скачать книгу бесплатно
«Так держать, Железный Федор!»…
«Что держать? – подумал Шурик. – Стакан, что ли?» Минут пять он переваривал прочитанное, пытаясь понять, в чем же смысл Ниночкиной фразы «чуть-чуть отредактировали». Ведь от первоначального варианта в статье остались только два слова. Александр Тихомиров. Наверное, в ту минуту Шурик напоминал Карлсона, который прыгнул с крыши и вдруг вспомнил, что оставил дома пропеллер. «Какой Достоевский?!! Какой клуб трезвости?!! Таким откровениям самое место в медицинской карточке душевно раненного! Я сейчас устрою этому „цементному» редактору клуб трезвости!»
Хлопнув дверью так, что в стоящей на канцелярском столе пишущей машинке звякнул колокольчик, Шурик выскочил в коридор, но вдруг замер, вспомнив загадочное слово «гонорар». Он присел на подоконник, еще раз, без суеты, перечитал очерк. «А может, и правда Семиглазов Достоевского любит? А матерится из-за близости к народу. Тем более кто нынче не матерится? Можно подумать, писатели наши, кудесники строки, исключительно высоким ямбом общаются. Или правители. Хрен там. Чешут похлеще гопоты у ларька. И водку трескают будь здоров! Что, Достоевский не пил? Поговаривают, еще как закладывал, особенно когда в карты продувался… В общем, для двадцати двух рублей совсем и не плохо…»
В следующем номере, не без участия Ниночки, появилась еще одна заметка начинающего журналиста Александра Тихомирова. На сей раз она посвящалась трубоукладчику Семену Кайкину, построившему на территории завода настоящий парник для выращивания огурцов. Огурцы поступали прямо с грядки в столовую, сохраняя витамины и свежесть. С утра до позднего вечера рабочий подвязывал рассаду, удобрял грядки и боролся с сорняками. «Перестройка в действии, перестройка шагает по стране!» – такими словами заканчивался материал. На снимке улыбающийся Кайкин держал двумя руками здоровенный огурец, причем в весьма интригующем положении. «Я достаю из широких штанин…» Фотографию комментировал текст с небольшой, но обидной опечаткой: «Вот такого красавца вырастил ТРУПОУКЛАДЧИК нашего предприятия Семен Кайкин». Хорошо хоть не отрастил… За фотку Шурик получил лишний червонец.
Новое увлечение затягивало, как трясина. Вскоре Шурик стал своим человеком в «Цементе», и редкий номер обходился без его смелых материалов. Набивалась рука, появился стиль. Помогало и незаконченное филологическое образование. Короче, все шло к логическому концу. Теплым летним утром Нина в торжественной обстановке сообщила, что готовиться стать матерью и уходит в декрет. Имя отца держалось в строгой тайне, но, судя по тому, что целый ряд публикаций журналистки посвящался дяде Лене, в свалившемся на нее счастье наверняка был замешан профсоюзный комитет. Освободившуюся вакансию предложили занять Шурику. «Не мужицкое это дело – пером скрипеть», – пристыдил дядя Леня, но приказ подписал.
С тележкой и шпалой, таким образом, было покончено. В «Цементе» работали два штатных корреспондента. Шурик и ветеран пера Степан Андреевич Перегуда, по кличке «Перегудыч», начинавший свою карьеру во времена холодной войны между Штатами и Советским Союзом. Остальные авторы печатались в рубриках «Творчество наших читателей» и «Нам пишут». «Запомни, – любил повторять Шурику Перегуда, – труд журналиста не должен оцениваться цифрой в ведомости на зарплату». – «Я понял», – отвечал Шурик, покусывая карандаш в раздумьях над очередной фразой. Он действительно понял, поэтому для начала пропихнул в газету Тамарино стихотворение, за что та разрешила провести в его комнату телефон, запараллелив со своим. Это было очень удобно, персональная связь открывала огромные профессиональные возможности для молодого, одинокого человека. Ремонт комнатных стен совершенно бескорыстно произвел бригадир штукатуров, растроганный заметкой «Золотой мастерок». С каждым днем Шурик все больше убеждался в волшебных свойствах пера и не жалел, что сменил профессию.
