скачать книгу бесплатно
Говорят, когда хозяева вернулись домой, они очень расстроились, не обнаружив на двери ручки. Потому что дверью без ручки пользоваться ужасно трудно!..
Утёнок, упрямый как бык
Утёнок, Упрямый как Бык, уплыл от других утят вниз по реке и там играл толстой щепкой. Он не хотел, чтобы этой толстой щепкой играл кто-нибудь, кроме него, потому как щепка была хоть и толстая, но только одна. И потом, это была его щепка: это он волок её с берега изо всех своих утячьих сил – и приволок, и спустил на воду, и тогда щепка стала корабль. И Утёнок, Упрямый как Бык, водил свой корабль туда-сюда – и корабль ему подчинялся. А другим бы утятам он всё равно не подчинялся, потому что это был не их корабль.
– Плыви, мой корабль! – распевал во всё горло Утёнок, Упрямый как Бык, делая ударение на слове «мой» – чтобы никто не дай бог не подумал, будто это не его корабль, а чей-нибудь ещё! Впрочем, так никто и не думал.
Никто, кроме… кроме, оказывается, самой реки. Река выхватила корабль прямо у Утёнка из-под носа и увела в море. Утёнок поплыл было за ним в море, но мама остановила его, сказав, что ребёнку в море делать нечего. А здесь, на берегу, оказывается, было что делать: здесь следовало уже начинать есть червяка.
Утёнок, Упрямый как Бык, ел его и плакал.
Он плакал так горько, что даже Червяк, у которого как будто бы имелись и свои причины для огорчения, разрыдался, глядя на него. Увидев рыдающего Червяка, Утёнок, Упрямый как Бык, не стал доедать его и сказал:
– Извини, что я тебя ел. Я не видел, что ты весь в слезах. А то бы я не ел.
– Ничего, ешь. Нас всегда едят, – ответил Червяк, рыдая.
– Да нет, – отошёл от него на некоторое расстояние Утёнок, Упрямый как Бык. – Лучше уж я съем другого какого-нибудь червяка, равнодушного.
– Тогда и сам не плачь! А то мне тебя жалко, хоть ты меня и ешь.
– Я тебя уже не ем, – напомнил Утёнок, Упрямый как Бык. – А плакать я должен. Потому что река унесла мою толстую щепку, которая была корабль.
– В таких случаях надо не плакать, а действовать! – сказал Червяк, вытер слёзы и уполз расти, потому что был частично съеден.
А Утёнок, Упрямый как Бык, решил последовать его совету и действовать. Сначала – остановив реку. Для этого он сказал ей:
– Река! Не теки!
Потом подождал немного и удовлетворённо крякнул:
– Всё. Река не течёт.
– Течёт, течёт! – загалдели другие утята. – Вон по ней прямо перед тобой коряга движется: это её река несёт!
– Нет, – отвечал Утёнок, Упрямый как Бык. – Коряга сама собой движется. У неё мотор. А река не течёт.
– У коряг моторов не бывает! – заспорили другие утята. – Коряги внутри деревянные.
– А эта коряга внутри не деревянная. У этой – мотор.
На сей раз другие утята промолчали. А Утёнок, Упрямый как Бык, выплыл на середину реки и, перебирая под водой лапками, сделался как маленький бакен.
– Проплыв запрещён! – громко заявил он.
Стайка рыбок удивлённо посмотрела на него, а одна из рыбок высунулась из воды и спросила:
– Это ещё почему?
– Плывите назад, – распорядился Утёнок, Упрямый как Бык. – Река больше не течёт. Я запретил ей.
Рыбки переглянулись и поплыли назад.
Между тем Утёнок, Упрямый как Бык, уже командовал дальше.
– Проплыв запрещён! – провозгласил он, увидев, что прямо на него надвигается огромный Пароход, полный пассажиров.
– А что случилось? – спросил Пароход.
– Река больше не судоходна. Она не течёт. Реки, которые не текут, несудоходны.
– Ерунда какая-то, – озадачился Пароход. – С чего это ты вдруг взял, что река не течёт? Я плаваю тут много лет и знаю реку как облупленную: она всегда течёт. Кстати, у меня на борту пассажиры, которых я должен доставить к пристани, причём в срок. Освободи-ка дорогу!
– Река не течёт потому, что я приказал ей не течь. А Вам, Пароход, я приказываю вернуться к месту убытия.
Пароход просто оторопел от этих слов и возмущённо загудел.
