скачать книгу бесплатно
Это рыбачок из поселка разыскивал их, похвастался, сообщив, что какая-то барышня ему пять червонцев дала, чтобы он их с острова забрал и вернул к пристани.
Когда Курт подошел к подъезду своего дома, то увидел отъезжающую карету скорой помощи. Встревоженные соседки, собравшиеся по такому случаю, кинулись к нему, но он и без их слов понял, что машина с красным крестом увозила его отца. Он добежал до больницы, в которой всегда проходил обследование Бертольд, лишь немного отстав от скорой. В приемном покое его к отцу не подпустили, Бертольда сразу увезли в отделение, на двери которого большими красными буквами было написано «Не входить». Только через несколько часов мучительного ожидания пожилой доктор подошел к юноше:
– Молодой человек, вас Куртом зовут?
Тот кивнул.
– Пройдите к отцу, он хочет с вами поговорить, только имейте в виду, положение его очень тяжелое.
Доктор хотел сказать еще что-то, но вместо этого просто тихонько похлопал Курта по плечу:
– Идите.
Бертольд лежал в постели, накрытый одеялом до подбородка. Курта испугало его совершенно белое лицо, оно почти не отличалось цветом от подушки, но голос, хоть и тихий, был тверд. Он выпростал из-под одеяла руку и жестом подозвал сына, приглашая сесть подле себя на выкрашенный белой краской табурет. Курт сжал его руку, попытался найти какие-то слова. Ему вдруг стало невыносимо жаль отца. Никогда прежде подобного чувства у Курта не возникало, ни тогда, когда Бертольду приходилось проводить время в госпитале и в этой больнице, ни тогда, когда он проходил лечение, подолгу оставаясь дома в постели.
Да, он бывал болен, но и мысли не возникало, что с ним может случиться что-то по настоящему опасное, что-то серьезное. Бертольд был сильным, стойким, выдержанным мужчиной и вселял в сына абсолютную уверенность в своих жизненных силах. «Но не в этот раз», – лишь эти слова и пришли в голову Курта. Горькие слова – «не в этот раз».
Отец умирал. Курт почувствовал это так остро, словно проник вовнутрь сознания лежавшего перед ним беспомощного человека. Взяв его за руку, он словно оказался вновь маленьким мальчиком, который шел с отцом в какое-то неизвестное и оттого пугающее место. Особенным таким воспоминанием почему-то служила история первого посещения общественной бани. Он очень испугался этого горячего туманного гула в наполненном чужими голыми дядьками пространстве.
И теперь, держа за руку отца, ему вновь казалось, что тот уходит куда-то в пугающее, туманное, душное, безвозвратное место. Он уходит также, как ушла мама, только тогда он был еще мал и утрата не была по-настоящему осознанной, а теперь, глядя на неподвижного, мгновенно постаревшего Бертольда, Курт понял, что он остается один на этой земле. Он почувствовал, что сейчас разрыдается и тогда отец поймет, что надежд нет, что даже сын принял безысходность ситуации, и поэтому изо всех сил пытался сдержаться. Все его силы ушли на борьбу с самим собой и он не сразу уловил то, что говорит Бертольд:
– Похороните меня рядом с мамой, я просил об этом Сенцова. Ты уезжай к деду, в Германию. Семен все тебе расскажет, слушайся его беспрекословно, он будет находиться в большой опасности, помогая тебе. За тобой придут люди из авиаотряда, что находится в Липецке. Они самолетом переправят тебя в Германию. Это моя последняя воля, и ты ее выполнишь.
В любом другом случае, в иной обстановке Курт даже слушать не стал бы то, о чем говорил Бертольд, но в эти минуты он молчал, понимая, чего стоило отцу это решение, и что никакого иного выхода для него быть не может.
Хоронили Бертольда Рихтера всем городом. Курт плохо помнил этот день, бесконечную вереницу людей, подходивших к нему со словами соболезнования, речи руководства автономии, друзей отца.
