скачать книгу бесплатно
Струан не мог пока стоять выпрямившись без посторонней помощи, но он получил впечатление того, что стоит, и это ободрило его. Через секунду-другую Хоуг бережно уложил его назад в постель. Сердце юноши тяжело стучало от боли, но он испытывал огромное удовлетворение.
– Спасибо.
Доктор грузно сел в кресло и тоже некоторое время приходил в себя, восстанавливая силы. Потом сказал:
– Сейчас я оставлю тебя, мне нужно распаковать вещи. Я бы хотел, чтобы ты отдохнул. После того как я повидаюсь с Бебкоттом, я вернусь. Вероятнее всего, мы вернемся вместе. Тогда и поговорим. Хорошо?
– Да. И… спасибо, Рональд.
Вместо ответа Хоуг просто похлопал его по руке, взял свой чемоданчик и шляпу и вышел.
Когда Струан остался один, слезы побежали по его щекам, и с этими счастливыми слезами он уснул. Проснувшись, он почувствовал себя отдохнувшим, впервые посвежевшим и некоторое время лежал неподвижно, ликуя при мысли, что сумел встать с кровати – пусть с чьей-то помощью, но все же он стоял на ногах, а это уже неплохое начало – и что теперь, теперь у него есть настоящий союзник.
С кровати, где он лежал, слегка повернувшись на левый бок, ему было видно в окно море. Море он одновременно и любил и ненавидел и никогда не чувствовал себя там спокойно, страшась его, потому что оно было своенравно и непредсказуемо, как в тот солнечный день, когда близнецы с боцманом на веслах отошли от берега на какую-то сотню ярдов и вдруг поднялась волна, перевернула лодку, они попали в течение, и оно увлекло их на дно, а ведь все трое умели плавать, близнецы вообще чувствовали себя как рыбы в воде, но оба погибли, выплыл только моряк. Шок, который они тогда испытали, опустошил его душу и едва не убил его отца. Его мать впала в ходячую кому, как это всегда бывало с ней в несчастье, повторяя беспрестанно: «На все воля Божья. Мы должны жить дальше».
Горизонт манил к себе. «Вскоре я должен буду вернуться в Гонконг, чтобы встать во главе компании. Через неделю или чуть больше. Спешить некуда. Времени довольно.
Который теперь час?»
Поворачиваться и смотреть на часы было не нужно, высота солнца подсказывала ему, что сейчас примерно полдень, и он подумал, что обычно заказывал в это время славный кровавый ростбиф с густым соусом и поджаренной картошкой и йоркширский пудинг, чашку или две нарезанного кубиками запеченного цыпленка с жареным рисом и овощами и другие китайские блюда, которые готовила А Ток и которые он ел с большим удовольствием – сколько бы его мать, братья и сестры ни говорили, что они безвкусны, совершенно непитательны, наверняка отравлены и годятся только для язычников…
Негромкий звук. Анжелика, свернувшись калачиком, сидела в огромном кресле, в нем она казалась совсем маленькой. Все ее лицо было залито слезами, никогда еще он не видел ее такой несчастной.
– Господи, что случилось?
– Я… я погибла. – Слезы опять покатились по щекам.
– Ради бога, объясни, о чем ты говоришь!
– Это… оно пришло с сегодняшней почтой.
Анжелика встала и протянула ему письмо, попробовала сказать что-то, но не смогла. Он вытянул руку, чтобы взять его, и так резко повернулся при этом, что едва удержался от стона.
Бумага была зеленого цвета, как и конверт, в правом углу стояло: «Гонконг, 23 сентября». Письмо на именном бланке Ги Ришо, главы компании «Братья Ришо», было написано по-французски; Струан на этом языке читал вполне сносно.
Дорогая Анжелика, пишу в спешке. Сделка, о которой я писал тебе, окончилась не слишком удачно, мои португальские партнеры в Макао обманули меня, поэтому я понес большие убытки. Весь мой нынешний капитал исчез, и ты можешь услышать лживые слухи, распространяемые моими ненавистниками, что я не в состоянии найти новый кредит и поэтому, мол, компанию собираются пустить с молотка. Не верь им, наше будущее прекрасно, можешь не беспокоиться, я полностью контролирую ситуацию. Это письмо отправится с завтрашним пакетботом. Я взял билет на американский пароход «Либерти», который отправляется сегодня в Бангкок, где мне обещали предоставить кредит некие французские источники. Я напишу тебе оттуда, а пока остаюсь твоим преданным отцом.
P. S. К этому времени до тебя уже, наверное, дошла печальная, хотя и не ставшая неожиданностью, весть о кончине Кулума Струана. Мы только что получили известие о гнусном нападении японцев на Малкольма. От души надеюсь, что юноша ранен не слишком серьезно. Пожалуйста, пожелай ему от моего имени благополучия и передай, что я надеюсь на его скорейшее выздоровление.
