Записки человека из Атлантиды

скачать книгу бесплатно


В Соколинском мы сначала снимали две комнаты у хозяйки, а затем арендовали стоявший на отшибе дом, почти хутор. Именно в этом месте я и провел два лета перед школой. Купаться мы ходили на залив, в шхеры.

Довольно много времени мы с мамой проводили в лесу за сбором грибов и ягод. В отличие от хоббитов, я не жаловал объект изучения микологов, но собирал грибы ради спортивного интереса. За домом находился участок, где мы пытались вести экологически чистое хозяйство. Несмотря на утверждения современной либеральной историографии, питались мы, конечно, не с огорода. Несмотря на каторжные работы по прополке и поливке, выраставшие у нас картофелины и огурцы уходили в течение нескольких дней. А вот запасов грибов, действительно, хватало до зимы.

Поскольку Ленинград находился почти в трех часах езды, то довольно часто мы наведывались в Выборг, и я полюбил этот небольшой уголок Скандинавии, оказавшийся в лапах русских варваров. Мое воображение поражали повсеместные гранитные валуны, сосны и мостовые, выложенные брусчаткой. В местном спортивном магазине я умолял родителей купить катер (там их было два или три на выбор). Там же произошел и самый страшный кошмар моего детства…

Справа от рынка находился пункт заправки газовых баллонов, куда мы наведывались раз в пару недель. Поскольку баллоны были тяжелыми, мама взяла один из них и понесла его к нашей машине, стоявшей на рыночной площади, а я остался сторожить второй. Прошло какое-то время, и я забеспокоился. Через несколько минут я ощутил себя всеми брошенным и покинутым. Еще спустя несколько мгновений я разревелся. К ребенку, плачущему у газового баллона, подошли люди, и один добрый самаритянин взялся отвести меня через рынок к машине. До нашего «Запорожца» мы добрались вполне благополучно, но представьте себе ужас мамы, когда она не обнаружила меня на месте! В итоге все завершилось слезами и обещанием никуда не уходить с незнакомцами в обмен на гарантии не оставлять меня надолго одного.

Пребывание в Соколинском закончилось идиллически. В перерывах между купаниями и походами в лес я вышивал крестиком цветочек на салфеточке и, сидя в лесу на двух валунах, названных по-ленински «стол и стул», учил в подарок бабушке на день рождение стихотворение Горького «Буревестник»: «Над седой равниной моря ветер тучи собирает…»

В четыре года настала пора моей социализации – я пошел в детский сад. Группа лиц дошкольного возраста, оккупировавших песочницу, давно привлекала мое внимание, и я громко кричал: «К ым! К ым!», мечтая маршировать по улице в паре под конвоем воспитательницы. Мой первый детский сад за номером 8 и по сей день находится на углу набережной Фонтанки и улицы Белинского. От пребывания в нем у меня сохранились образы длинных коридоров, шкафчиков для одежды и радости, когда на завтрак давали творожную запеканку. Самым неприятным моментом, как и дома, был дневной сон, поэтому я всегда просил, чтобы родители забирали меня после обеда. В пять лет меня перевели в 24-ый детский сад на Манежной площади, где я отзанимался год. К тому времени я чувствовал себя ужасно умным для данного заведения, и родители разделяли мою точку зрения. Достигнув шести лет, я провел в детском саду только один день – 1 сентября. На следующее утро меня привезли в 373 школу у Московских ворот, где классным руководителем 1-ого класса была подруга моей мамы – Галина Александровна. Началась десятилетняя школьная каторга.

Я понимаю, что возможно, некоторые читатели моих записок почувствуют себя разочарованными, ибо текст мало напоминает «Жестяной барабан» или «Персополис». В них нет леденящих душу подробностей воспоминаний грузинских интеллигентов про то, как они слушали в подвале «Голос Америки», таясь от разъезжавших по улицам пеленгаторов КГБ. Я не помню, чтобы в Советском Союзе, как в Чехословакии, было запрещено пользоваться занавесками для удобства всевидящего ока «Большого Брата». И даже в самые драматичные горбачевские годы я не пережил ничего подобного страшному опыту Марии Гайдар, которая даже когда ее папа уже стал премьер-министром была вынуждена часами стоять в очереди за молоком, отбивая атаки голодных крыс. Вероятно, это связано с тем, что большинство этих сюжетов рассказаны детьми номенклатуры, а «слуги народные» по логике и жили несравненно хуже рядовых советских граждан.

