скачать книгу бесплатно
Ничего ты не хочешь,
Желанья украли они.
Откуда они приходят,
Уходят они куда,
Что в боли они находят,
Что ищут они всегда?
Они говорят, что в боли
Рождается красота.
У них железная воля,
У них есть цель одна,
Но цель их никто не знает,
Знают только они.
Пока же туман витает,
Они смелы и вольны.
Они не ведают смерти
И Силу черпают в обмане,
Древних демонов дети —
Живущие-В-Тумане.
Глава IV. Старый друг лучше новых двух
Я очнулся от холода. Была ночь. Я лежал на мокрой земле, ощущая, как она постепенно вытягивает из меня тепло. Когда я открыл глаза, то взору моему открылось черное небо. Не мерцали тусклым светом звезды, и большая желтая луна пряталась за огромными тучами. Казалось, что все мироздание развалилось на миллиард кусков и стремительно летит в бездну – в лесу бушевала буря. Стволы деревьев, согнутые как тугой лук, трещали, готовые в любое мгновение рухнуть на землю. Лопнувшие небеса низвергали дождевые потоки на стонущую почву.
Я попробовал подняться и сразу упал – резкая боль иглою пронзила все тело. Через минуту я повторил попытку, и ценой больших мучений она мне удалась. Опершись одной рукой о ствол какого-то дерева, другой я ощупал себя и обнаружил множество ссадин и ушибов. Ныла спина, подкашивались ноги, голова постоянно падала на грудь. Надо идти, идти куда-нибудь, все равно куда, лишь бы идти, лишь бы не замерзнуть.
Я брел сквозь лесную чащу. Ветер, злой и колючий, бил мне в лицо, но я, преодолевая его сопротивление и раздвигая сплошную пелену воды, исторгаемой небом, шел вперед, надеясь когда-нибудь выбраться из этого негостеприимного леса. Сколько же еще препятствий встретится мне, смогу ли я преодолеть их, пройти до конца путь, предначертанный Судьбою? Я, терпевший сотни лишений, десятки раз смотревший смерти в глаза, был вынужден вновь и вновь подвергаться ужасным, жестоким испытаниям. Иногда мне казалось, что нет ни малейшего шанса на успешное окончание моих приключений в этом Мире, каждый новый день пребывания, в котором приносил с собой новые трудности, по сравнению с которыми трудности предыдущего дня казались чем-то незначительным и легко преодолимым. Каждое утро я думал, увижу следующий рассвет или нет, каждую минуту я был готов сломаться, впасть в панику, предаться отчаянию. Но я держался. Надолго ли хватит моей решимости, если ничего не изменится, если я и дальше буду убегать, оставаясь лишь жалкой добычей в охоте Курта Ирвинга и Скворта? Не знаю. Я чувствовал себя волком, обложенным со всех сторон, но страстно жаждущим крови своих преследователей. Но что я мог сделать, если был один, совсем один в этом свихнувшемся Мире? У меня не было ни могущественных друзей, ни былых возможностей, и, не имея этого, я не мог перепрыгнуть веревку с красными флажками и перегрызть горло врагу, хоть во мне и кипело такое желание. Но я верил в себя, верил, что все-таки отыщу способ отмстить обидчикам, и, сцепив зубы, я шел вперед.
К утру буря стала стихать. Солнце прорезало лучами темные тучи, ветер успокоился, и дыхание его стало теплым и ласковым. Через некоторое время тучи окончательно рассеялись, и дождь закончился. Лес сразу же взорвался тысячей звуков и запахов. Птицы пели хвалу солнцу и новому дню, и вместе с ними радовался и я. Я радовался свету, который струился сквозь листву, прогоняя мрак ночи назад, в те щели и трещины, в которых он привык прятаться в ясные погожие дни. Я радовался теплу, которое вместо холодных капель дождя теперь лилось с лучами светила с небес. Я радовался жизни, которая забурлила в лесу, заставляя и меня встряхнуть головой и отбросить мрачные мысли.
Я вышел на большую поляну. В центре ее расположился пригорок, на котором рос огромный раскидистый дуб. Развесив на его узловатых ветвях мокрую одежду, я насобирал ягод земляники, которыми изобиловал здесь лес, и, позавтракав, лег отдохнуть, завернувшись во влажный рваный плащ.
… Мне снилось, что я иду по коридорам дворца, стены, потолок и пол которого были сделаны из черного отполированного хрусталя. Мое отражение на секунду привлекло мое внимание, и я встретился взглядом с худощавым высоким молодым человеком. Его карие глаза пристально смотрели в мои, а полные губы улыбнулись в ответ на мою улыбку. Я нахмурил брови, и края его темных густых бровей тоже сошлись над переносицей. Когда же я продолжил свое продвижение в глубину коридоров, он тряхнул головой, откидывая за спину длинные черные волосы, и зашагал бок о бок со мной, не отставая и не перегоняя. Звук моих шагов, неоднократно отразившись от древних стен дворца, падал мне под ноги, чтобы через мгновение вновь выскочить из-под каблуков моих замшевых сапог и повторить свой замысловатый путь. Тьма окружала меня со всех сторон, но я видел в темноте. Пройдя очередной цикл поворотов, я оказался у массивной двери, инструктированной черным золотом. Подобрав одной рукой край красного плаща, другой сжимая рукоять Схайорела, я вошел в эту дверь. В противоположном конце зала, выточенного в гигантской черной жемчужине, на огромном троне, усеянном черными бриллиантами, сидела, облаченная в черный шелк, моя мать…
Я закричал и проснулся, дрожа всем телом. Мне было так страшно, как еще никогда не бывало. Я стучал зубами, не в силах прекратить произвольные движения челюстей, а по коже бегали мурашки. Меня трясло еще несколько минут, пока я не стал успокаиваться и приходить в себя. Постепенно возвращаясь в нормальное состояние, я пытался понять, что же вызвало у меня приступ неописуемого ужаса. Ведь ничего такого не было в моем сне. Я уже устал пытаться разгадывать загадки, которые, казалось, не имели отгадок, поэтому, сославшись на Зигмунда Фрейда, считавшего, что сновидения – это скрытые мысли и воспоминания, вызываемые событиями предшествующих суток, я решил, что мой страх – следствие того, что происходит со мной в последнее время, а также некоторых размышлений о затруднительном положении, в котором я оказался. Успокаивая себя подобным образом, я пообедал земляникой, сожалея об отсутствии сливок или сметаны, одел порядком подсевшие серые шерстяные брюки, алую атласную рубаху, высокие кожаные сапоги, пристегнул к поясу меч, накинул грязно-белый плащ, и двинулся в путь. Ориентируясь по мху, я шел на восток, надеясь, что все-таки доберусь до Аркола.
