Мушкетёр

скачать книгу бесплатно


Видимо, выражение лица моего стало очень глупым, потому что отец снова рассмеялся и сказал:

– Исаак, силой и сноровкой вы пошли в меня – в молодости я был таким же. Разве что не таскал на плечах несчастного теленка. Но вот с наблюдательностью и сообразительностью дело обстоит гораздо хуже. А эти качества, кстати, совсем не помешали бы вам, какое бы жизненное поприще вы себе ни избрали. Разве вы когда-нибудь видели на нашем обеденном столе свинину? Разве вы когда-нибудь видели, чтобы я по субботам работал? Неужели вы не обращали внимания на две свечи, которые всегда зажигала на заходе солнца в канун субботы ваша мать, а после ее кончины – я?

Голова у меня пошла кругом.

– Но как же часовня… Отец Амвросий…

– Амвросий? Наш священник? – отец покачал головой. – Он тоже из «португальских купцов». Другому я не доверил бы вашего крещения. Иной священник увидел бы то, что ему не следовало видеть.

Проследив за тем, куда он при этом указал рукой, я покраснел. Я всегда считал это естественным и маловажным телесным дефектом, которым обладал от самого рождения.

– Что вас так смущает, Исаак? – спросил он насмешливо, но уже без улыбки. – Разве Господу нашему Иисусу Христу не сделали обрезания на восьмой день от рождения – как всякому еврейскому младенцу? И разве сам Христос не говорил – «Не нарушить закон я пришел, но исполнить»? По-вашему, какой закон он имел в виду? Не Моисеев ли закон, принятый иудеями?

До меня начал доходить смысл названия «португальский купец».

– Вы хотите сказать, что мы не… купцы?.. – пролепетал я. – Даже не купцы? Что это название… оно должно прикрыть собой другое… – У меня едва не сорвалось с языка слово «позорное».

– В пору моей молодости так называли всех беженцев из Испании, – сухо ответил отец. – Из Кастилии, Леона, Галисии, Порто – словом, из всех владений испанской короны. Не знаю, кто это придумал. Видимо, какие-то советники короля. В любом случае, такое определение позволяло ему принять нас под свое покровительство. Говоря «нас», я имею в виду не только нашу семью. Вообще испанских евреев, принявших крещение и вынужденных бежать во Францию от преследований святой инквизиции.

Его слова, сказанные, по обыкновению, негромким бесстрастным голосом, оглушили меня подобно близко прогремевшему грому. Отец между тем продолжил:

– Впрочем, даже в тех случаях, когда вы вдруг обращали внимание на какие-то обычаи, отличавшиеся от обычаев наших соседей, я объяснял вам, что такова семейная традиция. И вы принимали мои объяснения… – он усмехнулся – скорее снисходительно, чем насмешливо.

А я вспомнил, как еще в детстве поинтересовался, почему в один из дней мои родители ничего не едят и не пьют. И отец сказал, что, согласно семейной традиции, раз в году они предаются скорби по умершим родственникам. Я понял, что отец говорил именно о таких случаях.

Он вдруг поднялся из кресла. Я тотчас тоже встал. Отец был высок – почти шесть футов, – но я давно догнал его ростом, а шириной плеч, пожалуй, уже и превосходил.

– Пойдемте, – сказал он. – Я хочу показать вам кое-что.

Мы вышли из дома, пересекли двор и вошли в часовню. Отца Амвросия не было. Оглядевшись, отец прикрыл за собой дверь и, поманив меня рукой, направился за алтарь, в дальний угол, завешенный тяжелой серой портьерой. При этом он перекрестился на распятие. Я поспешно последовал его примеру. Здесь он взял из бокового ящика свечу, после чего отвел в сторону серую ткань, и я увидел небольшую дверь, обитую железом и закрытую железным же засовом. Отодвинув засов, отец распахнул дверь. За ней оказалась уходящая вниз узкая винтовая лестница.

Он зажег свечу и ступил на верхнюю ступеньку.

Мы спустились по лестнице и оказались в небольшом помещении, находившемся, как я понял, прямо под часовней. Портьера не впускала сюда солнечные лучи, и в колеблющемся пламени свечи смутно угадывались некоторые детали обстановки. У стены находился небольшой помост с пюпитром, далее – прикрытый тканью шкаф. Ткань была расшита золотыми нитями, блестевшими даже в слабом свете. Таким же тусклым золотом поблескивали корешки нескольких толстых книг, лежавших стопкой у шкафа.

