скачать книгу бесплатно
Светлые дебри
Waldemar Knat
Странности любви, повороты судьбы, неожиданные сюрпризы линии жизни. Интересно то, что рождает собственные ассоциации в душе. Содержит нецензурную брань.
Waldemar Knat
Светлые дебри
ВНЕЗАПНЫЙ СВЕТ
Чертова снежная крошка бьет прямо в лицо. Колет кожу, как ни укрывайся, куда ни повернись, тотчас же вспоминается Гоголь с его незабвенным: "Ветер по петербургскому обычаю дул сразу со всех четырех сторон".
Но тут не Петербург.
По северогерманскому обычаю снежная пурга бьет в лицо сразу с пяти сторон. Сверху тоже.
Падла.
Да еще задувает с шестой: под куртку.
Снег даже не скрипит под ногами: морозный, пушистый – брызжет в стороны при каждом шаге.
"Что за… чертова зима?"
Так неожиданно запуржило, когда ехал в местном поезде за запчастью для своего автомобиля. Нашел в интернете для японской своей машинки. Нашел. Но надо доехать с десяток километров до автохауса, а потом на автобусе еще пару верст.
Когда выходил из дому, природа казалась солнечной и ласковой. Настроение возвышенное и незатейливое. Задача простая и легко выполнимая. Из окна поезда белоснежные поля, залитые волнистым снегом, сияют елочными рождественскими искорками.
Как в детстве, когда неяркое апельсиновое на горизонте солнце заливает снежную корку наста таким же апельсиновым светом. А самым важным в жизни кажется только трамплин: его надо перепрыгнуть на санках, несущихся с горки. Надо так распределить тяжесть тела, чтобы не подбросило на обледенелом камне и не уткнуло лбом в сугроб. Но что такое опасность сломать шею в семилетнем возрасте? Нет такой опасности. Даже теоретически.
Трамплины. Ломающие смыслы трамплины. Всю жизнь пытаюсь перепрыгнуть их, распределить себя в пространстве. И чем больше пытаюсь, тем они опаснее. Или это только кажется?
Но сейчас не до трамплинов. Тут два километра ровного немецкого поля, его надо перешагать по узкой асфальтированной дороге: автобус перед носом ушел. Ступни привычно выбирают не скользкие участки. Чтобы не опнуться посреди.
Душа не ноет, для нее это уже обычное состояние: когда жизненно неотвратимая жесткая диета перевалила за две недели, твое пятидесятилетнее грузное тело постепенно становится легким как в юности: ноги не чувствуют усталости, просто шагают.
С обреченностью. С истеричной озлобленностью. С выкриками к голове: "Нам пофиг, хоть мозги себе вышиби!" Кажется, у ног это называется вторым дыханием.
Когда живешь вдалеке от больших городов, в заброшенном от цивилизации маленьком поселении, то и расстояния кажутся громадными в сравнении с твоей деревней на триста немецких душ. Несмотря на то, что ты в центре Европы, у тебя интернет, автомобиль (сломанный), в голову все равно лезут какие-то несвоевременные и глупые сравнения про Сибирь.
"Какая нахер Сибирь?! Что ты несешь?"
Но… Сибирь зашита в сознании.
Сибирь – не просто географический звук. Сибирь – то, что будет преследовать тебя даже на Мальдивах, она, эта сука-сибирь – оборотная сторона любых мальдив.
Притом вовсе не страшная. Просто оборотная. Философически противоположная. Другая грань бытия. Сибирь это то, что ты вынес из прошлого, даже если никогда не был там.
Это спорадическое состояние гребаной восточной души.
Тридцать лет назад в холодном вагоне для лесорубов ты смотрел в окно на громадные сосны, проплывающие мимо, думал о том, что у тебя все впереди, что рано или поздно обязательно уедешь туда, где тепло. Где люди обаятельны и всегда улыбаются. Где сосны вовсе не для валки и разделки на доски, а только для созерцания. Но теперь ты шагаешь по той самой земле, о которой мечтал, а в душу коварно и неотвратимо вползает Сибирь. Хочешь ты ее или нет.
Она тебя об этом не спрашивает. Та Сибирь, которая всегда с тобой.
Звук автомобиля сзади. Останавливается.
Маленькая немецкая машина. Новая. Это видно по тому, как отскакивает снег от ее корпуса, не прилипает, как обычно бывает с автомобилями постарше.
– Вас подвезти?
Сажусь на переднее сиденье.
– Тут только одна дорога. Тупиковая!
Улыбается. Мило и как-то виновато улыбается.
Юная женщина лет двадцати пяти. Глаза ее окутывают тебя извиняясь, сияют какой-то совсем не современной, неземной виной ангела: "Это ничего, что я остановилась? Я вас не сильно потревожила своим вниманием? Своей помощью? Если что – то простите!"
– Я в автохаус. За запчастью.
– Это Уве! Мой сосед! Он один тут продает запчасти!
Молчу, не отвечаю. Думаю: как повезло! Не придется дошагивать в немецкий буран.
Хотя… какой в Германии буран. Так, буранчик.
Останавливает авто напротив изображения автомобиля на вывеске. Смотрит на меня, в глазах ее только свет. Свет усиливается, девушка так же виновато и так же неземно разводит руками. Чем больше вины в ее глазах, тем больше сияния.
Внезапно перестает хватать воздуху, сознание умягчается и ухает куда-то вниз, а воздух в салоне маленькой машинки сгущается до чистого кислорода, когда можно вдохнуть и еще полчаса не выдыхать. И искры.
Искры.
Это галлюцинация? Или инсульт?
