скачать книгу бесплатно
1982
Константин Иванович Кизявка
Фантастическая автобиография. Январь 1982 года. Четырнадцатилетний подросток вспоминает непростую жизнь в будущих девяностых и двухтысячных.
Алисе
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Рефлексия
Сон
Запах дыма. Лёгкий. Приятный. Из почти забытого детства, когда бабушка растапливала печь старыми газетами; в тишине робко звякали кастрюли и сковородки, и тонко звенела в воздухе морозная нота – раскрытая форточка, проветривающая едкий привкус сгоревшей бумаги.
Дышится легко. Воздух – чистая зимняя вода. Стоп! Зимняя вода?! Забыли закрыть окно?! Да-а… Тяжелы и беспощадны новогодние алкопомрачения! Две двадцатки на календаре, конечно, криптографичны, уникальны, даже эпичны, но окно, открытое в зимнюю январскую бездну, в продуваемой всеми ветрами угловой верхней квартире хрущевской пятиэтажки, нежно говоря, перебор!
Открываю глаза.
Или не сон?
Мозг – странная конструкция, но еще «страньше» рассуждать о мозге. Рассуждает кто? Правильно.
В какие миры проваливаемся по ночам? Почему возвращение в реальность бывает мучительно?
А вечные утренние вопросы: Где я? Что со мной? Кто я?
Вокруг дешевой пластиковой люстры “под хрусталь” – красивая лепнина. То ли плющ, то ли виноград замысловатым гипсовым узором оплетает потолочный стакан.
Но… нет в моей квартире такой лепнины. Обычный ровный, если не считать стыков плит, потолок.
Невозможно!
Ага, понимаю, было такое. Смотрел в зеркало на стене. Расчесывал густые каштановые волосы и… Дошло! Голова последние десять лет похожа на яйцо пингвина. Гладкостью. Два раза в неделю брею наголо. Чтоб сверкала на солнце. А тут – волосы. Сплю? Конечно! Проверил любимым способом – попробовал взлететь. И получилось. Легко. Воспарил.
Пробую снова. Напрягаю мышцы, устремляюсь к небу.
Ничего. От слова “вообще”. Тело покоится под теплом ватного одеяла и даже на миллиметр не оторвалось от подушек и простыней.
Вариант – не дома. Забыл где. И не первое января, а, скажем, второе или третье. Мы у Аброськиных или Говорухиных. Переночевали и вот… Надо вспомнить вчерашний вечер.
У стены – радиола. Большой антиквариат на ножках с надписью “Ригонда”, с огромной шкалой цифрового диапазона длинных, средних и коротких волн. Две белые круглые ручки: одна – перебор частот, вторая – регулировка громкости. Сверху, под распахнутой крышкой, резиновое ложе – крутить грампластинки.
У бабушки на улице Советской была похожая. И окна. И у кровати металлическая спинка. Под матрасом, сто процентов, стальная сетка.
Комната замедляет вращение. Останавливается. Мир входит в отчетливые формы.
Мы на Советской. У бабушки. Отмечали Новый год. С родителями. Они спят в соседней комнате. А рядом спит родной брат. Средний. А ноги брата младшего. Он тоже спал с нами, но валетом – головой в сторону радиолы. И год встречали вчера 1982-й, а не 2020-й. Вот двадцатый, точно, приснился. Какой длинный, правдоподобный сон! И не спешит растаять, потерять очертания, пропасть. Запомнился. В миллионах подробностей, как в жизни! Глупости. Сон это сон, а явь это явь. Тут каникул осталось всего ничего, каких-нибудь десять дней и снова в серость школы. Тоска. Отставить хандру! Наслаждаемся Новым годом!
Глаз ворона
Медленно, чтобы не разбудить дрыхнущих Геру и Максима, выползаю из-под одеяла и свешиваю ноги к полу. Далеко. Не достать. Тихо, как ниндзя, спрыгиваю на цветастый коврик. Откуда странное слово “ниндзя”? “Вокруг света”? “Наука и жизнь”? Не важно.
В зале у печи тихонько суетится бабушка Таня. Пирог на столе румянится, парит картошечно-мясным ароматом. В глубине черной духовки булькает в чугунке что-то вроде супа или соуса.
Бабушка улыбается:
– Проснувся? Колы писять трэба, там у колидоре ведро. Як вси встануть, сядемо йисты.
– Хорошо!