Существующий в Советском Союзе порядок вещей представлялся мне абсолютно логичным и почти завершенным. Одержав победу в войне и построив развитой социализм, советский народ почивал на заслуженных лаврах. Разумеется, существовали различные проблемы, но их должны были решить в наступающем XXI веке, который однозначно ассоциировался у меня с коммунизмом, космосом, бессмертием и прочими хорошими вещами.

Разумеется, я активно участвовал в общественных мероприятиях от разучивания стишка «День 7 ноября красный день календаря…» до шествия в праздничных колоннах на ноябрьских и майских праздниках. В те дни город преображался – на дома вывешивали красные флаги, даже фонари на Невском проспекте обвивали кумачом. На стене училища гражданской авиации до 1982 года размещали огромный портрет Леонида Ильича Брежнева. Но больше всего я любил украшенные машины, которые представляли различные предприятия и учреждения города. В редких случаях детям даже позволяли на них прокатиться, что, конечно, вызывало щенячий восторг. Любопытно, что ко второй половине 80-хх годов ХХ века украшенные машины были заменены декоративными тележками, что, возможно, было связано с политикой экономии.

Ленинград –Школа

1981-1991

Несмотря на то, что сегодня многие вспоминают о советской школе с ностальгией («учили читать и писать!», «кормили булочками!», «не грузили духовностью!»), я даже сегодня не могу сказать, что стремлюсь назад, в школьные классы. В дальнейшем я с энтузиазмом посещал лекции многих университетских профессоров, мне нравилось работать с системами орошения на плантации или проводить экскурсии, но сидеть по шесть часов в день в классе в 12 лет? Помилосердствуйте. Школа была чем-то вроде срока – я раньше сел, но и раньше вышел на свободу с чистой совестью.

А начиналось все неплохо. Свой первый школьный звонок я благополучно пропустил и пришел в школу только 2-ого сентября. У меня даже школьной формы не было. Каждый день я в сопровождении мамы совершал продолжительное путешествие от Фонтанки до Московских ворот на 15-ом троллейбусе или на метро. К счастью, я был типичным жаворонком и по утрам слетал с кровати легким усилием воли. Подробности учебы в 373 школе я помню довольно смутно. Почему-то в моей памяти больше сохранилась возня с пакетом сменной обуви. Не знаю, как сейчас, а раньше этот крест носил с собой каждый советский школьник. Мешки для обуви выглядели уродливо, неэстетично, постоянно путались в ногах, а в итоге где-нибудь забывались. Но гранит науки в ту пору я грыз с относительным успехом. К концу второй четверти на ноябрьские праздники в ДК им. Ильича на Московском проспекте я был принят в октябрята и очень гордился своим значком с портретом Владимира Ильича Ленина.

На этом мое пребывание в 373 школе подошло к концу. Поездки через весь город были чистым безумием, и после нового года я начал посещать 216 школу на улице Марии Ульяновой (Графский переулок). Мой первоначальный дебют на новом место тоже оказался успешным и в конце года я, к своему собственному удивлению, получил целую пачку почетных грамот, похвальных листов и поздравительных открыток: «За Третье место в классной олимпиаде по математике», «За хорошие оценки в четвертой четверти», «За участие в конкурсе моделирования». Последняя награда была связана с роскошной кордовой моделью биплана По-2, которую, конечно, преимущественно сделал мой дед. Модель долго стояла в классе, а потом мой биплан отправили на какую-то городскую выставку, где его следы затерялись.