Но в один прекрасный, вернее совсем не прекрасный денек все рухнуло. В заводские ворота постучалась приватизация, тасуя в костлявых руках колоду ваучеров. Государственное предприятие «Завод железобетонных изделий имени Клары Цеткин» превратилось в акционерное общество закрытого типа, а работяги в партнеров. Ускоренную распродажу оборудования и имущества руководство объяснило новой государственной стратегией. В профкоме рядом с дядей Леней занял место проводник стратегии – богатырского вида юноша, с лицом, похожим на барабан. Не потому, что оно было круглым, а потому, что по нему непроизвольно хотелось ударить палочкой. Должность проводника звучала как «советник по общим вопросам». Через месяц советника расстреляли прямо на проходной, изрешетив из двух автоматов. На его место пришел другой – жилистый мужичонка лет пятидесяти, с выколотыми на правой руке церковью и тремя буквами «ЗЛО», означавшими «За все легавым отомщу». Дверь профкома украсила новая, позолоченная табличка «Чих-Пых, основной по коммерции и безопасности». Дядя Леня, отстоявший в нелегкой борьбе свою долю акций, рванул на Кипр, где прикупил средних размеров бунгало с фонтаном, и теперь отстаивал права работников в основном по мобильному телефону. Производство бетона постепенно свернулось, что было объявлено вторым этапом стратегии. Начались стратегические задержки с зарплатой и бессрочные отпуска. Когда гегемон затосковал, боссы предложили рассчитываться с ним остатками цемента и бетонными шпалами. Но кашу из цемента не сваришь, шпалы в быту вещь не очень нужная, и
Гегемон отказался.
Герой первой тихомировской публикации мастер Семиглазов после закрытия арматурного цеха неделю гудел, а на восьмой день был найден холодным рядом с пустой канистрой из-под технического спирта. Окоченевшей рукой он сжимал роман Достоевского «Бесы».
Руководство призывало народ не паниковать, обещая наступление третьего этапа, и предлагало вкладывать лишние сбережения в акции предприятия и становиться полноправными участниками реформ. Народ вкладывал. Перегуда печатал в еще не
Закрытом «Цементе» мудреные экономические статьи, в которых никто ничего не понимал, даже сам автор. Через полгода по опустевшим и остывшим цехам гудел веселый ветер и бродили стаи бездомных животных, в основном собак. Остатки приватизированного оборудования заводчане растащили по дачным участкам. Кабинеты в административном здании сдавались в аренду торговцам бананами и зубной пастой, благодаря чему на промышленном гиганте существовала видимость производства. Командиры, свалив все стратегические просчеты на «черный вторник», умыли руки. Чих-Пых, прокричав на прощание: «Ша, козлы!», сел в джип и скрылся в сиреневом тумане…
Когда «Цемент» зацементировался, Перегудыч с грустью покачал мудрой головой и обречено изрек:
– Все, отписались. Валить надо.
И, не дожидаясь окончательной победы демократии над заводом, тоже махнул торговать зубной пастой.
Шурик решил остаться. Во-первых, он был привязан к заводу пропиской, во-вторых, до конца не верил в крах бетонного колосса. Уйти, в конце концов, никогда не поздно. Тамара во время великой стратегии смогла отстоять здание общежития, даже ездила на «стрелку» с Чих-Пыхом, положившему на него глаз и решившему толкнуть его каким-то столичным деятелям. Те же, в свою очередь, планировали разбить здесь ночной клуб с рулеткой и номерами. Говорят, что когда Чих-Пых принялся кривить рожу, брызгать слюной и заламывать пальцы, Тамара засветила ему в левое ухо, отчего основной по коммерции грохнулся на землю, потом вскочил и, рванув версачевскую рубашку на груди, прокричал: «Врете, менты-суки, живым не сдамся!..» Тамара вернулась в общагу и сдала подвальное помещение польским товарищам под склад элитной французской парфюмерии. Благодаря этому жизнеобеспечивающие системы здания продолжали функционировать, хотя
И с перебоями.
Шурик, оставшись не у дел, стал лихорадочно искать применение своему репортерскому таланту. Но мир новоблудских масс-медиа оказался тесен и повернулся к Тихомирову задом. Много вас тут таких, талантов непризнанных. Пооколачивав пороги местных изданий и слыша туалетное «занято», он понял, что надеяться можно только на собственные силы и всё ту же проверенную временем подругу – тахту. Тахта, конечно, уже поскрипывала, выпестовала за годы не одно поколение клопов, но функции свои выполняла исправно.