С кладбища его забрали Сенцовы, отвезли к себе, поминки справили в их доме. На следующий день Семен заперся с ним в гараже, как всего несколько дней назад с его отцом, и рассказал Курту о письме, приготовленном Бертольдом, и о том, что он выполнил его просьбу, письмо это отправил по указанному на конверте адресу.
– Так что, дорогой ты мой человек, собери самое для тебя необходимое и готовься к отъезду. За тобой придут, назовут имя твоего отца, этого будет достаточно.
Иван проводил Курта в город. Предложил помочь другу со сборами, но Курт отказался:
– Время у меня еще есть, и потом, Ваня, я хочу с вещами отца и мамиными побыть один.
Оба ни слова не произнесли о той ночи, о той женщине, боялись тех чувств, которые могли захлестнуть их, похоронив всю их прежнюю жизнь, саму их дружбу.
Волга неспешно катила свои волны, безучастная к их горю, их переживаниям, их неясному будущему, их любви к необыкновенной и навек потерянной женщине. Они сели в лодку, не отвязывая ее от причала, сидели молча, смотрели на закат. Иван достал портсигар, ее золотой маленький портсигар, закурил. И наконец произнес самое главное:
– Ангелина уехала тем самым утром, когда… – он не закончил, Курту и так было ясно, каким утром. – С комдивом уехала в Москву, с одним из тех двоих, что в лодке с нею были.
Курт молчал, Иван не выдержал:
– Ты, наверное, думаешь, что будь ты дома с отцом, а не с ней, тогда бы… такое бы… – ему казалось, что он все не те слова подбирает, не так их складывает, и в конце концов закончил просто: – Одним словом, был бы батя твой жив.
Курт поднял руку:
– Остановись, Ваня, ни к чему связывать одно с другим, – и они снова надолго замолчали, на этот раз тишину нарушил Курт:
– На что ты был бы готов ради нее?
И Иван, не задумываясь, ответил:
– Ради нее мог бы убить, – и через паузу, – и умереть, если бы пришлось, – и, уже не сумев остановиться, продолжил, раскаляясь: – Я ее искать буду хоть всю жизнь и найду, а ты забудь, ты – друг лучший мне навек, но про то, что было, забудь!
А Курт и не хотел искать Ангелину. Он хотел сохранить то, что затем всю жизнь сберегал в себе, словно призовой кубок, золотой, победный, или билет, выигравший главный приз. Он заворачивал это воспоминание в дорогие шелка своего вожделения, в темный дорогой бархат памяти, боялся испортить свои чувства чужим грубым прикосновением, разбавить драгоценное вино дешевым. И да, сладкой была эта женщина, и да, все, что будет у него после, будет горчить, никогда с нею не сравнится. Только ее смех, тот, который остановил его в самый ответственный момент, тоже с ним останется, как наказание. Он никогда не сможет заниматься любовью с женщиной, которая, прильнув к нему, в ответ на ласки позволит себе рассмеяться.
За Куртом пришли через неделю. Позвонили в дверь, спросили, тут ли жил Бертольд Рихтер? Курт представился.
– Тогда вам не нужно ничего объяснять, – произнес один из них. – Возьмите с собой один чемодан с личными вещами, – он вдруг улыбнулся, – все остальное для вас приготовлено в Гамбурге.
Иван попрощался с Куртом накануне его отъезда. Приехали и Семен с Алевтиной, та, заливаясь слезами, просила хоть какую весточку прислать, чтобы спокойными быть, что мальчик, так она его называла, что мальчик устроился в новом доме, что ему там хорошо, «а то, миленький, у меня душа будет не на месте». Задерживаться дольше было опасно, кто знает, что в таком необычном деле может случиться. Когда родители ушли к машине, Иван остался. Нужно было произнести какие-то последние, самые важные слова.
– Давай не будем прощаться навсегда, это ж так, словно мы друг для друга умерли. Ведь ваши прилетали к нам, ну те, летчики, может, и еще раз получится, может, времена изменятся, и мы к вам тоже сможем.
Курт смотрел на друга и столько печали было в его глазах, что Иван замолчал.
– Так, говоришь, будешь ее искать?