С первым классом было связано еще одно поворотное событие моей жизни – я стал носить очки. Еще за пару лет до школы родители обратили внимание на мою близорукость. Когда меня наконец-то повели к окулисту, я был на седьмом небе, воображая, что стекляшки на глазах сделают меня очень умным. В последующие годы близорукость только прогрессировала и с минус 1 дошла до минус 11. Но никаких комплексов по поводу очков я не испытывал, они были важным элементом моего имиджа «хорошего мальчика». В оптике на Мойке я был постоянным клиентом – очки у меня бились и ломались по два-три раза в год, к тому же я обожал грызть их душки.

Начиная со второго класса, все изучаемые предметы я поделил на две группы. В одной были преимущественно гуманитарные и естественные науки, которые я знал назубок. Я читал учебники по истории и географии для 4-ого, 5-ого и 6-ого класса для своего удовольствия. Добром это, конечно, не кончилось. В учебнике географии за 3-ий класс на одной из последних страниц было помещено изображение скелета. Я с таким энтузиазмом рассматривал схему человеческих костей, что в одну далеко не прекрасную ночь мне приснились идущий за мной скелет, и мама, почему-то протягивающая меня этому монстру. Последующие 20 лет я спал только лицом к стене. На уроках литературы я с выражением и пафосом декларировал зазубренные стихи и поэтому считал себя знатоком словесности. А вот с математикой и русским языком все обстояло куда сложнее. Математику я просто недолюбливал, но признаться в этом мне, сыну и внуку математиков и программистов, было довольно сложно где-то до седьмого класса. Еще хуже дело обстояло с русским языком. Несмотря на все усилия, у меня никак не получалось писать без ошибок. Классные диктанты и сочинения были настоящим кошмаром, и до появления персональных компьютеров написание любого текста больше шести строк было для меня физической пыткой. Все же до шестого класса я вел упорную борьбу с целью выбиться в «хорошисты» и завершить четверть без троек.

Отношения с одноклассниками также были далеки от идиллии. Герои моих любимых книг не сносили оскорблений, и я старался следовать их примеру. Из-за раздутого самомнения я, видимо, пропускал многие подколы, но на прямые вызовы следовала немедленно силовая реакция. Поэтому зачастую я возвращался домой в измазанных мастикой брюках и в дурном настроении.

Довольно рано я пал жертвой неудовлетворенных амбиций и столкновения между нереализованными желаниями и суровой советской действительностью 1980-хх годов. Я мечтал лететь в космос, сражаться с американцами или, по крайней мере, сниматься в кино, но почему-то меня не приглашали даже на киносъемки (а мне, конечно, не приходило в голову пойти на «Ленфильм» и отнести свою фотографию в актерскую базу).

Реальные отношения между школьниками мало напоминали идеальные классы из советских детских кинофильмов, что причиняло мне серьезные нравственные страдания. Иногда я ловлю себя на мысли, что подобные настроения привели бы меня к недовольству существующей действительностью, чтению Солженицына, диссидентским настроениям, высылке из СССР и превращению в безумного персонажа с «Радио Свободы». Но, с другой стороны, мне также не были чужды конформизм, карьеризм и элементарный здравый смысл, которые, в конечном итоге, спасли бы меня от печальной участи диссидента.

В 1982 году я разделил вместе с советским народом тяжелую утрату. В лучший мир отошел «дорогой Леонид Ильич Брежнев». Эта печальная новость застигла меня в лечебном диспансере на Фонтанке, где я посещал оздоровительный бассейн. О смерти Брежнева мне сказал другой мальчик, и я сперва не поверил скорбной вести. Под отеческой дланью тирана на тот момент прошла вся моя сознательная жизнь. Но, к сожалению, факты подтвердились. На день похорон вождя занятия в школе были отменены и полдня я провел перед телевизором, наблюдая, как советский народ прощался с Леонидом Ильичом. От речей членов политбюро и руководителей советского государства клонило в сон, но самое действо с перевозкой тела на лафете и орудийными салютами производило большое впечатление.

В первые школьные годы за счет доступа к фондам школьной библиотеки мой круг чтения несколько расширился. Я продолжал любить сказки и книги про космос, но теперь передо мной открылись новые миры. Если средневековые подростки зачитывались житиями святых, то я любил небольшие издания, посвященные пионерам-героям, национально-освободительным движениям и крестьянским восстаниям. Про Дольчино я узнал задолго до прочтения романа Умберто Эко. Не исключено, что фантазии об истязаемых патриотах в живописных лохмотьях, сквозь которые просматривалось обнаженное тело, пробуждали мою детскую сексуальность.