В голове Струана царило смятение.
– Так почему же ты погибла?
– Он… он забрал все мои деньги, – проговорила она сквозь слезы, – украл все мои деньги и потерял их тоже, он вор, и теперь, теперь у меня нет ничего в целом мире. Он украл все, что у меня было. О Малкольм, что мне делать?
– Анжелика, Анжелика, послушай! – Она выглядела так сиротливо, так мелодраматично, что он едва не рассмеялся. – Ради всего святого, послушай, это не беда. Я могу дать тебе столько денег, сколько пона…
– Я не могу принимать деньги от тебя! – воскликнула она сквозь слезы. – Это против приличий!
– Почему, собственно? Ведь мы скоро поженимся, разве нет?
Рыдания прекратились.
– Мы… мы поженимся?
– Да. Мы… мы сегодня же объявим о помолвке.
– Но отец, он… – Она по-детски шмыгнула носом, вытирая слезы. – Я говорила с Андре, он уверен, что никакой сделки ни в Макао, ни в каком-то другом месте не было и в помине. Похоже, отец часто играл и, должно быть, просто проиграл все эти деньги. Он даже давал обещание, обещал Анри, Анри Сератару, что бросит играть и оплатит все свои счета… Все это знали, кроме меня, о Малкольм, я даже не подозревала об этом, я чувствую себя так ужасно, что, наверное, умру, отец украл мои деньги, а ведь он клялся, что у него мои деньги будут в целости и сохранности!
Она снова зарыдала, подбежала к нему и упала на колени рядом с кроватью, зарывшись лицом в покрывало. Он нежно провел рукой по ее волосам, чувствуя себя очень сильным и уверенным. Дверь открылась, и в комнату вплыла А Ток.
– Убирайся, – заревел он. – Дью не ло мо!
Та бросилась вон.
По-настоящему напуганная, Анжелика сильнее вжалась в покрывало. Она еще ни разу не видела его в гневе. Он продолжал гладить ее волосы:
– Не волнуйся, дорогая, не переживай за отца, потом я подумаю, чем мы сможем помочь ему, а сейчас ты не должна расстраиваться, я забочусь о тебе.
Его голос звучал так нежно. Всхлипывания стали тише, огромная тяжесть упала с ее плеч: она открыла ему правду и рассказала об отце прежде, чем это сделали другие, а он как будто совсем не расстроился.
«Андре – гений, – подумала она, слабея от облегчения. – Он поклялся, что именно такой и будет реакция Малкольма: „Просто будьте откровенны с ним, Анжелика, расскажите Малкольму всю правду: что вы не знали, что ваш отец игрок, сегодня вы впервые услышали об этом и это потрясло вас так, что не высказать словами, ваш отец украл все ваши деньги – очень важно, чтобы вы употребили слова «украл» и «вор». Расскажите ему правду, покажите письмо и при достаточном количестве слез и нежности это привяжет его к вам навеки“».
– Но, Андре, – возразила она с несчастным видом, – я не осмелюсь показать ему письмо отца. Просто не осмелюсь, он пишет в постскриптуме такие ужасные вещи…
– Смотрите! Без второй страницы постскриптум кончается словами: я надеюсь на его скорейшее выздоровление. Лучше и быть не может! Вторая страница? Какая вторая страница? Смотрите, она разорвана и никогда не существовала.
Гибкие пальцы Андре подклеили последний клочок восстановленной второй страницы на место.
– Ну вот, Анри, – сказал он и через стол подтолкнул лист к нему. – Читайте и судите сами.
Ему не составило никакого труда вновь собрать страницу из обрывков, которые он небрежно швырнул на ее глазах в корзину для мусора.
Они находились в кабинете Сератара, дверь была заперта. Страница гласила:
…и я также надеюсь – помнишь, мы говорили об этом? – что ты сумеешь в самом скором времени добиться помолвки и брака любыми средствами, какие будут необходимы… Он самый завидный жених и жизненно важен для нашего будущего, особенно твоего. Струан раз и навсегда решит все проблемы «Братьев Ришо». Ничего, что он британец, слишком молод или еще там что-нибудь, теперь он тайпан компании Струана и сможет обеспечить нам безбедное будущее. Будь взрослой, Анжелика, сделай все необходимое, чтобы привязать его к себе, потому что твое будущее сейчас протерлось до ниток.
– Мне не по душе шантаж.