Иван утвердительно кивнул головой.
– Не отпускает тебя, понимаю, – он обнял Курта, – и меня тоже. Нам с тобой жить с этим долго придется, может, всю жизнь. Да, буду искать и найду, не сомневайся.
Он достал из кармана золотой портсигар, усмехнулся:
– Я ведь его вернуть ей должен, дорогая вещь.
Глава 2. Курт
Черный лакированный мерседес остановился у двухэтажного кирпичного дома. Сопровождающие Курта мужчины вышли из машины первыми, пригласив Рихтера к ним присоединиться. К парадному входу через аккуратно подстриженную лужайку вела выложенная серой плиткой дорожка. Площадка у двустворчатой высокой двери была заполнена людьми, оживленно переговаривавшимися между собой. Как только Курт вышел из машины, все они развернулись в его сторону и зааплодировали. Его ждали, и юноша остановился в замешательстве, не зная, как себя вести в этой ситуации.
От группы встречающих отделился молодой мужчина в кожаной куртке, в брюках цвета хаки, заправленных в короткие сапожки, и быстро подошел к Курту, протягивая руку для рукопожатия:
– Меня зовут Ханс Ешоннек, я твой двоюродный дядя по отцу.
Он обнял племянника, почувствовав замешательство молодого человека, похлопал его по плечу и улыбнулся.
– Не смущайся, тебе тут все рады, и привыкай к неожиданным открытиям. Вам, юноша, много чего придется узнать и о своей семье, и о своей родине.
Вся компания поднялась на второй этаж в апартаменты, которые занимал Ханс. В залитой солнечным светом комнате с большими окнами был накрыт стол. После того, как все заняли свои места и шампанским были наполнены бокалы, Ешоннек произнес короткую речь:
– Господа! Этот молодой человек – мой родственник, сын моего двоюродного брата, человека необыкновенной судьбы. К великому сожалению, несколько дней назад он скончался, не выдержало сердце. Бертольд Рихтер – герой Германии. Он ушел добровольцем на фронт со студенческой скамьи, был ранен, попал в плен и там, в России, встретил нашу по крови девушку из давно осевших в России поволжских немцев. Его любовь к этой девушке оказалась такой сильной, что он остался в России, пережил многие тяготы послереволюционного времени и там нашел свой покой. Но он успел завещать своему сыну, этому прекрасному юноше, вернуться на родину к своим деду и бабке, уважаемым всеми Элизабет и Герберту Рихтерам.
Имя Герберта Рихтера хорошо известно военным Германии. Этот человек оказывал и оказывает неоценимую помощь нашей армии и государству. Это на его предприятиях сшита форма, которой могут гордиться наши пилоты, это через его склады к нам поступают все виды горюче-смазочных материалов, и это из его посуды ест приготовленную в полевых кухнях кашу большая часть личного состава нашей армии. Все эти годы Герберт и Элизабет мечтали о том, чтобы Бертольд вернулся домой. К сожалению, этого не случилось. Но они будут счастливы принять в родной дом его сына их внука и единственного наследника.
После того, как застолье завершилось, Ханс увлек Курта за собой.
– Поедем, я тебе кое-что покажу, тут совсем рядом, – и сразу же передумал, – нет, после такого обеда полезно будет пройтись пешком.
Они прошли по выложенной той же серой плиткой тропинке вдоль длинного оврага.
– Эта канава называется у русских Каменный Лог.
Ханс чувствовал себя экскурсоводом и с гордостью показал племяннику чудесный парк с беседками и фонтанами, в создании которого немцы принимали участие вместе с рабочими городской управы. Через пятнадцать минут они подошли к аэродрому. У края обширного, уходящего к далекому лесному массиву поля расположились ангары, мастерская, склад ГСМ, вещевой склад и несколько строений помельче. В одном из них находился пункт управления полетами, со второго этажа которого были хорошо видны самолеты, аккуратно выстроенные вдоль взлетной полосы. Туда Ханс и пригласил племянника. Курт видел, как светились глаза неожиданно приобретенного родственника, когда он рассказывал о диковинных, блестевших сталью и дюралем, машинах. Курт ни разу не видел вблизи эти чудесные изделия, способные летать, словно птицы, лишь изредка они с ребятами, наблюдая, как над ними проплывали редкие в те времена аэропланы, задирали к небу головы и долго затем спорили о том, какой марки и каких характеристик эта машина.