Солнце палило нещадно, жара стояла немилосердная. Сильно хотелось пить, во рту у меня пересохло. Выручала земляника, которой я набрал про запас довольно-таки много, завернув в кожаную куртку эти вкусные сочные ягоды. Я старался идти, не выходя за пределы теней, отбрасываемых деревьями, но все равно было очень душно и сильно хотелось пить. Я даже начал подумывать о дожде, хотя еще не совсем отошел от ночной бури, отобравшей у меня много сил, когда услышал справа журчание. Я бросился туда, не обращая внимания на ветви, царапающие мое лицо. Местами, прыгая с камешка на камешек, отражая лучи солнца в виде ярких бликов, среди деревьев струился глубокий и прозрачный ручей. Я упал на колени, и полностью опустив в воду голову, жадно глотал живительную влагу. Когда же, вволю напившись, я еще и вымылся, то испытал чувство, сравнимое разве только с оргазмом.
Я лежал у ручья и доедал ягоды, когда издали до меня донесся звук охотничьего рога. Неужели все то, о чем я думал ночью, сравнивая себя с загнанным зверем, обрело реальность, и я был настоящим объектом настоящей охоты с собаками, лай которых приближался, с егерями, наверное, уже окружившими меня, и с охотниками, горящими желанием быстрее настигнуть дичь и нанести ей последний удар? Что ж, если Скворт превратил погоню в настоящий спектакль, то я постараюсь как можно лучше сыграть свою роль, и если он запланировал все это как комедию, то я приложу максимум усилий, чтобы для него эта охота стала если не трагической, то, по крайней мере, драматической. Я надел куртку, обмотал вокруг левой руки плащ, создав тем самым некое подобие щита, а правой рукой вынул из ножен Схайорел и, крепко сжимая рукоять меча, занял позицию у толстого бука, прислонившись к нему спиной. Я уже отчетливо слышал громкие команды доезжачих, крики егерей, собачий лай, фырканье лошадей. Опять протрубил рог, теперь уже всего в нескольких сотнях шагов от меня. Я собрал всю свою волю, отбросив все мысли, кроме одной – как можно дороже продать свою жизнь, если уж мне было суждено сейчас с ней расстаться.
Сметая на своем пути кусты и молодые деревца, из чащи на прогалину, на которой я занимал оборону, вылетел огромный вепрь, а за ним показалась и свора охотничьих собак. Я оступился, и, пытаясь сохранить равновесие, сделал несколько шагов вперед и вправо, осознавая, что теперь дикий кабан несется прямо на меня. Мне ничего не оставалось, как, подождав с полсекунды, когда зверь окажется ближе, сделать резкий выпад, вонзив клинок ему прямо в глаз, и отпрыгнуть в сторону, оставив меч в теле кабана. Ничего не видя перед собой обезумевшим от страха и боли уцелевшим глазом, он пробежал еще несколько шагов и упал, зарывшись рылом и клыками в землю. Тем временем поляна заполнилась собаками, ловчими, егерями. Я кинулся к вепрю, чтобы освободить свой меч, но три всадника оттеснили меня к деревьям. Я подумал, что если сейчас дам деру в лес, то собаки, пущенные по следу, разорвут меня в мелкие кусочки. Поэтому я стоял и смотрел на происходящее. Охотники перевернули уже мертвого зверя и, вытащив из него мой меч, бросали на меня, такого хрупкого с виду, недоуменные взгляды, в которых проскальзывали одновременно и уважение, и страх, и удивление.
– Что случилось? – услышал я из-за спин загонщиков и доезжачих голос, показавшийся мне очень знакомым.
Все расступились, и на красивом вороном коне на середину прогалины выехал высокий мужчина, слегка полноватый. Весь в атласе, парче и шелке он являл собой колоритный тип истинного феодала. Но в глаза прежде всего бросалась не его холеность, не богатство его одежды, а большой горбатый нос, за который в студенческие годы, проведенные мной в Измерении Земля, у него была кличка "Слон". Когда же он сделал резкое движение кистью правой руки, вправляя сустав, я перестал сомневаться, что передо мной Вячеслав Иванов, или просто Славик, мой давний закадычный друг.
– Эй, Слон! Это я, Длинный! – заорал я, что было мочи, задыхаясь от радости.
Он быстро повернулся в мою сторону, слушая в пол-уха объяснявших ему происшедшее егерей, несколько мгновений пристально разглядывал меня, слегка прищурив глаза, затем лицо его расплылось в глупой улыбке ребенка, увидевшего клоуна, бесплатно раздающего мороженое и воздушные шарики. Он спрыгнул с коня и подбежал ко мне. Мы обнялись и заплакали.
– Привет, Артем! – сказал он.
– Привет, Славик! – сказал я.