Я смотрел во все глаза, боясь отпустить поручень перил. Воздух, казалось, был наполнен приторным запахом ладана, к которому явственно примешивались незнакомые мне благовония. Эти ароматы вызывали тревожное ощущение, куда больше, чем сама обстановка.

– Не бойтесь, Исаак, пройдите сюда, – сказал отец. Я подчинился, сделал шаг и снова остановился. Звук шагов оказался неожиданно громким. Посмотрев под ноги, я увидел, что пол здесь был засыпан ровным слоем песка.

– Песок на полу – старая традиция, – пояснил отец, почему-то понижая голос. – Иудейские богослужения в Испании были запрещены, а доносчиков хватало. Поэтому евреи устраивали тайные синагоги в подвалах своих домов. На пол насыпали песок – и в самой синагоге, и особенно в тайной галерее которая к ней вела. Если входил кто-то незваный, его шаги сразу были слышны, собравшиеся могли, загасив свечи, укрыться от посторонних глаз в специально для этого устроенных нишах. Здесь эта предосторожность не имеет никакого смысла, потому и запасного выхода из этого подземелья нет, но традиция сохраняется более двухсот лет. Я давно хотел показать вам эту синагогу – семейный молитвенный дом де Порту.

Больше я не мог выносить позора. Меня душили злые слезы. Я бросился к лестнице. Отец меня не удерживал. И правильно делал – в таком состоянии я мог бросить ему непозволительную дерзость, а может быть – страшно подумать! – даже поднять на него руку

Выбравшись наверх, я бросился из усадьбы куда глаза глядят. Щеки мои горели, словно кто-то хорошенько отхлестал по ним, я испытывал чувство тяжелейшего оскорбления, нанесенного мне неизвестно кем, а шпага, колотившая по ногам, рождала сильнейшее желание пустить ее в дело. Я мечтал о том, чтобы кто-нибудь, идущий навстречу, отпустил по моему поводу шутку или бросил на меня косой взгляд. Увы! Дорога, по которой я шел, была пустынна.

Может показаться странным, что слово «евреи» не вызывало у меня воспоминаний о великих и древних царях, воинах, пророках – хотя я достаточно долго штудировал Писание под присмотром отца Амвросия. Но нет – Давид, Соломон, Исайя в моем представлении связаны были больше с нынешним христианским миром. Евреями же были ростовщики, торговцы и ремесленники, о которых рассказывали всякие мало привлекательные истории. Впрочем, и их-то, эти истории, я слушал вполуха.

Остановился я лишь на опушке леса, пробежав добрых два лье. Только здесь наконец-то я перевел дух и попытался привести в порядок собственные мысли. Мне это давалось с трудом. Я не хотел быть евреем, я не хотел этого позорного положения! И чем больше я думал над словами отца, тем сильнее становилось мое желание бежать. Бежать из этого дома, от этого прошлого. Я понимал, что между мною и службой в королевской гвардии отныне вставало темное происхождение. Но, в конце концов, я надеялся добиться желаемого своими достоинствами! Я прекрасно ездил верхом, стрелял из мушкета и пистолета, фехтовал, плавал и бегал – словом, хорошо владел теми пятью искусствами, которые составляли основу подготовки мушкетера[1 - Читатель может заметить, что физическая подготовка гвардейских подразделений соответствует современному спортивному пятиборью. Это не совпадение – именно подготовка французских гвардейцев стала основой популярного вида спорта. Здесь и далее – прим. автора.]. И значит, поступив на военную службу в обычный полк, я буду вполне способен показать себя настоящим солдатом – а там смогу перейти в гвардейскую роту. Конечно, я понимал, насколько этот путь окажется сложнее и, возможно, дольше. Но даже смерть на поле брани представлялась мне сейчас соблазнительнее любого будущего, так или иначе связанного с отцовским домом и этой ужасной подземной комнатой, пол которой покрыт ровным слоем речного песка.

Глава вторая,

в которой я узнаю о таинственном незнакомце

До позднего вечера я, углубившись в лесную чащу, бесцельно бродил меж деревьев и кустарников. Дальнейшая жизнь теперь, после разговора с отцом и тех постыдных тайн нашего семейства, о которых я узнал, представала напрочь лишенной смысла. Я задыхался, словно воздуха мне не хватало. Наверное, так чувствуют себя рыба, подсеченная удачливым рыболовом. Ярость требовала выхода, и я принялся рубить шпагой молодой кустарник.