– Вот, видишь, два самолета со знаком эдельвейса на носу? Это последние модификации истребителя Юнкерс К-47. Смотри, какие формы, какая обтекаемость, а рядом – это уже легкие бомбардировщики Юнкерс W-34, на сегодняшний день лучшие самолеты в мире.
Курт смотрел на все эти бипланы и монопланы, на их серебристые бока и внушительные, увенчанные огромными пропеллерами звездообразные моторы, он понимал, что нужно проявить большую заинтересованность в том, о чем так увлеченно говорил Ешоннек, но был не в силах заглушить переполнявшую его тоску по только что оставленной, теперь уже прежней, его жизни. Он еще не осознал в полной мере потерю отца.
Все те несколько дней до отъезда, просыпаясь в опустевшей квартире, он пытался уловить привычный звук, который сопровождал суету папы, готовящего на кухне завтрак. И тут же обрушившаяся тишина возвращала его к действительности. Курт, едва успевая натянуть на себя брюки и майку, выбегал из дома, словно его домашний уют охватывал пожар, и бежал к Волге. Там, сидя на берегу, смотрел на воду, и река, словно смывая с его души невыносимую тягость, уносила всплывающие из глубин сознания мысли к другой бередящей сердце драме, к необходимости расставания со всем привычным укладом прожитых лет, с лучшим и, может быть, единственным другом и с той первой его женщиной, которая с каждым новым днем казалась все менее реальной, все более эфемерной, сказочной принцессой из волшебных снов.
– Смотри, какой красавец, – и Ханс указал на стоящий в сторонке от основной линии выстроившихся истребителей и бомбардировщиков большой, с корпусом, выполненным из гофрированного металла, с несколькими рядами круглых иллюминаторов, самолет, – Ю-52. Последняя модель, только что прибыл прямо с завода. Транспортник, но в нашем с тобой случае – пассажирский ковер-самолет. Вот на нем мы и полетим прямо в Гамбург.
Ханс Ешоннек оказался в одна тысяча девятьсот тридцать втором году в Липецке не случайно. Несмотря на свой молодой возраст, он достиг больших высот в иерархии возрождающейся немецкой военной машины. К моменту прибытия Курта в расположение секретной немецкой летной школы он как раз закончил курс обучения летчика-истребителя и занимал должность советника инспекции вооружений Имперского военного министерства. Его задачей на этом посту было негласное воссоздание ВВС Германии.
Ханс был разочарован тем, что не увидел у племянника того интереса, который обычно вызывает в молодых людях авиация, да еще так широко представленная в этом потаенном для всего мира месте.
«Но, с другой стороны, – подумал Ешоннек, – мне меньше забот. Пусть мальчиком займется дед».
А вслух произнес:
– Тебе, парень, предстоит многому научиться, надеюсь, потянешь университет. Ты нам нужен в бизнесе, дед уже в возрасте, а я видишь, чем занимаюсь.
Курт почувствовал, что Ешоннек ожидал от него чего-то другого, и напутствие по поводу университета – не то предложение, которое было для него приготовлено. Но, качнув головой в знак согласия, заверил дядю, что готов ко всему, что может быть полезным семье.
– Я, к сожалению, ничего не понимаю в самолетах, но если потребуется, то буду счастлив оказаться когда-нибудь за штурвалом одного из них.
«А мальчик-то непростой, – с удовольствием отметил Ханс, – умен и тонок».
Он потрепал Курта по щеке:
– Хорошо сказал, парень! Если проявишь характер, то при твоей интуиции далеко пойдешь.
Курт понял про интуицию, но не смутился, ведь он был искренен. И Ешоннек ему нравился: гладко причесанные черные волосы с аккуратным пробором, умное мужественное лицо, глаза, в которых отражался интеллект потомственного аристократа. Во всем его облике, крепкой изящной фигуре чувствовалась командирская струнка. Такому человеку легко подчиняться, в него хочется верить.
