скачать книгу бесплатно
Тройка по английскому мне вовсе не светила, я даже не знала, почему соврала. Быть может, мне хотелось услышать слова поддержки или помочь отцу с продолжением разговора…
– В нашем роду не было троечников, надеюсь, ты меня не разочаруешь, – выделяя слова, произнес папа и добавил: – Жизнь – штука сложная, и, как известно, выживает сильнейший.
После чаепития я достала из чемодана книгу и устроилась в гостиной на диване. В квартире стояла тишина, и вероятность того, что обо мне вспомнят до ужина, настойчиво стремилась к нулю.
«Самые худшие каникулы в году, – тяжело вздохнув, подумала я, переворачивая страницу. – Скорей бы пролетела эта неделя».
Раньше я пыталась ругать себя за подобные настроения, но теперь вообще не было стыдно. В доме отца и Маргариты мне всегда было холодно, я даже спала в носках, натянув одеяло до подбородка. И этот холод не имел ничего общего с температурой воздуха.
Отец зашел в гостиную через полчаса, и по его сжатым губам я сразу поняла, что предстоит непростой разговор. «Наверное, опять всплывет тема оценок… Нужно было сказать, что дневник буквально сияет от пятерок, и учителя не перестают меня хвалить».
Усевшись ровнее, я сделала вид, будто не чувствую напряжения, но позвонки заныли, а интуиция прошептала: «Готовься…»
– Читаешь? Молодец! – произнес папа с незнакомой и потому неожиданной легкостью. Подхватив стул, он поставил его рядом с диваном, сел и положил ногу на ногу. – Хочу с тобой поговорить, но сначала пообещай, что ничего не расскажешь бабушке. Мария Петровна может разволноваться, а мы же с тобой не хотим, чтобы ее мучило повышенное давление. Правда? Ты уже взрослая и сама вправе принимать многие решения. – Подавшись вперед, папа приподнял брови, точно желал поторопить меня, и уточнил: – Обещаешь?
Наверное, используя наигранный дружеский тон, он пытался меня приободрить, но перемена была настолько удивительно-странной, что я, наоборот, испугалась. А ответ я могла дать лишь один, особенно если учесть, что любопытство потихоньку начинало ерзать в душе.
– Да.
– Отлично! – Откинувшись на спинку стула, папа неторопливо провел ладонью по волосам и продолжил уже другим тоном, спокойным и деловым: – Видишь ли, Дина… – Он немного помолчал, будто подбирал слова. – Маргарита готовит большой и важный проект, и это, бесспорно, огромная ответственность и не менее огромный труд. Речь идет об участии в международном форуме, думаю, ты представляешь масштабы подобного мероприятия. И сейчас Маргарите нельзя отвлекаться или тратить время на что-либо другое… К тому же, когда внимание сконцентрировано, любой шум становится досадным раздражителем и расшатывает нервную систему. Естественно, это происходит само собой, и виноватых нет ни с той, ни с другой стороны. Мы с тобой должны понять, в какой ситуации находится Маргарита, и даже, как близкие люди, обязаны ее поддержать. Но что возможно сделать, как поступить правильно? – наклонив голову набок, папа вопросительно посмотрел на меня и сразу сам дал ответ: – А мы можем создать Маргарите комфортные условия для работы.
– Да, конечно, – на всякий случай произнесла я, гадая, в какую сторону потянется разговор дальше. Если нужно, я могу точить карандаши, отвечать на телефонные звонки, печатать большие и маленькие тексты, но очень трудно представить, что хоть какое-то мое участие потребуется Маргарите. А вести себя тихо – без проблем, да меня особо никогда и не слышно.