Перегудыч как-то заметил, что чем хуже жизнь, тем больше фуршетов. Фуршеты постоянно сопровождали выдающиеся события типа открытия ларьков или презентации фирм. И журналисты были здесь всегда почетными гостями, несшими рекламу в массы. Попасть на фуршет Шурику не составляло никакого труда, по поводу чего бы тот ни проводился. Красные корочки с магическим словом «ПРЕССА», выданные ему в «Цементе», гарантировали свободный доступ к столу. За очередным таким столом, устроенным, кажется, по поводу открытия первого новоблудского ночного клуба «Отвертка», Шурик случайно пересекся взглядами с главным редактором еженедельного журнала «Рассадник» Людмилой Анатольевной Цветковской, милой дамой плотного сложения. «Рассадник» освещал вопросы приусадебного хозяйства и прикладного садоводства, выходя в яркой глянцевой обложке и на шикарной финской бумаге. Что сразу наводило на мысли о серьезном покровителе, отмывавшем денежки посредством данного издания. Все-таки огородная грядка, даже прекрасно ухоженная, с точки зрения читательского спроса заведомо уступает той же голой женской заднице, пусть и не ухоженной совершенно. И стоит ли тратить на статьи о колорадском жуке дорогущую финскую бумагу? Присутствие главного лица «Рассадника» на явно не огородном мероприятии тоже наводило на соответствующие мысли. Поэтому упомянутое пересечение взглядов, приведшее впоследствии героев на тахту, было со стороны Шурика, наверное, не совсем случайным. Как, впрочем, и со стороны Людмилы Анатольевны. Хоть и замужнему, редактору не хватало в судьбе чуточку похотливого мужского внимания. Тахта устранила существовавшие жизненные неудобства. На следующий день Шурик уже строчил «Кулинарные советы» в качестве внештатного корреспондента «Рассадника», а Цветковская предавалась сладостным воспоминаниям, с надеждой на новые, более сильные впечатления. Гонорары огородного журнала хоть и не позволяли наслаждаться жизнью в неразумных пределах, но железно обеспечивали регулярным трехразовым питанием. Что касается кулинарных советов, то их Александр Тихомиров беззастенчиво передирал из аналогичных изданий, меняя слова местами, а когда ничего подходящего не находил, выдумывал рецепты из головы, в твердой уверенности, что все равно по ним готовить никто никогда не будет. И жестоко просчитался. Какая-то ненормальная женушка решила сделать своему крутому богатому котеночку маленький сюрприз для поддержания домашнего очага. Пошла к газетному киоску, выбрала самый дорогой, красивый журнал и приготовила по рецепту бабы Шуры (под таким псевдонимом работал мастер-кулинар Тихомиров) баранину под шубой. Неизвестно, куда вкралась ошибка, то ли в баранину, то ли в шубу, но на следующий день в редакцию влетела разъяренная хранительница очага и, потрясая «Рассадником» перед лицом Цветковской, заявила, что засудит это осиное гнездо к чертовой матери. При этом требовала отдать в ее заботливые женские ручки полоумную бабу Шуру. Оказалось, что после второго куска баранины супруг почувствовал тяжелое недомогание, перешедшее в приступ безудержной рвоты. Когда баранина оказалась в унитазе, у бедняги поднялась температура и началась лихорадка. Приехавшая реанимационная бригада зафиксировала острое пищевое отравление и увезла пострадавшего в больницу, где ему пришлось сделать переливание крови. Выйдя из лихорадки, тот прошептал неприятное слово «сука» и вызвал своего нотариуса. Как оказалось, за неделю до сюрприза стареющий муж оформил завещание на свою любимую, но еще молодую супругу… А теперь эта хитрая тварь, дабы сохранить завещанное барахло, решила перевести стрелки на беззащитную бабу Шуру из миролюбивого журнала «Рассадник»!.. «Не выйдет! – ответила на демарш Людмила Анатольевна, – наш журнал людей не травит! Я сама готовила баранину под шубой и, как видите, жива!»
Но, во избежание аналогичных конфликтов, Шурика перекинули на более безопасную тематику «Советы огороднику». Здесь, в случае чего, все можно свалить на переменчивые погодные условия. Псевдоним тоже пришлось сменить. Теперь советы раздавала бабушка с редким, но красивым именем Прозерпина.