Да, Курт обладал той душевной тонкостью, которая дается человеку с рождения. Способность почувствовать истинные мотивы поведения приблизившихся к тебе людей, их скрытые от глаз переживания, искренность произнесенного ими. Все это было доступно заложенному изначально душевному строю юноши.
Как устроен механизм этой невидимой паутины причинно-следственных связей нейронов человеческого мозга и таинства души, известно, пожалуй, лишь Создателю.
В чем проявляется эта тонкость, если уйти от многословия ее оценок? В простых житейских вещах.
В данном конкретном случае в обстановке, когда молодому человеку, прожившему свои первые годы в одной системе координат, пришлось сменить ее на совершенно иную, когда нужно заново учиться элементарным вещам. Так, по крайней мере, показалось Курту в первые дни пребывания в доме своих предков.
Впрочем, деда с бабкой предками называть было несколько странно, предками принято считать вроде бы тех, кто уже покинул этот мир, но на стенах двухэтажного особняка, который назывался непривычным Курту словом «вилла», висели портреты как раз тех, кого с полным правом можно было называть именно этим седым словом «предки». Но о них Курту стало известно позже, а первые впечатления от встречи с родителями отца оказались настолько сильными, что на время его переживания об утере привычного мира отошли на второй план.
Его встретили родные люди. И если Герберт Рихтер был сдержан, правда, лишь до того момента, как обнял внука и представил ему свою жену:
– Ну, а это, Курт, твоя бабушка Элизабет, – тут голос деда предательски задрожал, и ему пришлось незаметно, как ему казалось, провести по глазам ладонью, убирая набежавшую слезу, зато Элизабет, мужественно выдержав мужнино вступление, кинулась на шею внуку, не скрывая слез, и, прежде чем что-то произнести, осыпала его лицо поцелуями, изрядно намочив, так что Курт чуть было не рассмеялся от щекотки:
– Боже мой, какой красавец! Как ты похож на нашего мальчика. Ой, – замахала руками Элизабет, – ты и есть наш мальчик! Вы наши замечательные, чудесные, наши любимые…
Герберт обнял жену за плечи, успокаивая, а она не могла сдержать переполнявших ее чувств. Рыдания сотрясали ее полные плечи, вызывая тревогу у обоих мужчин. Но Элизабет сумела себя остановить, и дальше все развивалось так, как принято у людей, встречающих своих близких.
Курт сразу и безоговорочно проникся к обоим старикам самым нежным, по-детски доверчивым, уверенным в их абсолютной искренности, чувством. Так любила его мама, такими теплыми были ее объятия, оставившие в его душе неизгладимый след и вечную тоску, и словно перепрыгнув через поколение, это чувство вернулось в объятиях матери его отца. Курт испытал невероятное облегчение от этого узнавания, ему не придется притворяться, вести себя каким-то специальным образом, к чему он готовился, пребывая в сильном напряжении от ожидаемой неизвестности.
Герберт был очень похож на отца.
«Правильнее было бы, – подумал Курт, – сказать, что отец похож на деда, но так уж получилось, что Бертольд опередил его с уходом из жизни. – И еще от первого впечатления, от знакомства с Рихтером-старшим с горечью подумалось Курту: – Бертольд в свои сорок лет выглядел чуть ли не старше своего отца, которому исполнилось уже полных шестьдесят шесть».