* * *
Мы сидели за столом, уставленным всевозможными яствами, начиная от свежих помидоров и огурцов и заканчивая осетриной, икрой и раками. Мы пили водку и курили сигары. Он рассказывал мне, как стал королем Аркола. Оказывается, окончив университет, он женился на нашей однокурснице, которую он любил всем сердцем и в которой души не чаял. Я помнил ее. Она увлекалась психологией, а по вечерам читала Папюса. Звали ее Оксана Куницына. Она втянула в изучение магии Славика, кстати, обожавшего все сверхъестественное. Увлечение переросло в серьезные занятия и постепенно семейная пара овладела многими заклинаниями. Они разъезжали по всей Земле со своим шоу "Извне", сколотили на этом огромное состояние, продолжая черпать из древних манускриптов новые способы подчинения низших духов своей воле. Но однажды к ним явился, как выразился Славик "огненный демон с бездонными глазами", с которым он и Оксана не смогли совладать. Он бросил их в какой-то пульсирующий тоннель, грандиозный и ужасный, а когда они очнулись, то поняли, что оказались в другом Измерении. Они полностью лишились своих колдовских способностей, поэтому сначала было очень трудно, ведь они тут были никем, так как никого не знали и ничего не имели за душой, да еще и утратили свои тайные знания. Пришлось начинать с нуля. Через некоторое время Славику удалось подружиться с одним графом, который представил его с женой при дворе короля Аркола. Так началась его карьера в этом Мире. Обладая обширными познаниями в областях химии, физики, математики и многих других, Славик за восемнадцать лет, проведенных в Подлунном Мире, сумел достичь многого. К его мнению прислушивались советники короля, военачальники нередко просили у него помощи в составлении планов наступления или обороны, придворные преклонялись перед его умом, король уважал, а враги боялись. Немудрено, что когда умер правитель Аркола, не оставив после себя наследника, и Славик не долго думая, взял власть в свои руки, у него не возникло серьезных проблем. Подавив пару-тройку мятежей, убрав самых недовольных, он короновал себя год назад, как раз тогда, когда я покинул Подлунный Мир.
Он заметно постарел. В его некогда черных, как смоль, волосах уже преобладала седина, на лице появились морщины. Я же почти не изменился, разве чуточку возмужал и взгляд мой приобрел твердость, поэтому я оказался в затруднительном положении, когда мне пришлось объяснять Славику причины своей молодости. Наплев что-то про эликсир жизни, который мне случайно пришлось отведать во время путешествий по одному из многочисленных Измерений, мне удалось отбрехаться. Но мое вранье повлекло за собой следующий вопрос. Это был вопрос об Измерениях и способе путешествия сквозь них. Мысленно выругав себя за допущенный промах, я вкратце рассказал ему о строении мироздания, налгав при этом, что в иные Миры я мог проходить с помощью магии, которую якобы я тоже изучал после университета, и что, попав в Подлунный Мир, потерял магическое знание и поэтому останусь здесь навсегда. Так как в дни нашей дружбы Славик до фанатизма увлекался фэнтези, да и сам подвергся переносу из Мира в Мир, то он все понял, поверил и подлил в кружки водки. Сгорая от стыда и мучаясь угрызениями совести, я покраснел от того, что мне пришлось так нагло и бессовестно налгать другу. Но не мог я рассказать ему правду, не мог!
А Славик, удовлетворившись моими объяснениями, продолжил свой рассказ. Он уже очень редко вспоминал, кто он и откуда, теперь он был не Вячеслав Иванов, а Винсент Аркольский. Его жизнь была здесь, его дом был здесь, его родные и любимые им люди были здесь. Первый год жизни в новом для него Мире он провел очень тяжело. Каждый день он ждал чего-то, вскакивал и суетился при малейшем шуме, подолгу сидел, подперев руками голову. Он надеялся, что они с женой вырвутся отсюда. Надеялся, но не знал как, и поэтому все надежды оказались напрасными. Через год у него родился сын, и жить сразу стало легче и веселей. Появился смысл его существования, все свободное время он проводил со своим чадом. После того, как он сообщил мне, что Эстелла (Оксана) ждет второго ребенка и что Гор, его сын, последовав примеру Аркадия Гайдара, в свои семнадцать уже командует полком, расположенным на границе с Бермандией, с которой Аркол по прежнему находится в состоянии войны, мы закурили, и я вкратце рассказал ему о событиях, произошедших в моей жизни за последние три недели. Оказывается, его не интересовали внутренние дела Бермандии, не связанные с расположением армий Скворта и толщиной стен замков и городов. Поэтому он не знал, что я был объявлен вне закона. Я, конечно из личных соображений опустил в своем рассказе тот факт, что побывал на Земле, умолчал о том, что произошло там со мной, а начал с того, как я обнаружил, что в замке, принадлежавшем мне когда-то, хозяйничает Курт Ирвинг. Зачем забивать Славику голову историей о Вселенском Аде, Всадниках Судьбы и Схайореле, который ничем, кстати, не отличался от обычных хорошо сбалансированных мечей? Зачем я бился за право владеть ним с каким-то монстром в Аду, я, честно говоря, не понимал. Если бы я не выбросил все это из своего повествования, то мне пришлось бы объяснять Славе сложную картину мироздания, которую даже я представлял себе очень смутно, признаться, кто я и откуда, сказать, что мне надо было на Земле. А этого делать мне не хотелось. Поэтому Винсент Аркольский помимо рассказа о недавних событиях узнал только их предысторию, то есть, как я стал герцогом Чистой Земли, разгромив армию болотных тварей, и я считал, что так будет лучше и для него и для меня.
О переменах в Бермандии, в частности о том, что случилось с королем и о возвращении к активной деятельности чудовищ из болот, Славик ничего не слышал. А вот о Живущих-В-Тумане, оказывается, он читал еще на Земле, что они обладают огромной ментальной силой, и являются одним из древнейших племен демонов.
Разгоряченные водкой и сигарами, мы орали: "Смерть Скворту! Смерть Бермандии! Пустить кровь Ирвингу!" и многое другое в том же духе, обильно перемежая фразы отборными матами.