По окончании первого класса я впервые поехал с мамой на Черное море. Так получилось, что моим первым курортом стала Одесса. Из известных достопримечательностей знаменитого города мне запомнился оперный театр и знаменитая одесская лестница. Но гораздо большее впечатление на меня произвел музей обороны Одессы с выставленной под открытым небом военной техникой и катакомбы, где в годы оккупации скрывались партизаны. Здесь, как всегда, дал о себе знать мой латентный милитаризм. Также в этой Одессе со мной впервые заговорили не по-русски (а по-украински), что вызвало у меня небольшой культурный шок.

В последующие годы каникулы на юге стали нашим регулярным ритуалом. Обычно мы проводили там около месяца, а стоимость поездки на двоих составляла около 600 рублей. После Одессы мы с мамой поехали в Крым, где остановились у наших друзей в Севастополе. Нельзя назвать эту поездку удачной. Хотя я смог посмотреть знаменитую панораму Рубо и получил массу удовольствия от плавания через севастопольскую бухту на катере, в итоге меня настигла простуда. К этому времени мы уже не могли дольше оставаться в гостях и сняли комнату. Для жителей юга сдача помещения отдыхающим всегда была важным приработком. В итоге мы нашли жуткую коморку-«пенал», устроенную на приусадебном участке предприимчивого севастопольца. По соседству с нами было еще несколько аналогичных «номеров». Болеть в таких условиях было тяжело и неприятно.

Когда я оправился, мы из Симферополя полетели в Винницу. После Севастополя этот зеленый город на Буге показался мне раем. Мы арендовали лодку и часами плавали по реке. Именно там, в Виннице, я овладел искусством плавания.

Август наша семья проводила на даче. Около трех лет мы снимали большой старый дом в Рощино. Каждый год дачная жизнь шла по накатанной колее. В теплые дни мы ходили купаться на озера, катались на велосипеде, играли в бадминтон, а когда небо хмурилось, направлялись мимо многочисленных пионерских лагерей в лес – собирать грибы и ягоды. По выходным в поселковом кинотеатре шли фильмы, и если речь шла о премьере вроде «Пиратов ХХ века» перед входом выстраивалась многочасовая очередь. Иногда мы на машине ездили на Голубые озера, расположенные в сосновых лесах вблизи нынешней трассы «Скандинавия». К сожалению, прокладка данного шоссе плохо отразилась на экологии, и читатели данного текста уже не могут полюбоваться сквозь идеально прозрачную воду камнями, лежащими на глубине нескольких метров.

В последние дни августа мы возвращались в город. Знаком окончания лета был день рождения моего друга и соседа по двору, Мишы Искры, которое справляли 31 августа. На этом празднике я, как правило, ел первые арбузы и изумительно вкусные пироги, которые пекла Марья Петровна, бабушка изменника.

А следующий день – первое сентября – всегда ассоциировался у меня с дождем. В первый школьный день учителя обычно не мучили маленьких детей, и занятия ограничивались «уроком мира», на котором звучали общие слова о негативном влиянии ядерной войны на судьбы человечества, и походом в кино на детский фильм. В те первые дни после каникул я давал себе мысленный обет быть хорошим, прилежным, аккуратно делать домашние задания и прилежно усваивать материал, который дают учителя. Но затем наступал новый день, а за ним еще один, и еще один, и я снова с тоской глядел на медленно ползущую стрелку часов на стене класса или грустно грыз авторучку, делая домашнее задание до восьми часов вечера.

Некой отдушиной для меня были кружки и походы в библиотеку. Последняя находилась в Аничковом дворце, ставшем с 1937 года Дворцом пионеров. Поклонники творчества Бабеля могут прочитать ее описание в рассказе «Дорога», где герой приезжает в Петроград 1918 года, чтобы поступить на работу в ЧК и проводит одну ночь на полу этого книгохранилища, разбирая детские тетрадки Александра III и Николая II. Я был очарован этой готической скриптой с деревянными шкафами, винтовой лестницей и мягкими коврами. Даже если я не всегда был удовлетворен выбором книг, сама атмосфера библиотеки навевала мысли о романтике подвигов и дальних странствий.