Герберт был сух, подтянут, старили его разве что две неглубокие складки, шедшие параллельно друг другу от носа к губам, да седая, хоть и густая, шевелюра. И еще в глазах, ясных, живых таилось что-то, чему не решился дать ясное определение юный наследник: печаль, тревога, настороженность…
«Но с этим я разберусь позже, – проносилось в его голове. – Ну, а Элизабет…»
Ее глаза излучали одну лишь любовь. Высокая, под стать мужу, чуть располневшая, но не потерявшая гибкой грации и стройности женщина. Чистое, без вмешательства, по крайней мере явного, косметики, продолговатое лицо с миндалевидными серыми глазами, уложенные в высокую прическу черные волосы, лишь искрами пробитые сединой. Серебряный поясок вокруг талии и серебряная брошь в виде лилии украшали ее темно-синее бархатное платье. Элизабет никак не укладывалась в представлении Курта в понятие «бабушка». Тетушкой ее назвать можно было, но бабушка?! В России бабушки выглядели иначе, да и дедушки… Эти мимолетные, очень быстрые мысли, запутавшись в голове молодого человека, смешались в клубок. Но бабушка все-таки бабушка, решил Курт, вытянула из этого клубка нить и повела внука в гостиную, и так, держа в своих тонких пальцах эту нить, повела его и дальше в новую жизнь.
Она научила Курта бытовым вещам, от правильно выбранных приборов за столом до розжига газовой колонки в ванной комнате. Привила ему вкус к гардеробу, сразу приготовив весь джентльменский набор одежды, бритвенных принадлежностей и парфюмерии. Элизабет познакомила его с кругом своих друзей, очень остроумно комментируя особенности их характеров, взаимоотношений в кругу их семей и, особенно смакуя, впрочем, вполне добродушно, некоторые странности их поведения, их индивидуальные привычки.
Дед, признавая приоритет супруги в ознакомлении внука с новым окружением, выждав пару дней, начал с того, что привел его в подземный гараж особняка.
Солидные Mercedes-Benz Typ 770 и Horch 670 Sport Cabriolet вызывали бесспорное уважение и восхищение. Курту было сложно представить, что такие автомобили могут находиться в частной собственности, но то, что ему показал Герберт Рихтер, аккуратно свернув серое полотно с машины ярко-красного цвета, вызвало у юноши восторг, который он не в силах был скрыть.
– Боже, невероятная красота!
Герберт удовлетворенно хмыкнул, что для в высшей мере выдержанного человека было знаком особенной благосклонности, а в данном случае удовлетворения произведенным эффектом.
Alfa Romeo 8C 2300, сверкающая красным лаком элегантного кузова и никелем колесных дисков, доставленная прямо с завода всего за несколько дней перед прибытием наследника, была великолепна.
– Это мы с Элизабет хотим преподнести тебе в качестве нашего подарка по случаю твоего вступления в круг нашей семьи и возвращения на родину.
Герберт, сам почувствовав высокопарность произнесенного, попытался ее снизить и, похлопав машину по переднему крылу, протянул Курту ключи, добавив уже по-простому:
– Сядь, мальчик, посиди в ней, эти итальянцы понимают толк в комфорте, кресла очень удобные.
Курт, понимая, что отказ обидит деда, действительно испытал удовольствие, оказавшись за рулем одуряюще пахнущей новизной машины.
– Но я никогда не водил машину!
– Об этом не беспокойся, – Герберт, успокоившись, с удовольствием смотрел на внука.
Он почему-то волновался, ожидая реакции мальчика, только что прибывшего из России. Наслышан был о том, что там воспитывали молодежь в презрении к обладанию предметами роскоши и самому понятию личного богатства. Нет, у него не было абсолютно ясного представления об этом, так, отрывочные сведения из газетных статей и бесед с редкими в его кругу эмигрантами из России. Но искреннее восхищение Курта подарком деда успокоило.
– Наш водитель – очень опытный человек, научит тебя управляться с автомобилем в два счета.
Курт погладил никелированные обводы панели, провел рукой по тугой коже сидений, подержался за руль.
– Я, конечно, научусь водить эту чудесную машину, но вначале позвольте мне воспользоваться транспортным средством попроще, – и он указал на два велосипеда, прислоненные к стенке гаража, – мне хотелось бы вначале познакомиться с городом, проехаться по его улицам, тогда и с машиной справиться будет легче.
– Да, конечно! – Герберт был доволен, юноша говорил дельные вещи. Он и умен и тактичен, такой вывод сделал глава огромной бизнес корпорации, глядя на своего наследника Курта Рихтера.