Плавное течение жизни сохранилось, но, увы, ненадолго. Относительное постоянство, как известно, существует только на кладбище. Дождливым осенним вечером в мирно стоявший у обочины экскаватор на скорости сто шестьдесят километров в час въехал «мерсачок», за рулем которого сидел скромный чиновник городской администрации, носивший в определенных кругах кличку «Чугун». Все, что осталось от бедняги, кремировали и погребли при большом стечении иномарок. Вроде бы это событие не должно было сказаться на положении дел в «Рассаднике», но, блин, сказалось. Сначала исчез глянец с обложки, потом посерела бумага. На шесть страниц уменьшился объем, упал тираж, и, что самое безобразное, обвалились гонорары. Пришлось сократить штаты. Шурик не стал выяснять у Людмилы Анатольевны причин, ей и без того было тяжело после трагедии с Чугуном, памяти которого «Рассадник» посвятил целую полосу. Кстати, после гибели чиновника развалилось хозяйство еще в десятке достойных учреждений, в том числе паре газет. Шурик, к его чести, не оставил Цветковскую наедине со своим горем. И хотя держать внештатного автора являлось теперь для журнала непозволительной роскошью, Людмила Анатольевна сохранила рубрику «Советы огороднику». Что касается гонораров, то их не хватало теперь даже на квартплату, вследствие чего Шурик вновь вынужден был полюбить поэзию, громко восторгаясь новыми строфами Тамары. Однако стихами сыт не будешь, желудок, привыкший к регулярному приему пищи, подло требовал продолжения банкета. Но кроме как таскать тележку и писать никому не нужные заметки, господин Тихомиров ничего не умел. Диплом же филолога в настоящий момент был подложен под ножку стола, чтобы последний не качался. К сожалению, другого применения ему не нашлось. Шурик, однако, не падал духом. По выходным он таскал на городском рынке мешки с картошкой, на буднях мотался по издательствам, предлагая свою творческую продукцию. В принципе, на сегодняшний день Шурик мог осветить достаточно профессионально, с журналистской точки зрения, любую тему. Начиная от балета и заканчивая чудесами мануальной терапии. Даже если толком не знал, что это такое. В основном его услугами пользовались редакторы откровенно бульварных изданий, давая заказ написать статьи типа «Тайные страницы биографии Леонардо Ди Каприо» или «Пытки в древнем Китае». Задание выполнялось в течение получаса, со спокойным сердцем. Вряд ли кто проверит – тянули в древнем Китае жилы специальными крючками или не тянули, болел ли в детстве Ди Каприо свинкой или не болел? Еще смешнее предположить, что Лео подаст в ново-блудский суд за причиненный моральный вред.
Но грянул кризис, бульварные газеты упали в цене, и редакторы вежливо отказывались от услуг талантливого, но левого автора. Даже родной «Рассадник» в любую минуту мог стать чужим, Цветковская все чаще поглядывала на дверь. Заказные статьи на политические или коммерческие темы на страницах ее журнала смотрелись бы как корона на свинье, реклама удобрений не делала погоды, а рассчитывать на самоокупаемость было по меньшей мере нелепо.
Вновь обострился вопрос всех времен и народов – деньги, вернее, где их взять. Родителей Шурик не тревожил, хотя мать помощь предлагала. На разгрузку вагонов рассчитывать уже не приходилось, там существовала очередь из желающих потаскать мешки и ящики. Оставался еще один проверенный способ – долги, но круг кредиторов был ограничен, и в ближайшем будущем журналист предполагал услышать твердое «нет».
Личная жизнь, в серьезном понимании этого слова, пока не ладилась. Единственная и неповторимая дорогу молодому человеку до сих пор не перешла, хотя Шурик настойчиво шарил глазами по местам ее возможного появления. Года три назад вроде нашарил. В читальном зале библиотеки университета. Классическое место. Она сидела рядом и читала труды Вольтера. Он расчихался, она предложила ему «Колдрекс» (НЕ РЕКЛАМА!). Впоследствии выяснилось, что это был не «Колдрекс», а обычный аспирин, а Вольтер – не Вольтер, а развлекательный журнал «Бенгальские огни». Ну и что, в конце концов? Главное, познакомились. Он проводил ее до дому и влюбился. Она призналась, что тоже. Роман продолжался неделю, ровно до того дня, когда Шурик пригласил ее домой, то есть в общежитие. Семь квадратных метров сделали свое черное дело, убив любовь на корню. Она заявила, что ошиблась в чувствах, находясь под впечатлением от Вольтера, и ушла насовсем.
После этого урока Шурик не спешил раскрывать приглянувшимся дамочкам душу и заводил с ними исключительно дружеские контакты, как правило, переходящие в физические, но не более. Сегодняшняя история с Ковалем Шурика совершенно не удивила. И Коваля он где-то понимал.
На государственных харчах с голодухи опухнешь. А заказные статьи?.. Шурик был уверен, что их не пишут только те, кому не предлагают. Либо предлагают, но задешево. И он бы, наверно, написал. Стоит ли перед самим собой лицемерить? Жрать захочешь – сбацаешь. А какую силу имело газетное слово, никому объяснять не надо. Посильнее танков и бронебойной артиллерии будет. Особенно когда в нужное время и в нужном месте. Правительства в отставку гуртом уходят после маленькой заметки на первой полосе. Пятая власть.