Что же касается кружков, то мне больше всего запомнились занятия в шахматной секции, футбольной команде 216-ой школе, археологическом и военно-историческом кружках.

В шахматный кружок меня привела одержимость званиями, титулами и значками. Я мечтал об «Анне на шее», 4-ом, самом низшем, шахматном разряде. Почти два года я усердно ходил в дом пионеров на Фонтанке и играл по две-три партии в день, иногда выигрывая, иногда проигрывая, но разряда так и не получил. Полуторачасовое сидение за шахматной доской было непростым испытанием для 10-11-летних мальчишек, и после занятия мы устраивали в коридоре сражения, но не шахматными досками, как у Ильфа и Петрова, а школьными сумками. В один прекрасный день точный удар противника оцарапал мой висок, что вызвало обильное кровотечение. Мама отвезла меня в травмпункт, и я пережил пару крайне неприятных часов, опасаясь, что рану мне придется зашивать. Однако все обошлось зеленкой, пластырем и двумя неделями больничного. Но и походы в шахматный кружок после этой истории прекратились.

Вторым моими фиском была футбольная команда, сформированная для учеников нашей 216-ой школы. Я никогда не был против побегать и побить по мячу, но реальность развеяла мои грезы. Если в фильме "Берегись автомобиля" театральным режиссером был бывший тренер, то у нас все было наоборот. Наш тренер, скорее, напоминал театрального режиссера, причем злоупотребляющего пивом – это был добродушный, курчавый человек с огромным животом. Меня сразу определил во вратари, да и то большую часть времени я проводил на скамейке запасных, наблюдая как по полю бегают другие. Вероятно, наш гуру сразу понял, что Диего Марадонны из меня не получится. Мы тренировались в школьном спортзале и на футбольном поле Таврического сада, но затем количество занятий стало почему-то уменьшаться, тренер регулярно пропадал, а в один прекрасный день на стенах школы появился подметный листок со словами: «Не верьте толстому чемодану!» На этом наш футбол и закончился.

Еще около полутора лет я проходил в археологический кружок, куда меня привлекла романтика дальних странствий и поиска неизведанного. И снова детские фантазии столкнулись с прозой жизни. Мне кажется, что археологию во дворце пионеров вели хорошие специалисты, но не самые лучшие педагоги. Мы получали массу информации о неолите, палеолите и разных способах датировки артефактов. За полтора года занятий наша группа так и не вышла из каменного века. Неким развлечением были практические занятия, когда нам в класс принесли пару мешков обсидиана и предложили попрактиковаться в изготовлении каменных орудий. Стоит ли писать, что к концу второго часа я исцарапал все пальцы и стал испытывать комплекс неполноценности перед неандертальцами?

Впрочем, совсем без приключений дело не обошлось. На зимних каникулах 1986 года мы с археологическим кружком отправились в Псков и Печерский монастырь. На улице стояли страшные морозы, столбик термометра опустился ниже -30 градусов. Поезд, на котором мы ехали, по непонятной причине остановился на середине пути, где и простоял без света около двух часов. В Пскове мы разместились на матах в спортивном зале местной школы. Конечно, там была плюсовая температура, но не та, при которой ощущаешь тепло. Две ночи мы провели дрожа от холода. Сама же прогулка по Пскову свелась к отчаянным поискам места, где можно было бы поесть и согреться. В конце концов мы нашли пельменную, и там я утолил голод абсолютно некошерным и нелюбимым блюдом, которое в обычной ситуации никогда бы не взял в рот. По возвращении из Пскова я свалился с простудой и пролежал в постели до конца каникул.