Андре вспыхнул:
– Мне не по душе многие из тех методов, к которым мне приходится прибегать для достижения наших, я повторяю, наших целей. – Он положил страницу, исписанную ровным, красивым почерком, в свой карман. – Пущенный по рукам в свете или опубликованный со всеми деталями, этот документ уничтожит Анжелику. В суде он будет равносилен приговору. Возможно, он лишь доказывает правду: что она искательница приключений, вступившая в заговор со своим отцом, который в лучшем случае может считаться беспутным игроком и скоро будет объявлен банкротом, как и ее дядя. Что же касается подталкивания ее куда-то, так я говорю ей лишь то, что она сама хочет знать и повторять. Чтобы помочь ей. Это ведь она оказалась в трудном положении, не я и не вы.
Сератар вздохнул:
– Печально. Печально, что она так запуталась.
– Да. Однако она запуталась, не так ли, и это нам на руку? – Андре улыбнулся, но глаза были холодными. – И на руку лично вам, мсье? При разумном подходе это гарантировало бы вам ее полную покорность и покладистость, не так ли, если бы ваше бесспорное очарование подвело вас, в чем я сомневаюсь.
Сератар не улыбнулся.
– А вы, Андре? Что вы собираетесь делать по поводу Ханы, вашего Цветка?
Андре резко вскинул на него глаза:
– Цветок умер.
– Да. И при таких странных обстоятельствах.
– Ничего странного, – сказал Андре, и глаза его вдруг стали холодными и неподвижными, как у рептилии. – Она покончила с собой.
– Ее нашли с перерезанным горлом, перерезанным вашим ножом. Мама-сан говорит, вы провели с ней ночь, как обычно.
Андре пытался понять, почему вдруг Сератар стал так настойчив в своих расспросах.
– Это так, но вас это не касается.
– Боюсь, что касается. Вчера местный чиновник бакуфу прислал официальный запрос на информацию по этому делу.
– Скажите ему, пусть пойдет и совершит сеппуку. Хана Цветок была особенной, да, она принадлежала мне, да. Я заплатил самую высокую цену, чтобы спать с ней, но она по-прежнему оставалась лишь частью Ивового Мира.
– Как вы столь справедливо заметили, люди созданы из лжи и полуправд. В жалобе говорится, что у вас с ней вышла жестокая ссора. Потому что она взяла себе любовника.
– У нас была ссора, да, я хотел убить ее, да, но не по этой причине, – пробормотал Андре, задыхаясь. – Правда… правда заключается в том, что у нее действительно были клиенты. Трое… в другом доме, но это было… это было до того, как она стала моей собственностью. Один из них… один из них заразил ее дурной болезнью, она передала ее мне.
– Mon Dieu, сифилис? – вымолвил Сератар, цепенея от ужаса.
– Да.
– Mon Dieu, вы уверены?
– Да. – Андре встал, подошел к буфету, налил себе коньяка и выпил. – Бебкотт подтвердил это месяц назад. Диагноз точен. Это могла быть только она. Когда я спросил ее об этом…
Она снова возникла у него перед глазами: они были в их маленьком домике в саду дома Трех Карпов, Хана смотрела на него снизу вверх, на безукоризненном овале ее лица застыло слегка встревоженное выражение. Ей было всего семнадцать лет, и ростом она не превышала пяти футов.
– Хай, гомэн насай, Фурансу-сан, пятно как васа, но год назад, мой пятно сукоси, мар’инький, хай, мар’инький, Фурансу-сан, сукоси, нет прахой, уходить совсем, – тихо прощебетала она с нежной улыбкой на обычной своей смеси японского и английского, неизменно выговаривая «р» вместо «л». – Хана говорит мама-сан. Мама-сан говорит доктор смотреть, он говорит нет прахой. Нет прахой пятно но патаму сто тор’ика начинать подуски спать и я мар’инький. Доктор говорить моритвы в храм и рикар’ство пить, брр! Тор’ка немножко недери потом все уходить совсем. – Она радостно добавила: – Все уходить совсем.
– Это никуда не «ушло совсем»!
– Почему сердица? Нет проха думать. Я моритвы в храм Синто как доктор говорить, много тэйров давать монах, я кэсать… – ее лицо весело сморщилось, – кусать бяка рикар’ство. Немнозка недери потом все проходить.
– Это не прошло. И не пройдет. Лекарства нет!
Она странно посмотрела на него:
– Все проходить, ты смотреть меня, мой без одезды, весь, скор’ка раз, neh? Конечно, все уходить совсем.
– Ради Христа, да не прошло это!
Она опять на секунду нахмурилась, потом пожала плечами:
– Карма, neh?
Он взорвался. Это потрясло ее, она тут же уткнулась головой в татами и принялась жалобно просить у него прощения:
– Нет прахой, Фурансу-сан, все уходить, доктор говорить, все уходить. Васа видеть этот доктор скора мозна, все уходить…
Снаружи, за стенами-сёдзи, он слышал шепот и чьи-то шаги.
