скачать книгу бесплатно
– Не сердись на меня, – сразу же заметил выражение ее лица Алкей. – Ведь сегодня я приехал к тебе с подарком. Я привез вам прославленного философа Эпифокла. С этим человеком считают за великую честь познакомиться лучшие ученые мужи земли. Надеюсь, ты слышала прежде это имя?
– О, конечно! – обрадовано воскликнула Сапфо. – Но я не думала, что он сейчас на Лесбосе.
– В наших краях Эпифокл, разумеется, проездом, – пояснил Алкей, наслаждаясь реакцией, которую произвела его новость. – Вообще-то я вызвался сопровождать его к гавани – он собирался отплыть на Фасос. Но, пользуясь тем, что вчера наш ученый друг выпил немного лишнего неразбавленного вина и потерялся даже в пределах собственного тела, я решил по дороге завезти его к тебе. Сейчас мы накормим Эпифокла хорошим завтраком, наш мудрец придет в доброе расположение духа. Думаю, он не откажется прямо за пиршественным столом провести открытый урок диалектики. Можно сказать, что я похитил знаменитость ради тебя, моя Сапфо!
– Ты настоящий рыбак, Алкей, – улыбнулась Сапфо. – Заманил в свои сети такую мощную рыбину, как Эпифокл! Я много о нем наслышана, но никогда прежде не видела воочию…
Но, начав говорить о рыбалке, Сапфо внезапно запнулась на полуслове.
Она сразу же вспомнила про другого рыбака – Фаона, сына маленькой Тимады, с которым как раз на сегодняшнее утро была назначена встреча. А ведь именно к ней Сапфо мысленно готовилась с первой же минуты после пробуждения.
Ничего не поделать – разговор с юношей придется перенести на другое время.
И потом, если разобраться – зачем Фаону слишком уж торопиться? Ведь они не успели даже как следует познакомиться!
– Да на что там смотреть? – проговорил Алкей, самодовольно поглаживая свою ухоженную, блестящую бородку. – Я советую тебе, Сапфо, вообще стараться не поднимать на Эпифокла своих прекрасных глаз, чтобы ненароком не испугаться. Старину Эпифокла надо слушать, слушать и снова слушать. Я с друзьями провел в его обществе больше недели, и мое любопытство не только не насытилось, но сделалось еще больше. Главное, не обращать внимания, что от старика несет козлом. Это может несколько забить нежный аромат твоих фиалок, Сапфо. Эпифокл много рассуждает про воду, но почему-то его никакими силами не удается затащить в баню.
Сам Алкей всегда тщательно следил за своим внешним видом, придавая этому огромное значение.
Даже дорожный плащ, который поэт носил из подражания путешественникам (хотя никогда по доброй воле не выезжал из Митилен и не покидал без нужды свой роскошный дом!), а также философам (официально он не принадлежал ни к одной школе), – так вот, даже светлая хламида Алкея всегда выглядела безукоризненно чистой и без всяких слов говорила о том, что ее владелец – потомственный аристократ из очень знатного, древнего рода.
Не говоря уж о таких мелочах, как позолоченные пряжки на поясе, или перстни на белых, тщательно ухоженных руках. А к Сапфо известный в своих кругах поэт тем более приезжал в своем самом лучшем виде, как жених.
Для Сапфо Алкей был преданным другом, достойным служителем муз – и только. Но этот человек с завидным упорством дожидался чего-то большего.
Даже после того как Сапфо отвергла предложение Алкея о замужестве, поэт вовсе не озлобился и не стал проклинать ее на всех перекрестках, как это нередко делают мужчины-простолюдины. Он просто сделал вид, будто ничего особенного не произошло, и продолжал терпеливо гнуть свою линию. Возможно, он просто некстати в тот злополучный вечер высунулся с предложением руки и сердца. Но разве колесо судьбы не может однажды крутануться в другую сторону?
Алкей по-прежнему старался незаметно помогать Сапфо в занятиях ее школы: устраивал поэтические и музыкальные турниры, старался не пропускать больших праздников, привозил «с доставкой на дом» друзей-поэтов и других именитых гостей своего дома, или же просто присылал к столу какие-нибудь изысканные угощения для девушек.
В общем, он старался быть незаметным, но при этом – незаменимым.
Вот и сейчас: для кого бы еще Алкей пошел на такой подвиг? Встать с раннего утра, когда Эпифокл еще не проснулся и только бормотал сквозь сон какие-то несвязные речи? Затем погрузить философа на коляску и, вместо того чтобы доставить на обещанный корабль, привезти сначала в загородный дом, расположенный в стороне от пристани, куда Эпифокл вовсе не собирался?
