о том, чем нам заняться, но, так ни о чем толком и не договорившись, перешли на разговоры о школе и учителях. Наконец я, словно случайно, завел разговор о том, зачем пришел. Нет ли у нее фотографии Ингер и не может ли она ее мне дать?

Она как сидела, так и застыла на кровати, воззрившись на меня с недоумением:

– Ингер? Зачем?

Подобной проблемы я не ожидал. Сусанна ведь была моей девушкой, и, раз я прямо ее прошу, это заведомо говорит о честности моих намерений.

– Этого я не могу тебе сказать.

Я и в самом деле не мог. Открой я ей, что хочу послать приятелю из Трумёйи фотографии самых красивых девушек Твейта, она бы рассчитывала, что и сама окажется среди них. Но ее фотографии там не было, и этого ей сообщить я не мог.

– Ты не получишь фотографию Ингер, пока не скажешь мне, для чего она тебе нужна.

– Но я не могу это сказать. Неужели нельзя просто дать мне фотографию? Я прошу не для себя, если ты это хочешь знать.

– А для кого тогда?

– Этого я не могу сказать.

Она встала. Я понял, что она разозлилась. Все движения ее стали резкими, какими-то отрывистыми, словно она решила не дать мне полюбоваться на них до конца во всем их богатстве, лишая меня тем самым своих щедрот.

– Ты влюблен в Ингер! Ведь так?

Я промолчал.

– Карл Уве! Разве не так? Я уже от многих это слышала.

– Забудем про фотографию, – сказал я. – Забудь о ней!

– Так это правда?

– Нет, – сказал я. – Может быть, был немножко, когда только приехал, в самом начале. Но теперь – нет.

– Тогда зачем тебе фотография?

– Этого я не могу сказать.

Она заплакала.

– Значит, правда! Ты влюблен в Ингер. Я знаю! Знаю!

Раз знает Сусанна, то, наверное, знает и Ингер, осенило меня вдруг.

В голове словно загорелась лампочка. Если знает, то найти к ней подход, наверное, не так уж сложно. Например, я могу на каком-нибудь школьном празднике подойти к ней и пригласить на танец, и она ни о чем не догадается, подумает, что она просто одна из многих. А может быть, даже заинтересуется мной?

Сусанна, всхлипывая, подошла к секретеру в другом конце комнаты и открыла ящик.

– Вот тебе твоя фотография, – сказала она. – На, бери! И чтобы я больше тебя здесь не видела!

Закрыв одной рукой лицо, она другой протянула мне фотографию Ингер. Ее плечи вздрагивали.

– Это не для меня, – сказал я. – Честное слово. Я не для себя прошу.

– Чертов говнюк! – сказала она. – Уходи!

Я взял фотографию.

– Так между нами, что ли, всё? Мы расстаемся? – сказал я.

Это было за два года до того ветреного и морозного новогоднего вечера, когда я читал, лежа на кровати, в ожидании начала праздника. Уже два-три месяца спустя у Сусанны появился новый парень. По имени Терье – коротышка, несколько полноватый, он завивал волосы и носил дурацкие усики. Уму непостижимо, как она могла променять меня на такого. Ему, правда, было уже восемнадцать лет, и он даже имел машину, на которой они разъезжали по вечерам и в выходные. Но все же: предпочесть его мне? Коротышку с усиками? В таком случае – ну ее, эту Сусанну! Так я думал тогда и так продолжал думать сейчас, лежа с книгой на кровати. Но теперь я был уже не ребенок, а взрослый, шестнадцатилетний парень, и учился уже не в школе средней ступени в Ве, а в гимназии – Кристиансаннской кафедральной школе.

Со двора донесся скрежещущий, словно бы ржавый, звук отворяемой гаражной двери, затем стук, когда ее захлопнули, урчание заведенного и работающего вхолостую мотора. Я подошел к окну и постоял перед ним, пока не увидел исчезающие за поворотом красные габаритные огни. Затем я спустился в кухню, поставил чайник, достал кое-что из приготовленных рождественских закусок: ветчину, зельц, колбасу, рулет из баранины, печеночный паштет, нарезал хлеба, принес из гостиной газету, разложил ее на столе и устроился почитать за едой. За окном уже совсем стемнело. Стол под красной скатертью и свечи, горевшие на подоконнике, делали обстановку по-праздничному уютной. Когда вода закипела, я ополоснул кипятком заварной чайник, бросил несколько щепоток чайных листьев и, заливая их дымящимся кипятком, крикнул в пространство:

– Хочешь чаю, мама?

Никто не откликнулся.

Я сел за стол и продолжил трапезу. Немного погодя я взял чайник и налил себе чаю. Темно-коричневая заварка, как растущее дерево, поднималась вдоль белых стенок чашки. Несколько чаинок закружились в струе, остальные черным ковром устлали дно. Я добавил в чай молока, насыпал три ложки сахару, помешал, подождал, пока чаинки снова улягутся на дно, и стал пить.