Не могу сказать, что это помогло, – я нисколько не успокоился, но изрядно устал. Едва не сломав клинок случайным ударом по камню, поросшему мхом, я, наконец, остановился. Спрятав шпагу в ножны, я сел у большой липы и оперся спиною о теплый шершавый ствол. Вместо бесцельных прыжков и невнятных возгласов следовало подумать о том, что делать дальше. Господин Авраам де Порту справедливо пользовался репутацией человека твердого. Я даже не надеялся его переубедить. Да, кроме того, в открывшихся обстоятельствах это казалось бессмысленным. Но принять просто и покорно и новости, и уготованное отцом будущее я не мог и не хотел. Оставалось одно: отказаться от прошлого и нарушить волю отца. Нынче же на рассвете покинуть Ланн, никому ничего не говоря и полагаясь в дальнейшем только на собственную удачу, в которую я верил так же, как и все мои сверстники. Будут ли от меня требовать документы о дворянском происхождении, я не знал. Если даже так – что мешает мне сочинить истории о краже или чем-то в этом роде? И кто осмелится упрекнуть меня в том, что я ношу красные каблуки[2 - Красные каблуки на сапогах во Франции имели право носить только дворяне.], не рискуя напороться на мою шпагу? Нет, это обстоятельство смущало меня куда меньше, чем отсутствие денег.

Решение меня немного успокоило. Уже без особой спешки я вернулся домой. Отец уехал по делам к нашим соседям – господам де Баатц, чье поместье находилось примерно в четырех лье от Ланна. Об этом, к большому облегчению, я узнал от конюха Гийома. К облегчению – потому что я побаивался встречи с отцом и возможного нового объяснения. В глубине души я все-таки испытывал некоторое смущение от того, что собирался бежать из дома. Кроме того, отец мой был чрезвычайно проницательным человеком, я же, напротив, наивным и несдержанным. Вряд ли мне удалось бы утаить от него свой план.

Войдя в дом, я поспешно поднялся по лестнице в свою спальню. Я хотел лечь спать пораньше, с тем чтобы тайком ночью пробраться в правую башню – в оружейную комнату со всей необходимой мне экипировкой. Поразмыслив немного, я решил отказаться от мушкета. Вместо него я остановился на двух пистолетах и небольшом запасе пуль и пороха. Там же, в правой башне, хранились запасные седла, подпруги и уздечки. Кроме того, я хотел подобрать запасной клинок к своей шпаге. Из тайника, сделанного в полу под кроватью, я извлек полотняный мешочек со своими сбережениями. В мешочке оказалось некоторое количество французских и испанских монет различного достоинства – сумма, примерно равная пятидесяти ливрам. Не так плохо, хотя, конечно, недостаточно для жизни в Париже. Но я знал, что не смогу обратиться к отцу с просьбой о деньгах.

Я быстро разделся и лег в постель, поблагодарив судьбу за то, что ход в квадратную правую башню находился рядом с дверью моей спальни. Сон долго не приходил, а когда, наконец, веки мои потяжелели и сомкнулись, я словно провалился в черный колодец.

Из этого колодца меня извлек громкий возглас, донесшийся со двора. Открыв глаза, я обескуражено убедился в том, что солнце давно встало и никакие вчерашние планы насчет ночного тайного проникновения в башню исполнить мне не удалось. Днем же эта затея представлялась невозможной. Таким образом, отъезд мой откладывался как минимум на сутки. Подойдя к окну, я выглянул во двор. Внизу я увидел старого слугу отца – папашу Селестена, напряженно всматривавшегося в окно. Увидев меня, он возбужденно замахал руками и крикнул:

– Сударь! Господин Исаак! Ваша милость! Прошу вас, скорее спускайтесь!

Выглядел старик чрезвычайно встревоженно, а стоявшие рядом с ним молодые слуги – Гийом и Жак – растерянно оглядывались по сторонам, словно ожидая чего-то. Окончательно я проснулся, когда заметил, что Жак держит старую пищаль, а в руке Гийома – алебарда.