– И так случилось, что у тебя есть прекрасная возможность помочь сразу двум людям. Дело в том, что у Ларисы Григорьевны, моего заместителя, есть сын. Вчера он уехал по своим археологическим делам… Далеко. Не помню точно куда… – Отец нахмурился, а затем шумно выдохнул и нервно махнул рукой. – Не важно. В его квартире есть цветы, их нужно поливать. И еще осталась канарейка… или кенар… Короче, птицу нужно кормить. Я предлагаю тебе пожить у сына Ларисы Григорьевны. Уж она тебе будет очень благодарна! Ездить через всю Москву и ухаживать за канарейкой ей весьма затруднительно. И, если ты согласишься, Маргарита сможет готовить проект в абсолютной тишине, ничто не помешает ей сосредоточиться. На мой взгляд, это отличное предложение, ты наверняка давно мечтаешь о самостоятельности. Каникулы же созданы именно для того, чтобы отдыхать. Вот и отдохнешь от школы и взрослых. – Папа улыбнулся, будто на меня действительно свалилась удача, и спросил: – Так что мне ответить Ларисе Григорьевне? Ты согласна?
Хотела бы я видеть свое лицо в этот момент. Наверное, оно вытянулось и стало походить на дыню, глаза округлились, а кожа от душевного потрясения покрылась красными пятнами. Папа отправлял меня жить в чужую квартиру. Одну… И я догадывалась в чем тут дело. Он редко со мной общался и, похоже, пропустил тот момент, когда я выросла и перестала быть ребенком, которого легко обмануть. Теперь я умная. Ну, почти.
Голодная канарейка.
Вообще-то, Лариса Григорьевна могла бы забрать ее к себе домой, чтобы не тратить время на дорогу. Или, в крайнем случае, я бы могла съездить к ее сыну и покормить птицу. А потом бы вернулась.
Сердце уколола боль обиды: папа, скорее всего, заранее взял ключи, а в соседней комнате Маргарита с нетерпением ждала, когда же я уберусь из квартиры. Поэтому мне и не предложили разобрать чемодан.
– Да, согласна, – ответила я и добавила тише: – канарейки, наверное, много едят, и их нужно часто кормить.
* * *
Петербург. Далекое прошлое…
Соня понимала, что лучше бы зажмуриться и именно так, в темноте, принять боль. Но ледяной взгляд Лешки, кривая едкая усмешка на его тонких губах парализовали и закрыть глаза не получилось.
Она много раз видела, как Соловей, не слишком раздумывая, размахивался и молниеносно бил в ухо, плечо, живот или в грудь… И вот теперь пришел ее черед узнать силу удара. Лешка худой, как и все попрошайки, но такое чувство, будто внутри у него не вены, а прочные веревки, а мышцы – из камня и металла.
«Бей! Скорее бей! Я не могу больше ждать!» – отчаянно пронеслось в голове, и Соня сжала губы, стараясь сдержать рвущийся на свободу страх.
На чердаке стояла звенящая тишина и, наверное, именно поэтому голос Прохора прозвучал оглушающе:
– Какого дьявола?! Что встали и рты раззявили?!
Соня не сразу поняла, что ее, лежащую на полу, с лестницы не видно. Да и маленькие попрошайки давно повскакивали со своих мест и встали полукругом, чтобы лучше видеть Соловья и его очередную жертву.
– Поднимайся, – тихо приказал Лешка и, схватив Соню за локоть, быстро и ловко поставил ее на ноги. – И даже не думай ябедничать.
Предупреждение было лишним, никто в здравом уме не посмел бы пожаловаться на Соловья. И кому жаловаться? Здесь нет того, кто выслушает, рассудит по справедливости и защитит.
Поймав очередную усмешку Лешки, Соня облизала пересохшие губы, сделала несколько шагов к столу и наконец увидела Прохора. Обычно в это время он уже тянулся к бутылке, его походка становилась нетвердой, длинный нос, покрытый пигментными пятнами, краснел, глаза бегали, речь наполнялась бранными словами. Но сейчас Прохор казался трезвым, и отчего-то это вызвало волнение в груди. Вытянув шею, Соня увидела и Евдокию Семеновну, шествующую за сыном с недовольным выражением лица.