– Ммм…

За окном, мигая огнями, проехала снегоуборочная машина. Затем отворилась входная дверь. Я услышал топот на крыльце и обернулся в тот самый момент, когда в дверях с охапкой дров показалась мама в слишком большой для нее папиной дубленке.

Зачем она надела его дубленку? Это было на нее не похоже.

Она прошла в гостиную, не оборачиваясь на меня. Волосы и воротник у нее были засыпаны снегом. Загремели сброшенные в дровяную корзинку поленья.

– Хочешь чаю? – спросил я, когда она вернулась.

– Да, спасибо, с удовольствием, – ответила она. – Только сначала разденусь.

Я встал и принес для нее чашку, поставил ее напротив и налил чаю.

– Куда ты ходила? – спросил я, когда она села за стол.

– За дровами.

– А до этого? Я тут уже довольно долго сижу. Принести дров – это ведь не целых двадцать минут?

– А, это я меняла лампочку в гирлянде. Теперь она снова светится.

Елка в конце двора сверкала в темноте огнями.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил я.

– Нет. Все уже готово. Осталось только погладить блузку. А потом ничего, только приготовить еду, но это сделает папа.

– Ты не могла бы заодно погладить мне рубашку?

Она кивнула:

– Брось ее там, на гладильную доску.

Поужинав, я пошел к себе наверх, включил усилитель и гитару и уселся поиграть. Мне нравился запах от нагревшегося усилителя, и я готов был играть уже ради него одного. Мне нравились также все мелкие принадлежности, которые нужны были для игры на гитаре: фузз-бокс и педаль хоруса, штепсели и удлинители, медиаторы и упаковки со струнами, слайды, каподастр и обитый изнутри мягкой материей футляр для гитары с разными мелкими отделениями. Мне нравились названия брендов: Gibson, Fender, Rickenbacker, Marshall, Music Man, Vox, Roland. Вместе с Яном Видаром мы ходили в музыкальные магазины и с видом знатоков разглядывали гитары. Моя собственная была дешевой копией «Стратокастера», я купил ее к конфирмации и заказал к ней новые звукосниматели, разумеется «на уровне самых современных требований», и новый медиатор по почтовому каталогу Яна Видара. С этим все было в порядке. Вот только с игрой на гитаре дело обстояло не так хорошо. Несмотря на регулярные и усердные занятия на протяжении полутора лет, успехи мои были невелики. Я знал все аккорды, без конца повторял гаммы, но так и не смог от них освободиться, так и не заиграл, связь между мыслями и пальцами так и не возникла, мои пальцы подчинялись как будто не мне, а гаммам, они могли сыграть любую гамму туда и обратно, но к музыке то, что звучало из усилителя, не имело никакого отношения. Я посвящал целый день или два, чтобы вызубрить соло, нота за нотой, и действительно мог потом его исполнить, но не более того. То же самое и Ян Видар. Но он был трудолюбивее меня, он действительно много упражнялся, временами вообще занимался только игрой на гитаре, но и из его усилителя раздавались только гаммы и повторение чужих гитарных соло. Он подпиливал ногти, чтобы удобнее было играть, отпустил длинный ноготь на правом мизинце, чтобы пользоваться им как медиатором, он купил специальный эспандер для пальцев и постоянно сжимал его, чтобы они стали сильнее, он перебрал всю свою гитару и вместе с отцом, инженером-электриком, смастерил к ней что-то наподобие синтезатора. Отправляясь к нему, я часто брал инструмент с собой и ехал на велосипеде, управляя им одной рукой, а в другой у меня болтался футляр с гитарой, и хотя то, что у нас получалось сыграть в его комнате, звучало не бог весть как, это все равно было здорово, поскольку с гитарой в руке я ощущал себя музыкантом, со стороны это выглядело впечатляюще, и если мы пока еще не достигли того, к чему стремились, то со временем все ведь могло измениться. Будущего мы не знали – никому не известно, сколько понадобится упражняться, чтобы научиться играть свободно. Месяц? Полгода? Год? А пока мы сидели себе и играли. Какую-никакую группу мы тоже сколотили; некий Ян Хенрик из седьмого класса немного играл на гитаре, и, хотя он носил мокасины и модные шмотки и приглаживал волосы гелем, мы предложили ему играть у нас на бас-гитаре. Он согласился, а я, как самый плохой гитарист, взялся за ударные. Летом, после того как мы перешли в девятый класс, отец Яна Видара свозил нас в Эвье, и мы, скинувшись, купили дешевую ударную установку. Группа была готова. Мы поговорили с директором школы, получили разрешение и раз в неделю притаскивали в актовый зал ударные и усилители и играли.