Я не помню, как добрался в отведенные мне покои. Утром у меня сильно болела голова, и расстроился желудок. У меня всегда такое горькое похмелье после больших пьянок, поэтому я стараюсь пить поменьше, и напиваюсь, только если есть какой-нибудь значительный повод. Встречу со старым другом где-то в глубине Измерений я считал очень значительным поводом, чтобы порядочно нажраться, поэтому отходил я целый день, попивая крепкий чай, периодически доставляемый мне в комнату хорошенькой служанкой. Вечером я спустился в обеденный зал, где застал Винсента Аркольского, склонившегося над большой картой, расстеленной на столе. Винс что-то внимательно изучал на ней, медленно водя по бумаге указательным пальцем и бормоча под нос проклятия в адрес Бермандии. Он услышал мои шаги и поднял голову:
– Добрый вечер, дружище! Как твое здоровье?
– Спасибо, Винсент, уже гораздо лучше. Если не секрет, то что ты хочешь увидеть на этой карте? – сказал я.
– Видишь ли, – он почесал затылок, – я хочу помочь тебе, а заодно раз и навсегда решить все проблемы с Бермандией. Короче говоря, я хочу наголову разбить гвардию Скворта и присоединить его земли к своим.
Я пожал ему руку и поблагодарил его. Как я был признателен этому пухлому королю, как я был рад, что уже не один, что у меня был могущественный, а главное, верный друг! Хватит убегать, хватит скрываться и бояться за свою жизнь! Теперь я могу отмстить врагам! Теперь я наконец-то узнаю, что случилось с моей челядью, почему Скворт предал меня, и какую цель преследовал Курт Ирвинг, обосновавшись в моем замке. Все узнаю, а если они не захотят открыть мне свои тайны, то я вырву их под пытками! Все! Пора из беглеца превратиться в преследователя!
Мы уселись за составление плана нападения. Винс пригласил на совет нескольких видных военачальников королевства, и мы долго обсуждали, какие укрепления у врага, как расположены его силы на территории Бермандии, какие у противника слабые стороны, где лучше нанести первый удар и многое другое. Если кто-то из военных считал, что сведения устарели или требуют проверки, то сразу же отдавался приказ, и десятки разведчиков мчались прочь, чтобы пересечь границу двух государств и узнать необходимые данные, добыть недостающую информацию. Поздней ночью разошлись полководцы, чтобы завтра встретиться вновь и продолжить обсуждение нашей стратегии.
А мы с Винсом опять нажрались водки.
Глава V. Ищут ли любви от любви?
Месяц прошел в подготовке задуманной нами кампании. Ежедневные военные советы, проведение учений в регулярных войсках, набор ополчения из крестьян и ремесленников, обучение новобранцев искусству ведения боя, разработка, изготовление и модернизация всевозможных катапульт, стенобитных орудий и передвижных башен, заготовка провианта – я с головой ушел во все это, позабыв про отдых и сон. Я отказался от водки и сигар, ел пищу, богатую калориями и в свободное от подготовки к войне время упражнялся с мечом, арбалетом и копьем. В результате этого я немного прибавил в весе, а мышцы мои приобрели еще большую твердость.
Винсент оказывал мне всестороннюю помощь. Его приказы и распоряжения летели во все концы Аркола, предлагаемые ним тактические ходы сразу же наносились на карты, так как были мудрыми и практически не имели изъянов. Так уж получилось, что с самого начала он все поставил так, что все считали главнокомандующим не его, а меня. Когда я спросил, в чем дело, он улыбнулся и сказал: "Это твоя война, ты и веди ее. Я лишь поддерживаю многовековую традицию, враждуя с Бермандией. У меня нет ничего против нее, кроме, конечно, территориальных амбиций, а у тебя – личные счеты с Куртом и Сквортом. Поэтому я считаю, что ты больше заинтересован в победе, а значит, приложишь максимум усилий, чтобы одержать ее". И я прилагал. Я не сомневался, что в среде наших войск были бермандские шпионы и разведчики, как и аркольские – среди войск Скворта. Следовательно, в Бермандии знали, что мы готовимся к нападению, и, конечно, не сидели сложа руки, а подтягивали свои армии на северо-восток страны, где мы планировали нанести основной удар. Юго-восточный же регион государства остался почти без войск. По донесениям наших шпионов, там на всякий случай были оставлены немногочисленные гарнизоны, рассеянные по замкам и городам. Исходя из этого, я задумал следующее: в то время, когда Винсент во главе своих полков пересечет границу и вступит в бой, я с небольшим отрядом самых преданных и опытных воинов, оставленных в Арколе якобы в качестве резерва, должен быстро и тихо добраться до юго-западной границы Аркола и, ворвавшись на территорию Бермандии, двинуться навстречу войскам Винсента. Уничтожая по пути отряды врага, я должен был оказаться в районе ведения основных боевых действий примерно через две недели и нанести удар в тыл противника. Простой и разумный план.
Винсенту понравилась моя идея. Успех в этом предприятии был бы гарантирован, если бы враг ничего не знал об этом нашем ходе, поэтому подготовка к военной кампании велась так, словно мы собирались в лоб обрушится на армии Скворта всей мощью Аркола. На самом же деле очень аккуратно и осторожно мы формировали отряд, необходимый для осуществления моего замысла.
И вот, наконец, наступил тот день, когда армии Винсента двинулись на Бермандию, хоть и не все было готово к этому. Но медлить было нельзя, так как Скворт мог опередить нас и атаковать Аркол. Попрощавшись с Эстеллой, которая вначале была против этого похода и, считая меня виновным в том, что Винсент оставляет ее беременную ради войны, дулась на меня и почти не разговаривала, хотя позже смирилась, и стала радушной хозяйкой, Винсент вскочил в седло и, крепко сжав древко королевского штандарта, повел за собой свои войска. Через сутки выступили и мы. Гор Йовиркский, сын Винсента, находился в моем отряде. Это был высокий крепко сбитый молодой человек, чертами лица отдаленно напоминающий своего отца в молодости. Все три дня, которые мы потратили на то, чтобы добраться на юго-запад Аркола, он скакал рядом со мной, засыпая меня вопросами об Измерениях. Я пересказывал ему "Хроники Амбера" Желязны, кое-что добавляя из "Вечного Воителя" Муркока, выдавая их фантазии на тему строения Вселенной за истину и мысленно ругая Винсента за длинный язык. Парень внимательно слушал меня, порой округляя от удивления глаза, порой хмуря от негодования брови. Он ловил каждое мое слово, стараясь, видимо, запомнить побольше из моего рассказа, не подозревая, что это всего лишь моя интерпретация красивых сказок одних из самых известных на Земле авторов, пишущих в стиле "фэнтези".