– Насобирал всякий мусор по улицам, – проворчала она, проходя мимо попрошаек. – Ни одной нормальной рожи. Куда уж им петь!
Но Прохор даже не повернулся к матери. Остановившись посреди комнатенки, уперев руки в бока, немного помолчав, он неожиданно гаркнул: «Построились!», и, прочистив коротким кашлем горло, плюнул на пол.
Дети пришли в движение, засуетились, и Соня сама не поняла, как опять оказалась рядом с Лешкой.
– Чего это они вдвоем приперлись, – процедил сквозь зубы Соловей и сморщился, демонстрируя неприязнь. – Лучше б еще пожрать принесли.
«Наверное, выгнать кого-то хотят», – не решаясь ответить вслух, подумала Соня и уловила дрожь в коленях. Да, жили они здесь плохо, но неизвестность, ветер, голод и холод – намного хуже, и очень важно знать, что вечером у тебя обязательно будет крыша над головой.
– А если выгонят? – все же произнесла Соня.
– Ну и пусть.
В отличие от других, Лешка действительно не боялся перемен. Неделю назад он довольно уверенно говорил, что хочет уйти от Прохора. В свои шестнадцать лет он уже успел потрудиться в разных местах, но Соня все же сомневалась, что у Соловья получится устроиться быстро. Несмотря на внутреннюю физическую силу, Лешка тоже выглядел младше своих лет. А на работу всегда можно взять мальчишку почище, покрепче и из нормальной семьи.
– Посмотри на них, – фыркнула Евдокия Семеновна. – Отребье… Жалкое отребье!
Прохор частенько выстраивал их в линию, так ему было легче греметь угрозами и проверять карманы у маленьких попрошаек (вдруг кто запрятал копейку), но сейчас в его глазах не плескалась злость, в них было что-то другое…
– А ну пой, – приказал он, схватив Петьку за локоть.
– Что? – не понял тот и на всякий случай вжал голову в плечи.
– Пой говорю!
– И не тяп-ляп, а старайся, – скрестив руки на груди, потребовала Евдокия Семеновна. Ее почти бесцветные брови встретились на переносице, нос заострился и нетерпеливо задергался.
«Мать Прохора похожа на ведьму, – подумала Соня и, глядя на несчастного Петьку, принялась нервно кусать нижнюю губу. – Неужели мне тоже придется петь?..»
Происходящее казалось более чем странным. Нестройный ряд побирушек дрогнул, раздалось шмыганье носом, кто-то начал икать, белобрысый Родька сделал жалкую попытку запеть, хотя никто его об этом не просил.
– А-а-а, – протянул Петька и, резко замолчав, сам же закрыл рот ладонью. Тот звук, который ему удалось вытащить из впалой груди не имел ничего общего с пением и мелодичностью.
– Так бы и дала тебе сковородой по глупой башке, – со злостью произнесла Евдокия Семеновна, но карие глаза Петьки счастливо засияли. К нему явно потеряли интерес, а что может быть лучше?
Остановившись напротив бедовой Варвары, Прохор раздраженно махнул рукой, что означало: «А теперь ты, да побыстрее!»
– Сейчас она им выдаст… Непременно оглохнут, – тихо и едко предположил Лешка и добавил: – на рынке Варька иногда так орет, что лошади падают, устоять не могут.
Вздернув конопатый нос, без какого-либо стеснения, она притопнула, развела руками и громко запела, глядя на потолочные балки:
– Я сплету, сплету вено-о-очек из трав, к речке быстрой босая пойду-у-у, ой, пойду! Ты плыви, плыви вено-о-очек из трав к милому, к милому моему-у-у…
У Варьки получалось неплохо, и даже душевно, но ее голос был слишком громкий и отчаянный, а усмирять его она, видимо, не умела. «Надо иначе», – подумала Соня, вспомнив первый и второй куплеты песни. Когда-то давно, в другой жизни, она довольно долго жила с матерью в небольшой деревеньке, вблизи трех озер. И по утрам эти строки напевала хозяйка дома – молодая высокая вдова Катерина. Она неторопливо одевалась, собираясь с утра подоить корову, и пела так, что у Сони наворачивались слезы. Наверное, Катерина очень часто вспоминала покойного мужа, и поэтому каждое слово было наполнено особым чувством.