Переехав сюда год назад, я слушал The Clash, The Police, The Specials, Teardrop Explodes, The Cure, Joy Division, Nуw Order, Echo and the Bunnymen, The Chameleons, Simple Minds, Ultravox, The Aller V?rste, Talking Heads, The B52’s PiL, Дэвида Боуи, The Psychtdelic Furs, Игги Попа, Velvet Underground, все это благодаря Ингве, который не только тратил на музыку все деньги, какие у него были, и сам играл на гитаре, которая в его руках приобретала свое особенное звучание и неповторимый стиль, но и сочинял музыку. В Твейте никто даже не слыхал про эти группы. Ян Видар, например, слушал Deep Purple, Rainbow, Gillan, Whitesnake, Black Sabbath, Оззи Осборна, Def Leppard, Judas Priest. Соединить эти два мира было невозможно, и, поскольку интерес к музыке был для нас общим, кому-то следовало уступить. Уступил я. Покупать пластинки этих групп я не покупал, но знакомился с ними у Яна Видара, в то время как свои группы, некоторые из которых тогда много для меня значили, я слушал дома в одиночестве. В дополнение к этому нашлось несколько компромиссных групп, которые нравились нам обоим, в первую очередь Led Zeppelin, но также и Dire Straits, которых он любил главным образом за игру на гитаре. Чаще всего мы спорили тогда на тему «чувство или техника». Ян Видар, например, мог купить диск группы Lava за то, что они так технично играют, и не чурался группы ТОТО, у которой к тому времени вышло два хита, я же, в отличие от него, от души презирал техничность, она совершенно не сочеталась с тем, во что я уверовал, начитавшись музыкальных журналов брата, которые обличали виртуозов, защищая самобытность, энергию и силу. Однако сколько мы это ни обсуждали, сколько часов ни проводили в музыкальных магазинах и над каталогами «Товары – почтой», сдвинуть с мертвой точки свою группу нам так и не удалось, играли мы все так же, и у нас не хватило ума компенсировать этот недостаток, сочиняя, например, собственные песни, нет, мы продолжали играть самые затасканные и самые стилистически невыразительные композиции, давшие название альбомам, такие как «Smoke on the Water» группы Deep Purple, «Paranoid» Black Sabbath, «Black Magic Woman» Сантаны, это не считая «So Lonely» группы The Police, ставшей непременной частью нашего репертуара, потому что Ингве показал мне все аккорды.

Мы были совершенно беспомощными и никуда не годились, мы не имели ни малейшего шанса хоть как-то отличиться, мы не смогли бы выступить даже на школьном вечере, но, хотя это была горькая правда, мы сами этого совершенно не понимали… Наоборот, мы этим жили. Это была не моя музыка, а музыка Яна Видара, она противоречила всем моим убеждениям, а я тем не менее возлагал все надежды на нее. Вступление к «Smoke on the Water» – это воплощенная глупость, полная противоположность всему крутому – вот что я упорно разучивал в 1983 году в школе Ве: сначала рифф на гитаре, потом хай-хэт – чика-чика, чика-чика, чика-чика, чика-чика, затем большой барабан – дум, дум, дум, затем малый – тик-тик-тик, дальше дурацкий проигрыш бас-гитары, во время которого мы переглядывались и улыбались, кивая головой и раскачиваясь, пока не начнется, совершенно асинхронно, первый куплет. Вокалиста у нас не было. Но когда Ян Видар поступил в ремесленную школу, мы узнали, что в Хонесе есть барабанщик, он, правда, учился только в восьмом классе, но на худой конец мог сгодиться, нам сгодился бы кто угодно, а этот к тому же имел доступ в репетиционное помещение, где есть ударные и усилитель и все остальное, так что вот они мы: я, ученик первого класса гимназии, мечтавший посвятить себя инди-року, но лишенный музыкального таланта, ритм-гитара; Ян Видар, ученик кондитера, вложивший столько усердия в упражнения, что мог бы за это время стать вторым Ингви Мальстеном, Эдди ван Халеном или Ричи Блэкмором, но не пошедший дальше технических этюдов, соло-гитара; Ян Хенрик, с которым вне репетиций мы старались общаться как можно меньше, бас-гитара; и Эйвинн, веселый крепыш из Хонеса, не обремененный никакими амбициями, ударник. «Smoke on the Water», «Paranoid», «So Lonely», а потом и «Ziggy Stardust» раннего Дэвида Боуи и «Hang on to yourself», аккорды к которому мне тоже показал Ингве. Никакого вокала, только аккомпанемент. Каждый выходной. С гитарными футлярами – на автобус, долгие разговоры о музыке и инструментах на пляже, на скамейках перед магазином, в комнате Яна Видара, в кафе аэропорта, где-нибудь в городе, потом тщательные репетиции и упражнения в обреченной попытке поднять группу на ту высоту, на которой мы уже стояли в своем воображении.

