Новогодние рассказы на кожуре от мандаринов

скачать книгу бесплатно


Трое мужчин одновременно посмотрели на нее, и по их взгляду ей стало ясно, насколько сильно они с ней сейчас не согласны, поэтому она добавила:

– Хотя да, мы бываем истеричками, но и вы тоже хороши.

– Мне «скорую», кстати, мужчина вызвал. Шел мимо с собакой, а я лежу в сугробе. Если бы не он, бы замерз бы, и все…

Дверь кабинета открылась, из нее выглянуло недовольное лицо в белом халате:

– Никто из вас зайти не желает?

Женька встал. Было видно, что ему это трудно дается, поэтому Саша вскочил, чтобы ему помочь дойти до двери доктора, затем он вернулся обратно на лавку к Гене и Насте, хотя никого, кроме их троих в коридоре уже не было, и можно было сесть на любое свободное место.

– Давайте я тоже закончу рассказывать. Ты следующая, и сама спросила, что с ногой, – произнес Гена, но тут ему снова позвонили. – Ну и зачем? Ну, зайка, зачем спрашивается. Я б сам доехал. Хорошо. Целую. Сейчас девушка одна, парень, потом я, и все.

Не успел, он закончить разговор, как Саша произнес:

– Ген, я тебя пропускаю, меня дома никто не ждет, а тебя – три важных человека.

– Да они не дома, жена за мной приехала с пацанами, в машине спят, папку ждут, – с гордостью донеслось в ответ.

– И я пропускаю, меня тоже никто не ждет, кроме Шнурка, поэтому ты следующий. Расскажи уже, что с ногой, – с улыбкой сказала Настя.

– А я, как Женька, тоже с лестницы упал, но только он вверх лез, в квартиру, а я вниз – в погреб за свеклой. Споткнулся, грохнулся на мешок с картошкой, огород у нас свой. Вот такую капусту квасим, – после этих слов он поднял вверх большой палец, показывая «класс».

В коридоре раздался грохот колес, медсестра толкала перед собой каталку, спустя минуту-другую на ней в операционную вывезли Женьку.

– Под общим наркозом будут делать. А он без телефона даже, жена и не знает. Адрес скажи, мы твоим сообщим, – вскочил он, забыв на секунду о больной ноге, и, прихрамывая, сел обратно.

Ни слова не говоря, Саша побежал вслед за каталкой, а Гена, прыгая на одной ноге, будто играл в классики, скрылся в кабинете. Настя сидела одна, вспоминая, как вышла специально пораньше погулять с собакой, пока не начались запуски салютов и прочих петард, как выбрала сквер подальше, как испугавшись шума, Шнурок рванул и перевернул эту чертову палку с фейерверком, как Саша упал на нее, прикрыв низом пуховика, потому что увидел, что сейчас в Настю влетит очередной залп.

«Конечно, он меня спас, – говорила она сама себе мысленно. – Да я больше от испуга его обозвала, а надо было сказать спасибо».

– Улица Кирсанова, двадцать два, квартира двадцать, – запыхавшись, произнес Саша, размахивая рукой, перевязанной кухонным полотенцем. – Я после приема на такси доеду и скажу. Уверен, жена волнуется.

– Спасибо, – услышал он в ответ.

– Да мне ничего не стоит, даже в радость будет.

– Спасибо, что спас, Саш, я была не права. Я просто испугалась.

– Я так и понял, пуховик, конечно, жалко.

– Давай я за него заплачу. Химчистка там или… – Настя не успела договорить, как из двери вышел, вернее, выскочил на одной ноге Гена со словами «Я на рентген».

– Не заходите пока никто, – донеслось от доктора, будто вся Вселенная хотела, чтоб эти двое поговорили еще друг с другом.

– И ты меня извини, что обозвал истеричкой, а еще я удивился, что ты с французского поняла все.

– А ты чего так рано фейерверки пошел запускать? Психанул?

– Психанул, ты права. Мама у меня умерла в конце лета, – тут Саша сделал паузу, чтобы собраться с мыслями, громко сглотнул, зажмурился и продолжил: – Понимаешь, была у нас с ней традиция такая, отмечать мой день рождения днем. Родился я 31 декабря, представляешь? Мама всегда подчеркивала, что не хочет лишать меня праздника, не хочет, чтобы я думал, что новый год важнее, поэтому она готовила салаты, собирала в моем детстве друзей, родных, и все поздравляли меня, а уже вечером мы садились отмечать новый год, подарки дарили все разные: отдельно на день рождения, отдельно – под елку. Потом родители развелись, я вырос, но мама не изменяла себе и этой нашей традиции. И вот сегодня был мой первый день рождения без нее.