Правда, осознание этого факта пока никак не сказывалось на судьбе маленького, безработного, никому не известного журналиста из провинциального города Новоблудска.
ГЛАВА 3
Вернувшись в общежитие, Шурик не обнаружил на вахте денежных переводов на свое имя, поднялся к себе и завалился спать. Никаких снов ему не снилось. Разбудил журналиста неназойливый стук в дверь. Шурик взглянул на будильник, зевнул и пополз открывать. На пороге стоял Генка-борода, бездомный мужчинка сорока лет, которого Тамара по доброте пустила жить в кладовку на первом этаже. В кладовке хранился казенный инвентарь типа швабр, ведер, ломаных стульев и прочего дворницкого барахла. Генка соорудил из стульев лежак, на котором и коротал долгие ночи. Разумеется, не за так, каждое утро он подметал территорию вокруг общежития, ибо штатный дворник отказался это делать. Мол, здание ведомственное, заводское, а раз ведомство мне не платит, пускай само хабарики с собачьим дерьмом и убирает. Генка не отлынивал, метлой владел в совершенстве и крышу отрабатывал на совесть. Никто не знал, откуда он появился, сам же Генка на эту тему не распространялся. К Шурику он заглядывал частенько, как к малосемейному. Сначала по чисто бытовым вопросам, а после просто так, поболтать или опростать рюмку в маленькой, но компании. Шурик заподозрил в Генке признаки хорошего образования, поднимая стакан с бормотухой, тот не ограничивался линялым «будь здоров», а цитировал Кафку и Шопенгауэра, что, впрочем, не мешало ему надираться до примитивной отключки. Однажды Генка похвастался, что закончил театральную студию, но в институт поступить не смог по причине отсутствия блата. При этом добавил, что никакой институт не превратит бездарь в талант, ибо талант категория не материальная и от блата независимая. Шурик, естественно, поинтересовался, откуда Генка родом и как его занесло в Новоблудск. Генка ответил по-сократовски: «Я родом из Вселенной». Больше об этапах своего жизненного пути он ничего не говорил, беседуя с Шуриком на отвлеченные темы философского направления.
– Шура, это я. Чего, разбудил? – Генка виновато смотрел на помятое лицо журналиста.
– Я уже просыпался.
– Ну, все равно извини… Ты счастлив оттого, что ты Александр Тихомиров, а? Шурик потер ладонью глаза.
– Ген, ты чего? Метлой перемахал?
– Хе-хе… Сальвадор Дали, просыпаясь по утрам, говорил: «Я счастлив оттого, что я Сальвадор Дали. Что бы мне сегодня гениального сделать?» Так я спрашиваю, ты счастлив оттого, что ты Александр Тихомиров?
– Ах, ты в этом смысле. Нет, Ген, не счастлив. И гениального сегодня ничего делать не собираюсь. Разве что побриться. Чего хотел-то?
– А я как раз собираюсь. И идея гениальная есть.
Генка вытащил из брезентовой штормовки, заменяющей ему почти весь гардероб, зеленую бутылку с этикеткой новоблудского портвейна и ласково погладил.
– Подфартило… А один не могу. Составишь коллектив?
Планов на вечер у Шурика не было, завтра он собирался проведать родителей, поэтому отошел от двери, пропуская Генку в комнату.
– Заходи, с закусью только беда.
– У меня есть, – Генка бросил на стол два кубика «Галины Бланки» (НЕ РЕКЛАМА!), – вприкуску схаваем.
От Генки несло целым букетом ароматов – хлоркой, запахом половых тряпок и даже средством для мытья посуды «Фейри». (НЕ РЕКЛАМА!) Шурик приоткрыл форточку.
– Почему лицом грустный? – спросил Генка, разливая мутно-розовый портвейн по стаканам.
– Козлов много, – Шурик присел на тахту.
– Не будь козлов, не было бы и волков. Экологическое равновесие называется. Давай за него и выпьем.
– Мне от этого не легче, – Шурик поднял стакан, – всю ночь пахал и за это же свои деньги максать должен.
Портвейн оказался не портвейном, а химическим составом, по вкусу напоминавшим подсоленный раствор марганцовки. Генка отломил кусочек «Галины Бланки» и с наслаждением разжевал. Шурик не стал.
– Подумаешь, ночь… Иногда полжизни отдать не жалко…
– А ты, когда просыпаешься, счастлив тем, что ты Генка?
– Ну, я, конечно, не Сальвадор Дали, но стать бы гением не отказался. Или хотя бы… Чтоб каждая бычара на рынке об меня ноги не вытирала.