Впрочем, Алкей несколько лукавил сам перед собой – первой, о ком Эпифокл спросил, как только прибыл в Митилены – столичный город Лесбоса, была как раз Сапфо. Слава об этой женщине, как заявил во всеуслышание философ, разнеслась далеко по всему свету.
Спросил не про него, Алкея, а именно про Сапфо!
Впрочем, затем Эпифокл увлекся другими делами и встречами и, похоже, под действием вина подзабыл о своем горячем желании познакомиться с прославленной поэтессой.
Но Алкей-то – пусть в следующий раз его в язык ужалит змея! – помнил, что неожиданно для себя зачем-то ответил Эпифоклу, что в настоящий момент Сапфо нет в городе. Мол, она в отъезде, хотя прекрасно знал, что до загородного дома, где в самые жаркие летние месяцы поселяются женщины, – рукой подать, всего несколько часов езды на быстрой колеснице!
Но потом Алкей все же сумел себя перебороть. Он решил, что гораздо разумнее не завидовать известности Сапфо, а постараться самому понять, что именно заставляет самых разных людей единодушно преклоняться перед стихами его подруги. Разумеется, он считал их вовсе не плохими, даже, скорее, – хорошими, но все же не настолько, как его собственные.
А женские тайны лучше всего узнавать, когда подруга находится в твоих крепких объятиях. Согласившись на замужество, Сапфо могла бы и поделиться своей славой! И тогда вскоре все привычно будут говорить: «Алкей и Сапфо», как слитно вспоминают теперь потомки Орфея и Эвридику или, к примеру, Филимона и Бавкиду.
И потому Алкей шел на настоящие подвиги – встать ни свет ни заря и без завтрака погрузиться в коляску! – лишь бы прочесть благодарную улыбку на лице своей избранницы и найти новый, благоприятный повод для встречи.
Сапфо вызвала служанку и распорядилась, чтобы стол накрыли для праздничной трапезы: таких знаменитых гостей, как философ Эпифокл, следовало встретить с почестями.
– Да, Диодора, вот еще что, – сказала Сапфо как бы между прочим. – Пока я буду заниматься гостями, к беседке должен подойти один юноша по имени Фаон.
– Какой такой Фаон? А, приемыш молочницы Алфидии? Пастушок! Всех этих коз уже по дешевке прикупил проныра-колбасник Кипсел…
– Да, он. Приведи Фаона к нашему столу. Сегодня перед нами выступит сам Эпифокл.
– Зачем еще? Ведь он же простой пастух, и больше никто? Кто должен выступать? Этот пьяный старикашка?.. – начала словоохотливая служанка, но, встретив строгий взгляд Сапфо, замолчала на полуслове и быстро закивала: – Хорошо, моя госпожа, я так и поступлю.
– Даже если юноша будет отказываться и из скромности говорить, что уже сыт, ты все равно должна пригласить его к столу. Пусть сегодня он будет среди нас, – проговорила Сапфо, уже отвернувшись.
– Но… но… зачем? Не многовато ли почета для сынка простой молочницы? – с любопытством заглянула ей в лицо Диодора. – С каких это пор, моя госпожа…
– Этот мальчик, сын нашей покойной подруги Тимады, скоро всех нас покинет и поедет учиться в Афины, – пояснила Сапфо строго. – Пусть у него останется самая добрая память о родных краях и о нашей школе. А ведь наиболее теплые чувства как раз и рождаются за чашей вина, слушая умные беседы старших. Разве что-то не так?
– Так-то оно так, госпожа, – пробормотала озадаченная Диодора. – Да что-то тут и не так, чтобы так…
Но умное, искрометное застолье, задуманное Сапфо и Алкеем, почему-то с самого начала не задалось.
Философ Эпифокл за завтраком был сильно не в духе. У него с утра раскалывалась голова после вчерашней бурной пирушки, и беспокоили боли в животе, за который он хватался то одной, то другой рукой.
Скупо поприветствовав Сапфо, Эпифокл всем своим молчаливым видом выражал неудовольствие, если не протест Алкею по поводу незнакомого места, куда его насильно завезли, а также новых людей за столом, позволив себе даже пробурчать один раз вслух, что ему «и все старые надоели до коликов в животе».
Затем Эпифокл отверг все предлагаемые слугами кушанья и попросил для себя тарелку простой поленты из ячменя на воде. И при этом пояснил, что в его возрасте пора есть одну только кашу, а все прочее организм отвергает вместе с желчью. «Сразу через все дырки», – с глубокомысленным видом уточнил философ, не слишком-то заботясь, как его речи скажутся на аппетите всех присутствующих.