– Что за шум? – вышел на капитанский мостик Капитан.
– Да вот… – сконфузился Пароход. – Утёнок один тут раскомандовался. Запрещает плыть и объявляет реку несудоходной на том основании, что сам же и запретил ей течь.
– Освободите дорогу! – строго сказал Капитан в рупор.
– Ни за что не освобожу. Я бакен, – сказал Утёнок, Упрямый как Бык.
– Вы не бакен, – ещё строже сказал Капитан. – Вы утёнок, упрямый как бык. Но этого недостаточно, чтобы запретить реке течь, а пароходам плыть.
Утёнок молчал, изо всех сил перебирая лапками: он устал бороться с течением, потому что долго бороться с течением не в силах даже утёнок, упрямый как бык. Наконец он сдался – и река понесла его назад.
Она несла его медленно, но Утёнок, Упрямый как Бык, всё равно не освобождал дорогу, так что Пароходу приходилось тащиться за ним следом – и, конечно же, Пароход опаздывал к месту назначения. Пассажиры были очень раздосадованы.
Но Утёнка, Упрямого как Бык, это уже не интересовало: по пути он нашёл свою толстую щепку, которая, оказывается, не доплыла до моря, а застряла в одной из маленьких речных заводей. Вытащив щепку на берег, он сказал раздосадованным пассажирам:
– Не надо так нервничать. Раз река вернула мне мой корабль, я могу снять запрет. – Тут он обернулся к реке и объявил: – Разрешаю тебе течь, река. Теки! – и со щепкой в клюве зашагал назад пешком по берегу: он всё ещё немножко сердился на реку.
А все посмотрели ему вслед и пожали плечами. И Капитан пожал плечами, и пассажиры. И даже Пароход пожал плечами, которые для такого случая у него вдруг нашлись. Да и нам с вами остаётся только пожать плечами, раз на свете существуют утята, упрямые как быки, – которые думают, что им подчиняются реки!
Словно целый парусный флот
– И настанет новый день, и подует тёплый ветер – и тогда, друзья мои, я поведу вас вперёд. И мы увидим дальние страны, и пальмы, и тигров, и павлинов. Мы поплывём, словно целый парусный флот, – и дети будут махать нам с берега! – Бумажный Кораблик закашлялся и не смог продолжать.
– Болтун! – вздохнула Вторая Половинка Красного Кирпича.
Вторая Половинка Красного Кирпича была здесь старожилом и помнила эти места ещё с тех времён, когда ни Бумажного Кораблика, ни остальных не было и в помине. А было лето, было сухо, и люди строили дом – вон тот прекрасный прямоугольный дом, в западную стену которого легла родственница Второй Половинки Красного Кирпича – Первая Половинка Красного Кирпича, чем Вторая Половинка Красного Кирпича очень гордилась. Это ведь вам не шутка – иметь такую родственницу, которая, может быть, одна держит всю стену, причём западную!
О себе же Вторая Половинка Красного Кирпича рассказала только, что её специально отложили – для самого важного строительства в будущем. Ей поверили – и она совсем обнаглела.
– Мне принадлежит будущее, – заявляла она всем и каждому. – Взгляните на этот прекрасный прямоугольный дом из красного кирпича – великолепен, не правда ли? Но тот дом, в основание которого положат меня, будет ещё прекраснее и ещё прямоугольнее!
Вторую Половинку Красного Кирпича с почтением слушали, пока однажды на пустыре не появился некий странный субъект. Он был первым в истории пустыря, кто произнёс:
– Какой скучный прямоугольный дом!..
Оказалось, что это всего-навсего Бумажный Кораблик с двумя трубами: как-то после дождичка, в четверг, его пустили плавать по луже да и забыли. Он сразу очень не понравился Второй Половинке Красного Кирпича, а потом не понравился гораздо больше, потому что тотчас же начал нести всякую чушь: про пальмы, про тигров, про павлинов… И его слушали! Причём слушали все: и Спичечный-Коробок-с-Единственной-Спичкой, и Пластмассовый-Шарик-от-Детской-Игрушки, и Деревяшечка-без-Роду-и-Племени, и Зелёный Листок Неизвестного Растения…
– Никуда вы не поплывёте! – сразу же предупредила их Вторая Половинка Красного Кирпича. – Вы навсегда останетесь тут, пока не погибнете, – и раньше всех погибнет ваш Бумажный Кораблик. Смотрите, он и сейчас уже весь размок.