Утром четвертого дня мы пересекли границу Бермандии, вырезав отряд гвардейцев, оставленных охранять ее в этом месте, но вместо этого безмятежно спавших в казармах. В сумерках мы уже стояли возле стен принадлежавшего мне когда-то замка. После того, как я сообщил начальнику стражи, что Курт Ирвинг прислал подкрепление в связи с тем, что с востока на замок движется Мэтлок, скрипя и скрежеща проржавленными цепями, перед нами упал мост, вздымая клубы пыли. Когда она рассеялась, то все в замке снова принадлежало мне. Распорядившись сжечь трупы, я вошел в замок, гремя каблуками и держа наготове меч. Когда я миновал длинный коридор и начал подниматься по каменной лестнице наверх, ко мне навстречу выбежала красивая девушка, богато одетая.
– Что случилось?! – воскликнула она.
– Луиза?! – это была дочь моего управляющего, с которой у меня был небольшой романчик, она же считала мое влечение к ней чем-то серьезным и хотела стать герцогиней.
– Мэтлок?! Это ты?
Она уткнулась лицом мне в грудь и громко заплакала. Всхлипывая и хватая ртом воздух, она сказала:
– Я думала, что это никогда не кончится! Но ты вернулся, ты пришел, чтобы спасти свою Луизу!
Дура.
– Ну, конечно, моя любимая, я пришел, чтобы спасти тебя от этого жестокого Курта Ирвинга. Мы поженимся и всегда будем вместе, – не стал я опровергать ее слова, заодно решив проверить одну догадку, промелькнувшую у меня в голове.
– Да, Мэтлок, да! Я знала, что когда-нибудь ты вернешься, чтобы вырвать меня из лап этого чудовища, этого Курта Ирвинга, чтобы отомстить ему за моего отца, за своих слуг!
Моя догадка оказалась верна – Луиза и есть та самая молодая и прелестная жена Ирвинга, о которой часто говорили во дворе замка, когда я две недели служил наемником.
– А что он сделал с моими слугами, Лу? – спросил я девушку, которая продолжала рыдать.
– Он убил их всех, а потом скормил собакам. Он заставил меня выйти замуж за него. Ты не представляешь, как я ненавижу его! Ты не представляешь, какая это была пытка, каждую ночь ложится с ним в постель! Я хотела умереть!
– И что же тебе помешало? – задал я очередной вопрос, даже не пытаясь скрыть иронии. В данный момент я не считал себя бессердечным и черствым, нет. Просто я знал Луизу очень хорошо. Она была немного глуповата и считала, что главное в жизни – удачно выйти замуж. Конечно, я был посимпатичнее Курта, но, видимо рассудив, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, она все-таки стала его женой.
– Он сказал, что если я что-нибудь с собой сделаю, то он убьет моего отца. Я не хотела быть его женой, но на моих глазах он отрубил ему руку и обглодал ее! – ее плач превратился в истерику.
Я подонок. Скотина. Ублюдок. Я казнил себя за то, что сделал такие поспешные выводы в отношении девушки. Цинизм – одна из основных особенностей моего поведения, поэтому из-за меня часто страдают невинные люди. А я ничего не могу поделать с этим. Я не раз уже говорил себе: "Хватит быть циником", но продолжал вести себя нагло и пренебрежительно, зло и жестоко обижая своими словами многих людей.
Желая хоть как-то искупить свою вину перед Луизой, я нежно погладил ее по голове. Она прильнула ко мне. Я чувствовал ее прерывистое дыхание, ощущал, как вздымается ее упругая грудь. Я ласково поцеловал ее в губы. Девушка ответила на поцелуй, ответила страстно, а после уже сама нашла мои губы. Сладкая пелена начала окутывать мой разум, и я поднял на руки Луизу и понес в спальную комнату.
– Повеселимся? – спросила она, закатив глазки.
… Я и Гор взламывали двери, расположенные по обеим сторонам сырого подземного коридора. За одними мы находили лишь заплесневелые стены да затхлый запах, за другими – человеческие скелеты со свисающими с них лоскутами истлевшей одежды, за третьими – груды разлагающейся плоти, заплывшие зловонным гноем. Мы искали Доната, отца несчастной Луизы. В темницах башен замка его не было, поэтому теперь мы обыскивали подземелье. Я очень сомневался, что Курт оставил моего управляющего в живых, но, чтобы утешить Луизу, верившую, что Курт сдержал слово и сейчас ее отец томится где-то в застенках замка, я взламывал дверь за дверью. Во времена своего правления в Чистой Земле я ни разу не спускался сюда, так как в этом не было необходимости. Я никогда не брал в плен своих врагов, если не нуждался в какой-нибудь информации, а всегда убивал их. Всех до единого.
Я уже сбился со счета. Какая это дверь – сороковая? Пятидесятая? А может быть сотая? Я поддел мечем поржавевший от сырости засов и надавил. Затрещало мокрое дерево, сопротивляясь, не отпуская гвозди, держащие задвижку, но вскоре оно сдалось, и она упала мне под ноги, громко звякнув. Я взял с пола фонарь и распахнул дверь. Глаза, уже привыкшие к темноте, различили, что к левой стене темницы прикован человек. Я поднял фонарь на уровень глаз. На толстых цепях, обмотанных вокруг его тела и вделанных в камень, тощий и еле-еле дышащий, висел Донат. Я аккуратно разрубил цепи и подхватил старика, ослабленные ноги которого сразу подкосились, как только он освободился от оков.