Одеться и прихватить с собою шпагу, лежавшую у кровати на стуле, было делом нескольких мгновений. Через минуту я уже скатился по лестнице во двор. Селестен бросился ко мне. Его лицо выражало высшую степень тревоги.

– Что случилось? – спросил я.

– Ах, сударь, – быстро заговорил Селестен, – я тревожусь из-за мессира де Порту. Тот человек показался мне недобрым, а ушли они оба уже довольно давно, и оба – при шпагах…

– О ком ты говоришь? – сердце мое сжалось от недоброго предчувствия. – Что за человек?

Из сбивчивого рассказа старого слуги выяснилось, что рано утром к усадьбе подъехал одинокий всадник. Плащ и шляпа его были покрыты слоем пыли, из чего следовало, что он приехал издалека. Первым его увидел Жак, вышедший задать корм коням. «Это усадьба господина де Порту?» – спросил незнакомец. Жак ответил утвердительно. «Господина Авраама де Порту?» – уточнил незнакомец. Жак подтвердил и это. Тогда незнакомец спешился, приказал Жаку подержать коня, а сам направился к дому. Тут ему преградил дорогу вышедший как раз в это время Селестен.

– Сударь, я ему сказал, что господин де Порту еще почивает, и предложил прийти попозже, ближе к полудню. Ах, я думал, что он выхватит шпагу и проткнет меня, как цыпленка! – воскликнул старик. – Видели бы вы его в тот момент! Схватился за оружие, а глаза горят, как у волка!

Однако, по словам старого слуги, незнакомец сдержался и только велел разбудить хозяина. «Я подожду его здесь. Доложи, что приехал его старый друг из Португалии».

– Нисколько я не поверил, что он друг господина де Порту, – убежденно произнес Селестен. – Он так нехорошо усмехнулся, когда произнес это, что никто бы не поверил его словам! Но ослушаться я не мог – и пошел выполнять приказание. Господин де Порту только-только проснулся. Он очень удивился моим словам и велел проводить гостя в залу.

Старик проводил не понравившегося ему гостя в залу на первом этаже, предложив немного подождать. Вскоре туда вышел и мой отец, полностью одетый. При виде «старого друга», как сказал Селестен, Авраам де Порту изменился в лице.

– Он словно призрака узрел! – старик перекрестился. – Никогда я не видел господина де Порту в таком волнении, никогда, сударь, поверьте моему слову!

– Хорошо, хорошо, – нетерпеливо сказал я. – Что было дальше?

– Дальше, сударь, ваш батюшка сказал этому человеку: «Ты меня нашел, Жаиме. Что тебе нужно?» – Селестен извлек из куртки большой платок и утер вспотевшую лысину. – А потом, сударь, они перешли на какой-то другой язык, которого я не понимал. И говорили они громко, по-моему, ссорились. Один раз этот человек схватился за шпагу, но ваш отец что-то ему сказал, после чего тот оставил оружие в покое и даже улыбнулся. Нет, сударь, нехорошая у него улыбка, – повторил Селестен, понижая голос и многозначительно тараща глаза. – Очень нехорошая… Вот, а дальше они говорили уже спокойно. Потом господин де Порту спросил меня, дома ли вы, сударь. Я ответил утвердительно, и тогда он велел оседлать Вулкана, сказав, что собирается прогуляться в обществе своего старого друга. Обещал скоро вернуться. Вас же он велел не беспокоить. Но, сударь… – Селестен приблизился ко мне почти вплотную и сказал громким шепотом: – Ваш отец взял с собой шпагу! Ту самую, которая висела в спальне над кроватью его милости! И, мне кажется, речь шла о поединке! Потому, видя, что господин де Порту отсутствует уже долго, я решился вас побеспокоить, – закончил старый слуга. – А поехали они вон туда! – и он указал в сторону горного перевала.

– Ч-черт… – пробормотал я. – Боюсь, вы правы, Селестен…

Действительно, избранное направление подтверждало предположение Селестена о поединке – там, между перевалом и окраиной Ланна, укрытая от посторонних взглядов высоким и густым кустарником, находилась небольшая площадка, давно уже облюбованная дуэлянтами и просто любителями фехтования. Кстати, мэтр Паре там же обучал меня искусству шпаги.

– Времени уже немало прошло, – сказал старик. – Я не беспокоил вас, сударь, как и было приказано. Но только на душе у меня совсем нехорошо. Так вы уж, сударь, не говорите господину де Порту, что я его ослушался. Может, мне все привиделось, а он вернется – и осерчает.