Коридор встречает холодом. Обуваюсь. Непривычно в ботинках. Вроде мои, но чужие и смешные. За следующей дверью – веранда. Почти мороз. И резкий запах. Ах да… Ведро. Ночное спасение желающих “по маленькому”. Натягиваю куртку, шапку. Выхожу наружу.
Дедушка чистит снег большой фанерной лопатой. Дымится парок над мордой собаки в будке. Солнце сверкает миллионами блесток на снегу, завалившем двор. Черные ветки старой груши широким зонтом разбили бесконечное небо на синие многоугольники.
– Доброго утречка! Выспався?
– Ага. Может, помочь?
Дед смотрит удивленно.
– Не. Не надо. Тут вже трохи осталось.
Пожимаю плечами и осторожно спускаюсь по каменным ступенькам. Обхожу веранду и по расчищенной дорожке растерянно бреду к огороду. Сарай? Уже и не помню, что он есть. И летняя кухня… Как можно столько забыть за ночь?
Заваленные снегом грядки, темнеющие сквозь белизну снега ветки винограда. Откуда виноградные ряды?
Все еще живу сном? Не верю в реальность с бабушкой, дедушкой, в кроликов за решетками, дергающихся и жующих бледно-зеленую траву?
Но вчера они были! Не сорок лет назад, а тридцать первого декабря 1981-го года.
Что с головой? Эй, нейроны, полегче! Какая химия поменяла раскладку коры?
Что за “нейроны”? Гуглил?
Хватаю горячими губами спасительный воздух.
Ветки черными изгибами вспарывают ips-синеву неба. Маленькая белая туманная взвесь замирает в вышине. Слова “облако” нет. База вербальных данных обнулена.
Коричневая воробьиная суета в кустах смородины. Веселые чирикания. Мерзлые красные капли ягод. Почти забытый привкус заледеневших детских варежек. На кромке крыши сверкнула чуть подтаявшая на солнце сосулька.
Мозг хватает ощущения, падает в ощущения, живет ощущениями, отбирает у мышления право включиться. Одеревенелость рук проходит.
Дежавю? Но это очень короткие замыкания в голове. Не больше пары секунд. За всю жизнь не наберется минута. А тут полчаса. Подряд!
Читал на нейрологическом сайте, что эпилептики впадают в дежавю чаще обычных людей. Но я не барахтаюсь в снегу, как девочки, селфящие ангелов, и пена у рта не вскипает… или вскипает? Только я в отключке и вижу то, что хочу видеть?
Лежит себе Константин в квартире на Гайдара, бьется в конвульсиях. Вокруг люди столпились, на бок переворачивают, карандаш в зубы вставили. А он в детство впал. Снежком любуется в огороде тридцатипятилетней давности. Счастливый! Инфантильность десятой степени. Регресс такого размаха, что Фрейд в ужасе лезет под стол.
Сознание возвращается в реальность январского утра 1982 года. Вангоговские круги распрямляются в сверкающие снежные линии. Большой черный ворон внимательно наблюдает с ветки старой вишни. Смотрит одним глазом. Интересно, куда направлен глаз с невидимой стороны клювастой головенки? В будущее? Может, в этом тайна древней птицы?
Шагаю вперед. Ворон всхлестывает огромными крыльями, шлепает ими по воздуху и, недовольно вскрикивая, поднимается в небо.
Был Костик простым батайским мальчиком, с милыми детскими тараканами в голове и вдруг… Поспал у бабушки на свою голову. Нет. На всю голову. Да, так точнее.
Хорош! Хватит! Глупо! Вот мир. Такой, каким был вчера и позавчера. Всё. Короткая, простая, ясная мысль. Достаточная для душевного спокойствия и радости.
Вчера было хорошо. Каникулы. Без домашних заданий, без тошнотворной тройки даунов из 8 «б». «Дауны»? Откуда такое слово? Странно.
Читал неделю назад в журнале «Наука и жизнь» о сновидениях. Четко помню: «сон – сумма пережитого, увиденного, услышанного. Ничего нового, чего не было в жизни, во сне не увидеть и не услышать». Читал, примерял на себя и, казалось, не поспоришь с фактом.
«Дауны», «ниндзи», «нейроны»… Яркие картинки невозможной жизни.
«Ниндзя», смешное слово. Был во сне хромой тип, считавший себя ниндзей. Рассказывал бредовые истории.