После археологии я стал посещать военно-исторический кружок, также на базе дворца пионеров. Здесь все было очень здорово. Я впервые услышал о битве при Павии и посетил запасники Эрмитажа, где прикоснулся к настоящему рыцарскому оружию, поражаясь, насколько оно мало весит и как хорошо сбалансировано. Самой большой проблемой кружка была дисциплина его участников. Как только малолетние военные историки собирались группой более трех человек, то поднявшийся шум было слышно в другом крыле Аничкова дворца. По завершению занятий мы отправлялись во дворцовый сад со стороны площади Островского, где устраивали эпические снежные битвы, после которых вся моя одежда отправлялась в сушку, а из ботинок снег можно было выгребать лопатой. К сожалению, после одного из занятий, руководитель кружка заявил, что именно я являюсь главным источником беспорядка и выставил меня из комнаты. На тот момент это было совершенно несправедливое обвинение, и, страшно разозлившись, я вышел с почтенного ареопага, громко хлопнув дверью. Дома я сказал, что ноги моей не будет на кружке до получения извинений. Мама ходила во дворец пионеров и пыталась урегулировать конфликт, но ее посредничество ни к чему не привело. Военные историки всегда были склонны идти на принцип, даже до появления социальных сетей.

Ленинград – Перестройка

1986-1991 гг.

В 1986 году я сменил учебное заведение, перейдя в 210 школу. Горожане хорошо знают ее здание на Невском проспекте – именно на его стену нанесена знаменитая надпись: «Граждане, при артобстреле эта сторона улицы является наиболее опасной». Социализация на новом месте заняла у меня много времени: мой задиристый нрав никуда не делся. Лишь через пару лет я понял, что не обязательно реагировать на каждую колкость, после чего моя оценка за поведение повысилась на один балл – с «трех» до «четырех», а родителям пришлось уделять меньше внимания приведению моего костюма в божеский вид.

Тем временем на мирном горизонте страны советов появились первые тучки. В то время я стал выписывать журналы «Юный техник» и полюбившийся мне «Технику – молодежи», который публиковал материалы не только на технические темы. В этом издании была хорошая фантастическая рубрика, в которой в скором времени стали выходить космические оперы Гамильтона и Артура Кларка, фэнтези Урсулы Ле Гуин и ранние рассказы Андрея Лукьянова. Раздел «Антология таинственных случаев» писала о малоизвестных тогда исторических событиях вроде гибели эскадры Шпеера или исчезновении клипера «Опричник». Периодически появлялись статьи, посвященные военной технике, но, к сожалению, и псевдонаучным уткам, вроде пресловутой Велесовой книге, о которой журнал напечатал весьма благожелательную заметку еще в 1981 году!

Именно с третей страницы «Техники молодежи» в один прекрасный день на меня взглянуло лицо нового Генсека. Заметим, что в то время «блевок» на лбу Горбачева прилежно ретушировался. После «пятилетки великих похорон», когда чуть ли не каждый год главу государства вывозили из Кремля на лафете, я с большим интересом изучил биографию вождя и несколько приуныл. Горбачев был относительно молод и в ближайшие годы на лишний выходной, похоже, рассчитывать не приходилось. Если верить фейсбуку, подобные циничные чувства в ту пору испытал не я один. Впрочем, я не терял юношеского оптимизма, надеясь, что Михаила Сергеевича на тяжелой работе свалит внезапный инсульт или инфаркт.

Подборка событий, на которых акцентировалось мое тогдашнее внимание, может показаться кому-то странной, но следует учитывать, что я черпал информацию главным образом из телевизора и с международного разворота газет. Читать внутрисоветские новости было невыносимо скучно. Так, я фактически проигнорировал катастрофу в Чернобыле, до конца и не поняв, что случилось. По мне было уже хорошо, что не произошло ядерного взрыва – так из-за чего паника? В школе рассказывали анекдот о «чернике из Чернобыля», которую покупают «кто для тещи, кто для зятя». Я смеялся и пересказывал его приятелям и одноклассникам.