Саша замолчал, в его глазах стояли слезы, и Настя, не ожидая сама от себя, положила руку ему на колено, потом поняла, что делает что-то не так и резко убрала.

Саша не заметил этого, он, глядя в стену, продолжал:

– Утром я заказал пиццу, но поздравлять самого себя, сидя в одиночку за столом, как-то непразднично, поэтому розовое вино, которое мама очень любила, не стал открывать, решил позвонить отцу, которого не видел больше пяти лет, а он молчит. Я ему: «С Новым годом», а он в ответ: «И тебя тоже! Всех благ. Дел много, Сань, пока». И не вспомнил, не поздравил с днем рождения.

Мимо пропрыгал к врачу Гена:

– Просто растяжение, с неделю с бинтом похожу и огурцом. Кстати, ребята, какие огурцы жена моя солит, вы даже не представляете. Просто круть.

Гена скрылся, а Настя робко произнесла:

– С днем рождения, я тебя поздравляю от всего сердца. Еще целых полтора часа твой день, ты хороший, правда, я это вижу. Молодец прям.

Настя зашла к врачу, он осмотрел ее и отправил отдыхать домой, прописав мазь от ушиба, но ехать домой совершенно не хотелось.

В ее голове крутились истории трех незнакомых мужчин, каждый из которых любил женщину, маму или жену, неважно, но любил же.

– Чего стоишь? – донеслось из машины, припаркованной рядом. – Садись давай.

Гена, нацепив красный колпак, улыбался особой улыбкой, которая бывает на лицах взрослых только в канун Нового года, а рядом с ним за рулем сидела, улыбаясь, в таком же колпаке его жена. Настя стояла в нерешительности.

– Говорю же тебе – садись. Сейчас Сашку дождемся, поедем скажем жене Женьки, где он, и считай, уже Новый год. А он что? Он только радость нам принесет!

Среди мишуры теряется душа

Андрей сидел за столом в центре огромного зала, стильно украшенного к Новому году, и смотрел на парящих под потолком воздушных гимнастов в ярко-пестрых костюмах, а перед глазами стояли мама и ее подружка, тетя Надя, и то, как они, переодевшись в какие-то нелепые платья, завывали, прижавшись друг к другу спинами: «Главне-е-е-ей всего, погода-а-а в доме, а все-е-е другое – су-у-у-у-уета».

И им тогда он, десятилетний, верил, хотя в руках вместо микрофонов были бананы, но пели с такими эмоциями, что невозможно было представить, что главнее может быть что-то другое. В их голосах на надрыве было и про то, что они готовы мириться с мелкими неурядицами, вроде задержки зарплаты, детьми, которые получили трояк за контрольную; готовы любить мужей, хотя они предпочитают посмотреть дома футбол по телевизору, вместо того чтобы хоть раз в год пойти в театр, как «приличные люди ходят».

Но «певицам» маме и тете Наде тогда Андрей верил, они не врали, выступая у елки посреди небольшой комнаты, стены которой были украшены мишурой в виде цифр 1995, и даже на алоэ в углу висели новогодние шары.

Мама с подругой пели, и Андрей верил всей душой в волшебство происходящего, а вот воздушным гимнастам сейчас верить не хотелось вообще.

«Красиво и слажено все делают», – проносилось в голове Андрея, рассматривающего, как они скользят высоко над столами. Скользят только потому, что им заплатили за это.

«А с чего им выступать тут бесплатно, а? Это их работа, – отвечал он сам себе. – Все верно. Им заплатили, чтобы они развлекали бомонд. Или как еще назвать собравшихся тут? Поэтому сиди и пей давай с улыбкой принесенный аперитив».

А гимнасты в это время взлетали, словно дивные птицы, и резко скатывались вниз, и Андрей вспоминал, как они с братом и дочками тети Нади – Машкой и Наташкой – вышли танцевать, как брат поднял Машку вверх, она раскинула руки в разные стороны, и они оба упали на пол у елки, а сверху на них – мамы; как все безудержно смеялись, потому что тетя Надя продолжила петь даже лежа. Она пела в уже раздавленный банан-микрофон «…А все-е-е дру-у-у-гое сует-а-а», и невозможно было не верить в ее «настоящность».

А гимнасты сейчас, вроде с открытыми улыбками, то поднимаются по алым полотнам вверх, то резко падают вниз, но что-то не то.