– Ты весь промерз. Хочешь горячего чаю?
– Да, – хрипло выдыхаю.
Ее дом огромен. Она же напротив – маленький воробышек в чертовом сооружении для великанов.
Даже с моим высоким ростом чувствую маленьким в нем.
– Зачем тебе такой громадный дом?
– Он не мой… То есть, мой, оставлен в наследство теткой. Жалко его продавать, провела тут детство. Восхитительные летние месяцы.
– Какой объемный.
– Да.
Улыбнулась:
– Когда-то он казался пещерой Полифема. Только со свободным выходом. Вчера приехала, к Рождеству. Точнее, на зимние этюды.
Только сейчас замечаю большой мольберт и стоящий в углу маленький походный, для вылазок на пленэр. Крохотный этюдник под стать моей собеседницы.
"Ей, вероятно, скучно одной в таком доме. Хочет разнообразия".
Горячий чай. На подвижном столике, явно очень старом, с бронзовыми нашлепками в виде кистей винограда темная пузатая бутылка, на ней выдавлен год: 1912.
– Плеснуть тебе рому?
Ничего не понимаю. Что со мной происходит? Где я? И кто это эфемерное ангельское создание, говорящее мне "ты", будучи не только незнакомой, но и сильно моложе?
Ангел улыбается, вероятно, считав с лица мои мысли:
– Глаза!
Встряхиваю себя:
– Что, прости?
– Твои глаза.
– Что мои глаза?
– Они другие. Не такие как у иных мужчин. Не видела таких глаз.
Чепуха какая-то. Никогда не задумывался. Впрочем, нет. Иногда, если блюду жесткую диету, глаза и правда меняются. Светлеют. Хотя, не придавал этому значения.
– Обычные глаза. Что ты в них нашла – мне непонятно.
– Дело не в…скажем так: ты не в том возрасте, чтобы считать себя красавцем.
Ухмыляюсь.
– …но дело не во внешних чертах. Важен тот мир, другой. Что глаза отражают.
Ну, это и так ясно. Глаза. Зеркало чего-то там. Зазеркального. Голос ангела журчит под звук наливаемого чая:
– Ты не ответил. Плеснуть в твою чашку кусочек рому?
– Плесни. Только кусочек. Маленький.
Выдавливаю улыбку.
– Мне от тебя ничего не нужно. Просто молчи и пей чай. Только глаза не прячь! И не улыбайся! Тебе это незачем.
Улыбаюсь через силу:
– Обещаю. Не улыбаться!
Сирена какая-то. Точно сирена. Сладкозвучащее марево моего сознания как в качелях подбрасывает вверх и швыряет вниз. Чувствую себя Улиссом, уже плененным дураком, опутанным этим ангелом с карандашом в руке. Опутанным нитями…
Да черт возьми! Даже примерно не понимаю – из чего она сплела свои сети! После порядочного глотка ромового чая теплота начинает медленно приливать к животу.
В ее руках планшет, быстро набрасывает в нем.
Это маленькое, похожее на девочку-подростка существо полностью овладело моей волей. Сижу истуканом и думаю не о вдруг возникающих, пульсирующих волнах нежности, нет. Не о сексе. В моем сегодняшнем возвышенно-чистом состоянии он маловероятен и даже помыслить о нем неприятно, настолько иллюзия непорочного и ангельского овладела мною.
Это сладкая отрешенность. Сродни "пропади оно все пропадом, будь что будет".
Летящую смуту чувств нарушает ангел:
– Не печалься, Уве все равно закрыл свое автобюро еще до твоего приезда сюда. Ты ведь недалеко живешь?
– Да. Недалеко.
– Я отвезу тебя. Идем!
Остановила свой игрушечный автомобиль у моего дома.
Так и не вышел из оцепенения, продолжая смотреть на нее, уподобившись преданной собачке.
Внезапно притянула к себе и поцеловала.
– Ты славный! Как бы я хотела провести с тобой хотя бы неделю!
Лукаво добавила:
– По крайней мере, выяснить: твое тело такое же теплое, как и твои глаза? Но… есть нечто выше моих желаний.
Она умерла: с того дня ангелу с виноватыми глазами оставалось жить совсем немного. Спустя два месяца получил письмо от ее домашнего врача, он то и сообщил о неизлечимом раке.
Просила прислать мне прощальный дар – тот самый эскиз.
Иногда порываюсь рассмотреть его повнимательней, но не могу: взгляд моментально размывается. Не вижу ничего.
Мои глаза кажутся отвратительными даже в зеркале.
Что она углядела в них?
ПОСЛЕДНЯЯ СТУПЕНЬКА
Марта куда-то пронзительно вглядывалась из широко открытого окна, свесившись из него, надев очки, да настолько опасно высовывалась из оконного проема, что Лидия, служительница дома престарелых в маленьком германском городке, даже загадала: выпадет эта старая дура или нет?
Пятничный день шел к концу, никого кроме нее и старухи не было в небольшом холле, никто не мог обвинить Лидию в том, что не усмотрела за Мартой. Такое бывает редко, но бывает: хотя правила немецкие все же строги и прописаны до мелочей, за всем не углядеть, как известно. Судьба Марты мало беспокоила Лидию, тем более, что и родственников у той почти нет, не считая дочери, живущей где-то в Америке, навещающей мать раз в три года. В часы своих кратких визитов, виновато пряча глаза, Ингрид торопливо совала чаевые сиделкам. Что-то бормотала оправдывающимся тоном про занятость, про внуков, за которыми не уследишь, если только оставишь их малое время без присмотра.
А муж Марты давно умер.