В то же время я хорошо запомнил землетрясение в Армении, «которой помогала вся страна», и переговоры Горбачева с Рейганом в Рейкявике и на Мальте. Телевизор твердил, что эти встречи очень важны и открывают новый этап мира и сотрудничества между странами, а я охотно в это верил и стоял по стойке смирно, подняв руку в пионерском приветствие, когда после подписания соглашений исполнялся американский и советский гимн. Правительство начало политику Перестройки и Ускорения, и каждый вечер после программы «Время» стали показывать «Прожектор Перестройки», рассказывающий об отдельных проблемах и локальных успехах. Все это я воспринимал весьма благожелательно. То, что в СССР имели место недостатки, было очевидно даже 12-летнему ребенку, и борьба с ними была таким же хорошим делом, как и защита мира во всем мире.

Затем в новостях стали появляться тревожные нотки. После Чернобыля произошел страшный взрыв газопровода, который испепелил проходивший неподалеку пассажирский поезд. На Красную Площадь сел самолет Мартина Руста, а в Баренцевом море утонула подводная лодка «Комсомолец». Школьный фольклор откликнулся на эти события глумливыми стишками:

«Перестройка – важный фактор,

Сразу грохнули реактор,

Потопили пароход, пропустили самолет.

А какая-то п–зда с рельс спускает поезда».

Местные ленинградские новости тоже становились веселее день от дня. Больше всего поначалу лютовали экологии, выступившие в крестовый поход против строившейся дамбы по защите Ленинград от наводнений. В газетах и телепередачах появлялись публикации разной степени безумия о неминуемом зарастании Финского залива и выползающих из унитазов удавов, которые будут брать горожан за самые уязвимые места. Надо сказать, что если бы не истеричная атмосфера, сопровождавшая эту кампанию, к некоторым сказанным тогда вещам стоило бы прислушаться. Посетил я в начале 2000-хх годов берег залива у некогда существовавшей платформы «Морская» и с горечью убедился, что море, действительно, исчезло за зарослями тростника. Не дремали и чудовища. В один прекрасный день из отверстия моего ватерклозета внезапно показалась крысиная морда. Я думаю, что читатель без туда представит себе мое состояние в данный момент. Унитазного монстра ликвидировал за три рубля приведенный с улицы алкоголик, а садиться на горшок я потом боялся еще долго.

Вероятно, к этому периоду относится история, рассказанная мне родителями (сам я ее не помню). Во время прогулки в ЦПКиО на асфальте я увидел надпись: «Горбачев – дурак». Как видно, кто-то уже что-то знал или, по крайней мере, о чем-то догадывался. Я наивно поинтересовался: «Не идет ли речь в данной надписи о генеральной секретаре ЦК КПСС?». Меня заверили, что, конечно, нет. Детей всегда очень легко обмануть.

Тем временем жить становилось если не лучше, то веселее. Настала пора разоблачения сталинских репрессий. Позднее многие говорили и писали, что «только в конце 80-хх годов узнали правду о сталинизме». На мой взгляд, подобные заявления стоит рассматривать либо как ложь, либо как бред. К тому времени я уже прекрасно знал, что в истории нашей страны был период «культа личности» и «что в это время детей заставляли отрекаться от своих родителей». Фигура Сталина не вызывала у меня никаких сантиментов. До 1987 года молодое поколение знало Иосифа Виссарионовича исключительно по военным фильмам, в которых Сталин появлялся на пару минут, чтобы выкурить трубку и произнести какую-нибудь мудрую фразу. Естественно, что когда началось изживание сталинизма, имя тирана стало звучать чуть ли не из каждого электроприбора, и любого гражданина можно было разбудить посреди ночи и спросить, кого им нужно забыть? – «Кровавого Сталина». Так что к очередному этапу борьбы с «культом личности» я тоже отнесся вполне благосклонно. Мне было понятно, что в истории любого государства есть темные пятна, а теперь заботами партии и правительства все эти недостатки изживаются ко всеобщему благу. С интересом я читал статьи про Бухарина, Тухачевского, замечательный НЭП и злобного Берию.