А дела Бумажного Кораблика и правда были плачевны. Трубы его покосились, корпус клонился к воде: второй день моросило. Он постоянно черпал носом из лужи – от этого у Бумажного Кораблика начались насморк и кашель. Впрочем, на третий день дождь перестал и пустырь посетило последнее солнце осени.
– Бумажный Кораблик! – воскликнул Спичечный-Коробок-с-Единственной-Спичкой. – Кажется, наступило время. Я уже так давно хочу увидеть дальние страны!
– И я! – подхватила Деревяшечка-без-Роду-и-Племени. – Эти дальние страны стали даже сниться мне по ночам…
– А мне бы только поглядеть на пальмы! – нетерпеливо бормотал Зелёный Листок Неизвестного Растения. – Я, кажется, нахожусь с ними в отдалённом родстве.
Пластмассовый-Шарик-от-Детской-Игрушки ничего не сказал: он только вздохнул, но как тяжело!
– Осталось недолго, – бодро откликнулся Бумажный Кораблик. – Вот только подует тёплый ветер…
– Даже если он и подует, – вмешалась Вторая Половинка Красного Кирпича, – вам с места не стронуться! Взгляните лучше на этот прекрасный прямоугольный дом. Кстати, тот дом, для которого сохранили меня, будет ещё прекраснее…
– …и ещё прямоугольнее! – грустно прошелестел Бумажный Кораблик.
Тёплый ветер подул, но совсем слабо. А солнце светило несколько дней и полностью высушило лужу. На вязком дне лежали теперь уже молчаливые её обитатели – только иногда, при очередном лёгком колебании воздуха, доносился из лужи еле различимый шелест:
– …Мы поплывём, словно целый парусный флот, – и дети будут махать нам с берега!
Но колебания воздуха случались так редко…
А ещё через несколько дней лужа опять наполнилась водой. То, что лежало на дне, всплыло на поверхность, но – увы… Спичечный-Коробок-с-Единственной-Спичкой едва держался на плаву, Зелёный Листок Неизвестного Растения наполовину погрузился под воду, дела Деревяшечки-без-Роду-и-Племени и Пластмассового-Шарика-от-Детской-Игрушки тоже были неважнецкие, а уж что касается Бумажного Кораблика… Он превратился просто в комок мокрой бумаги – ни тебе труб, ни вздёрнутого носа.
– Ну и флот! – кряхтела Вторая Половинка Красного Кирпича. – Шли бы вы уж лучше ко дну: мне стыдно за вас перед моей родственницей, которая, как известно, одна держит на себе всю западную стену. А это не просто! Но мы, кирпичи, крепкая порода: что бы ни случилось в мире, мы всегда остаёмся такими же, как были…
– …прекрасными и прямоугольными! – прохлюпал комок мокрой бумаги почти из-под воды.
– Никогда, никогда не увижу я дальние страны! – воскликнул вдруг Спичечный-Коробок-с-Единственной-Спичкой. – Я тону…
– И я тону, – почти захлёбываясь, прошептал Зелёный Листок Неизвестного Растения. – Прощайте, пальмы!
– Мне больше не снятся сны, – посетовала откуда-то снизу Деревяшечка-без-Роду-и-Племени, а Пластмассовый-Шарик-от-Детской-Игрушки ничего не сказал: в нём оказалась маленькая дырочка, и он чуть ли не доверху был заполнен водой.
Дожди всё шли и шли, и скоро на поверхности лужи ничего уже не плавало. А потом началось настоящее наводнение – даже Вторую Половинку Красного Кирпича с головой накрыла вода. Могучая река с сильным течением омыла пустырь – и Вторая Половинка Красного Кирпича, не веря глазам своим, увидела, как поток подхватил и понёс, понёс мимо неё лёгкие силуэты бывших обитателей лужи, причём возглавляла флотилию пригоршня мокрой бумажной массы. Течение влекло их вперёд – может быть, именно туда, где пальмы, тигры и павлины…
Вторая Половинка Красного Кирпича закрыла глаза и сказала себе:
– Какие только странные сны не приходится видеть под водой!
Грёзы балкончика
Грезили ли вы когда-нибудь?
Нет, я не имею в виду, мечтали или видели сны, – грезили ли вы? То есть вот так: вы спите и не спите, бодрствуете и не бодрствуете, а точнее – спите и бодрствуете… как-то так… И непонятно: происходит ли что-нибудь из того, что происходит, или вовсе ничего не происходит из этого? Бывало с вами такое?