– Должно быть, это очередная философская теория, – засмеялся Алкей, который, напротив, несмотря ни на что, находился в веселом состоянии духа и всеми силами старался расшевелить гостя. – Я отлично помню, что не далее как вчера вечером организм Эпифокла в большом количестве употреблял жареных на вертеле куропаток и запивал их столетним фалернским вином. И, по-моему, чувствовал себя при этом превосходно!
– Хм, то, что было вчера, – не сегодня, – коротко ответил Эпифокл. – Зато сегодня – совсем не то, что вчера. Это никак между собой не связывается.
Философ имел давнюю привычку глубокомысленно хмыкать во время своих высказываний, намекая на глубоко скрытый в них тайный смысл.
Вот и сейчас Алкей тут же хлопнул в ладоши в знак того, что слова, сказанные Эпифоклом, показались ему на редкость мудрыми.
За столом помимо гостей и самой Сапфо было еще несколько женщин, которые пожелали разделить утреннюю трапезу с заезжей знаменитостью.
Поговорка гласит, что «застольников должно быть не меньше числа харит и не больше числа муз», – то есть не меньше троих, но не больше девяти человек.
Примерно такое количество сегодня за столом и собралось.
Дидамия от волнения почти что ничего не пила и не ела, а только смотрела на философа во все глаза, которые Сапфо называла «волоокими», связывая при помощи слов внешность подруги с ее поистине нечеловеческой работоспособностью и выносливостью на ниве получения новых знаний.
Вот и теперь Дидамия боялась пропустить даже слово или простое хмыканье Эпифокла – подобные встречи с учеными мужами, которые со всего мира привозили на Лесбос живую мудрость и рассказы о новых открытиях науки, доставляли ей ни с чем не сравнимое удовольствие. По крайней мере, гораздо большее, чем свежайший сыр – необходимый спутник вина, рыба, множество сладостей и фруктов, в щедром изобилии разложенные на столе.
Зато Филистина сегодня к столу не вышла. По своему обыкновению, она все утро валялась в постели и разучивала новую песню Сапфо. Она даже не скрывала, что от споров и ученых разговоров у нее сразу же начинает гудеть в голове, как будто бы туда залетела сотня пчел.
Зато на встречу со странномудрым Эпифоклом с большой охотой пришла молоденькая девушка по имени Глотис, которая упорно развивала в себе способности к рисованию. Уже несколько лет она занималась росписью ваз, делая в этом искусстве немалые успехи и отдавая ему все свое время и силы.
Вот и сейчас Глотис пришла для того, чтобы подробно разглядеть лицо заезжей знаменитости и постараться впоследствии перенести его на вазу.
А посмотреть действительно было на что – в своей жизни Глотис вряд ли когда-нибудь встречала такого некрасивого мужчину, каким был философ Эпифокл.
Казалось, что боги скроили его буквально кое-как, наскоро, совершенно не предполагая, что человеку придется в таком обличии прожить долгую, до седых волос, жизнь.
На красном, покрытом крупными оспинами лице Эпифокла кое-как, неровной картофелиной, был прилеплен нос. А из-за заплывших щек то выглядывали, то снова прятались два маленьких, зорких, черных глаза.
Волос на голове ученого мужа было совсем мало – они лишь как бы обрамляли его большую и почему-то изрядно, вкривь и вкось, поцарапанную лысину.
Сапфо невольно улыбнулась: наверное, эти свежие царапины остались после недавнего буйного куража старичка, который сейчас казался редкостным тихоней, терпеливо выскребающим из тарелки ложкой безвкусную, но зато полезную для желудка кашку.
Впрочем, из растительности у Эпифокла имелась еще косматая и как-то странно торчащая вперед борода, которая тоже почему-то росла длинными, неровными клоками, – видно было, что она давным-давно не знала деревянной гребенки, пусть хотя бы и с редкими зубьями.
Под туникой Эпифокла был хорошо заметен округлый, почему-то яйцевидной формы живот, сильно перевешивающийся из-за пояса, сплетенного из простой веревки.
Похоже, не так-то легко было философу повсюду носить с собой такую ношу. Недаром Эпифокл имел привычку то тяжко вздыхать, то недовольно кряхтеть или таинственно хмыкать, при этом поглаживая свое пузо руками, словно проводя с ним какие-то особые дипломатические переговоры.
Глядя на Эпифокла, можно было с уверенностью сказать, что он и в молодости не блистал красотой и, скорее всего, был настоящим страшилищем.
Зато боги дали этому человеку острый, пытливый ум и душу настоящего исследователя: его постоянно кидало из одной крайности в другую.