Постепенно стала давать о себе знать и новая экономическая политика партии и правительства. Ассортимент товаров в государственных магазинах неуклонно сокращался из года в год. Вместо 3-4 сортов сыра, без которого я не мыслил свой завтрак, на прилавках уже трудно было найти один и для этого приходилось обходить несколько магазинов в округе. Такая же неприятная метаморфоза происходила и с магазинами электроники – вместо нескольких моделей телевизоров или магнитофонов на прилавках стояло только два или три вида товаров, а в последние годы Перестройки исчезли и они. В тоже время повсюду стали появляться кооперативные киоски, где торговали бижутерией, сувенирами, презервативами, значками и прочей яркой, привлекательной ерундой. Открылись и вещевые рынки, где продавалась дорогая, некачественная, аляповатая, но яркая и оригинальная одежда, сшитая на каких-то полуподпольных заводиках. Впрочем, тогдашняя мода – «вареная джинса» и узкие галстуки, сделанные из пластика, – мне совершенно не нравилась как тогда, так и сегодня. В ту эпоху люди одевались под стать повсеместно наступавшему идиотизму.

Некоторые изменения произошли и в сфере общепита. Хотя кооперативные кафе изначально славились высокими ценами и не очень хорошим качеством еды, среди новых закусочных попадались и неплохие места. Мы, дети, очень полюбили кафе «Лагидзе» на улице Белинского, где за рубль можно было съесть горячий хачапури с сыром и за 40 копеек выпить вкусный лимонад «Лагидзе». В дальнейшем это кафе было объединено с одноименном соседним рестораном, который существует и по сей день. Еще один обед в кооперативном кафе в Нальчике запомнился нам с мамой немыслимым по тем временам счетом – 16 рублей на двоих!

Шла «революция» и в индустрии развлечений. Сначала в лектории общества «Знание» на Литейном проспекте появился «компьютерный зал», где стояли компьютеры с зелеными экранами, и можно было пострелять в пришельцев-парашютистов. Затем точки с играм появились и в других местах – в универмаге ДЛТ, на углу Невского проспекта и Садовой улицы. Там уже стояли игровые приставки, присоединенные к цветным телевизорам. Поскольку 15 минут игры стоило довольно дорого, большинство зевак наблюдали за процессом со стороны.

За счет западной телепродукции обогащалась и сетка телевещания. В молодежных программах стали показывать отрывки из «Звездных войн», а по утрам шли диснеевские мультики от компании «Русское видео». Качество трансляции этих передач было ужасным, но мы же знаем, как привлекательна новизна. Ближе к 1991 году западные передачи пошли по телевидению официально. Народ сочувствовал угнетенным неграм из бразильского сериала «Рабыня Изаура», а потом, по мере отмирания мозговых клеток, переключился на мультфильмы «Утиные истории» и «Чип и Дейл спешат на помощь», которые смотрела отнюдь не только детвора. Истории рехнувшегося на деньгах богатенького дяденьки Скурджа и двух бурундуков, действовавших под девизом «Слабоумие и отвага», как никак лучше подходили к моменту. Разумеется, говоря о телевидении Перестройки нельзя не упомянуть об Александре Невзорове и его программе «600 секунд», которая сладко шокировала советского обывателя кадрами из морга, суровой правдой жизни и историями про то, как алкоголик пытался изнасиловать собаку, а та отгрызла у него насилователь. Популярность Невзорова не поколебалась даже после выхода передачи «Наши», где телетерминатор воспел Вильнюсский ОМОН и тем самым вычеркнул себя из цивилизованного человечества. Как мы знаем сегодня, процесс перековки и покаяния занял у Невзорова целых 20 лет.

Чтобы читатель не заснул на данном этапе перечисления общеизвестных фактов, добавим немного «клубнички». На наше отрочество пришлась российская сексуальная революция, подразумевавшая появление голого зада или бюста в каждом фильме, легальную продажу открыток и календарей с обнаженными дамами и бурное обсуждение темы проституции после триумфа фильма «Интердевочка». Здесь, пожалуй и крылось главное отличие позднесоветской сексуальной революции от сексуальной революции на Западе в 60-ее годы ХХ века. Если молодежь 60-хх хотела отойти от буржуазных, комерциализированных семейных и личных отношений, то сексуальная революция в позднем СССР шла как воспевание продажной любви.