Вот и Балкончик грезил: висел себе над городом и грезил. Впрочем, нельзя сказать, что он висел себе, поскольку он не сам по себе висел – отдельно от мира, а висел при доме. Дом был старинный, розоватый и назывался «русский ампир». А «ампир» – это такой торт… но из камня! Стало быть, как только вы увидите торт из камня, смело говорите: «Русский ампир!» – и не ошибётесь, даже если слово «ампир» так и останется вам непонятным.
Что же касается самого Балкончика, то он был похож на цветок – этакая розочка из белого крема на торте, которую хочется съесть раньше всего остального. И был он весь в завитушечках – симпатичный Балкончик, прелесть просто! Правда, в том переулочке, где он висел, мало кто мог его видеть… Да и сам он мало что мог видеть: народу тут почти не ходило. Потому-то и грезил Балкончик: ведь грезить начинают тогда, когда вокруг мало что видно…
Значит, на этом и остановимся: Балкончик грезил. Разберёмся просто, как он это делал. А делал он это так: забывал, что он балкончик, и думал, что он птичка такая. И говорил себе тихонько: «Я птичка такая». И словно бы начинал лететь над городом.
Конечно, будь он подвешен к современному какому-нибудь дому, представлять себя птичкой такой ему было бы не в пример легче: птицы ведь высоко летают! В его же положении представлять себя птичкой такой было, честно говоря, за-труд-ни-тель-но. Но он всё равно затруднял себя и – представлял. Правда, не очень точно представлял: он ведь оставался на месте, а у птичек так редко бывает, они постоянно перемещаются. Балкончик, в принципе, тоже очень не прочь был бы переместиться, но переместиться он мог бы только вместе с домом, к которому был прикреплён. Дом же никуда перемещаться не хотел, потому что был тяжёлым и старым. Стало быть, и Балкончику приходилось не перемещаться. А коли так… значит, воображать себя надо было не просто птичкой такой, но неподвижной птичкой такой, что, вне всякого сомнения, гораздо трудней.
– Я неподвижная птичка такая, – внушал он себе совсем тихо, да переулочек, на его беду, был уж слишком узким: любое тихое слово звучало тут как гром среди ясного неба.
И всякий, кто хотел услышать, что говорил Балкончик, мог услышать, что говорил Балкончик. Ну и… у-слы-ши-вал!
– Неподвижных птиц не бывает, – так отвечала (хоть никто её и не спрашивал) Крайняя Колонна. – Все птицы, которых я знаю, – а их мимо миллионы напролетало! – очень подвижны. Они никогда не сидят на месте. Если птица неподвижна, она мертва. Так что ты, Балкончик, мёртвая птичка такая.
– Птичка может не умереть, а просто замереть… тогда она тоже неподвижная. Я замершая в воздухе неподвижная птичка такая.
– Где ж тогда твои крылья? – спрашивал Горшок-с-Геранью. – Все птицы имеют крылья. Где твои крылья?
– Вот, – отвечал Балкончик и показывал узенькие карнизики с обеих сторон.
– Тогда помаши ими! – требовал Горшок-с-Геранью.
– Пожалуйста! – говорил Балкончик и начинал пытаться сдвинуть карнизики с места.
– Эй-эй, поосторожнее, я вовсе не хотел бы развалиться! – ворчал Дом.
Балкончик утихомиривался, а Горшок-с-Геранью продолжал:
– Это было во-первых. А во-вторых, все птицы имеют перья. Где твои перья?
– Вот, – отвечал Балкончик и предъявлял завитушечки.
– Тогда почисти их! – распоряжался Горшок-с-Геранью, и Балкончик начинал пытаться дуть на завитушечки, но они от этого чище не становились.
И тут уж всякому делалось понятно, что никакая он не замершая в воздухе неподвижная птичка такая, а просто-напросто Балкончик.
– Всё равно я улечу отсюда! – говорил он так тихо, что почти про себя, но его тем не менее тут же у-слы-ши-ва-ли.
– Тогда в стене образуется дырка, и людям будет холодно жить, – предупреждал Дом.
Балкончику было жалко людей – и он терпел улетать.
Как-то осенью все люди взяли и выехали из дома, а дом взяли и обнесли лесами. Это означало, что в доме начинается ремонт. Тут-то Балкончик и решился…
– Настала осень! – сказал он во весь голос. – И теперь я улетаю отсюда в жаркие страны.