Однажды я принес в школу кассету с записью наших упражнений. И как-то стоял на перемене в наушниках на голове, слушая кассету с нашими композициями и размышляя, кому бы их показать. У Бассе были одинаковые со мной музыкальные вкусы, так что ему не пойдет, ведь тут совсем другое, он это все равно не поймет. Может быть, Ханне? Она поет и, кроме того, очень мне нравится. Но тут был немалый риск. Она знала, что я играю в группе, это говорило в мою пользу и возвышало меня в ее глазах, но я мог в них и сильно упасть, после того как она услышит, как и что мы играем. Полу? Да, ему можно. Он и сам играл в группе под названием Vampire, в бешеном темпе, подражая Metallica. Пол, в обычной жизни застенчивый, чувствительный и ранимый, как девчонка, ходил в черной коже, играл на бас-гитаре и орал на сцене как черт, он-то поймет, чем мы занимаемся. На следующей перемене я подошел к нему, сказал, что в прошлые выходные мы разучили несколько композиций, и спросил, не согласится ли он их послушать и сказать свое мнение. Само собой. Он надел наушники, нажал на «play», а я внимательно вглядывался в его лицо. Он улыбнулся и вопросительно посмотрел на меня. Через несколько минут он рассмеялся и снял наушники.

– Там же ничего нет, Карл Уве, – сказал он. – Вообще ничего. Это что, шутка?

– Ничего? Что значит ничего?

– Вы же не умеете играть. И не поете. Там просто ничего нет. – Он развел руками.

– Ну да, можно бы и получше, – признал я.

– Ладно, выключай!

«А твоя группа, конечно, зашибись», – хотел я сказать, но не сказал.

– Ну, что есть, то есть, – выдавил я. – Ладно, спасибо, что послушал.

Он опять засмеялся, вопросительно глянув на меня. Пол вообще был непостижим, с его увлечением спид-металом и нелепым прикидом, над которым потешались одноклассники, совершенно не сочетающимся с его стеснительностью, которая, в свою очередь, совершенно не сочеталась с необыкновенной открытостью, когда ему было нечего опасаться. Однажды, например, Пол принес свое стихотворение, несколько лет назад напечатанное в журнале для девчонок «Дет Нюэ», которому он еще и дал интервью. Опрометчивый, бессовестный, ранимый, неотесанный – и все это Пол. Что нас послушал именно он, было, в общем, даже неплохо, потому что всерьез его никто не воспринимал, так что, над чем он смеется, ни для кого не имело значения. Поэтому я совершенно спокойно засунул плеер в карман и пошел на урок. Это, конечно, верно, играем мы так себе. Но с каких это пор техничность стала считаться чем-то важным? Или он ничего не слыхал про панк-рок? Про «новую волну»? Да в этих группах никто играть не умеет! Но зато у них характер! Сила! Душа! Нерв!

Вскоре после этого, в начале осени 1984 года, нас впервые пригласили выступить. Все устроил Эйвинн. Хонесский торговый центр отмечал свое пятилетие, это событие решили отпраздновать с воздушными шариками, тортом и музыкой. Выступать должны были братья Бёксле, известные в регионе исполнители сёрланнских народных песен, с которыми они выступали уже двадцать лет. Но директору центра хотелось плюс к этому чего-нибудь местного и желательно молодежного, а мы как раз подходили под эти требования, так как репетировали в школе, расположенной в каких-то ста метрах от супермаркета. Мы должны были играть двадцать пять минут и получить за это пятьсот крон. Услышав эту новость, мы бросились обнимать Эйвинна. Черт возьми! Наконец-то настал наш час!

Две недели, оставшиеся до выступления, назначенного на одиннадцать утра в субботу, прошли быстро. Мы много раз репетировали, как все вместе, так и на пару с Яном Видаром, мы до хрипоты обсуждали, в каком порядке исполнять композиции, мы заранее закупили новые струны, чтобы их разработать, договорились, в чем выходить на сцену, и, когда настал назначенный день, заранее собрались в репетиционном помещении, чтобы несколько раз прогнать всю программу. Мы сознавали, что рискуем перегореть еще до выступления, но все же решили, что главное – это уверенная игра.

Ах, каким же счастливым я себя чувствовал, шагая по асфальтированной площади перед торговым центром с гитарой в руке! Аппаратура уже была на месте в конце прохода, ведущего к площади. Эйвинн устанавливал ударные. Ян Видар настраивал гитару при помощи нового электрокамертона, купленного специально ради этого случая. Вокруг собрались дети и глазели на него. Скоро и на меня будут. Я постригся совсем коротко, на мне были черные джинсы, ремень с заклепками, сине-белые бейсбольные кроссовки. И конечно же – гитарный футляр в руке.