– Хватит, – резанул Прохор и посмотрел на мать.
Евдокия Семеновна оценивающе оглядела Варьку и спросила:
– А тише можешь, чего орешь-то?
– Неа, – ответила та и мотнула головой. – Не могу.
– А ты попробуй.
– Да не умею я.
– Спрашивай только с девчонок, – повернувшись к Прохору, сказала Евдокия Семеновна. – От них хоть какой-то толк есть.
Не дожидаясь, когда сын выберет следующую «певицу», она остановила взгляд на Соне, помедлила, а затем решительно направилась к ней.
– Не вздумай хорошо петь, – прошипел Лешка. – Кто их знает…
Обогнав мать тремя огромными шагами, Прохор положил тяжелую руку на плечо Сони и прищурился. Ей сразу захотелось отступить назад, чтоб вынырнуть из собственного страха и едких запахов исходящих от этого неприятного человека, но, увы…
– Чего молчишь? Давай!
Наверное, нужно было прислушаться к предупреждению Соловья, но теплое детское воспоминание сжало сердце, и слова почти сразу зазвенели в тишине, разгоняя мрак и тоску чердака.
– Я сплету, сплету веночек из трав, к речке быстрой босая пойду…
Уже через несколько секунд на лице Евдокии Семеновны появилась довольная масляная улыбка. Отодвинув сына в сторону, она заглянула Соне в глаза и, дождавшись начала второго куплета, четко произнесла:
– Хватит.
– Я отдам ее. Подходящая, – торопливо сказал Прохор и облизал губы, будто только что поймал диковинную птицу, и теперь она принадлежала только ему.
– Подожди… Помыть девчонку надо. Сначала я ее в баню отведу, а потом уж к старухе потащишь. – Схватив Соню за руку, Евдокия Семеновна потянула ее к лестнице. – И не вздумай продешевить, где еще она такую сиротину найдет!
В груди задрожал испуг, тело ослабло, промелькнуло хмурое лицо Лешки Соловья, под ногами жалобно заскрипели ступени, точно им хотелось спросить: «Куда ты, Соня, куда?..» Но ответа на вопрос не было.
Глава 2
Мы покидали квартиру так, точно с минуты на минуту мог вспыхнуть пожар. Маргарита не вышла попрощаться. Отец подхватил чемодан, и уже через мгновение мы оказались на лестничной площадке. Сердце билось неистово, и по пути к лифту я старательно замедляла шаг, боясь споткнуться и упасть. Не знаю, откуда налетело волнение, еще совсем недавно я была сдержанной и рассудительной (если не считать вспышку удивления от новости, что мне придется жить в чужой квартире), но теперь…
– Заедем в магазин и купим необходимое: молоко, хлеб, сыр, колбасу, яйца, какие-нибудь котлеты, масло… Я навещу тебя послезавтра. Телевизор там есть, найдешь чем заняться.
Кивнув, я почувствовала, как под ребрами дернулась совесть. Да, я должна была позвонить бабушке и рассказать правду, но к чему бы это привело? К самому обыкновенному скандалу. Папа обязательно бы обиделся на меня, и потом пришлось бы подбирать слова, тяжело вздыхать, демонстрируя сожаление и раскаяние, и долго извиняться. Меня бы упрекнули в незрелости, слабости, глупости, вранье и наверняка в чем-то еще – болезненном и колючем. И бабушка тоже оказалась бы в незавидном положении: сильно поругавшись с моим отцом, она, месяца через два, начала бы придумывать поводы для телефонного звонка и примирения. И я знаю, что от этого ей было бы противно.