Впоследствии я не раз корил себя за то, что не бросился на поиски отца немедленно. Но мои колебания объяснялись властным характером господина де Порту, который не терпел вмешательства в свои дела. И кроме того, я знал, сколь силен и искусен во владении оружием мой отец, потому не испытывал настоящего беспокойства за исход возможного поединка. Даже если предположить, что его противник несколько моложе, по описанию Селестена можно было понять, что он проделал неблизкий путь и, значит, устал.

Поэтому прошло еще полчаса, прежде чем я все-таки отправился на поиски отца – не столько действительно встревожившись, сколько побуждаемый Селестеном и отцом Амвросием, тоже начавшим выказывать волнение. Все это время я поглядывал в сторону, указанную старым слугой, надеясь вот-вот увидеть там знакомую фигуру. Но никто не появился, и мне передалось волнение окружающих. Я проверил на всякий случай, легко ли достается шпага из ножен, не застрянет ли в нужный момент, – после чего приказал оседлать лошадь.

Поскольку Вулкана взял мой отец, мне пришлось довольствоваться старушкой Пальмой. По счастью, она уже была взнуздана и оседлана, так что дорога заняла не более четверти часа. Вскоре глазам моим открылась площадка, имевшая форму почти правильной окружности и поросшая низкой травой.

Сердце у меня упало, когда я увидел отца, неподвижно лежавшего на самом краю площадки, отвесно обрывавшейся к долине Вера. Более никого здесь не было. Таинственный незнакомец исчез бесследно, завершив поединок в свою пользу. Мои же колебания, а ранее – опасения Селестена, возможно, стоили отцу жизни.

Я бросился к нему. Господин де Порту оказался в сознании, но потерял много крови: оружие противника оставило широкий разрез, который отец пытался закрыть платком. Рана показалась мне опасной. Спешно сняв рубашку, я разорвал ее на несколько полос и, как умел, перевязал его. Все это время отец молчал, то ли от слабости, то ли по какой-то другой причине. Лишь один раз с его крепко сжатых губ сорвался слабый стон – когда мои действия причинили ему сильную боль.

К счастью, незнакомец не забрал нашего Вулкана – возможно, он очень торопился. Перевязав рану, я усадил отца на смирную Пальму; сам же поехал рядом на Вулкане, поддерживая раненого в седле. Медленно, шагом, под недовольное фырканье моего резвого жеребца, мы добрались до усадьбы. Во время возвращения отец сохранял сознание, но молчал. Уже во дворе он лишился чувств и начал валиться из седла. Я бы, наверное, не удержал его, но Селестен и Жак пришли мне на помощь. Бережно приняв отца на руки, они отнесли его в дом и положили в постель. Когда я снимал с него сапоги, он снова пришел в себя. Взгляд его сразу же стал вполне осмысленным.

– Исаак, – слабым голосом сказал отец. – Поставьте стул поближе и садитесь. Вы несведущи во врачевании, пусть Селестен сходит за отцом Амвросием. Наш священник кое-что понимает в этом деле…

Селестен бросился исполнять поручение, а я пододвинул стул к отцовской постели. Господин де Порту лежал с закрытыми глазами. Полотняные ленты, которым я перевязал его рану, набухли от крови. Он попросил пить, я тотчас подал ему ковш с водой, подслащенной виноградным соком. Утолив жажду, отец сказал:

– Исаак, судьба воспротивилась моему желанию и поощрила ваше. Следуйте же ему и поезжайте в Париж… – тут он закашлялся, и на губах его выступила кровавая пена.

– Успокойтесь, – поспешно сказал я, – вам не следует говорить, это отнимает у вас силы. Постарайтесь немного поспать до прихода отца Амвросия.

Отец отрицательно качнул головой.

– Помолчите, Исаак, – в его голосе, несмотря на слабость, появились знакомые властные нотки. – Если я говорю вам, что должен кое-что сказать, то извольте слушать внимательно… Подложите мне под голову подушку и приподнимите меня – я хочу вас видеть… Да, – сказал он, когда я исполнил его просьбу, – вы можете ехать. По-моему, отец Амвросий уже здесь – я слышу его шаги в зале. Проводите его сюда и оставьте нас одних. Но не уходите, вы мне скоро понадобитесь.