Еще в юности, Эпифокл четыре года провел в пещере, терзая себя полным уединением и голодом, где он питался лишь одними заплесневевшими сухарями и кореньями. Но вскоре после этого очутился на Крите и примерно столько же времени жил там при богатейшем дворе среди самой изысканной роскоши.
Философ, который стремился все свои теории испробовать прежде всего на самом себе, неоднократно побывал в Египте, водил близкую дружбу со знаменитыми вавилонскими жрецами и даже сам чуть ли не сделался магом. При этом на родине он также считался одним из самых умных политиков и какое-то время назывался почетным гражданином Афин.
Сапфо от кого-то слышала историю, как совершенно неожиданно на собрании граждан в Афинах Эпифокла подвергли остракизму – его на десять лет изгнали из города как человека, который начал оказывать слишком сильное влияние на умы городских жителей и потому сделался потенциально опасным для всего государства.
Впрочем, возможно, это было всего лишь очередной легендой из числа сопутствующих имени Эпифокла в великом множестве.
Про Эпифокла говорили, что он одинаково свободно общался с царями и рабами, знал разные языки, писал стихи и трактаты – особенно много у него имелось поэм о текучих свойствах воды и воздуха! – имел собственные теории о происхождении солнечного и лунного света. Этот неутомимый человек сам придумал солнечные часы, требуя, чтобы их ввели в обращение повсеместно и называли «эпифокликами». Он даже научил людей, как при помощи специальных травяных отваров безболезненно вывести камни из почек, так как сам страдал этой болезнью и постепенно сумел себя вылечить.
Наверное, тот, кто не был знаком с задачей, которую философ считал главным делом своей жизни, мог бы посчитать его обыкновенным безумцем, мятущимся в поисках определенного занятия и не останавливающимся в своих исследованиях на чем-нибудь одном, чтобы добиться в избранной области хоть каких-то успехов.
Но в том-то и дело, что Эпифокла всю жизнь интересовали не сами жизненные явления, а проблема связи между разнообразными вещами и событиями.
Именно «проблему всеобщей связанности» философ исследовал с завидным, непостижимым постоянством и нечеловеческим упорством, то и дело подвергая собственную жизнь самым разным испытаниям. Он словно наблюдал, как же потом свяжутся между собой такие непохожие лохмотья биографии в рамках его общей, назначенной мойрами, судьбы.
Но Сапфо почему-то интересовало сейчас совсем другое.
Глядя на хмурого, тщательно жующего Эпифокла, она пыталась понять: что же ощущает человек, который, казалось бы, пережил и испытал в своей жизни абсолютно все, что только возможно или даже невозможно простому смертному?
Проще говоря: счастлив ли Эпифокл и сумел ли для себя понять, что же это такое – счастье? С чем, с какими мыслями подошел прославленный философ к своей человеческой старости? Не терзает ли его страх смерти?
Но сейчас, глядя на Эпифокла, с полной определенностью можно было сказать лишь только то, что философ все же успел по дороге проголодаться. Все остальное было прочно скрыто за кривой, характерной усмешкой старика.
Правда, время от времени Эпифокл все же поднимал свои зоркие, цепкие глаза от тарелки, внимательно осматривал женщин, после чего многозначительно хмыкал, не делая никаких пояснений.
Зато Алкей, как всегда за пиршественным столом, заливался соловьем и не давал скучать никому из участников застолья.
Первую чашу вина поэт щедро плеснул себе под ноги, показывая, что начальный и самый последний глоток приличные люди должны не забывать жертвовать великим богам. Вторую чашу Алкей осушил одним залпом и, положив в рот несколько черных виноградин, тут же принялся в который раз пересказывать героические истории из своей жизни.
Да-да, он ведь тогда не согласился с тиранией Мирсила и смело вступил с ним в политическую борьбу! К сожалению, подлый Питтак хитрым образом сумел в одиночку воспользоваться плодами победы, но все равно это было, было…
Питтака Алкей исключительно величал «негодяем» и «плоскостопым дураком», которого он в результате перехитрил. Ведь именно из-за него поэту пришлось отправиться в изгнание, побывать в Египте, объехать многие греческие острова – вряд ли он, изнеженный домосед, отправился бы в такое путешествие по собственной воле. А сколько во время странствий он написал новых стихотворений и поэм!
Пожалуй, его творческие успехи стали решающим фактором, почему Алкей все же позднее примирился с Питтаком и принял его приглашение вернуться на Лесбос, – новые впечатления незаметно вытеснили из его души воинственный пыл борьбы.