В магазине на папу вновь нахлынула бодрость, он вовсе не ограничился обычными продуктами, и в сетчатую тележку отправились: зефир, газировка, шоколадные конфеты, карамельные хлопья для быстрого завтрака, вареная сгущенка, ананас…
– Хотел бы я так отдохнуть, – широко улыбнулся он около кассы, и я вспомнила еще одну главу из книги про детскую психологию. «Не старайтесь купить лояльность подростка дополнительными сладостями. Во-первых, хитрость будет понятна, перед вами уже не семилетний ребенок. Во-вторых, в этом возрасте организм работает иначе, и, возможно, на данном этапе больший интерес вызывает не сахар, а соль».
Мой организм пока еще положительно относился к ореховым плиткам шоколада, и я солгала бы, если сказала, что маринованный огурец – это лучшее изобретение человечества. Мысли о газировке перечеркнули волнение, я с нетерпением ждала того момента, когда смогу разобрать пакеты. Отвоеванные у судьбы вкусности, без сомнения, помогут устроить пир на весь мир.
Желая скоротать время, в машине я сразу уткнулась в мобильник и принялась читать статьи о канарейках. Кто знает, может, информация мне пригодится. И, наверное, нужно подружиться с птицей, все же целую неделю нам предстоит провести вместе.
«Домашняя канарейка питается семенами растений… в период гнездования еще и насекомыми… Самые распространенные – желтые канарейки… некоторые экземпляры имеют хохолок и перьевые завитки… Птицу можно научить красивому пению, она способна подражать звукам… Самец выдает очень длинные переменные мелодии… В дореволюционной России канарейки пользовались особым спросом… скупщики приобретали самок от двадцати до сорока копеек за штуку, самцы же, из-за способности к красивому и долгому пению, стоили значительно дороже – от трех до четырех рублей… Молодых самцов отсаживали от самок и обучали пению…»
– Канарейка какого цвета? – спросила я, отрывая взгляд от телефона.
– Понятия не имею, – отец пожал плечами, взял правее и свернул во дворы. – Клетку нужно чистить два-три раза в неделю, корм лежит на столе в комнате. Так сказала Лариса Григорьевна. Вот видишь, ничего сложного.
– А как зовут птицу?
– Э-э… Я не спросил. Если для тебя это действительно важно, то позже позвоню и узнаю. Посмотри, вот продуктовый магазин, завтра или послезавтра ты сможешь здесь купить свежий хлеб и… – Папа замолчал, видимо раздумывая над тем, что еще может понадобиться. В багажнике лежали два пухлых пакета с продуктами, и еды было навалом. – Я оставлю тебе тысячу, сама решишь, на что потратить. Кстати, я буду звонить каждый день, и мы обязательно сходим в кино… Да, в кино. – В голосе отца прозвучало сомнение, точно он прикидывал, а найдет ли он время для обещанного. – У тебя же есть книги? Очень хорошо. Отдыхай и читай – в твоем возрасте это главное.
– А как зовут сына Ларисы Григорьевны?
– Матвей. Но я уже говорил, тебе не придется с ним общаться, он уехал.
– Помню. Просто… м-м… я подумала, странно не знать имя человека, в квартире которого собираешься жить. А он не будет против?
– Лариса Григорьевна, конечно же, спросила разрешение у сына. Не беспокойся, ему все равно, он не так уж и часто бывает дома. Молодежь… молодежь… – Папа осуждающе вздохнул и остановил машину около подъезда. Видимо, профессию археолога он не одобрял, и я отчего-то сразу подумала, а не стать ли мне точно такой же искательницей сокровищ? – Вот и приехали, выходи.