Радости Луизы не было предела. Она вся светилась счастьем, бегая вокруг отца, то и дело поправляя ему подушки, перину и одеяло. А Донат, высохший и совершенно обессиленный, лежал молча, иногда улыбаясь, иногда мрачнея. Говорил он с огромным трудом, поэтому ничего другого, кроме невнятного бормотания об огромной признательности по отношению ко мне, я в то утро так от него и не услышал. Через полчаса, выпив куриного бульона, он уснул, бережно прижав к груди покалеченную руку, предварительно продезинфицированную и перевязанною мной.
Замок я покидал в подавленном, если не сказать мрачном, настроении. Когда мы, пополнив запасы воды, мяса и хлеба, а также плотно пообедав, седлали коней, во двор выбежала Луиза.
– Можно, я поеду с тобой, Мэтлок? – спросила она, пряча глаза и нервно теребя складку красивого платья, плотно облегающего ее неповторимую фигуру.
Волна нежности, жалости и других теплых чувств нахлынула на меня. Может, это мой разум пытался искупить таким образом ту вину, которую я, наверное, буду чувствовать по отношению к этой девушке до конца своих дней? Я усомнился в ней, я посчитал ее низкой, я повел себя с ней, как с дешевой площадной девкой, а она, лишь повинуясь обстоятельствам, пошла на брак с Куртом Ирвингом, продолжая ждать меня, в душе надеясь, что рано или поздно я приду, освобожу ее и спасу отца. Я уже чуть было не разрешил ей присоединиться к отряду, но вовремя вспомнил, что все-таки мы отправляемся не на увеселительную прогулку. Я отказал ей, мотивируя это тем, что кто-то должен присматривать за Донатом и оставаться в замке за хозяйку, чтобы встретить меня, когда я вернусь. Я действительно считал своим долгом вернуться и взять Луизу в жены. Я думал, что этот день, проведенный с ней после года разлуки, помог понять мне, что я люблю ее, причем как душевную и милую девушку, а не просто как сексуального партнера. Год назад я покинул ее, даже не попрощавшись, и ничего не кольнуло у меня в груди. Теперь же сердце мое сжималось, когда я смотрел на то, как она стоит на мосту и плачет.
Мы скакали по грунтовой дороге. Солнце медленно, но верно погружалось в рощу, тянувшуюся далеко справа и почти параллельно большаку. Пыль, поднимаемая копытами наших лошадей, клубилась у земли, и когда мы удалялись на довольно приличное расстояние, неспешно опускалась. Крестьяне провожали нас безразличными взглядами и вновь принимались за свои дела. По-видимому, слух о нас еще не достиг этих областей Бермандии, и на наш отряд, периодически останавливающийся обменять лошадей и перекусить в деревнях, никто не устраивал засад, хотя после таких "привалов" деревни оказывались ужасно разоренными. Мы неслись к Акрессу. Мы молчали, и каждый думал о чем-то своем.
Не знаю, что творилось в головах воинов, а мне не давало покоя множество вопросов, возникающих и возникающих передо мной, начиная с самого первого дня моего вынужденного появления в Подлунном Мире. А я знал ответ только на один, самый простой, самый легкий. Это вопрос о слугах из замка. Я уже давно догадывался, что они все мертвы. Луиза лишь подтвердила правильность моих предположений. Когда же я спросил ее о монстрах из многочисленных болот, находящихся на юге от замка, она сказала, что ничего о них не слышала с тех пор, как я одержал над ними победу. Жители деревень, встречающихся нам на пути, тоже ничего не знали об этих чудовищах. Зачем же тогда Курт солгал мне, что болотные твари вновь наводят ужас на южные районы Бермандии? Я не понимал. Не понимал я, что же случилось со Сквортом, который год назад был моим первым другом, а теперь ни с того, ни с сего стал первым врагом. Эти два вопроса влекли за собой еще один: почему, когда я был в руках у Курта Ирвинга в замке, а Скворт узнал меня, когда я явился к нему во дворец, со мной не расправились сразу, а медлили, тянули время? Еще одна загадка: что надо было от меня Живущему-В-Тумане? Задержать до прибытия гвардейцев Скворта (я не сомневался, что те всадники в степи были гвардейцами)? Тогда получалось, что Скворт и Живущий-В-Тумане – союзники. А может, демон действовал в одиночку, преследуя какие-то свои личные цели? Дальше следовала серия более крутых вопросов. Это вопрос о том, для чего, прежде чем отправить в Подлунный Мир, Всадники Судьбы послали меня в Ад за Схайорелом, мечом отличным, но обыкновенным? Это вопрос о кроваво-красной сфере, уничтожившей охранявшего меч монстра. И, наконец, вопрос самый главный и самый трудный: какое поручение Всадников Судьбы я должен выполнить, чтобы вернуться на Землю? А там мне необходимо найти Агента и получить от него ценную информацию, но это уже казалось чем-то очень далеким и нереальным. Сейчас важнее было найти ответы на вопросы насущные.
На ночлег мы остановились в небольшой деревеньке, расположенной примерно на половине пути от замка к столице Бермандии. Мы продвигались вглубь страны очень быстро, так как нам не надо было прятаться и бояться. Я невольно вспомнил те страшные три дня, потребовавшиеся мне, чтобы добраться от замка до Акресса, и меня передернуло. После ужина я лег на жесткую деревянную лавку и долго ворочался, пока сон не накрыл мой разум своим крылом. Мне снились лица убитых мной в те три дня людей. Они кружились вокруг меня в диком танце, и от них веяло мертвечиной и лютым холодом. Потом мне снилось, что я снова иду по коридорам Черного Дворца к его сердцу – Тронному Залу, и мое отражение следует за мной, легко преодолевая толщу черного хрусталя. Сновидение в точности повторяло приснившееся мне на земляничной поляне. Но когда я проснулся, весь в поту и снова дрожащий от страха, то уже знал, что вызвало такую реакцию: в тот миг, когда я вошел в зал и увидел свою мать, мое отражение отделилось от стены и занесло надо мной меч.