Генка со злобой посмотрел на окно. Вероятно, сегодня с ним обошлись не совсем вежливо, примерно как и с Шуриком.
– А что касается счастья… Пока мне всего хватает. Вполне.
Он извлек из бездонных недр штормовки короткий окурок.
– Это только кажется, – Шурик взял стакан и допил марганцовку.
Василий Егорович Коваль, прочитав документы, собранные юристом редакции, остался вполне доволен. Теперь эта сволочь, подавшая на газету в суд, может подтереться своим стомиллионным иском. Честь и достоинство, видишь ли, уронили. Не путай ресторанную вазу с унитазом, и честь стоять будет. Подумаешь, президент компании. Сейчас этих президентов что ворон на свалке. Обидели беднягу, хулиганом назвали…
Коваль бросил папку с документами на дальний край стола и погрузился в материал об инициативах городской администрации. Задумки были хороши, особенно первая. В честь двухсотлетия великого русского поэта Пушкина планировалось возвести монумент на одной из ново-блудских площадей, таким образом отдав дань уважения всемирно признанному гению. Инициатором выступал один из вице-мэров города, отвечающий за финансовые вопросы. Автор статьи с яростью доказывал, что город не может оставаться в стороне, когда все прогрессивное человечество собирается отметить столь славный юбилей. «Мы говорим о духовном возрождении, но при этом забываем, что сейчас мальчишка с томиком Пушкина в руках дороже сотни мудрецов, кричащих, что шансы нации упали до нуля!..» Деньги на памятник предлагалось выделить из казны, и за этим процессом городской финансист поклялся проследить лично.
Коваль исправил пару орфографических ошибок и подписал текст в печать. К чтению следующей заметки он приступить не успел: в дверь заглянула секретарша, предварительно постучав три раза. Это означало, что к Василию Егоровичу пожаловали гости, не имеющие отношения к штату газеты.
– К вам, – коротко доложила Анечка. Батискафа раздражала такая форма доклада. Разумеется, ко мне! Не к карпу же!
– Кто? – так же коротко спросил он, хотя уже знал, кто стоит за дверью.
Час назад ему звонили и назначили встречу.
– Двое. Они говорят, что договаривались.
– Хорошо, пусть пройдут.
Коваль не ошибся, в кабинет зашли именно те, кого он ждал. Василий Егорович поспешно вышел из-за стола, растянув челюсть в сердечной улыбке и протягивая гостям обе руки.
– Очень рад. Кофе, чай? Коньячок? Вошедшие сухо поздоровались и уселись в кресла для почетных гостей. Карп осторожно поднялся с грунта и затаился в водорослях, как снайпер в засаде. Коваль запер дверь на ключ и вернулся на свое место.
– Слушаю, Владимир Сергеевич, – услужливо, словно официант к клиенту, обратился он к сидящему слева от него мужчине.
– Это я хотел бы послушать, уважаемый господин редактор, – тот, кого звали Владимиром Сергеевичем, раскрыл дипломат и достал свернутый номер «Вестника», – что это такое?
Палец уперся в статью «Эх, ухнем!». Батискафыч поправил очки, вглядываясь в текст. Материал вышел накануне за подписью Макса Кутузкина, криминального репортера «Вестника», и был посвящен весьма популярной в народе водке «Дубинушка». Полгода назад в городе открылась новая производственная линия, и этот прекрасный напиток появился на прилавках магазинов и ларьков, причем появление сопровождалось грандиозной рекламной кампанией, не прекращающейся до сегодняшнего дня. Василий Егорович отлично помнил ролик, чуть ли не ежечасно крутившийся по местному ти-ви. Сюжет ролика был основан на популярных пушкинских мотивах, то есть на патриотизме и любви к национальным святыням. Злобный Фарлаф пронзает мечом мирно спящего под ночной луной Руслана и похищает прекрасную Людмилу. Черные силы торжествуют. Но неожиданно на фоне луны появляется мудрое лицо старца, говорящего: «Пока не наступила ночь, Руслану я смогу помочь». В следующих кадрах старец подносит дымчатую бутылку к святому источнику. Наполнив ее, он возвращается к мертвому Руслану, окропляет его раны и несколько капель вливает покойному в рот. Руслан оживает. «Что это было, отец?» Старец подносит к глазам героя бутылку и торжественно произносит:
«Дубинушка. Счастливый конец. Сделано в России». Спасенный Руслан гордо скачет в Киев, вместо меча сжимая в руке бутылку. Стоп-кадр. Надпись поперек экрана: «Дела давно минувших дней – преданья старины глубокой. Александр Сергеевич Пушкин. Двести лет со дня рождения». Несмотря на то что телереклама алкоголя была запрещена, ролик крутили, ведь прежде всего он пропагандировал национальную идею.