Мы поднялись на десятый этаж и подошли к темно-зеленой двери с номером квартиры – сорок два. Папа открыл оба замка и пропустил меня вперед. Коридор оказался узкий и длинный, и это сразу понравилось: именно такую планировку я встречала на фотографиях отелей. Воображение уже неслось вперед со скоростью света, и я с трудом поспевала за ним. Не хотелось думать, что это чья-то квартира, лучше же представлять, будто я в другом городе и остановилась на пару дней в отличном номере.
– Пакеты ты вполне можешь разобрать без меня, раз уж теперь ты такая самостоятельная, – улыбнулся папа, оставляя их возле шкафа. – Не сори, посуду мой сразу, вещи не разбрасывай. – Вынув из кармана пиджака портмоне, он достал тысячу рублей и положил ее на узкую высокую тумбу, заставленную маленькими деревянными фигурками. – Устраивайся, а мне уже нужно возвращаться, Маргарита просила купить витамины. Умственная работа требует не меньше сил, чем физическая. Впрочем, ты это поймешь, когда поступишь в хороший институт или университет.
Папа не осмотрел комнаты, не выпил чая с печеньем, не показал, на каком диване или кровати можно устроиться. Быстро поцеловав меня в висок, похлопав по плечу, он коротко сказал: «Скоро увидимся», и ушел, прикрыв за собой дверь. Около минуты я стояла неподвижно, представляя его серьезное лицо с высоким лбом, тяжелыми бровями, крупным носом… Но потом послышалось отдаленное пение птицы, и я тряхнула головой, торопливо прогоняя тягостные мысли. Каникулы слишком короткие, их категорически нельзя тратить на уныние.
Первым делом я зашла в комнату, из которой доносились неугасаемые мелодичные переливы. Включила свет, сделала несколько шагов к старомодному круглому столу, занимающему приличное место около окна, и замерла, сфокусировав взгляд на клетке.
– Оранжевый, хохлатый… – тихо произнесла я, чувствуя себя профессором-орнитологом. – И, конечно, кенар. Девочки, если верить интернету, так петь не могут. Эй, тебя как зовут?
Птица замолчала, легко перепрыгнула на соседнюю ветку и посмотрела на меня так, точно мы были знакомы как минимум сто лет.
* * *
Петербург. Далекое прошлое…
Соня и не предполагала, что за последние месяцы к ней прилипло столько грязи. После бани внимательно посмотрев на свои руки, она обнаружила ручейки бледно-голубых вен под светлой кожей и коротко вздохнула. Были времена, когда она жила гораздо лучше: ела сытнее и чаще, носила не лохмотья, а добротную одежду (пусть и ношенную кем-то ранее, купленную на одной из ярмарок). Но это было давно, лет пять назад, тогда ее мать не пила и даже подумывала осесть в одной из деревень. Хотя, наверное, воображение сейчас искажает картины прошлого, растягивает дни, добавляет тепла и света. Не особо длинными были те периоды жизни (месяц, два?), и трудно вспомнить подробности, их раздавили последующие лишения и лед одиночества.
Под ногтями тоже виднелась синева, и это очень не понравилось Евдокии Семеновне.
– Тощая… Ох, тощая… И бледная как вчерашняя покойница… Дня три бы тебя на мясе подержать, уж поди зарумянилась бы тогда. А ну потри щеки. Да не жалей, три и щипай их сильнее!
Соня принялась щипать щеки, но пальцы не слишком-то слушались. Из-за нервной дрожи, бегущей по телу, трудно было стоять ровно, а уж что говорить об остальном. Жизнь вновь менялась, и стоило ли надеяться, что в лучшую сторону? «Зачем же я пела, зачем! Какая я глупая…»
Прохор ждал около небольшого магазинчика. Нетерпеливо расхаживая вдоль стены, украшенной трещинами и шелухой облупившейся краски, он нервно приглаживал длинные волосы и поглядывал то на небо, но на полки с посудой в витринном окне, то на проезжую часть.