Утром мы помчались дальше. Врываясь в маленькие городки, сменявшие постепенно деревни, мы вырезали гарнизоны, оставленные для их охраны, и опять неслись вперед.
Поздно ночью мы вошли в Акресс.
Глава VI. Волк в овчарне
Я пронзил мечом очередного нападающего. Мы теснили королевских гвардейцев, не пожелавших сдать дворец без боя. Еще один, сраженный мной, рухнул нам под ноги. Реки крови струились по вымощенным мраморными плитками полам коридоров, ковры в комнатах пропитались до предела этой красной липкой жидкостью, и сапоги то скользили, словно я шел по льду, то увязали, словно я попал в маленькое болотце. Мы обрывали тяжелые пыльные шторы, сдирали со стен богатую драпировку, переворачивали диваны с резными ножками, опрокидывали кровати с парчовыми и шелковыми балдахинами, рубили топорами старинные шкафы и комоды, протыкали мечами красиво отделанные серебром деревянные сундуки. Ни один враг не должен был улизнуть от мести, и мы не пропустили ни одного места, где он мог прятаться. Освещая чадящими факелами темные ниши, мы выкуривали укрывающихся в них придворных и гвардейцев, которые умирали стоя на коленях и прося пощады. Но пощады не было никому. Мои воины, заразившиеся моей злостью, моей яростью, беспощадно убивали церемониймейстеров, фрейлин, лакеев, пажей. Словно вихрь, мы врывались в обеденные залы, спальные покои, рабочие кабинеты, круша все и вся. Как бешеная орда мы неслись по дворцу, сметая все на своем пути. Повсюду валялись трупы, обои были забрызганы мозгами и кровью, а мы, спотыкаясь об отрубленные головы, руки и ноги, переступая через кишки, через бьющиеся еще сердца, шли дальше. Мы гнали перед собой жалкие остатки отрядов королевской стражи. Дико крича, умирали солдаты Скворта, а мы бежали вперед, размахивая мечами и рыча от пьянящего запаха крови, повсюду витавшего во дворце. Если гвардейцам удавалось забаррикадировать какой-нибудь проход и занять оборону, мы, не останавливаясь ни на мгновение, словно смерч, в считанные секунды перелетали через баррикады и, буквально на куски разрывали несчастных воинов. От нас веяло смертью, мы обдавали своим дыханием все, что окружало нас, не обращая внимания на то, как роскошные и помпезные помещения дворца превращались в отвратительную помойку, грязную бойню. Мы уже не были простыми воинами, мы были берсерками. В кровавых сполохах факельных огней я видел ненависть на лицах своих соратников, некоторые были разъярены до такой степени, что на губах у них выступила пена. Одни сносили головы бермандским солдатам, заходясь в страшном хохоте, другие – оскалив зубы в злобной ухмылке, третьи – лишь нахмурив брови. Действительно, они переняли у меня жажду мести, мою ненависть. Они, как и я, выбросили из своих сердец жалость. Они шли за мной, и мы гнали перед собой трусливых бермандских псов, очищая коридор за коридором, комнату за комнатой. Их мертвые тела устилали пройденные нами этажи.
Ни одного высокого сановника я не встретил, хотя мы и заняли все четыре этажа дворца. Значит, опять я не узнаю ничего нового, и снова буду ломать голову над теми загадками, которые, как мне уже казалось, не имели отгадок. В последний раз, обойдя весь четвертый этаж и удостоверившись, что на нем нет ни одной живой души, кроме нас, я приказал своим все еще возбужденным резней воинам осмотреть нижние этажи и после, спустившись в город, заняться поисками чистой одежды, пищи и коней. Когда стихли их шаги, я сел в одно из уцелевших кресел, каждое из которых истинный ценитель старины посчитал бы выдающимся произведением искусства. У меня сильно болела голова, я сжал ее руками, отбросив в сторону меч. Давило в висках, а на затылок каждую секунду обрушивался огромный молот. Я застонал от боли. Настойчиво и упорно она продолжала сверлить мое сознание, и, уже не в силах сдерживаться, я закричал. Внезапно боль исчезла. Она оборвалась так же внезапно, как и возникла. Оборвалась, как только оборвался мой крик. Слева промелькнула какая-то тень. Не долго думая, я схватил Схайорел и бросился за тенью, но, свернув за угол, налетел на большое, почти в мой рост, зеркало. На меня смотрело мое отражение, такое же усталое и выдохшееся, как и я. Его одежда была испачкана кровью, лицо – грязным от копоти. Я долго смотрел на него, а оно – на меня. Когда же, успокоившись, я решил идти догонять свой отряд и на прощание показал ему язык, то оно, зло плюнув в мою сторону, развернулось на каблуках и зашагало вглубь зеркального коридора. Плевок медленно стекал по внутренней поверхности зеркала, а мое отражение неторопливо удалялось, сжимая в левой руке меч. Наконец, оно скрылось за поворотом. Я смотрел в пустое зеркало и чувствовал, как волосы на моей голове встают дыбом. Это был не сон, это происходило наяву. Преодолевая острое желание побыстрее покинуть это место, я поднял Схайорел, и нанес по зеркалу удар. Оно бесшумно взорвалось, и брызги осколков рассыпались по коридору. Некоторые из них вонзились в мое лицо, руки, шею, и кровь тоненькими струйками потекла из маленьких ранок, но я, не обращая внимания на боль, шагнул в проем, образовавшийся внутри рамы, в которой крепилось зеркало.
Я очутился в небольшой пыльной комнатке. Кто-то метнулся к камину, пылающему в противоположной стене. Не медля ни секунды, я кинулся туда же и наткнулся на человечка, запутавшегося в складках своего плаща и растянувшегося на полу. Схватив его за шиворот и слегка приподняв над полом, я заглянул ему в лицо. Мне удалось разглядеть в полумраке маленькие хитрые глазки и тонкие плотно сжатые губы, высокий лоб и густые брови. Я посмотрел на пламя и увидел, что его языки лижут какие-то бумаги. Швырнув человечка об стену, я бросился к камину и, не раздумывая, сунул в огонь руку, выхватывая уже занявшиеся листы. Погасив их, я со злостью пнул под бок карлика носком сапога.