Разливалась «Дубинушка» в бутылки, по форме напоминающие Спасскую башню Кремля. Красочная этикетка с репродукцией репинских «Бурлаков» гарантировала, что водка изготовлена по старинным русским рецептам, на основе воды из святого источника и чистейшего зернового спирта. Название в чем-то соответствовало содержанию, после первого стакана голове наносился тяжелый удар, не хуже, чем дубинкой. Водка имела бешеный успех в городе, мало того – несколько европейских стран выразили готовность закупать ее по довольно приличным ценам.
Собственно, все это Макс в статье и описал. В преамбуле. А затем он поведал изумленному читателю, что водичку для модного и дорогого напитка берут вовсе не из святого источника, и никакой линии по его производству не существует в помине. Бодяжит «Дубину», как обзывали ее алкаши, в пустующем цеху прядильно-ниточного комбината бригада специально обученных деятелей, разбавляя грузинский спирт водой из ржавых канализационных труб. Этикетки смастрячены на устаревшем компьютере, а бутылки по дешевке закупаются в Молдавии. Все остальное сделала ее величество реклама. В заметке не говорилось, кто и на чьи деньги устроил такой впечатляющий промоушн, но пара намеков на городские власти имелась. Публикация снабжалась фотографией цеха, окруженного колючей проволокой и охраняемого людьми с автоматами и собаками злобных пород.
Василий Егорович дал добро на публикацию, предварительно выяснив у Макса, сможет ли тот доказать истинность своих слов в суде. Макс утвердительно кивнул, заверив, что располагает неопровержимыми доказательствами и в любую секунду готов их представить. Каких-либо знакомых имен и фамилий в заметке не мелькало, и Батискафыч поставил визу. Газета, в конце концов, обязана раскрывать народу глаза на негативные проявления.
– Так что это? – повторил вопрос Владимир Сергеевич тоном, от которого у Коваля похолодели ноги.
– Я плохо вижу отсюда, разрешите… – редактор протянул руку за газетой. – Спасибо. «Эх, ухнем!», Максим Кутузкин… Хм. Автор наш, но текста я что-то не припоминаю. Минуточку…
Шеф «Вестника» был дипломатом и по возможности уклонялся от прямого ответа. Он пробежал глазами хорошо знакомый текст и поднял голову.
– И что? Это не правда?
– Кто дал разрешение на выход этой пурги? – не ответив, переспросил Владимир Сергеевич.
– Я не могу так сразу сказать… Возможно, один из замов. Но в чем, однако, проблема? Статья не соответствует действительности?
– Проблема в том, драгоценный мой Василий Егорович, что со следующего месяца вы лишаетесь нашей моральной и материальной поддержки. Думаю, надолго. Надеюсь, за это время вы поймете, что можно доверять замам, а что надо делать самому.
Карп выплыл из засады и прилип к стеклу, осторожно поглядывая на кормушку.
– Помилуйте… Давайте разберемся, Владимир Сергеевич. Мы примем меры, накажем виновного… Уволим… Возможно, нас подставили, слили непроверенную информацию, я недоглядел…
Сейчас Батискафыч походил на оправдывающегося перед дорожными инспекторами нарушителя. Что и понятно. От господ, сидевших перед ним, напрямую зависел материальный достаток прославленного издания. Конечно, Василий Егорович ужасно переживал по этому поводу, матеря про себя гнилую ситуацию, но прекрасно понимал, что скажи он «нет», завтра на его месте будет сидеть новый редактор, говорящий только «да». И о людях думать надо. Вон, редактор «Молодежи Новоблудска» играет в независимость, и что хорошего? Репортеров ветром качает, они с голодухи скоро свою независимую газету жевать начнут. Нынче время такое, независимость на бутерброд не намажешь, даже на очень маленький.