Кажется, что все! Конец! Сейчас рухнут, но они остаются парить, держась кончиками пальцев за ткань, как за спасательный круг, но при этом нет в них «настоящности», а может, «настоящности» не было просто в жизни уже взрослого Андрея.

– Талантливо, Сонь, – произнес он вслух, а в мыслях продолжил: «Но не душевно, парят, как наши с тобой отношения. Только от того, чтобы «рухнуть», удерживают не пальцы ног, а мое терпение, возможно, мои деньги… и походы по твоему желанию к психологу».

Соня ничего не ответила мужу, она уже обнималась с какой-то блондинкой, от улыбки которой исходило только одно – лицемерие; вернее, модные ныне приспособленчество, называемое networking.

«Интересно, они обе понимают, что улыбаются друг другу наигранно, как герои кино? Или хотя бы у одной из них есть наивная вера в то, что это все вокруг по-настоящему?» – пронеслось в голове Андрея, и он вспомнил, как смачно его обнимал при встрече дед. Он зажимал его в свои руки, будто в капкан – капкан любви – и, громко хохоча сквозь густые рыжие усы, добавлял: «А ну-ка выберись, то зацалую, как малыша». И Андрей выбирался, принимая правила игры.

«Вспомнил чего? – заспорил он снова в своей голове. – То дед твой, родной человек, а тут жена обнимается с незнакомой женщиной. Ты что, предлагаешь им устроить “капкан любви”»?

Андрей улыбнулся сам себе, пока Соня болтала уже с другой девушкой, вроде одетой в платье, а вроде и нет, потому что оно настолько просвечивало все изгибы ее фигуры, показывая, что она без нижнего белья, что становилось немного неловко, и он начал усиленно рассматривать жену в новом платье, которое она специально для этого вечера заказывала у известного дизайнера, выпустившего таких всего пять.

Он смотрел на вырез платья Сони и будто… ему не тридцать семь, а десять, и его мама примеряет изумрудное платье на базаре на картонке у груды вещей, наваленных в бело-синей палетке.

– Да оно же порванное.

– И это где еще? – отпивая чай из термоса, самоуверенно произносит женщина в валенках, толстой бесформенной куртке и шали. – Это модель такая. Вы в моде много понимание?

– Вот же стрелка, видите? – не унимается мама.

– Женщина, не нравится, снимайте, если брать не будете, – доносится ответ, продавец отворачивается, думая, что «тут уже ловить нечего».

– Нет, я куплю, если «скинете».

– Хорошо, двадцать рублей скину.

И потом мама в этом платье, прикрыв стрелку брошью, пела с тетей Надей.

В реальность Андрея вернул официант, предлагая очередную закуску. Выглядела она пафосно, а называлась вообще помпезно: брускетта с риетом из лосося по-фламандски на подушке из пюре из авокадо.

И вот Андрей уже открыл широко рот, чтоб укусить, как услышал от жены:

– Зачем ты разеваешь на пол-лица? Неприлично ведь. Столько лет, а не понимаешь, что надо…

– Сонь, – перебил он ее, – дай мне, пожалуйста, спокойно поесть бутерброд.

– Это брускетта, а ты пасть разинул.

– Да-да, я помню, там еще риет, да на подушке, – Андрей начал смеяться так сильно, что руки его затряслись, и эта самая прослойка из пюре авокадо немного «съехала», капнув на белую скатерть.

Андрей закрыл рот, сконфуженно улыбнулся жене и поставил на стол тарелку с содержимым, а перед его глазами стоял папа.

Папа и дядя Вова, муж тети Нади, и как они вдвоем под крики «Давай! Давай!» дрались подушками, а глаза при этом были завязаны шарфами.

Андрей вместе с братом, Машкой и Наташкой прыгали от радости на диване, каждый болея именно за своего папу.

Сколько же счастья тогда было и задора! И неудачный прыжок, после которого Машка разбила стакан со смородинным компотом, только усилил накал страстей, хотя тетя Надя эмоционально вспомнила чью-то там мать.

– Сонь, у тебя родители в детстве на Новый год конкурсы устраивали? – спросил он, откусывая брускетту.

Жена, не отрывая глаз от присутствующих, пробубнила:

– О, смотри, сам Смирнов тут, – затем она будто опомнилась и ответила: – Новый год я чаще всего справляла у дедушки с бабушкой, потому что родители куда-нибудь уезжали, например, однажды рванули вдвоем в Москву, оставив меня в очередной раз в деревне, поэтому я мечтала вот так красиво встречать этот праздник в самом лучшем платье, а не уныло сидеть со стариками, вспоминающими, как тысячу лет назад они были бодры и веселы.