Видно было, что отцу очень тяжело давалось каждое слово. Тем не менее я надеялся, что оружие незнакомца не задело важных внутренних органов и слабость раненного определялась только потерей крови. Я вышел из спальни, едва не столкнувшись в дверях с нашим священником, который тащил большой кожаный мешок. В этом мешке отец Амвросий носил медицинские инструменты и целебные снадобья.

Я с нетерпением расхаживал у закрытой двери спальни, ожидая, когда священник выйдет, – не только для того, чтобы узнать о состоянии раненого, но и чтобы продолжить разговор с ним. Селестен бестолково топтался здесь же. Видно было, что он корит себя за промедление и считает несчастье, случившееся с хозяином, своей виной. Я испытывал сходные чувства. Хотя и слуга, и я вели себя так, как заведено было в нашем доме. Обратись Селестен ко мне сразу после отъезда господина де Порту, не промедли я около часа уже после того, как узнал о поединке с незнакомцем, ранение отца можно было предотвратить. Но страх перед гневом Авраама де Порту и для меня, восемнадцатилетнего юнца, и для старика Селестена перевесил.

Это был серьезный урок, который я надолго запомнил. Мне кажется, именно тогда я почувствовал себя по-настоящему взрослым. Тогда же я дал себе слово разыскать убийцу, чего бы это ни стоило.

Отец Амвросий возился долго. Сквозь тяжелую дверь я слышал, что он что-то говорит раненому – с ласково-увещевательными интонациями. Его несколько раз прерывали стоны. Примерно через час отец Амвросий выглянул в залу и попросил меня принести бумагу и письменные принадлежности. Лицо его было весьма озабоченным, из чего я сделал вывод, что положение господина де Порту хуже, чем ожидалось. Но расспрашивать я не стал, молча подал ему просимое. Священник исчез за дверью. Прислушавшись, я различил только голос отца – видимо, он что-то диктовал отцу Амвросию.

Я сел в кресло, которое обычно занимал отец, и задумался. Неожиданные известия, обрушившиеся на меня за последние дни, вызывали множество вопросов. Чувства, которые я испытывал, были сродни тем, которые однажды охватили меня в детстве, во время купания в Вере. Я тогда далеко отплыл от берега и вдруг попал в водоворот. Мне показалось, что чья-то жестокая рука вертит меня то в одну, то в другую сторону; я же, не имея никакой возможности сопротивляться, лишь изо всех сил бью по воде руками, пытаясь угадать направление, в котором меня подталкивает невидимый и безжалостный игрок.

Пребывая в таком состоянии, я не заметил, что отец Амвросий уже некоторое время стоит передо мной, встревожено на меня глядя. Я поднялся, опираясь на шпагу как на трость.

– Он вас зовет, сударь, – тихо сказал священник. – Рана оказалась весьма опасной. Насколько я могу судить, задет важный кровеносный сосуд. Господин де Порту – сильный человек, но, думаю, он не переживет сегодняшней ночи. Мужайтесь, сын мой.

Я направился в спальню отца, оставив оружие на кресле. Ноги мои подкашивались от волнения. Отец Амвросий не сопровождал меня. На мой вопросительный взгляд, он ответил:

– Ваш отец хочет переговорить с вами наедине.

Вопреки словам священника, отец выглядел бодрее, чем когда я его привез. Впрочем, через мгновение я понял, что румянец, проступивший на его щеках, являлся следствием лихорадки, а блеском запавших глаз раненый был обязан стоявшим на столике бокалу с вином и какому-то снадобью в глиняной плошке, которым он то и дело смачивал себе губы.

– Садитесь, Исаак, – тихо сказал он. – Пододвиньте стул еще ближе – я не хочу, чтобы кто-нибудь за дверью нас услышал… – и, когда я выполнил его распоряжение, заметил с бледной улыбкой: – Я проявил беспечность, за то и наказан. Мне следовало быть настороже. Этот человек… он вероломен и хитер. Я не ожидал, что под камзол он наденет кольчугу. И вот результат. Мой выпад не причинил ему никакого вреда, только притупил шпагу, а вот его удар… – он на мгновение прикрыл глаза. – Удивляюсь тому, что он не прикончил меня, когда я упал. Впрочем, достаточно и этой раны.