– Ах ты дерьмо собачье! – вырвалось у меня.
– Чтоб ты сдох, ублюдок! – процедил тот, за что опять получил сапогом, но уже по лицу. Сплюнув выбитые зубы и слизав с расквашенных губ кровь, он грязно выругался, но от высказываний в мой адрес воздержался.
Я осмотрел комнату. В центре стоял массивный, но небольшой дубовый столик, на котором лежали какие-то лисы, валялась целая куча кистей и гусиных перьев, обгорелых свечей. На углу стоял желтый подсвечник и лежала палитра с красками. У проема, который еще совсем недавно закрывало зеркало, ощерился корявыми ножками табурет. Стены комнаты украшали полуистертые и засаленные гобелены. Быстро обобрав их, я обнаружил под одним из них дверь, ведущую в другую комнату. Маленькая железная кровать составляла всю ее меблировку. Я также нашел кладовую с приличным запасом пищи, воды и вина, и комнату, служившую обосновавшемуся здесь карлику туалетом. Больше ничего интересного обнаружить не удалось, и я, вернувшись к предварительно связанному куском разрезанной шторы злобному недомерку, сгреб со стола бумаги и вышел из затхлой атмосферы комнатки в коридор, освещенный газовыми фонарями, таща за собой коротышку. Я уселся прямо на пол и принялся за изучение набросков. Это были вполне удачные попытки изобразить мое лицо. Если все это совместить и перенести на холст, добавив немного света и красок, то получился бы великолепный портрет. Но, отложив рисунки в сторону и взяв в руки те листы, что спас от огня, я испытал еще большее удивление. Это были небольшие гравюры, и то, что было изображено на них, вызвало у меня шок.
На первой картинке я, облаченный в тяжелые доспехи, сражался с болотными тварями. Вытащив меч из уже мертвого чудовища, я занес его над головой другого. Это было больше года назад, но я отчетливо помнил этот момент. Конечно, качество изображения оставляло желать лучшего, но я не мог ошибиться: осанка, поворот головы, выражение лица, манера держаться в седле – все принадлежало мне! Далее следовала гравюра, запечатлевшая тот миг, когда Скворт возлагал мне на голову герцогскую корону. Я стоял перед ним, опершись на одно колено, а король, улыбающийся, довольный, держал над моим челом золотой венец. Придворные, расположившиеся слева и справа от нас, с интересом наблюдали за происходящим. И здесь художник передал не совсем все точно, но дух, которым был пропитан рисунок, не оставлял сомнений, что изображено на нем именно то, что я подумал. Далее следовал лист, пожелтевший, но не успевший загореться. Я сидел верхом на белом коне, белый плащ скрывал мою фигуру, а рядом был бледный силуэт всадника, смахивающего на призрака. Мы – я и Живущий-В-Тумане – разговаривали, а вокруг нас раскинулась бескрайняя степь. Остальные три гравюры сильно обгорели, но я все-таки смог на них кое-что разобрать. На одной я стоял на безопасном расстоянии от бешено пылающего дворца Скворта, и потому, как была запрокинута моя голова, можно было догадаться, что я смеюсь. Следующая запечатлела жуткую сцену – у ног, обутых в черные сапоги, лежало изуродованное и обезглавленное тело молодой женщины. Та часть гравюры, где по идее должна была находиться отрубленная голова, сгорела дотла. Невозможно также было различить, кто является хозяином сапог. Последний рисунок пострадал больше всех остальных, но среди осыпающегося пепла на небольшом кусочке бумаги все же были видны какие-то искры, молнии, тени.
– Что это такое? – спросил я карлика, сверлившего меня своими поросячьими глазками, подымаясь с пола и тыча ему в лицо гравюры.
– Пошел ты… – начал было он, но захлебнулся кровью, хлынувшей из его носа сразу после того, как я заехал ему кулаком в морду.
– Что это такое? – повторил я вопрос.
– Картинки, – попытался сострить он, но, получив удар под дых, сразу осекся.
– Что это такое?
Молчание. Я опять от души махнул ему по роже. Втянув голову в плечи, он весь как-то сразу поник, съежился и захныкал. Он сломался и сейчас выложит мне все, что знает, решил я. Но я ошибся. Поплакав с минуту и утерев плечом с лица кровь, сопли и слезы, он опять гордо задрал подбородок и заорал:
– Ничего я тебе не скажу, проклятый!
– Значит, сейчас ты умрешь, – спокойно сказал я, приставляя к его животу острие меча.
– Пусть я погибну, но ты ничего не узнаешь! – дрогнувшим голосом произнес человечек.
Я слегка надавил на рукоять, и лезвие на сантиметр вошло в его тело. Вскрикнув, он опять заплакал и, отхаркивая изо рта комки запекшейся крови, согласился поведать мне то, что знал. Глотая сопли, он сказал, что зовут его Толсон, что он незаконнорожденный и полоумный сын Скворта, что тот прятал его в потайной комнатке, навещая раз в месяц. Я знал, что по законам Бермандии король, имеющий ребенка от женщины, с которой он не состоит в браке, должен отречься от престола. Не знаю, откуда это пошло, кто был матерью Толсона, почему он родился дураком и уродом, но мотивы, которыми руководствовался Скворт, поместив сына в тайник, были мне понятны – нежелание лишать жизни свое чадо, а себя – трона.
– Около года назад, – продолжал свой рассказ Толсон, а я отметил про себя, что не полгода, не два, а именно около года назад, – отец пришел ко мне злым, непохожим на самого себя. Он спрашивал меня о том, как далеко я смогу заглянуть вперед, что показалось мне очень странным. Ведь папа должен был знать, что я делаю это не специально, а выхватываю картинки будущего случайно. Это приходит как какое-то озарение, как взрыв, и тогда…