«Нейроны». На фотографии – под микроскопом маленький спрут. Щупальцеобразные аксоны и дендриты. И видеоролики по теме с пояснениями специалистов по магнитно-резонансной томографии головного мозга. О Боже! МРТ! Во сне сочинил? Или в больнице услышал, когда последний раз к стоматологу ходил?
Как больно старый врач, периодически встряхивавший длинными седыми как у индейского вождя волосами, пломбировал два передних зуба! Не было, видите ли, обезболивающих средств. Хочет, понимаете ли, драть нервы вживую. До слез. А вот у Димы, в частном кабинете… Какой Дима? Я еще зубы лечил во сне? Кошмар. Что за морок? Болею?! Шизофрения стучится в оба полушария?
Останавливаюсь, резко разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и шагаю к наверняка проснувшимся родственникам.
Машинка
В просторном зале, простите за штамп, “царит оживление”. Мама помогает бабушке сервировать стол. Отец беседует с дедом на диване, а братья выглядывают из соседней комнаты в ожидании завтрака.
На тумбочке здоровенный как сундук черно-белый телевизор. Щеки растягивает улыбка. Сверху на телевизоре вязаная белая салфетка, как на комоде или журнальном столике. На салфетке белый пластиковый параллелепипед. Барометр? Термометр? Два в одном?
– Чо лыбишься? – Герман стоит рядом и внимательно наблюдает.
– Да вот… – теряюсь. – Телевизор прикольный.
– Телек, что ли? Дык обычный. “Рас-свет”, – читает по слогам надпись у мощного тумблера переключения каналов. – Ты по-русски понимаешь?
– Немного, – пытаюсь отшутиться.
– Оно и заметно, – кивает и бросается в соседнюю комнату, где завизжал младший, успевший что-то натворить.
– Не орите! – бросает мама, отец недовольно смотрит в сторону шума.
Иду в спальню, вижу братьев, отчаянно сражающихся за пульт электрического автомобиля. Вырывают друг у друга электромагнитный символ власти над игрушечным счастьем. От пульта к машинке тянется провод, и то ли разжиревший феррари, то ли чахлый хаммер кувыркается, подпрыгивает, хаотично дергается под братскими ногами.
– Так техника долго не проживет, – замечаю громко, но никто не слышит, борьба нешуточная.
Всего два часа назад, во сне, верил, что оба драчуна военные врачи. Взрослые солидные мужики, пенсионеры. Герман полковник, прошел войну, награжден орденами, Максим подполковник, опытный хирург, преподаватель Военно-медицинской академии. И вот… Драка за машинку. В каком месте смеяться?
Окунаться в вещие сны забавно.
Присаживаюсь на стул, наблюдаю за баталией. Побеждает опыт. Гера торжествующе поднимает над головой трофейный пульт, Максим рыдает и бежит в зал, откуда слышны отрывистые всхлипы:
– Отобрал… Герка… Я… Хочу… Тоже… Машинку…
Неожиданные слова Германа обрывают приятную безмятежность:
– Нелепо, да? Зачем малыша обидел? Нужна мне эта игрушка, как собаке противогаз, ан нет, надо отобрать в жестокой борьбе. Может, я просто закаляю его характер?
Лицо брата печально. Смотрит на модельку, бросает пульт на кровать, идет к проигрывателю. Вытягивает черный диск из картонного конверта с фотографией Высоцкого.
– Зачем Максима обидели? – на пороге мама и пылающий щеками брат. – Почему машинку маленькому не даете?
Удивление на лице Геры такое естественное.
– Какая машинка?
Пластинка в руках подтверждает бессмысленность претензии.
– Ну, – мама обращается к Максу, – где твоя машинка?
Не веря переменам, и все еще пузырясь обидой, Максим бочком подходит к пульту. Игрушка взвизгивает, заходит в немыслимый вираж и переворачивается колесами вверх. Восторг переполняет младшего. Мама успокоенно удаляется к бабушке. Завтрак почти готов.
Я спросил тебя, зачем идете в горы вы?
А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой.
Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово!
Рассмеялась ты и взяла с собой.
Хрипит Высоцкий. Гера смотрит в окно на сыплющиеся хлопья снега. Макс с упоением гоняет модельку.
Подхожу к Герману. Смотрю на снег. Спрашиваю:
– Что тебе снилось сегодня?
– Ночью?
– Ну да, ночью.
– Ничего.
– Точно?
– Точно.
Показалось. Почудилось.
Ох, какая ты неблизкая, неласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!
Каждый раз меня из пропасти вытаскивая,