Кое о чем Алкей, конечно, умалчивал. Например, о том, что, прежде чем получить долгожданное приглашение вернуться на родину, ему пришлось четыре раза посылать Питтаку прошения, на которые тот всякий раз сухо отвечал: «Пока не представляется предлог тебя вернуть». Лишь с пятого захода просьба поэта-изгнанника была удовлетворена.
Но, в конце концов, эта история больше никого, кроме них двоих – правителя и подданного, – не касалась!
Подобные застольные рассказы друга о политике и своем изгнании Сапфо в шутку называла лежащими на дне первой чаши.
И действительно, как только в голову Алкея ударял первый хмель, он сразу принимался горячо рассуждать о политике, тиранах и о тираноборцах. Следом шли воспоминания о дальних недолгих странствиях, которые всякий раз обрастали все новыми и новыми подробностями. Друзьям Алкея они казались все более фантастическими и даже полностью вымышленными.
– Кстати, именно в Египте я имел удовольствие познакомиться с нашим общим другом, – пояснил Алкей, кивая в сторону Эпифокла. – На чужбине грек замечает земляка, как курица своего цыпленка, даже если тот с головы до ног перепачкается в навозе.
– И кто же из вас курица, а кто – такой цыпленок? – сразу же спросила Глотис, на что Эпифокл выразительно хмыкнул. Алкей слегка замялся, видя, что поэтическое красноречие на этот раз занесло его несколько дальше, чем нужно.
И как раз в этот момент в комнату нерешительно вошел Фаон, которого служанка слегка подталкивала в спину к столу. Так что, к радости Алкея, извечный философский вопрос о первичности курицы или яйца можно было незаметно замять.
Слегка покраснев, Фаон поприветствовал присутствующих и возлег на подушки, выбрав свободное место вблизи Дидамии. По всей видимости, он чувствовал сильное смущение в незнакомом обществе.
– Цыплят надо искать среди молодежи. Может быть, вот он и есть тот самый унавоженный герой? – попытался пошутить Алкей, кивнув на Фаона. Но шутка показалась всем настолько неуместной, что сразу же повисла в воздухе.
Какой там еще грязный цыпленок?
Ну нет, к вновь прибывшему молодому человеку этот образ явно не имел никакого отношения.
Судя по всему, Фаон старательно готовился к встрече с Сапфо: сегодня юноша был одет в безукоризненно белоснежный короткий хитон, расшитый по краям узорами, и даже ремешки сандалий на его загорелых ногах были до блеска начищены бараньим жиром.
Светлые, мягкие волосы Фаона были аккуратно причесаны, умащены ароматной водой, их удерживала темная бархатная ленточка, которая на редкость сочеталась с цветом лучистых, веселых глаз юноши.
Мальчишка был так вызывающе хорош собой, что с первой же минуты им все залюбовались!
– Не важно, мои друзья! Главное, что все на свете птицы – и орлы, и куры, и совсем желторотые воробушки – одинаково любят поклевать что-нибудь вкусненькое, – ловко вывернулся Алкей. – Наверняка так же, как и наш новый, совсем еще юный гость!
– Но… нет, я совсем не голоден, – еще больше смутился Фаон. – Просто мне сказали, чтобы я сюда пришел…
– Ах, мой юный друг, когда-нибудь ты поймешь, что за столом вовсе не обязательно жевать и глотать пережеванную пищу, – весело воскликнул Алкей. – Можно получать наслаждение, пожирая друг друга глазами. Особенно если находишься в обществе таких восхитительных женщин, какими окружила себя Сапфо. Но чтобы не слишком жадничать и впопыхах такой красотой не подавиться, надо выпить хорошего вина. А то ведь от прекрасного можно ненароком пострадать!
И Алкей протянул Фаону вместительный кратер с вином, разбавленным водой, сделав патетический вывод:
– Вино и красота – вот единственное, что делает людей по-настоящему счастливыми!
Фаон растерянно обвел глазами присутствующих, отыскал Сапфо, которая ободряюще ему улыбалась. Только после этого он взял двумя руками увесистый сосуд, расписанный Глотис черным лаком, и поднес к своим губам.
Сапфо с интересом посмотрела на юношу – как бы тот ни скромничал, но было заметно, что Фаон пил вино не в первый и, пожалуй, даже не в сотый раз в своей жизни. Фаон делал это совершенно спокойно и красиво, совсем по-взрослому, сохраняя несколько торжественное выражение лица.
Интересно, где, когда и с кем он учился искусству застольных возлияний?
Даже угрюмый Эпифокл, глядя на лучезарного юношу, гордого тем, что его воспринимают как равного, впервые за время завтрака улыбнулся.