Я думал, что сейчас он расскажет мне о личности человека, которого утром назвал Жаиме, и о причинах их вражды, но отец более не возвращался к поединку. Вместо этого он сказал с бледной улыбкой:

– Итак, ваше желание скоро исполнится, Исаак. Вы знаете, что я был против вашего отъезда, но судьба, похоже, распоряжается иначе. Вы уедете в Париж и, возможно, поступите в королевскую гвардию. Да благословит вас Бог на этой стезе, сын мой! – видимо, от волнения он закашлялся, и на его губах немедленно выступила кровь.

Я поднялся со стула, чтобы пойти за отцом Амвросием, но отец властным жестом приказал мне оставаться на месте.

– У нас очень мало времени, Исаак, – сказал он, справившись с кашлем и отпив немного вина. – Я должен дать вам несколько поручений. Прежде всего – отошлите Гийома или Жака сегодня же в Тарб, за вашим братом Гидеоном. Скоро вы уедете в Париж и, возможно, никогда не вернетесь. Я бы хотел, чтобы Гидеон управлял нашим имением, наезжая сюда хотя бы изредка. Вот письмо к нему, которое я продиктовал отцу Амвросию. В этом письме я прошу его также регулярно посылать вам некоторую сумму денег. Она не слишком велика, но все же поможет вам на первых порах не бедствовать.

Я взял письмо.

– Сидите, я еще не закончил. Теперь о том, что касается вашего отъезда… – он откинулся на подушки, на мгновение закрыл глаза. На лбу выступили крупные капли пота.

Я осторожно промокнул ему лоб платком и поднес к губам плошку с питьем.

Выпив, он продолжил: – Как я уже говорил вам, у меня нет возможности снабдить вас рекомендациями к кому-нибудь из влиятельных в Париже людей. Ни с герцогом д’Эперноном, ни с бароном Дезэсаром я не знаком, а граф де Труавиль (сейчас он называет себя де Тревиль), увы, относится ко мне не лучшим образом еще со времен моей службы у великого Генриха. Нет у нас и документов, подтверждающих ваше дворянство. Поэтому единственная помощь, которую я могу вам оказать, – вот это письмо, – скосив глаза, он взглядом указал на уголок пакета, выглядывавший из-под его подушки. – Возьмите, – сказал отец. – Это письмо к парижскому ростовщику Исааку Лакедему. Он не только ваш тезка, но еще и дальний родственник. Я попросил его оказать вам возможную помощь. Не представляю, правда, его нынешние возможности, но, по крайней мере, он уже более десяти лет живет в Париже. Я написал письмо собственноручно (господин Лакедем знает мой почерк, а он подозрительный человек), и потому оно очень короткое… – отец замолчал. – Еще одна просьба… – сказал он после короткой паузы. – Я уже вам говорил, что отец Амвросий – «португальский купец», как и мы с вами. Его судьба может оказаться печальной, если вы когда-либо случайно проговоритесь об этом… Церковные власти бывают гораздо строже, чем светские. И не только в Испании…

Я дал слово забыть раз и навсегда все, что услышал о нашем добром священнике. Отец слабо кивнул, но не произнес ни слова. Я тоже молчал, ожидая продолжения. Я видел, что отцу тяжело говорить, но в то же время он хочет поведать мне что-то еще.

Так оно и оказалось. Он вновь вернулся к своему противнику.

– Этот человек – настоящий дьявол, – чуть слышно сказал он. – Я уже убивал его. Как видите, он вернулся. Будем надеяться, что вам не доведется с ним встретиться. Он очень опасен. А те, кто стоит за ним, опаснее во сто крат. Будьте осторожны, если ваши дороги когда-нибудь пересекутся… – с этими словами отец, обессиленный долгим разговором, откинулся на подушку.

Спрятав во внутренний карман оба письма, я направился к выходу. Он более не останавливал меня.

Выйдя от отца, я позвал к нему священника и отправил Жака в По; сам же я оседлал Вулкана и наведался на место давешнего поединка. Я хотел еще раз осмотреть лужайку. Не знаю, что именно я надеялся найти среди примятой травы.

Несколько пятен крови в стороне от того места, где упал мой отец, навели на мысль, что шпага отца все-таки проникла сквозь стальные кольца – и, значит, таинственный Жаиме не остался невредимым. Отец ранил его, возможно, легко, и именно ранением, скорее всего, объяснялось и то, что он не нанес последнего удара уже упавшему отцу, и то, что он не попытался увести Вулкана.