Владимир Сергеевич являлся личным поверенным господина Лазаревского, выдающегося банкира, нефтяного магната и просто хорошего, доброго человека, державшего в своих цепких руках половину золотого запаса города. У каждого свой путь к золотому запасу, каков был путь у Геннадия Лазаревского, не столь важно. Пусть это будет его маленьким секретом. Главное – вот он, ключик от дверцы, висит на брючном ремне. Коваль познакомился с Лазаревским полтора года назад, когда независимое издание было намертво придавлено тяжелой пятой демократии. На те крохи, что поступали в редакцию из казны, можно было издать газету форматом со спичечную этикетку и тиражом десять экземпляров. Крутиться самому, как это делали коллеги из желтых изданий. Коваль считал ниже собственного достоинства. Он человек солидный, заслуженный. Он не будет, подобно пустоголовому шефу «Бенгальских огней», торговать в электричках собственным продуктом. Ну и плевать, что теперь шеф «Огней» на джипе ездит, джипы у многих есть, а авторитет еще заслужить надо. Услышав о бедственном положении уважаемой, авторитетной газеты, меценат Лазаревский искренне взмахнул руками и тут же предложил посильную помощь, выраженную в условных единицах. Растроганный Коваль не мог не отреагировать на такое проявление чувств и согласился. Все встало на свои места и до сих пор прочно стояло. Сам банкир был в редакции один раз, все дела с газетой решал Владимир Сергеевич, сорокалетний муж, никогда не снимавший черных очков, даже в черной комнате. Вряд ли он страдал глазной болезнью, скорее наоборот, взглядом он мог просверлить дырку в лобовой броне танка. Вот и сейчас Коваль чувствовал жжение в области собственной головы и с радостью нырнул бы в аквариум к карпу.
По наблюдениям Батискафа, Лазаревский оказывал спонсорскую помощь еще парочке независимых государственных изданий, судя по тому, как охотно они предоставляли свои страницы под темы, так или иначе связанные с магнатом. Разумеется, позитивные темы.
Вторым сегодняшним гостем был начальник охранного предприятия «Пилар», чьи богатыри бдили на проходной «Вестника». Звали его просто Валера, своим видом он напоминал раннего Шварца из фильма «Хищник». У него отсутствовала шея, и голова сидела на плечах, как кочан на грядке. Коваль знал, что находящиеся сейчас в кабинете господа поддерживают дружеские и деловые отношения, поэтому их тандему не удивился. К слову, охрану газете предложил опять-таки Владимир Сергеевич, озабоченный ростом уличной преступности в городе. Он же и подтянул Валеру-Пилара.
В сегодняшнем визите Коваля насторожило одно обстоятельство – по обоюдной договоренности все встречи подобного рода проходили на нейтральной территории. Любой знает – истинная благотворительность подразумевает конфиденциальность. Стало быть, сегодня особый случай.
– Что значит недоглядел? – мрачно возмутился поверенный Лазаревского. – Такие недоглядки называются в Уголовном кодексе преступной халатностью, повлекшей тяжкие последствия…
– Тяжкие?
– Да уж не легкие, уважаемый Василий Егорович. Мне пришлось прибегнуть к чрезвычайным мерам, чтобы ОБЭП и налоговики, нагрянувшие по вашей милости в цех, покинули предприятие с миром и не мешали производству. А вот взгляните, – Владимир Сергеевич извлек из дипломата лист с аккуратными столбцами цифр, – это обработанные данные о продаже «Дубинушки» за вчерашний и сегодняшний дни. Впечатляет? Вы догадываетесь о последствиях этой вашей банды? Где ваша журналистская этика?
Батискафыч, побледнев, как утренний болотный туман, взял в руки лист. Петелька пиджака рухнула вниз, словно срубленная береза. Карп заметался по аквариуму, решив, что сейчас в воду опустят кипятильник.
– Откуда у вас вообще сведения об этой водке? Вы уверены, что они подлинные?
– Я доверяю своим сотрудникам, – жалобно ответил Коваль, про себя полоскал последними словами мудака Макса, – Кутузкин трижды страхуется, прежде чем писать материал.
– Так вот, сведения непроверенные, а стало быть, ложные. По вашей милости задеты честь и достоинство очень уважаемых персон.
– Конкретно, – добавил пару Валера.
– Эти персоны не позволят упражняться в остроумии всяким Кутузкиным, и за «голых корольков» придется ответить.
– Натурально, – вновь подал голос шеф «Пилара», – гнилой базар.
– Я же сказал, – простонал совершенно упавший духом Батискафыч, – мы примем меры…
Визитеры посмотрели на редактора взглядом гаишника, которому нарушитель вместо денег предлагает справку об отсутствии оных.
– Конечно, примете, и немедленно, – Владимир Сергеевич извлек еще один лист, – вот текст опровержения. Здесь сказано, что по вине редакции допущена грубая ошибка. Речь в статье «Голые корольки» шла вовсе не о водке «Дубинушка», а о кавказских аферистах, занимающихся ее грубой подделкой. Соответственно, редакция приносит всем пострадавшим свои извинения. Опровержение должно быть опубликовано в ближайшем номере.
– Это невозможно, номер сверстан…
– Что?..
– Все в порядке, конечно поставим.