– Ты должна показаться английскому доктору!
Сердце как молот стучало в ушах. Он старался говорить внятно, понимая, что идти к врачу, любому врачу, бесполезно и что, хотя иногда проявления болезни удавалось остановить, иногда удавалось, так же неотвратимо, как завтрашний рассвет, болезнь рано или поздно брала свое.
– Ты что, не понимаешь? – пронзительно закричал он. – Лекарства нет!
Она лишь замерла, не отрывая лба от татами, дрожа, как покалеченный щенок, и повторяя монотонно:
– Нет проха, Фурансу-сан, нет проха, все уходить…
Сделав над собой усилие, он вернулся к действительности и вновь посмотрел на Сератара.
– Когда я расспросил ее об этом, она сказала, что ее вылечили год назад. Она поверила, конечно же, она поверила и считала, что излечилась. Я, о да, я кричал на нее, спрашивал, почему она не сказала ничего Райко-сан, а она пробормотала что-то вроде: чего было рассказывать, доктор сказал, что все прошло, и ее мама-сан сама сказала бы Райко-сан, если бы это было важно.
– Но это же ужасно, Андре. Бебкотт осмотрел ее?
– Нет. – Еще глоток коньяка, но он не ощутил его привычной крепости, потом заговорил торопливо, спеша наконец излить душу кому-нибудь: – Бебкотт сказал мне, что болезнь… Он сказал, что на ранней стадии заразившаяся женщина может оказаться без всяких признаков совершенно, что она не всегда будет передавать тебе болезнь, не всякий раз, когда ты с нею спишь, один Господь знает, почему это так; но рано или поздно это неизбежно произойдет, если продолжать жить с ней, и как только появляется язва, тебе конец, хотя через месяц или около того язва, их может быть и несколько, пропадает и тебе кажется, что ты выздоровел, но ты не выздоравливаешь! – Вена, прочерчивавшая лоб Андре посередине, вздулась, пульсируя, и почернела. – Недели или месяцы спустя появляется сыпь, это вторая стадия. Она проявляется сильно или слабо, в зависимости бог знает от чего, и иногда вызывает гепатит или менингит, иногда остается, иногда проходит; сыпь, а почему, никто, кроме Христа, тебе не ответит. Последняя стадия, самая ужасная, наступает когда захочет, в любой момент, от нескольких месяцев до… до тридцати лет после заражения.
Сератар достал платок и промокнул лоб, молясь про себя, чтобы его миновал этот кошмар, думая о своих частых визитах в Ёсивару, о своей собственной мусуме, которую он теперь держал для себя одного, но никак не мог гарантировать, что никого больше у нее не было. Как можно доказать или опровергнуть это, если у нее существует тайная договоренность с мамой-сан, ведь их интересует только то, как содрать с тебя побольше?
– Ты имел полное право убить ее, – угрюмо произнес он. – И маму-сан.
– Райко тут не виновата. Я сказал ей, что ни одна из девушек здесь, во всей Ёсиваре, мне не подходит. Мне была нужна юная, не похожая на других, девственница или почти девственница. Я умолял ее найти мне цветок, объяснив в точности, что мне было нужно, и она исполнила мою просьбу: Хана-тян была всем, чего я только мог желать, – самим совершенством; она пришла из очень дорогого дома в Эдо. Ты даже представить себе не можешь, как она прекрасна, была прекрасна…
Он вспомнил, как подпрыгнуло его сердце, когда Райко в первый раз показала ему Хану, весело болтавшую с другими девушками в соседней комнате.
– Вон та, Райко, в бледно-голубом кимоно.
– Я советую выбрать Фудзико, или Акико, или одну из других моих дам, – сказала Райко. Когда ей было нужно, она хорошо говорила по-английски. – Со временем я найду вам еще кого-нибудь. Есть маленькая Сайко. Через год или два…
– Вон та, Райко. Она совершенна. Кто она?
– Ее зовут Хана Цветок. Ее мама-сан говорит, что маленькая красавица родилась недалеко от Киото, и дом купил ее, когда ей было три или четыре года, чтобы обучить как гейшу. – Райко улыбнулась. – По счастью, она не гейша – если бы гейша, ее бы вам не предложили, прошу прощения.
– Потому что я гайдзин?
– Потому что гейши служат для развлечения, а не для забавы на подушках, и, Фурансу-сан, прошу прощения, их по-настоящему трудно оценить, если не быть японцем. Учителя Ханы были терпеливы, но она не смогла развить необходимые умения, поэтому ее обучили для жизни на подушках.
– Я хочу ее, Райко.