Мне пришло в голову, что раненый мог обратиться за помощью где-нибудь поблизости. То, что крови было немного, никак не означало легкого ранения – в некоторых случаях, как я уже знал, даже при тяжелом ранении кровь могла почти не проливаться. Я решил порасспросить наших соседей, в первую очередь – Андижоса, всегда обращавшего внимание на появление в Ланне незнакомых людей.

К сожалению, расспросы, на которые я потратил не менее двух часов, ничего не дали. Незнакомец появился невесть откуда и исчез бесследно, невесть куда, никто его не видел. С этим я и воротился домой.

Отец резко осунулся за короткое время моего отсутствия. Черты лица заострились, глаза ввалились. Дыхание стало еще тяжелее, а лоб был покрыт испариной. Я понял, что он умирает. Мне стало страшно, но я чувствовал, что обязан быть с ним до конца. Священник поначалу хотел отослать меня, но, в конце концов, согласился с моим присутствием. На мой вопрос, не собирается ли он на всякий случай причастить Авраама де Порту святых даров, отец Амвросий с непонятным смущением пробормотал, что уже сделал это, после чего поспешно удалился, велев мне смачивать губы умирающему. Отец то и дело впадал в забытье. К вечеру у него начался сильный жар, он метался по постели в бреду. Временами он что-то выкрикивал на том самом «ладино», о природе которого я узнал лишь вчера.

Так прошел остаток дня и часть ночи. В полночь он вдруг затих и открыл глаза. Узнав меня, отец попытался улыбнуться и что-то невнятно прошептал. Я наклонился к нему.

– Поверните меня лицом к стене… – с неожиданной силой произнес он.

– Что?..

– Так надо. Прошу вас, Исаак… поверните меня к стене…

Я не знал, зачем это нужно, но подчинился. Приподнявшись на локте, он прошептал что-то еще и вдруг захрипел. Я в ужасе отшатнулся, но отец больше не издал ни звука.

В то же мгновение из глаз моих брызнули слезы. Странно, что в тот момент разумом я еще не успел осознать случившееся. Я просто почувствовал, что случилось непоправимое: Авраам де Порту, мой отец, покинул этот мир, не успев раскрыть мне тайну личности своего убийцы.

Последующие два дня я помню смутно: давало себя знать испытанное потрясение. Помню приезд брата Гидеона, взявшего на себя распоряжение похоронами. Помню сами похороны. Больше всего меня поразило, что отца хоронили не в гробу. По распоряжению отца Амвросия тело завернули с головой в специально приготовленный саван, на мой взгляд необычный – белый, с черными полосами по краю и кистями, пришитыми к каждому из четырех концов ткани.

Но эти детали по прошествии короткого времени представлялись мне весьма смутно, как будто все случилось много лет назад. После похорон, вступив в присутствии нотариуса во владение имуществом, Гидеон назначил управляющим Селестена, а его помощником – Жака. Более его здесь ничто не задерживало, он вернулся в По, где его ждали неотложные дела губернского управления боеприпасов. Он успел лишь сообщить мне, что собирается выйти в отставку и вслед за нашим братом Жозефом попытать счастья по другую сторону Атлантики. «В этом случае, – сказал он, – ты станешь полновластным и единственным хозяином поместья де Порту». Но меня совсем не привлекала такая перспектива.

Отец Амвросий, назначенный душеприказчиком в той части отцовского наследства, которое касалось меня, вручил мне двести ливров, оставленных отцом.

– Господин де Порту распорядился, чтобы вы выбрали оружие и снаряжение из хранящегося в башне, – сказал он. – Из огнестрельного оружия он посоветовал вам ограничиться двумя пистолетами и не отягощать коня мушкетом или аркебузой. Кроме того, он просил воспользоваться его шпагой – но по приезде в Париж поменять ее клинок. Что же до пороха и пуль, их запасы находятся там же. Господин де Порту распорядился, чтобы вы, Исаак, ни в коем случае не ошиблись: сухой турецкий порох и запасные кремни для пистолетов следует взять из ящика, стоящего в правом дальнем углу башни… – последнее отец Амвросий произнес с печальной улыбкой, сопроводив ее замечанием насчет того, что все эти подробности так соответствуют характеру покойного господина де Порту. – Ваш отец всегда обращал внимание на мелочи, Исаак.